Текст книги "Кодекс чести морского офицера. Русский Императорский флот. Страницы истории, дух и дисциплина"

«Россия к началу 1917 г., – писал Уинстон Черчилль, – была страной непобежденной и сильной как никогда».

Двойная колея (160 миль) к незамерзающему Мурманску (порт Романов) [46]46
   В 1916–1917 гг. современный Мурманск назывался Романов-на-Мурмане.


[Закрыть] была наконец закончена, и Россия впервые с начала войны вошла в прямой контакт со своими союзниками. Около 200 батальонов были прибавлены в военной мощи России, а в тылу были собраны колоссальные запасы снарядов. Все данные указывали на то, что в 1917 г. союзники увидят победу и Россия получит то вознаграждение, к которому она стремилась с такими невероятными усилиями… Еще лишь немного – и миру не пришлось бы переживать ужасы лишнего года войны. Но этого не произошло… Началась революция… Царь пал, а с ним пала и русская мощь…

Шумно и радостно возвращались мы в свое Училище вечером в воскресенье, 19 февраля 1917 г. Казалось, ничего не предвещало того величайшего потрясения, которое произойдет через каких-нибудь семь дней и повлияет не только на Россию, но и на весь мир…

Утром в пятницу, 24 февраля, проникли слухи в Училище, что накануне (23-го) в городе произошли беспорядки. Передавали, что на улицах появились люди, кричавшие: «Хлеба!» [47]47
   На допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства генерал-лейтенант С. С. Хабалов (начальник Центрального военного округа и командующий войсками округа) 23 марта 1917 г. заявил, что временное затруднение с хлебом объяснялось появившимися в печати заметками о введении хлебных карточек. В эти дни, перед 23 февраля, свидетельствовал генерал, жители усиленно стали закупать хлеб, считая, что надо им запасаться. Между тем к 23-му числу запас муки определялся в ½ миллиона пудов – при отпуске в день 40 000 пудов имелся запас на 10–12 дней. Что голода не предвиделось, было признано членами Комиссии. – Примеч. авт.


[Закрыть], красные флаги с революционными надписями: «Долой самодержавие, долой войну!».

Сначала не верили и не хотели верить этим слухам, потом начали прислушиваться. Из углов окон 5-й роты мы видели толпу на Николаевском мосту, но в темноте нельзя было разобрать, что там происходило. Толпа была огромная и зловещая. Поползли новые, еще более тревожные слухи. В субботу, 25 февраля, мы уже достоверно узнали, что со стороны толпы были отдельные случаи нападения на войска: на Невском были брошены ручные гранаты, а затем и петарды вслед Жандармскому взводу; в роту Лейб-Гвардии 3-го Стрелкового (запасного) полка были брошены бутылки и другие предметы; раздавалась стрельба из револьверов в разных местах, у часовни Гостиного Двора был обстрелян 9-й резервный запасный кавалерийский полк.

Несмотря на тревожное время, мы были отпущены в субботу в очередной отпуск. Но немного позже не успевшие уйти были неприятно поражены и взбудоражены приказом начальника Училища: «прекратить отпуск воспитанников». Тревожно прошла ночь с субботы на воскресенье. К вечеру 26-го (воскресенье) многие из воспитанников запоздали – трамвай плохо действовал, извозчики с улиц исчезли, движение через мосты было приостановлено. Всем, побывавшим в отпуску, было приказано составить рапорт о виденном в городе [48]48
   Эти рапорты – «наблюдения очевидцев», могли бы быть богатым материалом для истории первых дней революции, если они сохранились в архиве Училища. – Примеч. авт.
  Архивные документы Морского корпуса хранятся в фонде 432 Российского государственного архива Военно-морского флота (РГАВМФ) в Санкт-Петербурге. Упомянутые рапорты составителем данной книги не были там выявлены.


[Закрыть]. Легли мы спать с тяжелыми сердцем – волнения в городе мы объясняли исключительно «немецкими деньгами» – о революции даже и не мыслили.

В понедельник (27-го), как всегда, нормально начались занятия. Подошел обед; окончив его, мы разошлись по ротам. Часов около 9 вечера горнисты вдруг заиграли «Большой сбор». Все Училище было собрано в зале, но не в батальонном строю, а в две шеренги. Раздалась команда «Смирно!» – все замерло. Дежурный по Училищу быстро шел навстречу приближающемуся начальнику. Последний медленно вышел на середину зала и поздоровался. Прозвучал громко ответ, и затем наступила полная тишина. Все сразу почувствовали, что мы присутствуем перед чем-то зловещим.

