Текст книги "Родник духовный. Современные пастыри и мыслители о вечных проблемах"

Часть II
Истории и притчи

Однажды, когда я уезжал из Белграда на два месяца, туда приехал один профессор, чтобы занять кафедру в университете. Я предложил ему временно остановиться у меня, пока он найдет себе квартиру. Возвращаюсь домой, оказывается, он у меня в квартире. Квартира моя небольшая, всего одна комната. Мой профессор, видя некоторое мое недоумение, говорит: «Мне очень хорошо здесь у вас», но мне-то вдвоем не очень хорошо!

Должен сказать, что я бунтовал долго. Мой коллега был старше меня, и вот я решаю, что раз он не хочет покидать моей комнаты, я найду себе другую. Коллега мой был с причудами, да и комнатка маленькая. В ней едва помещался один столик. Но когда я решил съехать, мне вдруг стало стыдно, что я не могу ужиться с коллегой. Я остался жить – и вот мы сдружились так близко, жили так хорошо, как дай Бог всякому.

Я думаю, что действительно нет другого решения, как принять сложившееся положение. Мне казалось, что будут трудности ужиться в одной комнате. А оказалось, что вышло из этого одно добро. Я хорошо, конечно, понимаю всю реальную трудность христианских общежитий, понимаю, как трудно принимать общую совместную жизнь при различии вкусов, привычек, всего стиля жизни. Да, это так, но в возможности христианских общежитий и таится ключ к исцелению мирового зла.

Протоиерей Василий Зеньковский

Один золотых дел мастер, работая в своей мастерской, непрестанно употреблял имя Божие всуе: или как клятву, или как присказку. Паломник, проходивший через это селение, услышал эти слова и был крайне возмущен. Он громко позвал мастера по имени, чтобы тот вышел на улицу, а сам спрятался. И когда мастер вышел на улицу, он обнаружил, что никого нет. Удивившись, он вернулся в свою мастерскую и продолжил работу. Через некоторое время странник вновь зовет его, а когда тот выходит, делает вид, что совсем не звал его. Сильно разгневанный мастер крикнул страннику: «Искушаешь ли ты меня, странник, или шутишь, когда у меня столько работы? Ты зовешь меня, а потом делаешь вид, что не звал». Отвечает ему странник миролюбиво: «Воистину, у Бога значительно больше работы, чем у тебя, ты же все время поминаешь Его всуе, а на меня обижаешься за то, что я тебя отвлек. Кто имеет больше оснований сердиться – Бог или ты, золотых дел мастер?» И мастеру стало стыдно. Вернулся он в свою мастерскую и с тех пор держал язык за зубами.

Святитель Николай Сербский

Один атеист задал вопрос священнику:

– Неужели вы в самом деле веруете?

– А за кого вы меня принимаете? – спросил в свою очередь священник. – Неужели вы думаете, я подлец или дурак.

Священник Димитрий Дудко

В одной семье была строгая-престрогая мать.

У нее было два мальчика, может быть, лет по 8–10. У матери на косяке всегда висел кнут для наказания ребят. Как-то дети расшалились, и старший разбил лампу – или только стекло… Спрятать беду уж некуда. Тут вошла в избу мать и, конечно, сразу увидела следы шалости.

– Кто разбил лампу? – спрашивает она сурово.

Младший вдруг говорит:

– Я!

Мать сняла кнут и жестоко отхлестала его.

А старший брат с ужасом и удивлением смотрит, как мать бьет неповинного брата.

Мальчик (не помню имени его, может быть, Николай?) полез на печь – утешительницу всех несчастных.

И вдруг потолок над ним исчез. Воссиял свет. И явился Христос.

…Далее не припоминаю, что Он сказал ребенку в похвалу за самоотверженное страдание за брата. Но только мальчик тогда же дал обет: уйти на Афон в монастырь. И когда вырос, так и сделал. Потом был там игуменом и сам рассказывал о видении.

А я теперь записываю – для тех, кто спрашивает: «А кто Бога видел?»

