Текст книги "Зимняя романтика. Адвент-календарь историй о любви"

– К черту и его, и ее, и их заморочки, – отрывисто бормочу, докуривая уже истлевшую сигарету. – Мне до них нет дела. Особенно до…

– Где-то я слышал эти слова несколько долгих лет назад… – перебивает Сат, подхватывает меня под локоть и тащит в дом. Он тяжело дышит, но держит себя в руках лучше меня. – Хватит мерзнуть – окоченеешь. Сегодня я, кажется, потерял друга, потерять еще и подругу желания нет совсем.

На душе становится темно и промозгло. Мы оба прекрасно понимали, что с минуты, когда обручальное кольцо коснется пальца Кола, он исчезнет из наших жизней, но не были готовы проститься с ним так скоро.

Если бы душа умела кричать, она бы вопила от боли. Если бы сердце умело плакать, оно бы выло сильнее декабрьской вьюги.

Но они не умеют.

– 3 —

Пальцы замерзли и не слушаются, когда я пытаюсь расшнуровать плотно сидящие на ногах коньки. Кол замечает это и тянется помочь, но я игнорирую его рвение, продолжая мучиться самостоятельно. Его пальцы – как всегда горячие – касаются моих, и по телу бежит разряд. Краем глаза вижу – он смотрит на меня внимательно и выжидающе, а я усиленно притворяюсь, что ничего не заметила, сосредотачиваясь на тянущей боли в икрах.

На льду прибавилось народа, он все так же отражает ровный свет новогодних фонариков, и зимний плейлист заходит на третий круг, опуская на головы катающихся подошедший совсем близко Новый год. Все улыбаются. Все, кроме нас с Колом.

Он предпочел мальчишнику день со мной.

Стягиваю коньки с ног и поскорее опускаю их в меховые угги.

– Ты словно прощаешься со мной, – тихо произносит Кол, садясь на скамью рядом и протягивая мне стаканчик с кофе. Втягиваю запах в надежде, что тот хотя бы немного меня успокоит, но аромат вдруг кажется приторным и горьким.

– Потому что весь этот день – прощание.

– С чего ты взяла? – Кажется, Кол не удивился моим словам, и я знаю – он думает точно так же. Он знает, что это наши последние минуты вместе. Для этого он все и затеял.

– Конная прогулка, на которую мы собирались отправиться последние пять лет, пицца на Гроув-стрит, о которой мы всегда мечтали и которую никогда не могли себе позволить, каток, на котором ты когда-то обещал научить меня кататься… – начинаю загибать пальцы я. – Что дальше? Ночной просмотр фильма ужасов в полностью выкупленном зале и самое большое ведро попкорна в городе? Вряд ли ты решил устроить мне лучшее свидание в жизни – ты ведь завтра уезжаешь черт знает куда и женишься через неделю.

Шумно выдыхаю, перевожу дух и злюсь на себя. Сорвалась. Кол как никто другой знает – если начинаю тараторить, значит, нервничаю.

– Тебе невозможно сделать сюрприз, Эриэл Портер.

– Я просто слишком хорошо тебя знаю. Шестнадцать лет все-таки…

– То есть выкупленный зал и самое большое ведро попкорна в городе отменяю? – Кол подмигивает, пытается улыбнуться, но я смотрю на него самым убийственным взглядом, на который только способна. Хотя сейчас выгляжу скорее жалко, чем зло.

– Отменяй, – отзываюсь и тут же отворачиваюсь, пытаясь не замечать огонька в карих глазах, который вдруг вспыхнул и погас.

Мы уходим с катка прочь. Ладонь обжигает горячий стаканчик с кофе, который мне сейчас абсолютно неинтересен, между пальцев зажата тлеющая сигарета.

– Бросай курить, Эри, – кидает Кол, косясь на падающий на мою куртку пепел.

– С каких пор ты стал таким правильным? – едко замечаю, заставляя друга поморщиться.