«Гардемарины и кадеты! Нашему врагу, Германии, сегодня удалось одержать самую крупную победу за все время этой беспримерной, охватившей весь мир войны…» Адмирал остановился. Было видно, как тяжело ему говорить. Долетали только отдельные слова… «Их золото, руками врагов Престола и Отечества, предателями своей Родины, вызвало беспорядки на столичных заводах. Темный народ не ведает, что творит… Приостановлено производство снабжения, все это грозит фронту… Некоторые запасные полки изменили своему Императору… Но, по воле Божией, у России еще остались верные сыны, а у Государя верные слуги, и не пройдет трех дней, как порядок будет восстановлен и Великая Россия победит! Будьте верны своему Государю и служите Ему, как служили Ваши отцы и деды. Вы пришли сюда учиться на благо нашей Родины и нашего Государя. Пусть же изменяют бунтовщики, студенты, гимназисты вместе с подкупленными немцами врагами России – мы не должны обращать на это внимание. Но если они войдут в стены Училища, мы исполним свой долг и присягу до конца и с оружием в руках выйдем им навстречу. Оставьте и забудьте, в эти тяжелые дни для России, мелкие счеты и проказы.

Да здравствует державный шеф, да здравствуют Великая Россия и Императорский флот!»

Громкое «Ура!» под звуки «Боже, царя храни» прокатилось под сводами зала. Могли ли мы думать, что в этот вечерний час, в понедельник, 27 февраля 1917 г., нам пришлось в последний раз выслушать гимн и кричать ура своему Императору!

Училище, как и весь Петроградский [военный] округ, было объявлено на осадном положении – всем ротам (кроме 6-й) были выданы винтовки при патронах. В эту ночь у ворот, на парадной лестнице и по всем угловым помещениям, выходящим на улицу, были выставлены караулы. Всех охватил большой подъем. Разнеслись слухи, что станут приводить к присяге кадет.

Действительно, были забыты шутки, проказы и ссоры – Училище в эту ночь представляло сплоченную семью. Все воспитанники держали вахты – по 4 часа каждый. Ночь прошла спокойно.

Адмирал Карцов сам всю ночь не уходил из аванзалы и приказал генерал-лейтенанту Бригеру [49]49
   Генерал-лейтенант флота А. М. Бригер был инспектором классов Училища. – Примеч. авт.


[Закрыть] иметь особое наблюдение за младшими караульными, дабы они не применяли выданное им оружие без крайней необходимости. В 3 часа утра генерал Бригер адмиралом был отпущен домой.

Утром 28-го (вторник) к 10 часам утра с Большого проспекта стала собираться к Училищу толпа вооруженных бунтовщиков с красными флажками на штыках; тут же были рабочие, студенты, матросы и дезертиры.

Эта толпа подошла к воротам 6-й роты и в них стала ломиться, требуя их открытия и выдачи пулеметов, которые будто бы находились в саду. Адмирал Карцов, вместе с адъютантом, мичманом В. К. Дорианом, направился в сад 6-й роты, с целью направить толпу к парадному подъезду; адмирал намеревался направиться туда же, чтобы встречать толпу. Генерал Бригер получил приказание остаться в саду 6-й роты и подействовать на толпу. Однако к железным воротам сада невозможно было приблизиться, так как толпа не только бушевала, требуя их открытия, но и раздавались выстрелы, причем пули ударялись в стену и разрывались.

Вице-адмирал В. А. Карцов

Мичман Дориан, оставленный в мертвом пространстве, крикнул толпе: «Идите на набережную, к парадной лестнице!» Часть толпы хлынула на набережную, но новые волны людей, ломая ворота, пытались пробиться в сад. Генерал Бригер подошел в углу дома 6-й роты и увидел, что толпа разбила ворота около Реального училища и ворвалась к Сахарному двору. Подойдя к воротам, генерал стал уговаривать толпу не ломиться в сад, а идти к парадному входу. Но толпа не переставала бушевать, угрожая сломать двери. Тогда генерал Бригер сказал, что пустит лишь выборных, на что послышались возгласы согласия. Дневальный открыл ворота, и 6 человек вошедших, увидев пустой сад, смущенно вышли, крикнув толпе: «Тут ничего нет и никаких пулеметов нет, пойдем к подъезду».