Митрополит Вениамин (Федченков)

Или, например (я не раз этот пример приводил всем), – как само слово «безбожник», – это есть свидетельство истины бытия Бога. Потому что если взять это слово грамматически, то само слово имеет корень, приставку, суффикс и окончание. Это грамматика элементарная! Так вот: корень этого слова – Бог. И поэтому те, кто себя именовали «безбожниками», – они невольно вынуждены были все время признавать Бога. Если убрать корень, оставить только приставку, суффикс и окончание, то они ничто собой не представляют: потому что нет сущности. Кстати, и так называемый «атеизм» по-гречески: «а» – отрицание, «теос» – «Бог». «Атеисты» – это «безбожники». Так же, как «аморальный» – это тот, для которого не существует морали. Для него свое собственное хотение есть мораль. И таким образом, атеизм – по сущности своей – есть отрицание сущности Божества. Противостояние Ему. Борьба с Ним. (Если борются, то ведь с «чем-то». «Ни с чем» – бороться невозможно, бессмысленно. Если говорить, что ничего нет, то тогда с чем ты борешься?!)

Протоиерей Валериан Кречетов

Я помню одного священника, тогда еще совсем молодого, который мне казался очень ветхим, потому что я был мальчиком десяти лет. Он меня очень поразил. Его звали отец Георгий Шумкин. Он был священником нашего детского лагеря. И нас, всех мальчиков, поражало в нем то, что он умел нас всех любить без разбора.

Когда мы были хорошими, его любовь была ликующей радостью. Когда мы отпадали от благодати, делались плохими, его любовь не менялась, но она делалась острой болью, которая нас оздоровляла и нас меняла. В то время я о Боге ничего не знал. Это меня поразило и осталось в моей памяти и в моем сердце. Это раскрылось, когда я о Боге узнал… Бог нас любит именно так. Он ликует, и Он умирает на Кресте. Острая боль в сердце отца Георгия стала возрождением нашим и возрождением других людей. Многие из нас переменились от того, что не могли вытерпеть, видя его страдания.

Митрополит Сурожский Антоний (Блум)

Один безбожник не почитал заповедь Божию о праздновании воскресного дня и продолжал субботние труды и в воскресенье. В воскресный день, в то время когда все село отдыхало, он трудился на поле со своим скотом, которому также не давал отдыха. В среду следующей недели он совершенно обессилел, и скот его тоже выбился из сил. И теперь, когда все село трудилось в поле, он лежал дома в изнеможении, злобе и отчаянии. Братья, не берите пример с этого безбожника, чтобы не сгубить свои силы, и здоровье, и душу. Посему шесть дней работайте с Богом для себя с любовью и наслаждением, усердием и почтением, а седьмой день в целости посвятите Богу.

Святитель Николай Сербский

С разными грехами приходят к священнику люди, но особенно горько бывает слышать о тяжких последствиях, какие бывают у тех, кто кощунствует или глумится над иконами. Один такой случай произошел в Самарканде. Субботняя всенощная уже закончилась, народ расходился. В это время в дверях храма появился парень, очень больной даже с виду. Лето, жара – а он в шапке и все за голову держится. Прихожанка, прибиравшаяся в храме, подошла к нему: «Дяденька, церковь закрывать надо».

А он словно не слышит. Усадил я его на лавочку, спрашиваю: «Ты болен? Давно с тобой такое?» Он и рассказал свою печальную историю.