Она не любит, когда он курит, часто видится с друзьями, смотрит хоккей или громко подпевает на концертах. Она не любит, когда он надевает свою старую, но дорогую куртку или натягивает на уши теплую красную шапку. Она не любит, когда в машине пахнет чем-то помимо вишни. Она не любит его.

– Она хорошая, – Кол снова читает мысли. – Ты ведь даже не желаешь толком с ней познакомиться…

– Мне хватило пары встреч, – прерываю его нагло, зло, расстроенно.

Кол останавливается и опускает руки. Шея словно бы больше не держит его переполненную переживаниями голову, и та падает на грудь, изо рта вместе с облачком пара вылетает усталый вздох. На кончик его носа опускается снежинка.

– Снег пошел, надо куда-нибудь спрятаться, погреться, – говорю и быстро отворачиваюсь. Мне больно видеть его таким, но больнее оттого, что я не могу устранить причину его тоски.

Завтра Новый год. Вокруг нас шумят счастливые дети, гремят колокольчики и звучат любимые песни, разносится запах кофе, мерцают гирлянды и сверкают в их свете пестрые, украшенные елки, смирно, в линеечку стоят слепленные снеговики и искрится лед оставшегося за спиной катка. А нам с Колом страшно. Страшно оттого, что мы познакомились за день до Нового года шестнадцать лет назад и за день до Нового года готовимся к прощанию.

– Да, я уеду, да, стану мужем, но это не значит, что нам придется исчезнуть из жизней друг друга, – тихо замечает Кол, глядя на меня исподлобья. Он все еще стоит поодаль – ссутулившийся и разбитый.

– Иначе не будет, – говорю еле-еле. Даже если он не услышит, прочитает по губам. – Она не позволит тебе остаться рядом со мной.

– Ты хоть раз назовешь ее по имени? Ты ни разу его не произнесла, Эри! – от отчаяния голос Кола почти срывается на крик, и я могла бы его понять, но не хочу.

– Не назову, Кол! Потому что я терпеть ее не могу! Потому что она наглая, избалованная, самодовольная, абсолютно глупая девчонка, которая ни во что тебя не ставит! Ты для нее – симпатичный кошелек, хорошее лицо для миллионов совместных фотосессий и шанс пощеголять перед подружками выгодной партией! – я не хочу продолжать, но слова срываются с языка сами собой. – Она тебя не любит! И ты это знаешь! Ее «люблю» – просто слова!

– Но она хотя бы их произносит, в отличие от тебя, Эри!

Кол умолкает, а я хочу сбежать. Мы знали больные места друг друга лучше прочих, но за долгие шестнадцать лет дружбы, пережитые расставания, боли, страхи и километры мы не поступали так, как поступили сейчас – не кричали и не давали незримых оплеух едкими словами.

– Раньше мы бы не осмелились… – произношу тихо, почти всхлипывая, стоя все так же в паре метров о Кола. – Через что бы ни проходили, не стали бы…

– Я изменился? – вдруг спрашивает он, вскидывая голову. Снег усиливается и засыпает белой мукой его темную челку. Шапку он, конечно, не надел.

– Я уже говорила, как сильно.

– Ты любишь меня?

Кажется, меня сбила машина. Так это ощущается – переломанные кости, вдавленные ребра, распоротый живот.

– Да, – отвечает кто-то словно бы вместо меня. – И ты это знаешь.

– Я не об этом, – мотает головой Кол, собирается сделать шаг поближе ко мне, но не решается. Мнется на месте так, словно не знает меня почти всю жизнь, словно не понимает, чего от меня можно ожидать. – Ты меня любишь?

Мне хочется думать, что глаза наполняются водой от того, что попавшие на ресницы снежинки начинают таять.

Снег валит сильно, за несколько мгновений нашей с Колом взаимной тишины превращается в белую стену, которая размывает силуэт друга и позволяет мне не смотреть ему в глаза. Я рада, что не увижу опущенных уголков его губ, сведенных к переносице широких бровей и сжатых челюстей.

– Да, – отзываюсь через пелену снега. – Всегда любила.