Закрыв ворота, генерал прошел в аванзалу, чтобы предупредить адмирала Карцова. В это время гардемарины, услышав выстрелы, самовольно разобрали винтовки и хотели идти в атаку, чтобы «отрезать толпу». Генералу Бригеру удалось их успокоить – ружья были поставлены в пирамиды, хотя некоторым из гардемаринов удалось вынуть винтовки и открыть стрельбу из окон Училища. Небольшая группа гардемаринов бросилась по дворам, началась перестрелка.

К этому времени на набережной собралась толпа в несколько тысяч. Главную массу составляли солдаты запасного [батальона] Лейб-Гвардии Финляндского полка и 180-го пехотного запасного батальона, в котором, между прочим, числилось более 11 000 человек. Многие были вооружены… Толпа начала ломиться в парадные двери. Внизу, у вестибюля, у лестницы бесстрашно стоял начальник Училища. Еще несколько усилий, дверь широко распахнулась и через нее хлынула толпа, адмирал сделал шаг вперед: «Что вам здесь нужно?» Толпа, не расслышав, крикнула в разброд «Ура!»

Среди невероятного шума адмирал разобрал крики «Нам нужно оружие!» Тогда адмирал шепнул подошедшему генералу Бригеру, что ценой нескольких ружей, возможно, ему удастся избежать осквернения Училища. Генерал Бригер удалился исполнить приказание. Оставшись один, адмирал Карцов, окруженный бушующей и наглой толпой, потерял самообладание и крикнул: «Чего вам нужно?» Толпа сперва стихла, отпрянула назад, но потом сразу бросилась вперед, окружив адмирала и требуя выдачи пулеметов. Адмирал, подняв голос, крикнул толпе, что внутрь Училища он их не допустит – пусть выберут несколько человек, которых проведут по помещению, чтобы убедиться, что «никаких пулеметов у нас нет». От толпы отделилось несколько человек, в числе коих был наглого вида вольноопределяющийся [50]50
   В числе «выборных» оказалось два офицера Лейб-Гвардии Финляндского полка. Один из них шепнул генералу Бригеру: «Ради бога, спасите нас! Помогите скрыться». Генерал Бригер указал им на церковную лестницу и этим им спас жизнь. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Адмирал приказал генералу Бригеру провести их по Корпусу. Впереди «выборных» шел наш верный музейный служащий, старый отставной матрос и любимец всех воспитанников Черепанов. Выборные осмотрели музей, артиллерийскую комнату, библиотеку и залу. Столовая зала была уже набита вооруженными солдатами, уличной толпой, было несколько женщин. Все громко говорили, кричали и терзали бедного Черепанова. Увидев генерала Бригера, толпа бросилась к нему, что-то требуя. Кричали также, что гардемарины стреляли с крыш из пулеметов и ранили «солдата и бабу» [51]51
   Интересно отметить, что Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства установила, что никаких пулеметов на крышах домов столицы не стояло. (См. Руднев В. М. Правда о Царской Семье (по данным той же Комиссии) // Русская летопись: (с 1917 г.). Кн. 2. Париж, 1922. С. 48.) – Примеч. авт.


[Закрыть].

Тогда генерал Бригер крикнул: «Смирно!» – толпа затихла. «Вот ваши выборные, они ищут пулеметов, а их нет у нас!» Выступивший вольноопределяющийся заявил, что он «своими глазами» видел через окно «пушки и пулеметы».

Генерал Бригер объяснил, что это учебные пулеметы, по которым гардемарины изучают пулеметное дело. «Вдруг произошло, – пишет генерал Бригер, – нечто неожиданное. Вблизи меня стоял огромного роста унтер-офицер Лейб-Гвардии Финляндского полка. Он вступил в диспут. Презрительно взглянув на вольноопределяющегося, он сказал ему: “Эй ты, голова! Где ты видал, чтобы на игрушечном пулемете обучались солдаты?.. Сам-то, ты, видно, пулемета и не нюхал! Генерал правду сказал – учатся всегда на настоящих”. Затем, обратившись к толпе, зычным голосом крикнул: “Нечего нам тут в столовке делать! Выходи все на улицу, да на двор: там у нас больше дела будет!”» Зал опустел, и генерал Бригер направился к парадной лестнице, к начальнику Училища.

За это время вот что произошло на лестнице. Оставшись один, адмирал Карцов пытался выпроводить толпу, но она становилась все наглее и наглее. Наконец адмирал не стерпел и крикнул: «Молчать!» Из толпы выделился солдат с пьяным лицом, в расстегнутой шинели и с красным бантом. «Мы, вишь, желаем»… «Я тебе не вишь, а адмирал – Ваше Превосходительство! Встать смирно, руку под козырек! Теперь говори, что надо». Но солдату договорить не пришлось. Подскочивший со стороны солдат ударил адмирала прикладом по голове. Адмирал пошатнулся. Толпа накинула на него чью-то шинель, вмиг его «спеленали» и кинули в стоящий у подъезда автомобиль… С окровавленной головой бесстрашный адмирал был доставлен в министерский павильон Таврического дворца (Дума), где в этот день были собраны арестованные министры «старого режима».