«Учился я в институте и очень стеснялся, что дома у нас были иконы – мама перед ними молилась. Я же не верил в Бога. Глупостью казалась "отсталость" матери. Сколько раз просил я ее: "Мама, убери иконы!" – "Да ты что, сынок, как можно говорить такое!" Долго я спорил с ней, но мать – ни в какую! Я решил больше не упрашивать ее, а просто убрать иконы. Так их спрятал – никто не найдет. Мать пришла с работы, глядь – икон нету. "Володя, где иконы? Куда ты их дел? Отдай, не бери греха на душу!" Но как ни просила мать, не мог я ей сказать, что сделал с иконами. Она заплакала. Наконец сказала сгоряча: "Дурак ты, дураком и будешь!" Мне не по себе стало от этих слов. Но я храбрился, лег как ни в чем не бывало. Но в полвторого ночи проснулся от страшной боли в голове – так мне тяжко сделалось, что схватился за голову и кричал во весь голос. Мать вызвала "скорую помощь", увезли меня в "психушку". Полгода пролежал, как ни кололи – головные боли не проходят, а сам я вроде как умом повредился. Мать давай плакать, корить себя: "Да зачем я так сказала на своего сынка?!" Побежала в церковь – кается, просит прощения. А чего просить, если икон нет? Наконец решилась, пошла в больницу, написала расписку, чтобы отпустили меня домой. А я дома спать не могу: никакие таблетки не помогают. Мне тогда подсказали в церковь пойти. Вот я и пришел. Мне здесь так спокойно стало. Можно у вас ночевать остаться?..»

Ну, покормили его ужином, оставили на ночь. Потом еще на одну. И так он месяц жил при церкви. В гараже ему постель устроили, поставили шифоньер, стол. Читал он много – ему книг надарили. А мать его потеряла совсем: и в «анатомичку», и в милицию, и в больницу обращалась – нигде нету.

В соседней церкви ей сказали, что сын в Георгиевском храме. Прибежала она к нам: «Володя, ты живой! Слава Богу! Я уж думала, что совсем тебя потеряла. Сыночек, прости меня! Пойдем домой». «Мам, за все – слава Богу, – отвечает Володя. – Домой не пойду. Мне тут хорошо». Поплакали они, потом мать и спрашивает: «А все-таки, Володя, куда ты иконы девал?» «Ох, мама, их нету – не спрашивай больше об этом!» – снова помрачнел сын.

Так три года он и жил при нашем храме. Но в сам храм не заходил – не смел. Однажды я попросил его: «Володя, пойдем, поможешь мне помянники читать». Он только через порог храма ступил – вздрогнул, будто его ударили, да как за голову схватится: «Ой!!! Батюшка, я не могу в церковь зайти!» – и выбежал из храма. Только в церковной ограде мог ходить спокойно. Вот что значит – икона! Страшно не то что кощунствовать – без благоговения прикоснуться к ней.

Протоиерей Валентин Бирюков

Одна женщина по бедности что-то взяла в магазине и тайком унесла. Никто ее не видел. Но с этого момента какое-то неприятное чувство не давало ей покоя. Пришлось ей вернуться в магазин и положить на место взятую вещь. После этого она пришла домой с чувством облегчения.

Подобных примеров, когда люди вынуждены бывают поступать вопреки своей выгоде или удовольствию, – не перечислишь.

Каждый человек знаком со своим внутренним голосом, который то его упрекает и как бы гнетет, то поощряет и радует. Это тонкое врожденное нравственное чувство называют совестью. Совесть – это своего рода духовный инстинкт, который быстрее и яснее различает добро от зла, нежели ум. Кто следует голосу совести, тот не будет сожалеть о своих поступках.

Епископ Буэнос-Айресский и Южно-Американский Александр (Милеант)

Иногда бывает так: человек старается поститься, потом срывается и чувствует, что он осквернил весь свой пост и ничего не остается от его подвига. На самом деле все совершенно не так. Бог иными глазами на него смотрит. Это я могу разъяснить одним примером из своей собственной жизни. Когда я был доктором, то занимался с одной очень бедной русской семьей. Денег я у нее не брал, потому что никаких денег не было. Но как-то в конце Великого поста, в течение которого я постился, если можно так сказать, зверски, т. е. не нарушая никаких уставных правил, меня пригласили на обед. И оказалось, что в течение всего поста они собирали гроши для того, чтобы купить маленького цыпленка и меня угостить. Я на этого цыпленка посмотрел и увидел в нем конец своего постного подвига. Я, конечно, съел кусок цыпленка, я не мог их оскорбить. Я пошел к своему духовному отцу и рассказал ему о том, какое со мной случилось горе, о том, что я в течение всего поста постился, можно сказать, совершенно, а сейчас, на Страстной седмице, я съел кусок курицы. Отец Афанасий на меня посмотрел и сказал:

– Знаешь что? Если бы Бог на тебя посмотрел и увидел бы, что у тебя нет никаких грехов и кусочек курицы тебя может осквернить, Он тебя от нее защитил бы. Но Он посмотрел на тебя и увидел, что в тебе столько греховности, что никакая курица тебя еще больше осквернить не может.

Я думаю, что многие из нас могут запомнить этот пример, чтобы не держаться устава слепо, а быть прежде всего честными людьми. Да, я съел кусочек этой курицы, но я его съел для того, чтобы не огорчить людей. Я ее съел не как скверну какую-то, а как дар человеческой любви. Я помню место в книгах отца Александра Шмемана, где он говорит, что все на свете есть не что иное как Божия любовь. И даже пища, какую мы вкушаем, является Божественной любовью, которая стала съедобной…

Митрополит Сурожский Антоний (Блум)

Земля тесна, слишком тесна для бессмертного существования. Она меня постоянно оскорбляет и угнетает; как каторжник, я хожу по ней с тяжелым ведром [с кандалами] на ногах. Всякий день мои шаги становятся все тяжелее, мои движения стесненнее, моя голова склоняется все угрюмее, все во мне говорит даже помимо слова Божия, что я не создан для земли.

Люди, мои жизненные спутники, доказывают мне это еще лучше: на всяком шагу они мне изменяют; когда я хочу опереться на них, они гнутся, как тростник, и ранят меня. И, увы, оказывается, что даже лучшие из них, те, которых называют друзьями, мне больше не верны: или их похищает смерть, или я надоедаю им своими недостатками, или мое горе гонит их от меня. Сколько из них сблизились со мною душою, но смерть жестоко оторвала их от меня! Сколько с надеждою подходили к моему сердцу, но нашли в нем холодность и себялюбие и, сильно разочаровавшись, отошли! Сколько других я искал в те часы, когда мне надо было приклонить голову на плечо друга, и не мог найти! Как мало человек способен к глубокой дружбе, и как верно это печальное слово Премудрого: нет ничего столь редкого, как истинный друг (см.: Сир. 6; 14)!

Куда бы ни шло, если бы только дружба изменяла! Обманувшись в ней, оскорбленный жизнью ищет себе другой утехи; говорит себе: найдешь что-нибудь другое – привязанность более нежную, более глубокую, более бескорыстную и в ней забудешь все остальное. И тогда человек мечтает о существе, которое Бог как бы создал для этой благородной роли – любить и утешать.

Человек видит, что Бог создал это существо для него; он радостно трепещет и отходит от алтаря, где он дал этому существу свою руку, помолодевшим, с обновленными силами. Но увы, увы! Мужчина ли изменяет этой мечте или женщина, изменяют ли они оба, или Бог пожелал, чтобы эта мечта оставалась лишь мечтою на земле, чтобы поднять глаза наши к небу, – как бы то ни было, мечта эта непродолжительна; даже в лучших, связанных большою любовью людях эта мечта не сбывается. Что же сказать о других, что же сказать об очаге, от которого остался только холодный пепел, и о том, на котором и пламя не горело, или о том, где оно горело светло и жарко, но где безжалостная смерть загасила факел? И вот из опустошенной семьи спасаются, как спасаются от погасшей дружбы, бросаются в более живую жизнь, шумную жизнь, чтобы забыться. Но только вы приступили к общественной деятельности, как вас преследуют страсти, за вами гонится клевета. Вы собирались узнать людей – и вы их узнали и возвращаетесь в свое собственное одиночество с разбитыми иллюзиями и с душевным страданием.