Теперь Кол подходит. Не думала, что рядом с ним однажды мои ноги вздумают так сильно дрожать, а живот скрутит от беспокойства. Не думала, что рядом с ним когда-нибудь смогу почувствовать себя в опасности.

– Почему никогда не говорила? – его голос вдруг начинает хрипеть и срывается. – Я же видел! Видел, но думал, что ошибаюсь, что выдумываю, что…

– Не хотела портить дружбу.

Вот он – простой ответ нашей боли сейчас. Так ведь всегда проще, верно? Видеть его с другим человеком, но знать, что он все равно останется рядом. Пускай иначе, пускай уже не так близко душой и телом, пускай без прежних долгих объятий и разговоров под луной, но он будет здесь. Твой Кол. Всегда твой Кол, потому что ты всегда всего лишь лучший друг.

– Но ведь и ты ничего не сказал… – добавляю, отрывая глаза от земли, запрокидывая голову, и всматриваясь в его лицо. Как же сильно он устал…

– Тот уговор на кухне, – бормочет он и складывает руки на гуди – тоже прячется, – не был шуткой, Эри. Но ты сказала тебя не ждать и…

А меня вдруг распирает смех. Сквозь слезы, сквозь белое полотно снега и непонимание, которое встало между нами, сквозь режущее чувство под ребрами и окоченевшие пальцы рук, которые уже не греет остывший стаканчик с кофе.

Кол замолкает, смотрит на меня недоуменно и разочарованно. Но я смеюсь не над ним – только над своей глупостью.

– Я попросила не ждать меня, не ждать этих тридцати, а сама… – смех истерический, доносится изо рта обрывками и больше похож на лай больной собаки. Он перемежается солеными каплями, которые размывают тушь и обжигают щеки, и Колу он становится понятен.

– Все могло быть иначе, – отзывается он. Сокрушенно, горько. Скорбно. Так, словно мы с ним сейчас возглавляем похоронную процессию.

– Могло быть, – мой смех утихает и превращается лишь в отголосок минутной истерики. – Но это не имеет значения, Колли, потому что… – замолкаю, пытаясь понять, не лгу ли я и себе, и Колу. Но нет, не лгу. – Я всегда хотела для тебя одного, милый, – человека, который будет любить тебя без «но»: с твоими заморочками, с твоим тяжелым характером и не менее тяжелой душой, который будет твоим двигателем, твоим штурвалом и главной опорой во время шторма. И совсем не важно, кем станет этот человек и как далеко тебе придется за ним бежать, – лишь бы тебя любили. По-настоящему любили.

– Эри, – он как будто зовет меня, а как только ловит мой взгляд, тут же в выстраданной полуулыбке поджимает губы. – Получается, ты хотела для меня… себя?

Ощущение, словно в меня вонзили раскаленную шпагу, пропадает так же быстро, как и появляется, сменяется вдруг обрушившейся легкостью и покоем.

– Получается, так.

Делаю глубокий вдох, позволяю морозу остудить мой жар.

Теперь он знает, а значит, и прощаться будет легче – невысказанные слова, непрожитые чувства не станут оковами.

– Надо было сказать тебе раньше, – шепчет он и тянет ко мне руки.

– Надо было сказать тебе раньше, – вторю его словам и, привстав на носочки, кладу голову Колу на плечо, подрагивая от крепости его объятий.

Где-то за его спиной все еще смеются люди и радостно вопят дети, падая в снег. Где-то за его спиной все еще приближающийся Новый год, горячий какао, красные замерзшие носы и счастливые улыбки. Где-то, но не здесь.

– Надо было… Но уже поздно.

Он говорит это одними губами, выдыхает в мои покрывшиеся снежинками волосы, надеясь, что я не услышу, и в тоже время искренне этого желая. И я слышу. И я понимаю.

– 4 —

Пальцы заканчивают набирать сообщение, но на кнопку отправки не жму, перечитываю еще раз.