Из воспоминаний главноуправляющего государственным здравоохранением академика Г. Е. Рейна, также арестованного, мы знаем, что адмирал с перевязанной головой всю ночь стонал, а под утро бросился душить конвойного. Были слухи, что адмирал под влиянием событий потерял рассудок. Дальнейших сведений о нем у нас не имеется. В момент революции адмиралу было лишь 49 лет! (родился в 1868 г.) [52]52
   В годы советской власти работал в институте «Гидрометео» (Ленинград). Арестован в 1930 г. и сослан в Архангельск, где и умер 2 мая 1936 г.


[Закрыть].

Чернь бросилась вверх по лестнице. Солдаты, женщины и матросы штыками пробивали портрет Императора и выкалывали глаза, сопровождая все это бесчинство циничными возгласами.

Часть толпы бросилась по квартирам офицеров отбирать оружие и разыскивать скрывшихся офицеров Финляндского полка; ружья воспитанников были забраны, с трудом удалось удержать часть палашей. Начался грабеж арсенала и кухни. Вся провизия, даже мука, была съедена. Наконец, насытившаяся и довольная своим грабежом, толпа удалилась.

Генерал Бригер, как старший в чине, соединился по телефону с начальником Главного Морского штаба адмиралом Стеценко, которому и доложил все подробности этого жуткого дня и об аресте толпой адмирала.

Адмирал Стеценко, доложив сообщенные сведения морскому министру генерал-адъютанту Григоровичу [53]53
   Скончался во Франции 3 марта 1930 г. (г. Ментон). – Примеч. авт.


[Закрыть], вернулся к телеграфу и передал приказание министра вступить в исполнение обязанностей начальника Училища.

Капитан 2-го ранга П. Е. Стогов, служивший в составе Морского Генерального штаба, в своих воспоминаниях о последних днях Империи передает нам интересную характеристику адмирала Григоровича. 2–3 недели спустя после революции адмирал Григорович вызвал всех офицеров в свой кабинет. Весь состав штаба был поставлен во фронт, и министр стал с нами прощаться.

Вот как он начал свою речь:

«Временное правительство предложило мне, единственному из состава министерства, остаться на посту министра. Но человеку, который носил генерал-адъютантские вензеля Государя, не подобает быть министром революционного правительства, повторно и отказался и подал в отставку!»

На вопрос о помощи в случае повторного нашествия генерал Бригер получил следующий ответ: «Вам представляется управляться по способности, так как мы теперь не в таком положении, чтобы оказать Вам помощь. Сделайте все возможное, чтобы сохранить вверенные вам молодые жизни и имущество Его Величества. Я знаю, что для Вас наступило трудное время. Помоги Вам Бог!» [54]54
   Тогда мы еще не знали, что Морское училище было последним сдавшимся бунтовщикам. Даже Владимирское юнкерское училище, хорошо вооруженное и подготовленное к сухопутному бою, не смогло долго отстаивать своего здания. – Примеч. авт.


[Закрыть] В это время генерал Хабалов решил засесть в Адмиралтействе, но вскоре был там же арестован.

Генерал Бригер, вступив в исполнение обязанностей начальника Училища, приказал отпустить воспитанников по домам; кормить их уже не представлялось возможным – все было разграблено. Грустно расходились мы по домам; озлобленные лица на улице угнетали наше настроение еще более…

В отпуск во вторник, 28 февраля 1917 г., мы уходили еще гардемаринами и кадетами Морского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Училища, а вернулись обратно уже воспитанниками Морского училища революционной России – российская монархия пала!

«В три дня, кажется даже в два, не осталось ни царства, не осталось церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом – буквально ничего» – так писал в своем «Апокалипсисе нашего времени» большой русский мыслитель В. В. Розанов, умерший в советской России от голода.

«Когда наступила подлая, гнусная революция, клеветою, ложью и обманом вызванная, то Морское Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Алексея Николаевича Училище, верное присяге, с оружием в руках (февраль 1917 г.), во главе со своим директором, вице-адмиралом Карцовым и инспектором классов, генерал-лейтенантом Бригером, оказало сопротивление распропагандированным мятежным солдатским массам Лейб-Гвардии Финляндского (запасного) полка, и это тогда, когда кругом была растерянность, измена, трусость и обман и никто не оказал противления злу – безвестной революции». Так охарактеризовал поведение Морского училища в дни бунта адмирал А. И. Русин.