Как путник, достигнув вершины горы, оборачивается и видит позади себя тех, которые шли вместе и которых он опередил, так и мы, дойдя до зенита нашей жизни, смотрим вокруг себя и видим, что мы одни. Вдали мы видим на равнинах наши разрушенные сны, изменившую нам дружбу, угасшую любовь, добросердечное к нам отношение, которое мы утратили по дороге и которое больше к нам не вернется. С грустным взором, с тяжелым сердцем мы медленно всходим по этим последним хладным ступеням жизни, которые были бы невыносимы, если бы в конце их не ожидал нас Бог. Устав от всего этого, устав даже надеяться, не рассчитывая уже ни на что, считая всякую чашу или пустой, или горькой, мы испускаем последний крик: «Господи, Господи!»

Спрашивают: к чему страдание? И вот первый ответ: земля затуманивается, чтобы могло заблистать небо.

Евгений Поселянин

Однажды мы с сожителем в Золотухинском «корпусе» отцом Афанасием, пошли к Литургии и, позабыв внутри ключ от дома, захлопнули дверь его. Что делать? Ну, думаем, после попросим отца эконома помочь нам; у него много всяких ключей. Так и сделали. Отец Макарий молча пошел с нами. В рясе и клобуке – величаво. А замок наш был винтовой. Отец эконом вынул из связки один подобный ключ, но его сердечко было меньше дырочки замка. Тогда он поднял с земли тоненькую хворостинку, сложил ее в отверстие и молча начал опять вертеть ключом. Не помогало. Тогда я посоветовал ему:

– Отец Макарий, вы бы вложили хворостиночку потолще! А эта – тонка; не отопрете.

– Нет, не от того. Без молитвы начал! – сурово ответил он.

И тут же перекрестился, прочитав молитву Иисусову: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй мя грешного!» И снова начал вертеть ключ с прежней хворостиночкой. И замок тут же открылся. Отец Макарий, не говоря более ни слова, ушел к себе, а мы разошлись по своим комнатам.

По этому поводу и в связи с ним мне вспоминается и другой случай. Спустя десять лет, будучи уже эмигрантом в Европе, я был на студенческой конференции «Христианской ассоциации молодых людей» в Германии, в г. Фалькенберг. По обычаю, мы устраивали временный храм и ежедневно устраивали богослужения; а в конце недельной конференции все говели и причащались.

В устройстве храма мне помогал друг – студент А. А. У-в. На алтарной стороне нужно было повесить несколько икон. Юноша начал вбивать в стенку гвозди, но они попадали на камни и гнулись. Увидев это и вспомнив отца Макария, я сказал: «А вы сначала перекреститесь и молитву сотворите, а потом уж выбирайте место гвоздю».

Тот послушно исполнил это. Помолился и наставил гвоздь в иное место, ударил молотком, и он попал в паз, между камнями. То же самое случилось и со вторым гвоздем и с прочими.

Был подобный случай и с отцом Иоанном Кронштадтским. Встав рано утром, около трех часов, он, по обычаю, должен был читать утреннее правило ко Причащению. Но никак не мог найти этой книжки. Безуспешно пересмотрев все, он вдруг остановился и подумал: «Прости меня, Господи, что я сейчас из-за поисков твари (книги) забыл Тебя, Творца всяческих!» – и немедленно вспомнил место, куда он вчера положил книгу.

Потом в жизни я многим рассказывал об этих случаях. И сам нередко на опыте проверял истинность слов «сурового» отца Макария: «Без молитвы начал».

Митрополит Вениамин (Федченков)

Марксистская идеология носила тотальный характер в том смысле, что претендовала на открытие объективных законов, управляющих развитием материи, духа, личности, общества, истории. Это всеобъемлющее учение было настоящей мегаидеологией, которая, как ей представлялось, исчерпывала собою все бытие, от атома до мироздания, и имела собственный ответ на любой вопрос, от происхождения мира до конца света. Однако существовала одна проблема, ставившая в тупик марксистских идеологов. Это вопрос о генезисе нравственного начала в человеке. Потому что, с марксистской точки зрения, совесть есть продукт исторического и социального развития и показатель общественных отношений. Но тогда получалось, что совесть у американца должна была бы быть другой, нежели у гражданина Советского Союза, а совесть жителя государства Папуа – Новая Гвинея – отличаться от нравственной нормы, допустим, аргентинца. Однако мы знаем, что во все времена и у всех народов были одни и те же основополагающие нравственные принципы: не убий, не укради… И как это получается, марксизм объяснить не мог.