– Первый Новый год без него, – бубнит Сат, бесцеремонно заглядывая в мой телефон. Он уже изрядно пьян, но я его не сужу: я бы тоже напилась как в последний раз, но Кола теперь рядом нет, а значит, нет и моего стоп-крана.

– Переживем, – отвечаю Сату так сухо, как могу, хотя внутри кричу.

Он уехал утром. Отправил прощальное видео из вагона, в котором усиленно сдерживал слезы и высокопарно благодарил меня за годы дружбы и совместные воспоминания, пока на заднем фоне с кем-то без устали болтала его будущая супруга.

Я сразу поняла, что речь подготовленная, а поэтому и вправду прощальная. Кол, пусть и притворялся, понимал лучше нас с Сатом – это конец. Она не позволит. И лишь больнее мне становилось от осознания: в их отношениях нет ни капли любви, и в этом браке человек, разделивший со мной душу, будет глубоко несчастен.

– Я никогда не пойму, почему он это сделал, – говорю вдруг вслух и кошусь на Сата. – Почему он решил жениться на ней? Почему решил уехать?

– Чтобы не видеть тебя, Эриэл Портер, – объясняет друг, запивая слова шампанским. Окончание фразы теряется в бокале с пузырьками. – Он любил тебя всю жизнь, а ты его нет, – и пожимает плечами.

– Это ложь, – хмурюсь и хватаю Сата, который уже направился к двери, за рукав.

– Не ложь, Эри, – морщится тот и косится на образовавшиеся складки на пиджаке. Тут же отпускаю его. – Все друг друга любили, и никто никому ничего не сказал. Диснеевские сказки – полная чушь, а чуда в Новый год не бывает. Никакого «жили они долго и счастливо» и никакого Санты с волшебным щелчком пальцев, – подводит сумбурный итог Сат, одергивает полы пиджака и стремительно разворачивается ко мне спиной. – Он сделал ей предложение и решил уехать, чтобы не задохнуться от слов, которые его жгли и которые он не мог тебе сказать. Мы все так делаем – выбираем побег. Сообщение отправь только, – добавляет он через плечо и скрывается за дверью в гостиную.

Я остаюсь на кухне одна. Долетающие из-за стены довольные крики, шипение бенгальских огней, шумные поздравления, грохот открывающихся бутылок шампанского и залпы фейерверков за домом сливаются в общий неразборчивый шум, когда я решаюсь отправить несколько вымученных слов, мало похожих на поздравление с наступившим Новым годом.

«Пускай новые 365 дней подарят тебе себя. Надеюсь, что новогоднюю ночь ты проведешь с человеком, которого действительно любишь. Прошу – будь счастлив (прочее никогда не было более важным). С Новым годом, Колдуэлл Чапман…»

Блокирую экран, но через мгновение он загорается вновь.

«С Новым годом, Эриэл Портер…»

Чувств внутри такая свалка, что совсем не понимаю, от какого из них подкашиваются ноги. Ребята за стенкой кричат громче, скандируют чье-то имя, а я почти осаживаюсь на пол в мгновение, когда в кухню влетает запыхавшийся и разрумяненный Сат.

– Там кто-то в дверь трезвонит, откроешь? – выдыхает он почти мне в лицо, помогая подняться с пола. – Мы просто не можем пропустить то веселье, которое сейчас в гостиной творится, а ты все равно… – спешит оправдаться он, наконец обращая внимание на мою вскинутую от негодования бровь. – Эри…

– Открою. Иди, пей, – отмахиваюсь и отталкиваю его прочь. Становится еще более скверно.

Какофония звуков в доме напоминает ядерный взрыв в черепной коробке: биты колотятся в череп, вопли полосуют виски, от трясущихся стен кружится голова.

Обхожу стороной адовый котел, в который превратилась гостиная, и на мгновение прислоняюсь к холодной поверхности входной двери щекой. Это худший Новый год в моей жизни: Кола нет, итоги не подведены, желание не загадано, подарки не распакованы.