Больно прозвучали слова прощального обращения Государя к армии: «В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска… Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе Святой великомученик и Победоносец Георгий».

Вернувшись в Училище после Пасхи (2 апреля), мы нашли его в ужасном виде: царские портреты были вынуты из рам и эти огромные, зияющие пустотой пространства горько напоминали о падении Империи. Тут и там, особенно в картинных галереях и коридорах, попадались портреты и картины с дырами, продырявленными штыковыми ударами.

В столовой зале были видны разбитые стекла, а фасад самого Училища все еще носил следы февральского нападения. По приказу военно-морского министра Гучкова были введены так называемые ротные комитеты [55]55
   Ротные комитеты были введены как прямой результат Приказа № 1, изданного 1 марта 1917 г. – Примеч. авт.


[Закрыть], ибо при Училище состояло 173 нижних чина команды Училища и музыкантов, а также большое количество дневальных, то есть в общем более 300 человек, уже распропагандированных и настроенных враждебно к офицерам и воспитанникам и притом вооруженных с головы до ног.

Эти ротные комитеты были просто фикцией, хотя ими и удалось несколько ослабить деятельность «комитета дневальных». Насколько помнится, дневальные одной из первых «резолюций» «вынесли решение об увеличении жалованья и обращении на “Вы”».

Воспитанникам пришлось, конечно, снять любимые вензеля своего Цесаревича, а вскоре пришла и другая грустная весть: командующий Балтийским флотом, «первый революционный адмирал» Максимов отдал приказ о снятии погон и замене их нарукавными нашивками [56]56
   Отмена погон и введение вместо них нарукавных знаков были установлены приказом по Морскому ведомству № 125 от 16 апреля 1917 г., подписанным морским министром Временного правительства А. И. Гучковым. В конце 1917 г. нарукавные нашивки ввели и для гардемаринов.


[Закрыть].

Генерал-лейтенант Бригер, всегда ровный к своим подчиненным, не терявший ни воли, ни самообладания, был утвержден Временным правительством в должности начальника Училища, и на его долю выпала неблагодарная роль быть свидетелем его печального конца… «Внутренняя жизнь Училища, – пишет генерал Бригер, несмотря на захлестывания революционных волн, шла почти в прежнем порядке, что потребовало не мало усилий со стороны воспитательского состава. Но к чести гардемарин и кадет я должен сказать, что в большей части своего состава они сами шли навстречу начальства, так как отлично понимали, что дни Училища сочтены…»

Пролетела весна, подошли летние каникулы. На фоне разрухи и «углубления революции» грустно прошел в мае 1917 г. выпуск 147 старших гардемарин (2-й роты) в мичманы.

Старания сформировать хотя бы подобие обычного отряда судов Училища, даже для ограниченного района плавания, оказалось, по условиям военного революционного времени, абсолютно невозможным.

Тогда явилась смелая, но единственная возможная мысль распределить гардемарин и старших кадет (желающих) по судам Балтийского и Черноморского флотов. Большинство воспитанников этим обстоятельством воспользовалось и, таким образом, получило прекрасный опыт в боевых действиях флота.

Офицеры крейсера «Орел» со знаками различия, введенными при Временном правительстве, весна 1918 г.

Надо прибавить, что многие кадеты младшей и средней рот также выразили желание плавать, и таким образом почти что весь состав Училища все лето 1917 г. провел на разных судах флота. Всем без исключения воспитанникам, по рангу, выдавалось небольшое жалованье [57]57
   Из 107 воспитанников, окончивших в 1917 г. общие классы (4-я рота), 72 выразили желание плавать. Большинство было расписано по Балтийскому и Черноморскому флотам, но один попал на Сибирскую флотилию и пять в Белое море; двое временно перешли в действующую армию. Этот выпуск был произведен в гардемарины 1 июля 1917 г. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Многим из нас пришлось увидеть и пережить жуткую эпоху. Мы были свидетелями и зверских эксцессов над офицерами, и постепенного развала всего флота, Корниловского восстания и в связи с этим новые проявления насилий и анархии.

Не обошлось и без жертв. На подводной лодке «Львица» погиб кадет Омельянович, на Черном море было ранено двое. Около шести кадет получили Георгиевские кресты и медали. Погиб при постановке мин в Черном море кадет 5-й роты Хрущев, получивший посмертно Георгиевский крест.