Сегодня нравственный аргумент должен стать главным в нашем диалоге с обществом и с молодежью. Я сформулировал бы его следующим образом: вера в Бога и религиозный образ жизни являются условием выживания современной цивилизации. Ибо безрелигиозное общество обречено, у него нет шансов на выживание, каков бы ни был достигнут уровень развития экономики, социальной сферы и демократических институций. Обречено потому, что люди в человеческом сообществе способны жить вместе только на основании нравственного закона. Если нравственность уходит из жизни общества, то оно превращается в волчью стаю, в банку со скорпионами, и людям ничто не препятствует уничтожать друг друга. Никакие юридические законы не возместят утрату обществом и человеком нравственного начала.

Святейший Патриарх Кирилл

Что такое культурный человек? Часто это понятие отождествлялось с образованностью, соблюдением правил хорошего тона, а иногда – даже с приверженностью тем или иным политическим убеждениям: «соцреалисты» отрицали культуру «буржуазную», славянофилы – «западническую»… Но разве нет в нашем обществе бескультурных интеллектуалов? Разве нет людей, использующих образование и общественную популярность для того, чтобы все и вся подчинить личным амбициям, стремлению доминировать над окружающими, вознося превыше небес несравнимую ценность собственного «я»? «Культурные» люди, образованные и по-своему хорошие, замыкаясь в своих микросоциумах, огороженных высокими стенами непонимания, воспитывают в себе неприязнь к тем, чья культура в чем-то отличается от их собственной.

В обществе крепнет идеал «богатого духом», «высококультурного» человека, удачливого и непреклонного в своих убеждениях и заблуждениях, готового на любой компромисс ради сохранения «своей» культуры – единственно верной, ведущей мир к созиданию «Царства Небесного на земле». Идеал этот десятилетиями настаивался в нашем обществе на образах «железных Феликсов», Павликов Морозовых, Буденных и Ворошиловых. Сегодня, как ни странно об этом говорить, он переносится на христианскую почву. Люди, едва читавшие Евангелие, превозносятся своим «исконным», «вековым» христианством, хвалятся присущей им чуть ли не генетической миссией защитников Православия, попираемого ногами инородцев. И вот уже идут вчерашние пионеры и комсомольцы, сменив знамена на хоругви, демонстрировать всем свою «силу духа» – силу, готовую смести инакомыслящих ради утверждения «подлинно здоровой культуры»…

Как же понимает культуру христианство? В определениях культуры, до полярности противоречивых в рамках разных философских и мировоззренческих систем, неизменно присутствует буквальный перевод этого слова – «развитие, культивация, воспитание». Развиваются искусство, знание, закон, мораль, традиции… И для христианина в первую очередь важен вопрос: где тот корень, та исходная точка, которая полагает начало этому развитию? В чем источник подлинной культуры?

«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его» (Быт. 1; 27), – читаем в первой главе Бытия – первой книги Библии. Образ Божий – наличие в человеке высших духовных сил – и подобие Божие – стремление к добру и правде – непреложно действуют в душе каждого человека, даже, казалось бы, безнадежно падшего грешника. Наша душа – зеркало Божества, и, учась отражать в себе любовь и благость Божию, испытывая вдохновение в самом высоком смысле этого слова, она становится проводником в мир лучей Божественной благодати, преображающей мир. «…Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2; 20), – писал апостол Павел, человек, передавший людям важную часть бого-духновенного новозаветного учения. В известном смысле всякая подлинная культура, всякая подлинная нравственность – от Бога. Человек может даже не быть христианином, но, повинуясь голосу образа Божия в себе, ощущая таинственное веяние Духа Святого, Который «дышит, где хочет» (Ин. 3; 8), он становится способным нести в мир прекрасное.

Митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим (Нечаев)

Когда начинались, в свое время, лекции всевозможные атеистические и какие-то «мероприятия» антирелигиозные, то народ наш (о великий русский народ!), – он с большим юмором воспринимал это. Появились объявления и плакаты? Значит, скоро Пасха или какой-нибудь праздник приближается… Если устраивают воскресник или субботник – значит, в Церкви праздник. Потому что в противовес этому делают всё!

Святые Отцы так это и отметили: «всякому доброму делу должно что-то мешать» – на него должно что-то набрасываться. Иначе это не доброе дело. Своих-то ведь не бьют! Вот в настоящий момент я говорю эти слова – ребенок кричит (в храме громко плачет младенец). Думаете, просто так кричит?! – Нет. Это чтобы не слышали. Чтобы отвлекались вниманием! Чтобы этот важный момент люди пропустили… Это не случайность, нет! В свое время, кажется, Паскаль сказал (кстати, Паскаль принял монашество в конце жизни своей): «Случай – это псевдоним, под которым Бог действует в мире». То есть случаев-то нет! Я не раз замечал, когда я говорил проповедь: мысль приходит – не от себя! – это Господь посылает! Самому даже интересно, что говоришь! Я говорю, и вдруг во время проповеди входит кто-то в шапке, ходит по храму, никто ему никаких замечаний не делает – это значит: внимательно слушают, видимо. А меня это начинает отвлекать. Это постоянно было. Потом, когда я перестал обращать внимание, перестали ходить (потому что вроде: не действует это).

Протоиерей Валериан Кречетов

В одном арабском городе торговал неправедный торговец Исмаил. Каждый раз, взвешивая покупателям товар, он всегда недовешивал несколько граммов. За счет этого обмана богатство его умножилось весьма. Но дети его были больными, и он тратил много на докторов и лекарства. И чем больше он тратил на лечение детей, тем больше обманом добывал он вновь у своих покупателей. Но то, что он крал у своих покупателей, все уносила болезнь его детей.

Однажды, когда Исмаил был в своей лавке и очень переживал за своих детей, на мгновение разверзлось небо. Он поднял глаза к небу и видит, что там происходит нечто необычное.

Ангелы стоят вокруг огромных весов, на которых меряют все блага, которые Бог дает людям. Дошла очередь до семьи Исмаила, и Исмаил видит, как Ангелы, подавая здоровье его детям, клали на чашу здоровья меньше, чем нужно, а вместо этого ставили гирю на весы. Разгневался Исмаил и хотел крикнуть возмущенно на Ангелов, но один из них обернулся к нему лицом и сказал: «Что же ты сердишься? Мера эта правильная. Мы кладем твоим детям гирю, которая весит столько, сколько ты крадешь у своих покупателей. И так творим правду Божию». Исмаил был потрясен ответом и начал горько каяться в своем тяжком грехе. И стал Исмаил с того времени не только правильно взвешивать, но и отдавать сверх меры. А дети его выздоровели.

Святитель Николай Сербский

Все это началось одним воскресным вечером, когда я еще был школьником. Не имея ясного представления, куда я иду, я случайно вошел в русскую православную церковь в Лондоне… Там было темно. Первое, что я заметил, это широкое пространство полированного пола и ни одной скамьи, только несколько стульев. Церковь выглядела пустой. Затем я услышал маленький хор, который был где-то вне поля зрения. Я смог также увидеть несколько служителей, в большинстве пожилых, стоящих за стеной с множеством икон. Но первое ощущение пустоты, почти отсутствия, вдруг сменилось каким-то безграничным чувством полноты. Я чувствовал не отсутствие, но присутствие – присутствие бесчисленного множества невидимых служителей.