Трель дверного звонка заставляет вздрогнуть, и я распахиваю ее рывком, заранее приготовившись к ледяной волне зимнего ночного воздуха и соседям, выражающим недовольство. И замираю, оцепенев.

– Я решил провести новогоднюю ночь с человеком, которого действительно люблю, Эриэл Портер.

В зубах сигарета, уши спрятаны под красной шапкой, на плечах старая, потрепанная куртка. Самая дорогая его куртка.

Кол мелко дрожит от холода, но все равно улыбается.

Конец

11
Фонарщик с улицы Пересмешников
Дарья Клубук

Восемь часов пополудни. Город совсем замело.

До улицы Пересмешников предновогодняя метель добралась ровно в тот момент, когда на укрытую снегом тропинку ступил долговязый фонарщик. Ему было около тридцати, однако его задумчивый и деловой облик не позволял точно определить его возраст, добавляя к подлинной цифре несколько лишних лет. Верные товарищи фонарщика – лесенка из вишневого дерева и нахлобученный на голову черный цилиндр – находились при нем.

Пришла пора зажигать фонари.

– Господин Петрос, неужели вы работаете в такой вечер?

– А как же иначе? – Фонарщик остановился и взыскательно посмотрел вниз, на подошедшего к нему мальчика. – Как же вы, молодой человек, будете кататься в новогоднюю ночь с горок без света фонарей?

Румяное личико мальчишки обрело задумчивое выражение.

– Я всегда думал, что в новогоднюю ночь никто не работает. Это священное время, говорит мне отец. Время, которое не признает суеты.

– Разве всякая работа – это суета? – приподняв густую бровь, спросил фонарщик.

– Конечно, – уверенно кивнул мальчишка. – Работа – это обязанность, а любая обязанность не обходится без суеты.

– А если работа приносит радость? Считается ли она в таком случае суетой?

Помедлив с ответом, мальчик опустил взгляд на свою левую ногу, застрявшую в сугробе по самое колено.

– Работа не может приносить радость, – заявил он.

– Уверяю вас, молодой человек. Может.

Интрикий Петрос, так звали фонарщика, попрощался с любопытным мальчиком и зашагал к ближайшим фонарям. Ему следовало поторопиться – вечерняя тьма почти полностью поглотила длинную улицу, озаряли ее только редкие светлые окна каменных домов да искристое свечение лежащего повсюду снега. Вскоре перед фонарщиком возник первый черный шпиль со стеклянным ромбовидным плафоном. Интрикий приподнял шляпу в приветствии, словно заиндевевший фонарь был человеком, поставил лесенку у его подножия и взобрался к плафону. В стеклянных гранях отразился снежный блеск.

Интрикий Петрос был необычным фонарщиком. В своей работе он не использовал ни горючее масло, ни лампы, ни тем более газовые горелки. Все, что Интрикию требовалось для зажигания фонарей, находилось внутри него самого: его волшебная ипостась. Интрикий Петрос был иллюзионистом – человеком, способным создавать удивительные иллюзии.

Иллюзия света – что может быть очаровательней? По мнению господина Петроса – справедливо ничего.

Фонарщик снял свои черные перчатки, укромно спрятал их в карманы пальто и прикоснулся ладонями к холодному стеклу. Несколько минут тихого сосредоточения, нарушаемого лишь далеким детским смехом, и внутри до сих пор безжизненного плафона появился огонек. Сначала слабый, как пламя свечи, но стоило немного подождать, и огонек разгорелся до крупного солнечного облака. Образуя световой купол, это облако ярко осветило Интрикия, его лестницу и снег вокруг фонаря.

– Фонарщик с улицы Пересмешников, – услышал Интрикий голос, успевший стать для него ненавистным.

– Ступайте домой, – спускаясь с лестницы, сказал он внезапно погрубевшим тоном.

– Электричество, господин фонарщик. Человечество уже как век пользуется электричеством, – продолжал голос, доносившийся откуда-то сверху. – С его помощью за какую-то четверть часа эта длинная улица была бы уже полностью освещена, а со своей ипостасью вы промучаетесь до самой полуночи. Сегодня канун Нового года, к вашему сведению будет сказано.

Вместо ответа Интрикий натянул перчатки, взялся за лестницу и потащил ее к следующему на очереди фонарю. Некогда ему было вести неприятные душе беседы.

– Глупо с вашей стороны тратить время впустую, – упрямо продолжал голос, следуя за Интрикием по пятам.

– Ступайте домой, – повторил он, ставя лестницу в рыхлый снег.

Фонарщик поднялся по ступенькам к очередному безжизненному плафону и начал уже снимать перчатки, но через мгновение прямо перед его лицом возникла девушка, и он, еле удержавшись, отвлекся. Девушка парила в воздухе с другой от фонаря стороны; из-под ее ярко-пунцовой шапки высовывались растрепанные косички.

– Вам придется контролировать свет всю новогоднюю ночь, – не унималась она.

– Меня это не расстраивает.

– Почему же?

Интрикий снова ей не ответил. Приложив ладони к обжигающе холодному стеклу, он принялся создавать новое облако иллюзорного света.

– Вы очень странный, господин Петрос. Я уже месяц наблюдаю за вами и никак не возьму в толк, зачем вы усложняете себе жизнь.

Настырную девушку звали Рулая. Она жила в одном из домов длинной улицы – в том, что был скрыт за засыпанной снегом изгородью, – и взяла за привычку по вечерам выходить к нему, мешая тем самым Интрикию выполнять свой долг в безмолвном спокойствии.

Рулая была левитантом – ипостась, которая позволяет человеку летать.

– Можно вас попросить оставить меня в покое? – не выдержал Интрикий, слезая с лестницы. – Как вы верно заметили, сегодня канун Нового года, и чем раньше я освещу эту улицу, тем лучше будет для всех – в том числе и для вас.

– Как только вы ответите на мой вопрос, я сразу же вас покину, – как ни в чем не бывало заявила девушка, летя рядом с идущим по дорожке фонарщиком.

– Не буду я отвечать на ваш вопрос.

– Почему?

– Я тороплюсь. Вот почему.

– А не вы ли только что убеждали одного мальчика в том, что не считаете свою работу суетой? Если это так, то зачем же вам спешить?

Фонарщик резко остановился, едва не поскользнувшись на гладком снегу.

– Вы следите за мной?

– Иногда, – с самым непосредственным видом пожала плечами Рулая, зависнув над ним.

– У вас что, своих дел нет?

– Отчего же, дела есть. Следить за вами, например. А еще я люблю летать по городу и обедать на крышах.

– А работа?

Рулая взмахнула руками, изображая то ли птицу, то ли приготовившегося к трюку акробата.

– Я развожу цветы, – сказала она, плавно опустив руки. – Букеты, композиции, цветы в горшках. Как понимаете, в декабре у меня достаточно много свободного времени.

Она улыбнулась, а Интрикий нахмурился. Брови фонарщика совсем заиндевели, придавая ему вид грозного старца.

– Если я отвечу на ваш вопрос, вы оставите меня?

– Так точно, – кивнула она.

Громко выдохнув, Интрикий поправил съехавший набекрень цилиндр.

– Почему вы летаете? – спросил он ее. – Ведь человечество уже как полвека пользуется самолетами, дирижаблями, воздушными шарами.

Девушка горделиво вздернула нос.

– Свободный полет левитантов – это другое…

– То же самое и со светом, – перебил фонарщик, избегая ее взгляда. – Иллюзорный свет – как банка малинового варенья, которое сварила бабушка в своей булькающей кастрюльке. Он особенный. А электричество можно сравнить с банкой малинового джема с полки придорожного магазина. – Интрикий провел рукой по нахмуренному лбу. – Я думаю, в погоне за прогрессом не стоит забывать и о наших особенностях, наших талантах, которые, возможно, и замедляют процесс, зато удовольствия с ними получаешь в разы больше. Своим поведением я всего лишь проявляю уважение к своей природе. Такого ответа довольно?

Фонарщик резко отвернулся от нее, отчего цилиндр его упал. Поправившись, он зашагал к ближайшему темному фонарю, а тишина, которая сопровождала его в этом походе, свидетельствовала о приятном – настырная девушка наконец-то улетела.

Ближайшие часы долговязый фонарщик ступал от фонаря к фонарю, зажигал облако за облаком, встречая на пути уже вовсю празднующих граффов. Когда зажегся фонарь у двери крохотной кофейни, сквозь украшенное морозом окно Интрикий увидел сверкающую гирляндами высокую ель, а рядом – попивающих какао снегоуборщиков, чьи лопаты подпирали каменные стены снаружи.

Чем ближе подкрадывалась полночь, тем тише становилось на улице. Детский смех хаотично перемещался внутрь домов, улицу вместе с фонарями освещало все больше окон. Работы фонарщику предстояло еще много, но он не огорчался – как и последние десять лет, он встретит Новый год здесь, на похрустывающих дорожках улицы Пересмешников. Среди горящих иллюзорным светом фонарей, вязкой как мед тишины и под усыпанным звездами небом.

Следующий фонарь осветил узкую подворотню, из которой выскочила стая собак. Чуть не опрокинув лестницу, стая унеслась вверх по улице, а Интрикию пришлось крепко вцепиться за поручни, чтобы не упасть.

– Мириады звезд обещали вьюгу.

Голос спустился сверху, и от неожиданного его появления Интрикий вновь едва не упал. Рулая опустилась на уровень плафона, стряхнула со своей пунцовой шапки снег и стала вглядываться в светящуюся внутри сферу.

– Что вы здесь делаете?! – спросил ее Интрикий, заметно посуровев. – На часах без десяти полночь.

– Знаю. Потому я и здесь.

– Летите домой. Вас ждет семья.

– Ой, моя семья только рада моему уходу. Этой ночью никто не будет досаждать им нравоучениями. Настоящий подарок.

Интрикий спрыгнул со ступеней, взял в охапку лестницу и зашагал вдоль закрытых контор с пожелтевшими от старости вывесками.

– Я тоже буду рад, если вы оставите меня в покое, – пробубнил он пустоте перед собой.

– А я просто буду молчать, – донеслось сверху.

– Разве вы умеете молчать?

– Еще как умею! Показать?

Молчала Рулая ровно три минуты и сорок шесть секунд, пока Интрикий занимался фонарем у особенно старой конторы. Улица совсем опустела, и следующие слова дотошной девушки показались громкими, как удары по гонгу.

– Вы что же, господин Петрос, будете встречать Новый год здесь, посреди улицы?

– Да, – коротко ответил Интрикий, шагая вдоль кованых ворот и всеми силами избегая взглядов нежеланной спутницы.

– А не боитесь, что будет скучно?

– Не боюсь. Уже десять лет я праздную таким образом и изменять своей традиции пока не намерен.

– Позвольте составить вам компанию?

– Не позволю.

Фонарщик рассчитывал, что его грубый ответ оскорбит Рулаю и та улетит, оставив его в компании фонарей. Однако оскорбляться девушка не торопилась. Она юрко пролетела над ним, сделала в воздухе кувырок, отчего пунцовая шапка ее плюхнулась наземь, и опустилась на ноги, перегородив Интрикию путь.

– А я вас подкуплю. Можно?

Интрикий намеревался в который раз ответить отказом, но высказать его он не успел, поскольку Рулая стремительно сняла с плеч свой рюкзачок, дернула за молнию и вынула средних размеров банку. Серебристая крышка закрывала нечто темное и склизкое. Пока Интрикий хмуро смотрел на банку, Рулая весело произнесла:

– Малиновое варенье. Дарю его вам.

Следующий ее поступок окончательно выбил фонарщика из колеи. Отведя банку с вареньем в сторону, Рулая поднялась на цыпочках и быстро чмокнула фонарщика в его холодную щеку. Опешив, Интрикий резко отстранился, споткнулся о ножку лестницы и нелепо повалился в сугроб. Рулая засмеялась, явно довольная собой.

– Вы странный и смешной, господин фонарщик, – заключила она, начиная откручивать крышку банки. После она вытащила из своей куртки ложку, облизала ее и с наслаждением вонзила в бордовую субстанцию. Интрикий же все это время сидел в сугробе и с глупым выражением наблюдал за ней.

– Скорее поднимайтесь, варенье вкуснейшее. Кстати, его варила моя бабушка. В своих булькающих кастрюльках, они у нее алюминиевые. Немыслимое совпадение, да?

Интрикий не ответил, он только глазами хлопал.

– Не беспокойтесь, для вас я ложку тоже прихватила. – Ловким движением Рулая вынула из другого кармана вторую ложку. – Держите.

Глянув на протянутую к нему руку, Интрикий подумал, что еще может вытворить эта девушка, чтобы казаться более ненормальной. И почувствовав, что замерзает, он поторопился выбраться из сугроба.

– Обычно в новогоднюю ночь я объедаюсь шоколадными трюфелями, – тем временем продолжала Рулая. – Знаете, такие, с сахарной присыпкой. Обожаю их, могу с десяток за раз слопать. Но в эту ночь я согласна и на варенье, раз съедено оно будет в приятной компании. Держите же!

Встав рядом с девушкой, Интрикий взял протянутую ложку, сам не ведая зачем. Рулая улыбнулась ему и отправила себе в рот первую порцию.

– Теперь ваша очередь. – Она сунула банку ему в руки. – Такое лакомство нельзя оставлять несъеденным. За грех может сойти.

В следующее мгновение на придворцовой башне зазвенел колокол. Его гулкий трезвон разнесся по всему городу, застигнув врасплох двух человек, стоявших на улице Пересмешников. Колокол звенел, а два человека не двигались. Завороженные, они застыли как лед – фонарщик на земле, девушка в воздухе.

После того как наступила тишина, первой ожила Рулая. Она опустилась на землю и встала рядом с Интрикием.

– С Новым Годом, господин фонарщик. Пусть он принесет вам поменьше суеты.

Интрикий посмотрел на девушку. Ее волосы были покрыты снежинками, а лицо сияло, словно перед ней стоял не нудный фонарщик, а самый желанный друг.

Переведя взгляд на ложку, которую он продолжал держать в руке, и поразмыслив немного, Интрикий зачерпнул густое варенье и с наслаждением его съел. Свет на улице заискрился.

– Вкусно, не правда ли? – Рулая светилась ярче фонарей. – У меня с собой и термос с чаем есть. Разольем по чашкам и будем греться, а то страх какой сегодня мороз.

Интрикий зачерпнул еще и покорно кивнул. Варенье и правда вышло восхитительным.

– А что вы обычно делаете в новогоднюю ночь? Помимо зажигания фонарей, – спросила Рулая.

– Думаю, – ответил он.

– Думаете? И о чем же?

– О предстоящем годе. О трехстах шестидесяти пяти днях, которые мне предстоит прожить.

– Ааа, – затянула девушка. – Строите планы. Мечтаете.

Интрикий обвел взглядом наполовину освещенную улицу.

– Вроде того, – сказал он, улыбнувшись.

– Вы улыбнулись мне! – вскрикнула девушка, показывая на фонарщика пальцем. – Чудно! Осталось только добиться, чтобы вы перестали меня выпроваживать. Может, еще по ложечке?

Говоря это, Рулая взлетела и указала на ближайшие погасшие фонари.

– Взбирайтесь к плафону и делайте свое дело. А я буду подавать вам банку, чтобы вы ели и улыбались. Так и проведем эту ночь. – Она подмигнула. – Свет и улыбка, что может быть очаровательней?

«Справедливо ничего», – подумалось фонарщику, а после, аккуратно засунув свою ложку в карман пальто, он последовал за Рулаей.

Затея провести эту ночь не только со светом, но и с улыбкой внезапно показалась фонарщику не такой уж и ненормальной.