Закончив кампанию (около 90 дней) и получив краткий отпуск, мы вернулись в революционный Петроград в сентябре, к началу занятий. Оставалось менее двух месяцев до большевицкого переворота. Гроза уже чувствовалась в воздухе…

Первая вспышка, подавление Корниловского восстания, еще более усилила разруху. Флот это особенно чувствовал. Адмирал Максимов в Балтийском море был заменен контр-адмиралом Д. Н. Вердеревским, но это не обошлось без инцидента. Максимов воспротивился этому под влиянием большевицкой команды «Петропавловска». Власти уже не было…

Июльское восстание большевиков в Петрограде, усиление эксцессов, прорыв германцами фронта и усиленная пропаганда «заграничных и домашних» интернационалистов методически добивали мощь России…

После сдачи Монзунда русские суда вышли из Рижского залива (7 октября), и Северный фронт был обречен на гибель: Балтийского флота фактически уже не существовало. Все, что в продолжение трехлетней войны было с таким трудом создано, было безвозвратно потеряно в какие-нибудь полгода.

Тяжелое положение России не могло не отразиться и на нашем Училище: всем казалось, что жуткая неизвестность постепенно покрывает нас своею зловещей тенью. Но занятия все же продолжались. К сентябрю произошли важные события в жизни Училища. Как выше было указано, с открытием Севастопольского морского кадетского корпуса, предполагали перевезти из Петрограда туда остальные кадетские роты. Но 1-я Севастопольская рота (она же 7-я) не успела окончить первый год своего обучения, как разразилась революция, по проекту же Временного правительства, Морское училище в Петрограде и Морской кадетский корпус в Севастополе подлежали уничтожению. На развалинах этих учебных заведений должны были быть воздвигнуты Отдельные гардемаринские классы, которые предполагалось перевести в строящееся здание Морского кадетского корпуса в Севастополе.

«Ко мне, – вспоминает адмирал Ворожейкин [58]58
   Адмирал скончался 26 августа 1939 г. в городе Бизерте. – Примеч. авт.


[Закрыть], – прибыл небезызвестный генерал-майор Кладо [59]59
   Кладо Николай Лаврентьевич (1862–1919) – генерал-майор по Адмиралтейству (1912), историк и теоретик Русского флота. Профессор Николаевской морской академии (1910–1917), начальник Морской академии (1917–1919).


[Закрыть] (позже назначенный большевиками начальником Морской академии) и привез синий конверт, в котором лежало уже написанное прошение мое об отставке – мне надо было только его подписать. К удивлению Кладо, ему не удалось вручить мне того конверта: по прибытии в Корпус он встретил столь резкое и энергичное противодействие служащих Корпуса, что предпочел вернуться в Петроград».

Проект перевода Отдельных гардемаринских классов в Севастополь не был осуществлен; 1-я рота, из Севастополя, была переведена в сентябре 1917 г. в Петроград и зачислена в 6-ю (младшую роту) в числе 125 кадет, Севастопольский же корпус был закрыт. Впоследствии мы увидим, что та тлеющая искра окончательно не потухла…

Одновременно в связи с так называемой демократизацией флота младшая гардемаринская рота (3-я) переводилась в Отдельные гардемаринские классы и по примеру 1915 г. была отправлена под командованием кап. 1-го ранга М. А. Китицына на Дальний Восток, в плавание. Тяжело было гардемаринам снимать свои ленты с надписью «Морское Училище» и заменять их лентами Отдельных гардемаринских классов, ибо то, что казалось «мелочью» для обывателя, было большим психологическим ударом для воспитанников старого Училища, ясно понимавших, что сделано его было с целью унижения их школы [60]60
   В конце концов гардемарины остались при старой форме. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Нельзя отрицать, что политическое настроение гардемарин в громадном большинстве не было на стороне революции.

«18–19-летние юноши, – вспоминает А. А. Рахманинов (гардемарин этого выпуска, 1920 г.), – преданные всей душой родному флоту и старому Морскому корпусу, были как один настроены ультрамонархически и “республику” не уважали. Скрепя сердце, прощались мы с Корпусом и уносили в душе его вековые традиции».

Но, прежде чем подойти к описанию «одиссеи» того выпуска, проследим последние месяцы существования.

Как было уже упомянуто, занятия по инерции продолжались. Но мы не могли не почувствовать, как правильно отметил генерал-лейтенант Бригер, что в следующем году в Училище мы не вернемся, что конец близок, что подходила развязка.

«В самом же Училище, – пишет гардемарин Б. Г. Фусс (выпуска 1918 г.), – шла борьба за дисциплину и порядок. Поведение всех сделалось безукоризненно, ни шалостей, ни ловчений в своей среде не допускалось. Носителями духа Училища являлась старшая рота». «Его авторитет, – вспоминает Г. Александров (кадет Морского училища), – был непререкаем, ее роль в восприятии молодежью духа и традиций Училища была огромна».

Подошел и конец октября. Изумленные гардемарины и кадеты увидели из окон своего здания пришедшие из Кронштадта крейсер «Аврору» и миноносцы. «Аврора», ошвартовавшаяся вначале у Франко-русского завода, вдруг переменила свое место и встала посреди Невы у Николаевского моста, миноносцы же ошвартовались у пристаней.

Глазам обывателей представилась необычная картина превращения Петрограда в военный порт. Среди петроградцев с ужасом передавалось, что корабли обстреляют город в момент выступления большевиков, которые становились все наглее и наглее.

Мы, конечно, уже слышали о Смольном и засевших там интернационалистах – большевиках. Все чаще и чаще упоминалось слово «восстание» и имена вожаков большевицкой партии: Ленина и Троцкого. Особенной жалости к судьбе Временного правительства у нас не было: отношение революционного правительства к офицерам, приказ № 1, арест Государя – все это не могло вызвать наших симпатий [61]61
   Автор этой статьи ясно помнит, что уже в дни большевицкого переворота появилась в «Правде» маленькая заметка о том, что воспитанники Морского училища объявили «нейтралитет» и правительство Керенского не собираются защищать. Это спасло Училище от второго разгрома. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Во вторник вечером, 24 октября, часов в 9 мы (4-я рота), как всегда, собрались на вечернюю молитву. Началась перекличка: «Алафузов, Альбрандт, Апель, Алферов, Базилевский, Байков, Боголюбов, Войдато-Пацевич, барон Врангель, Гестеско, Гирс, Гусев, Дворжицкий…» Не успел наш ротный командир, капитан 2-го ранга А. Н. Подашевский, закончить перекличку, как раздался с Невы орудийный залп [62]62
   Это стреляла холостыми снарядами «Аврора» по Зимнему дворцу, по засевшим там членам правительства. – Примеч. авт. На самом деле выстрел был произведен всего один. 9 ноября 1917 г. в газете «Правда» было напечатано подписанное комиссаром корабля опровержение информации о том, что «Аврора» обстреливала Зимний дворец чуть ли не боевыми снарядами: «…был произведен только один холостой выстрел из 6-дюймового орудия, обозначающий сигнал для всех судов, стоящих на Неве, и призывающий их к бдительности и готовности».


[Закрыть]. Задрожали стекла – мы все переглянулись. Мелькнула мысль: неужели началось?..

С тяжелым сердцем, все еще не понимая происходящего, мы легли спать.

Наутро занесенная преподавателями газета «Правда» возвещала: «От Военно-революционного комитета при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, к гражданам России:

Временное правительство низложено! Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционному комитету, стоящему во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства – это дело обеспечено. Да здравствуют революционные рабочие, солдаты и крестьяне!

Военно-революционный комитет при П. С. Р. и С. Д.

25 октября 1917 г., 10 часов утра».

В Училище все вдруг переменилось: большевики, облюбовав нашу залу, весь день и ночь в ней митинговали [63]63
   Наша зала была самым большим бесколонным помещением в Петрограде. Длина его равнялась 33 саженям [70,4 м], почти длина миноносца. – Примеч. авт.


[Закрыть], кто там за эти дни не перебывал! «Здесь бывали, – вспоминает один большевицкий автор, – огромные многотысячные митинги, здесь выступал Владимир Ильич (Ленин) … С этой трибуны он впервые предложил переименовать партию большевиков в партию коммунистов».

В Училище пришла рота солдат со всем скарбом и разложилась в столовой зале. Заняв всю левую половину, они тут же варили и приготовляли свою пищу. «Дух, конечно, стоял в зале отчаянный, так как “товарищи”, не желая мерзнуть, окон не открывали», – вспоминает один гардемарин в своем дневнике.

Все мы были втиснуты на правую сторону зала, и чтобы не раздражать бесцельно эту «красу и гордость», молитву по распоряжению не пели и выходили из-за столов «по способности».

Пал Андреевский флаг и на нашем славном «Наварине», «товарищи» подняли красную тряпку. Из-за этого шла борьба: мы, кадеты, каждый день ухитрялись срывать красный флаг и поднимали Андреевский. Дневальные учредили между собою дежурство для охраны «революционной элементы», но и это не помогало… Флаг был всегда сорван.

Подходило 6 ноября, и мы с волнением и нетерпением ожидали ухода из залы «товарищей» и боялись, что, не дай бог, они останутся к Празднику. Тогда все погибло. Кадет Г. А. Усаров, ведший в эти дни, к счастью, уцелевший дневник, нам оставил описание обеда 6 ноября в Училище. Вот что он пишет:

«Наконец желанный момент настал: 4 ноября они покинули Корпус… 5 ноября (воскресенье) зал был чист и сиял, как и раньше… Идет первый снег. Улицы покрыло белым мягким ковром. Нева сизая, сизая и дивно красива в своих белых берегах. Вечером, одевши все новое, желающие пошли в церковь. В это время уже было отменено обязательное хождение в церковь. Церковь, уютная и нарядная, блистала под ярким светом люстры и множества свечей. Служило несколько священников и дьяконов. Много офицеров и посторонней штатской публики. Все дышало торжественностью, события внешнего мира были где-то далеко, далеко; здесь же все было тихо и мирно. Служба затянулась и кончилась только в 20 ч. 45 мин. (8 ч. 45 мин. вечера)…

Утром 6 ноября нас ждал первый сюрприз: к чаю поданы белые, как снег, сладкие булки. Если вспомнить то время, то, конечно, будет понятным наш искренний восторг перед белыми сладкими булками. Затем желающие отправились в церковь. Потом нас вызвали в роты. Там, построившись и после тщательного осмотра ротным командиром, пошли в столовый зал, где выстроился весь батальон. Батюшка, отец Дмитрий Удимов, отслужил молебен и сказал проповедь. Затем говорил начальник Училища генерал Бригер, после чего воспитанники, пройдя мимо начальника Училища, церемониальным маршем вернулись по ротам. В час дня пошли обедать. Столы были красиво убраны. Начальник Училища и все офицеры обедали вместе с нами. Было немного и не корпусных офицеров.

На первое был подан бульон и пирог с капустой. На второе – традиционный гусь с капустой. И наконец, на третье был чай со сладким яблочным пирогом. Все было очень вкусно, обильно, и мы все остались чрезвычайно довольны и удивлялись, как нашему начальству удалось, в переживаемое трудное время, достать все необходимое для обеда…

Вот как прошло и ушло в вечность последнее 6 ноября старого Корпуса!»

Когда прочтешь эти простые строки, как-то не верится, что спустя десять дней после захвата большевиками власти мы молились в своей церкви, у нас собрались гости и к обеду был подан традиционный гусь.

Объясняется все это лишь тем, что советская власть была сама не уверена в своей силе. Им и не снилось, что они удержатся более месяца! Да и всем нам тогда казалось, что все происшедшее лишь кошмарный сон, который вот-вот и кончится…

Наш знаменитый писатель И. А. Бунин записывает в своем дневнике: «1 января старого стиля (1918): “Кончился этот проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже, наверное, так. А кругом нечто поразительное… Да полно Вам, батенька! Через две-три недели самому же совестно будет…”»

И действительно, вскоре всем «совестно стало».

Несмотря на антибольшевицкую газету Максима Горького «Новая Жизнь» и «Серая шинель», издание «Коллектива солдат Преображенского и Семеновского полков», комиссары забирали власть, хотя и медленно, но уверенно, в свои руки.

Учредительное собрание, о котором так много кричали, было в один прекрасный день разогнано матросом Железняком… Продукты в лавках давно уже исчезли; остановилось движение, начались ночные и даже дневные грабежи. Пошли убийства. Разнеслись слухи о наступлении немцев на Петроград – фактически фронта и армии уже не существовало.

7 февраля (то есть 20-го по новому стилю – большевики изменили календарь [64]64
   Декрет о введении в Российской республике западноевропейского календаря – правовой акт о переходе советской России на григорианский календарь был принят Советом народных комиссаров 26 января (8 февраля) 1918 г.


[Закрыть]) передовица большевицкой газеты «Власть Народа», говоря о германском наступлении, грозила: «Настал грозный час – гибнет Россия и Революция! Все на защиту Революции, так еще недавно лучезарно сиявшей миру». Вновь началась принудительная мобилизация красных. Наконец, донеслись до нас слухи о «похабном мире», потом [мы узнали о позиции] Троцкого «ни мира, ни войны» и в итоге – позорный Брест-Литовский мир 18 февраля (8 марта) 1918 г.