Я понял, что это маленькое собрание есть часть какого-то действия, которое намного больше, чем оно, действия, которое не началось с началом службы и не прекратится, когда она закончится. Я не мог понять ни одного слова службы, так как все шло на славянском языке. Но я знал, что, пользуясь выражением из великопостной Литургии Преждеосвященных Даров, «ныне силы небесные с нами невидимо служат». Много лет спустя я читал рассказ о князе Владимире, содержащийся в «Повести временных лет», и дошел до того места, где русские послы описывали Литургию, на которой они присутствовали в Константинополе. «Мы не знали, где мы находились – на небе или на земле, – говорили они. – Мы не можем описать это тебе, но одно только мы знаем точно, что Бог живет там среди людей. Мы не можем забыть эту красоту». И я не забуду потрясения от прочитанных слов, потому что в них я с точностью узнал свой собственный опыт. Та вечерняя служба, в которой я принял участие… может быть, была лишена внешнего великолепия Византии X века, но, подобно русским послам, я тоже ощутил «небо на земле», незримую красоту Царства Божьего, непосредственное присутствие сонма святых.

Епископ Диоклийский Каппист

Иногда мы сознаем головой, что мы плохи, – и в том, и в другом отношении должны быть иными, а чувством мы этого не можем пережить. Мне вспоминается один случай. Много лет назад (еще в 20-х годах) был съезд русского студенческого христианского движения. На этом съезде присутствовал один замечательный священник – отец Александр Ельчанинов, писания которого сейчас переизданы в России. К нему пришел на исповедь офицер и сказал:

– Я могу вам выложить всю неправду моей жизни, но я только ее головой сознаю. Мое сердце остается совершенно нетронутым. Мне все равно. Головой я понимаю, что это все зло, а душой никак не отзываюсь: ни болью, ни стыдом.

И отец Александр сказал потрясающую вещь:

– Не исповедуйтесь мне. Это будет совершенно напрасное дело. Завтра, перед тем как я буду служить Литургию, вы выйдете к Царским Вратам. И когда все соберутся, вы скажете то, что вы только что сказали мне, и исповедуетесь перед всем собравшимся съездом.

Офицер на это согласился, потому что он чувствовал себя мертвецом; он чувствовал, что в нем жизни нет, что у него только память и голова, а сердце мертво и жизнь в нем погасла. Он вышел от священника с чувством ужаса. Офицер думал, что начни он сейчас говорить, и весь съезд от него отвернется. Все с ужасом посмотрят на него и подумают: «Мы считали его порядочным человеком, а какой он негодяй, он не только негодяй, но и мертвец перед Богом». Но он пересилил свой страх и ужас, встал и начал говорить. И случилось для него самое неожиданное. В момент, когда он сказал, зачем он встал перед Царскими Вратами, весь съезд обратился к нему сострадательной любовью. Он почувствовал, что все ему открылись, что все открыли объятия своего сердца, что все с ужасом думают о том, как ему больно, как ему страшно. Он разрыдался и в слезах произнес свою исповедь; и для него началась новая жизнь.

Митрополит Сурожский Антоний (Блум)

Я получил письмо от своего друга и товарища по академии, священника о. Александра Б. из Самарской губернии, о разладе с женой… Уж как он любил ее невестой! Весь наш курс знал о ней, какая она хорошая и прекрасная. И вот они повенчались. Он получает приход в рабочем районе города. Нужно строить храм. Молодой и идейный священник с любовью и энергией принимается за дело. Постройка быстро продвигается вперед. Казалось бы, все хорошо. Но вот горе для матушки: ее батюшка запаздывает к обеду. Матушка недовольна этим: то пища остыла, то переварилась и пережарилась. Да и время напрасно пропадает, и другие дела по дому есть… И дети появились… И огорченная хозяйка начинает роптать и жаловаться на такой непорядок и расстройство жизни. А еще важнее то, что она вместо прежней любви начинает уже сердиться на мужа: разлагается семья. Батюшка же оправдывается перед ней: