Текст книги "Вас зовут «Четверть третьего»?"

Поток мыслей захлестнул археолога. Теперь ученый понимал: он волнуется напрасно. Земляне найдут способ общаться с пришельцами.

То, что невозможно сегодня, станет возможным завтра.

И потомки сумеют ускорить процессы, протекающие в теле пришельцев.,

А его жизнь, как жизнь всякого человека, не укладывается ни в какой отрезок времени. Вернее говоря, этот отрезок зависит от самого человека. Один делает свою жизнь ничтожной и незаметной, другой – великой и многогранной. Понятие «мгновение» очень относительно. И секунда человеческой жизни – это то, что человек успеет сделать за нее.

Она может быть ничем и может оказаться эпохой.

Разве не стоят столетий мгновения из жизни Ньютона, когда он сформулировал свой знаменитый закон тяготения? Разве секунды жизни Леонардо да Винчи или Ломоносова – это только то, что отсчитали часы?

За секунду Земля проходит определенный путь, ветер пролетает определенное расстояние, муравей пробежит какую-то тропу. Человек может вообще не заметить секунды, а может нажатием кнопки в одну секунду запустить ракету в космос, может открыть новый закон природы.

Время – хозяин многих вещей в природе, но человек – сам хозяин своего времени.

Михаил Григорьевич задумался о том, какую жизнь прожили эти пришельцы. Что успели сделать за нее? Больше, чем он, или меньше?

Пламенеющий горизонт пустыни медленно угасал. Длинные тени легли от пришельцев и смешались ектенью Михаила Григорьевича. Они стояли друг против друга – высшие существа, такие разные и все же сходные в, основном. Ведь это они, существа, обладающие разумом, могли независимо от времени сделать свои жизни ничтожными или бесконечными…

И. Давыдов
Девушка из Пантикапея

1.

В институте я проклинал латынь. Мне казалось, что изучать римское право можно и не зная языка, на котором говорили юристы древности.

«К чему этот мертвый язык?» – не раз кричал я на занятиях.

Дважды я уводил с семинаров по латыни почти всю группу. Мы уходили в кино, и потом я получал выговоры за «отличную» организацию этих культпоходов.

Однако репрессии декана меня не останавливали.

Я был непримиримым борцом против латыни.

Наш толстый и неповоротливый латинист ненавидел меня, кажется, не меньше, чем я ненавидел латынь. Он принципиально не поставил бы мне больше тройки даже за самый блистательный ответ. А я счел бы себя оскорбленным, если бы получил по латыни больше, чем тройку. У меня неплохая память. Я кое-как усвоил латинские склонения и спряжения – они запоминались почему-то довольно легко.

Но я жалел время на латынь.

То, что задавалось, я прочитывал только один раз – достаточно!.. И поэтому на семинарах и зачетах я отвечал коряво, дубово, запинаясь, мучительно вытаскивая из памяти нужные слова.

Я получал свою заслуженную тройку и счастливо улыбался, как будто мне назначили повышенную стипендию. А толстый латинист, выводя мне отметку, усмехался и качал тяжелой лысой головой. У него была такая усмешка, как будто он знал о том, что произойдет через несколько лет.

Как будто он знал, что я буду потом жалеть об этих тройках.

А сейчас я рад, что изучал латынь хоть так, рад, что запомнил из нее хоть что-то. Какие-то фразы, какие-то слова…

Наверно, не знай я их, все, что произошло, – произошло бы не со мной, а с кем-то другим. А я уже не представляю себе, как можно было бы жить, если бы это произошло не со мной.

…Мы сидели с Витькой у костра. У обыкновенного костра, какие разжигают в дороге все путники.

В пяти шагах от нас стоял взятый напрокат «москвич». Мы ехали к морю. Ехали отдыхать. Вдвоем. Мы ведь старые друзья – еще с детства.

Когда-то мы вместе бегали в первые классы московской сто двадцать шестой школы. Она стояла в глубине двора, за гостиницей «Пекин», возле площади Маяковского. Это была мужская школа.

А потом ниши классы переформировали, потому что снова стали вводить совместное обучение мальчиков и девочек. Мы с Витькой попали в разные школы и после этого только ходили друг к другу в гости.

Через несколько лет разные институты растащили нас в разные стороны, и мы не виделись бездну времени. Встретились вот только три месяца назад на улицах города, где оба живем и работаем уже около двух лет, и решили провести отпуск вместе.

Витька сейчас кибернетик. Он работает на оборону, засекречен с головы до пят, и поэтому неудивительно, что я ничего не знал о нем. А я юрист. Витька не ходит в суд, и поэтому неудивительно, что он ничего не знал обо мне.

В общем, мы сидели у костра. У последнего костра перед Симферополем. Завтра мы должны были ночевать уже в ялтинском кэмпинге.

Мы варили на костре суп из говяжьей тушенки и смотрели на звезды. Их было очень много на густо-черном крымском небе. Мне показалось, что одна из звезд движется. Я даже не обратил на это особого внимания. Наверно, какой-нибудь очередной спутник. Их ведь сейчас полно над Землей – и наших, и американских. Отсюда не разберешь, чей он и зачем он летит над нами.

И, значит, не стоит ломать себе над этим голову.

Надо просто наслаждаться южной ночью, и костром, и теплой землей, на которой можно растянуться. Не так уж часто приходится в нынешние времена нашему брату, горожанину, сидеть у костра…

Мы доедали суп из тушенки, когда что-то темное и круглое бесшумно пролетело над нами.

– Смотри! – крикнул Витька и задрал вверх голову.

Я тоже задрал вверх голову и увидел, как очень большое черное пятно одну за другой глотает звезды и выбрасывает их сзади.

– Похоже на летающую тарелку, – сказал Витька.

– Ты читал Мензела? – отозвался я. – Он доказывает, что летающие тарелки – это оптический обман.

– Я, конечно, читал Мензела… – Витька усмехнулся и снова взялся за котелок с супом. – Но то, что мы сейчас видели, не похоже на оптический обман.

Чай мы пили молча. Мы думали. Сейчас было над чем думать. Что-то большое и черное ведь действительно пролетело. И бесшумно. Не птица же!..

Когда мы укладывали в рюкзак пластмассовые кружки, Витька снова толкнул меня.

– Смотри!

Я быстро поднял голову. Черное пятно летело обратно. Такое же большое и бесшумное. Оно не было оптическим обманом – я никогда не страдал галлюцинациями. Витька был прав, и ошибался, наверно, Мензел. Это была типичная летающая тарелка. У нас ведь нет еще таких аппаратов, которые бы летали бесшумно.

Она исчезла так же быстро, как и появилась, эта тарелка. Ни следа, ни звука, ни запаха. Пойди докажи, что видел ее! Над загадками ведь приходится думать. А нам – лень…

Витька хотел загасить костер, но я остановил его: – Подожди. Пусть догорит сам. Когда-то еще нам придется сидеть у костра…

Мы закурили, блаженно и неторопливо затягиваясь. Как немного, в сущности, нужно человеку для счастья! Костер в степи, котелок супа, сигарета…

Легкий ветерок потянул над землей. Поле громадной, выше человеческого роста, кукурузы слева от нас задвигалось, зашуршало.

Может, именно поэтому мы и не услышали, как прошел по кукурузе человек. Мы увидели его уже тогда, когда он вышел из зарослей.

Тонкая, невысокая фигурка в спортивном костюме медленно приближалась к нам. То ли мальчишка, то ли девушка – в темноте не разберешь.

Мы сидели молча и ждали, и курили.

Я почему-то подумал, что эта фигурка может быть связана с таинственным черным пятном, которое только что дважды пролетело над нами.

Хорошо, если бы это было так – все какой-то путь к разгадке.

Наверно, Витька думал о том же.

Но мы ничего не сказали друг другу. Мы ждали и смотрели на приближающуюся фигурку.

Человек шел медленно. Он останавливался, смотрел на нас, делал несколько робких шагов и снова останавливался. Теперь уже было понятно, что это женщина – мальчишки смелее. И я чувствовал, что нам нужно сидеть и ждать. Если мы поднимемся навстречу – женщина испугается.

И мы ждали – молча и терпеливо.

Наконец, она подошла – стройная, тоненькая, обтянутая поблескивающим в свете костра спортивным костюмом. Она была молода – совсем девчонка. Черноброва и черноволоса. Но, главное, она была красива. Черт возьми, я никогда в жизни еще не видел такой красивой девушки! Было в ее лице что-то величаво-спокойное, античное.

Но, в общем, это была обыкновенная земная девчонка.

– Ave amici!..[1]1
  Здравствуйте, друзья! (латинск. здесь и дальше).


[Закрыть] – негромко, робко сказала она.

Я усмехнулся и подумал: «Какая-нибудь заблудшая медичка. Щеголяет латынью… Ну, что ж, как вам угодно, синьорита…»

Я поднял руку так, как поднимали ее для приветствия древние римляне, и вполне серьезно произнес:

– Ave, Caesar, morituri te salutent![2]2
  Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть тебя приветствуют. (лат. Клич гладиаторов).


[Закрыть]

Я, конечно, хотел бы заменить «Цезаря» «девушкой». Но я забыл, как по-латински «девушка».

Намертво забыл.

Она улыбнулась, облегченно вздохнула и сказала еще какую-то длинную латинскую фразу, из которой я понял лишь одно слово – то же самое слов «amici» – друзья.

«Здорово шпарит!» – подумал я и ответил еще одним латинским изречением, которое услужливо вынырнуло из глубин моей памяти:

– Amicus Plato, sed magis amico veritas.[3]3
  Платон мне друг, но истина дороже.


[Закрыть]

Витька удивленно посмотрел на меня. Он ведь не изучал латынь и, видимо, даже не понимал, на каком языке мы изъясняемся.

Девушка перестала улыбаться и произнесла:

– Narro, narro…[4]4
  Я расскажу, я расскажу…


[Закрыть]

Я ничего не понял, и мне, в общем, надоела эта комедия. Я показал ей на место возле костра и «выдал» на чистейшем русском:

– Садитесь, грейтесь. Вы из какого института? Медичка?

Девушка удивленно поглядела на меня, опустилась на траву и негромко сказала:

– Non intellego.[5]5
  Не понимаю.


[Закрыть]

Эти слова я еще помнил. Потому что сам часто говорил их на семинарах и нагло усмехался при этом, глядя в слегка выпученные серые глаза латиниста. Поэтому я сейчас улыбнулся девушке и покачал головой.

Хватит ломать комедию, синьорита. Мы ведь не знаем латыни.

Она смотрела на меня по-прежнему удивленно и уже немного испуганно и снова тихо сказала:

– Non intellego.

– Наверно, туристка, – сказал я Витьке и сыпанул всеми известными мне вопросами:

– Парле ву франсе? Шпрехен зи дойч? Ду ю спик инглиш?

Сам-то я не знал ни одного языка. В школе я изучал немецкий, в институте – английский и помнил сейчас лишь какие-то отдельные слова и фразы из того и другого. Наверно, я знал их не намного больше, чем латынь. Но Витька знал английский обстоятельно. На него-то я и рассчитывал.

– Non intellego, – снова сказала девушка и добавила несколько других слов, из которых я уловил лишь «lingua latina» – «латинский язык».

«Да что она – сумасшедшая? – подумал я. – Разговаривать сейчас на латыни!.. Да кто это может?..»

Я был уверен, что даже наш толстый и лысый латинист не смог бы разговаривать на латыни.

Одно дело преподавать – другое разговаривать.

«Кто же все-таки эта девчонка? – снова подумал я. – Неужели на самом деле иностранка? Жалко – такая красивая… Не успеешь как следует познакомиться – помашет ручкой, и будь здоров, Вася…» Очень не хотелось верить в то, что она иностранка. Поэтому я еще раз настойчиво спросил ее:

– А может, все-таки поговорим по-русски?

И она снова ответила:

– Non intellego.

– Не понимает она русского, – огорченно сказал я Витьке. Латынь понимает, а русский – нет.

– А может, она кубинка? – сказал Витька и повернулся к ней. – Куба, синьорита, Фидель, си?

Но девушка снова ответила – на этот раз грустно и подавленно:

– Non intellego.

«Как это не понимать таких слов? – подумал я. – „Куба“ и „Фидель“ на всех языках звучат одинаково… Кто же она?»

Вдруг девушка заговорила сама. Она сказала какую-то короткую фразу, в которой я уже абсолютно ничего не понял. Даже латинских корней не уловил Зато мне послышались в этой фразе древнегреческие окончания «гос», «лос»… Я не учил древнегреческого, но словарями-то иностранных слов пользовался… Однако это была уже какая-то явная чепуха – латынь, древнегреческий у современной девчонки…

– Что она сказала? – спросил Витька.

– Не понял, – ответил я. – Это, кажется, даже не латынь. Это похоже на древнегреческий.

И, повернувшись к девушке, я ответил ей ее же словами:

– Non intellego.

И увидел, что после моих слов глаза ее стали еще более грустными.

– Рома? Италиа? – вдруг спросил ее Витька.

– Itа, ita, Roma![6]6
  Да, да, Рим! (лат.).


[Закрыть] – девушка обрадованно улыбнулась Витьке, и я заметил, что у нее красивые и ровные белые зубы.

Конечно, Витька – гений. Наверняка, она итальянка. Как я сразу не сообразил? Какая-нибудь ревностная католичка, которая знает латынь как свои пять пальцев. Они ж там молятся на латыни…

Девушка ожидающе смотрела на Витьку. Она ждала, что он скажет что-нибудь еще. Но Витька не знал ни итальянского, ни латыни. Он ничего не мог сказать ей. Говорить должен был я. А у меня вертелась на языке лишь одна фраза – на этот раз уже чисто профессиональная, юридическая.

И я сказал эту фразу:

– Audiatur et altera pars![7]7
  Выслушай и другую сторону.


[Закрыть]

И девушка немедленно повернулась ко мне и с ожидающей улыбкой приоткрыла губы.

– Audio, – сказала она.

Я понял. Мы когда-то спрягали этот глагол. Она сказала: «Я слушаю». А что я мог сказать ей?

И вдруг – о, счастье! – я вспомнил, что мне приходилось когда-то зубрить «Памятник» Горация.

Наш толстый латинист не принимал зачета у тех, кто не знал «Памятник». Хочешь не хочешь, а зубри…

– Экзегй монумёнтум, эрэ перённиус, – затянул я, – регалйкве ситу, пирамид альтиус, квод нон ймбер эдакс, нон аквйль импотёнс пбссит дйруер аут иннумерабилис аннорум сериёс эт фуга тёмпорум…

Я читал Памятник уверенно, бойко, без запинки, хотя не смог бы так же бойко и без запинки перевести его. Значение многих слов забылось.

Помнилось лишь их звучание.

Девушка слушала меня и улыбалась. Потом тихо сказала:

– Horatius Flaccus.[8]8
  Гораций Флакк.


[Закрыть] Я решил, что момент подходящий. Я показал рукой на Витьку и назвал его имя:

– Виктор.

Затем я прикоснулся рукой к своей груди и назвал себя:

– Михаил.

Затем я протянул руку к девушке и произнес латинское слово, которое еще помнил;

– Nomen?[9]9
  Имя?


[Закрыть] Она поняла. Она улыбнулась и негромко повторила:

– Виктор… Михаил…

Потом показала рукой на себя и сказала:

– Корнелиа…

– Корнелия, – повторил я и улыбнулся ей.

И Витька тоже улыбнулся и повторил:

– Корнелия…

Итак, знакомство состоялось. Теперь дело было за небольшим – узнать, как она здесь оказалась и что собирается делать дальше.

Я взял лежащую возле Корнелии на траве пачку сигарет, вытащил одну, закурил и стал мучительно перебирать в уме немногие из запомнившихся мне латинских слов, пытаясь найти среди них подходящие. Но подходящих почему-то не находилось.

Корнелия с любопытством следила за моими движениями. У нее был такой взгляд, будто она впервые видела, как закуривают сигарету.

«Странная девчонка!» – подумал я и решил, что проще всего было бы спросить у нее, где ее друзья, то есть те, с кем она приехала. Слово «друзья» я знаю. «Где», – кажется, ubi… Есть такое не нашей психологии изречение: «Ubi bene – eadem patria» – где хорошо, там и родина.

Значит, осталось слово «твои» или «ваши». Ага: «мой» – meus, «твой» – tuus. Зубрили когда-то и это. Итак…

– Ubi tuus amici sunt? – спрашиваю я.

Кажется, я говорю что-то не так – «tuus» ведь склоняется. Но, видно, Корнелия понимает меня, хотя и улыбается моей ошибке. Она поднимает руку и говорит только два слова:

– Longe sunt.

Я знаю эти слова. Все-таки я ведь учил еще и английский. Long – длинно, далеко. Значит, ее друзья далеко. Но где далеко? Может, и впрямь эта девчонка с неба свалилась? Но тогда откуда она знает латынь? Ведь не на латыни же говорят жители Венеры… И почему она знает Рим?

Чепуха какая-то! Может, она просто сумасшедшая? Не похоже.

Эх, дьявол! И за что я тогда так не любил латынь?..

Я снова выискиваю в своей памяти слова. Наверно, по-английски я сказал бы это сразу: «When did you come in the USSR?» – «Когда вы приехали в СССР?» Но как сказать это по-латыни?

Там ведь и слова-то такого нет – «СССР». И даже слова «Россия» там нет. Слишком уж допотопный язык!..

«Veni, vidi, vici», – услужливо подсказывает мне память. – «Пришел, увидел, победил…» Ага! Veni!

Это то, что надо. Теперь еще вспомнить, как «когда»…

Вопросительные слова в латыни часто начинаются с «qu». «Quen», что ли? Нет, не то!..

Ага – «quando»! До чего же глубоко в памяти сидят нужные вещи! Сразу и не докопаешься.

Вот у Витьки в электронных машинах это просто: все, что машина запомнила – сейчас же и к услугам. А тут ройся, ройся в извилинах!..

Итак, значит…

– Quando venisti in Soviet Union?

Она отвечает быстро и, как мне кажется, обрадованно:

– Quod «Soviet Union» est?

Она произносит это очень естественно и просто, как будто в ее вопросе нет ничего особенного.

А ведь я понимаю ее вопрос. Quod – это «что».

Она спрашивает, что такое Советский Союз. Об этом может спросить только либо сумасшедший, либо существо с другой планеты.

Но она не похожа на сумасшедшую. Совершенно непохожа.

И она непохожа на существо с другой планеты.

Она слишком земная и говорит на земном, хотя и древнем языке.

И тем не менее, она не знает, что такое Советский Союз, хотя находится в нем.

И не знает слов «Куба» и «Фидель». Но знает слово «Рим».

Странно!

Однако сейчас ей нужно ответить.

Снова память выталкивает зазубренные слова, которые дают мне ключ. «Terra incognita» – неизвестная земля. Это-то я знаю! Как часто латинист говорил это про меня! – Что, мол, для меня латынь – terra incognita… Ладно!.. Сейчас «неизвестную» можно отбросить.

Мне нужна «земля». Еще бы вспомнить слово «эта»!

«Hie, haec, hoc, iste, ista, istud», – выскакивают вдруг заученные некогда местоимения. Ура! Эврика!

Я обвожу рукой вокруг себя – широко, вольно – и говорю:

– Terra ista Soviet Union est!..[10]10
  Эта земля – Советский Союз.


[Закрыть] Советский Союз, – добавляю я для большей ясности по-русски. Россия.

Она чему-то очень грустно улыбается и произносит:

– Terra ista regnum Bosporus fuerat.[11]11
  Эта земля была Боспорским царством.


[Закрыть]

Да, я согласен с ней – когда-то здесь, в Крыму, было Боспорское царство. Когда-то страшно давно, еще до древней Руси, до Рюрика и Олега.

Кажется, еще в период древней Греции и древнего Рима. Я запомнил это царство, потому что в нем было грандиозное восстание рабов под руководством Савмака. Рабов, которые победили и создали свое справедливое государство. Хотя и ненадолго… Когда-то я делал семинарский доклад о правовых актах вождей рабских восстаний. Было там несколько фраз и о Савмаке. Но ничего больше о Боспорском царстве я не знал.

Почему она вдруг вспомнила про него? Как это можно знать Боспорское царство и не знать Советского Союза, не знать Кубы? Что она за человек? Откуда она взялась? Из какого-нибудь кургана вылезла? Откуда… Откуда… Как это по-латыни?.. «Unde», кажется… А может, не «unde»? Ну, и что? В крайнем случае, она скажет свое «поп intellego».

– Unde venisti?[12]12
  Откуда ты пришла?


[Закрыть] – спрашиваю я.

Видимо, я не ошибся. Видимо, Корнелия поняла.

Она снова показывает рукой на небо и коротко отвечает:

– Inde veni.

– Что она говорит? – спрашивает меня Витька. – Чего ты от нее добился?

– Она говорит, что пришла оттуда. – Я показываю головой вверх. – Что там у нее друзья. Она не знает, что такое Советский Союз, но помнит, что здесь когда-то было Боспорское царство. Все это кажется мне бредом, Витька… Самым настоящим бредом. Может, она все-таки сбежала из сумасшедшего дома?

Витька искоса глядит на Корнелию, усмехается.

– Непохоже. У больных не такие глаза. И потом в сумасшедших домах нет таких стильных спортивных костюмов. Их, кажется, нет даже в наших магазинах.

Я внимательно смотрю на ее костюм. Он тонкий, почти черный и шелковистый. Какие-то неуловимые серебристые нити поблескивают в нем.

Я гляжу на ее ноги. Они обуты в очень странную обувь. Я еще ни разу не видал такой обуви. Это какие-то литые, плотно обтягивающие ступню боты с небольшими широкими каблучками. Эти боты сделаны не из резины и не из полиэтилена, а из какого-то совершенно неизвестного мне материала. Не понятно, как снимают и надевают эту обувь.

– Посмотри на ее боты, – говорю я Витьке и отворачиваюсь. – Таких бот я тоже не видал в наших магазинах.

Витька смотрит. И кивает. Он согласен со мной.

– Тут все не так просто, – произносит он. – Если сопоставить ее слова с тарелкой, которую мы видели, и с теорией относительности, то может получиться не такой уж и бред…

– Ты думаешь, она прилетела?

– А почему бы и нет?

– Но ведь во времена Боспорского царства не было космических кораблей!

– На Земле не было, – уточняет Витька. – А где-то, может, и были.

– Думаешь, она прилетала на Землю раньше?

– Аллах ее знает… Может, прилетала… А может, и не она, а ее предки… И язык, может, они изучили… Тут сразу не сообразишь.

– Почему же тогда эти космонавты прислали к нам именно девушку?

– А может, у них матриархат?

Витька улыбается.

Корнелия беспокойно переводит взгляд с Витьки на меня и с меня на Витьку. Она понимает, что мы говорим о ней. Она, конечно, хочет понять, что мы говорим. Но ей трудно это понять. Даже просто невозможно, если только на самом деле она изо всех земных языков знает одну латынь.

– Слушай, Витька! – Меня вдруг «осеняет». – В Симферополе, наверняка, отыщется хоть один знающий латинист. В педагогическом или в медицинском… Кто-нибудь должен быть! Мы его завтра найдем и выспросим у Корнелии все, что можно. Лады?

– Это единственный выход, – Витька пожимает плечами. – Если только она до завтра не сбежит от нас.

– Ее нужно покормить, – говорю я. – И уложить спать в машине. От заботливых людей не убегают.

Витька послушно лезет в рюкзак, вынимает кружку, ложку, пачку печенья и сахар.

– Может, что-нибудь посолиднее? – спрашиваю я.

– Вряд ли она сейчас хочет есть, – возражает Витька. – Поставь себя на ее место… Сейчас важен, так сказать, символ.

– Доставай и для нас кружки, – говорю я. – Она не будет одна.

– Это ты прав. Хорошо, хоть не вылили чайник…

Через пять минут во всех трех кружках уже налит чай – теплый и сладкий.

Я протягиваю одну кружку Корнелии. Я не могу вспомнить, как по-латински «пейте». Я протягиваю ее молча.

Витька так же молча протягивает ей печенье.

Она берет и то и другое и благодарит нас взглядом.

Мы пьем чай молча и не спеша. Корнелия смотрит на нас и тоже пьет его молча и неторопливо.

И мне кажется, что она не просто пьет, а пробует как незнакомый, совершенно незнакомый напиток.

Кончив пить, опускает кружку, говорит:

– Grato.

Я не помню этого слова, но понимаю его. Ведь и сейчас в Италии говорят: «Грацио, синьор».

Витька подносит к ее кружке чайник, чтобы налить еще, но Корнелия улыбается и закрывает кружку ладонью.

«Нужно спросить ее, что она собирается делать дальше, – думаю я. – В конце концов она вовсе не обязана ехать с нами в Симферополь. У нее могут быть какие-то свои планы. Как это будущее время?.. Quod fueris… – что будешь ты…»

Делать… Как же это по-латыни «делать»? Ага: facio, feci, factum… А вот инфинитив?.. Впрочем, леший с ним, с инфинитивом!

Не на экзамене… Спрошу так!

– Quod fueris feci? – говорю я Корнелии.

Она еле заметно улыбается. Видно, я все-таки ошибся. Но она поняла вопрос.

– Vivere, – отвечает она.

«Vivere», – медленно соображаю я. – «Vivo» – живу. «Жить!» Что ж, это очень даже неплохая программа!

Благодарю.

– Какие истины она тебе еще открыла? – интересуется Витька.

– Я спросил, что она собирается делать, – объясняю я. – Она ответила, что собирается жить.

– Спроси еще ее – где.

– Попытаюсь…

Слово «где» я уже употреблял – ubi. Значит: Ubi fueris… где будешь ты…

– Ubi fueris vivere? – спрашиваю я.

И немедленно получаю ответ:

– Inter hominum vivere.

– Среди людей, – вслух перевожу я Витьке этот ответ Корнелии.

– Она неглупая девчонка. – Витька усмехается. – И не болтлива… Лаконизм у нее истинно древнеримский.

Витька медленно поднимается, идет к машине и, открыв заднюю дверцу, залезает внутрь. Я догадываюсь, что он вытаскивает одеяла.

На сей раз нам придется спать на земле.

А Корнелия следит за Витькой. Она смотрит на него любопытно и настороженно. И на голубую машину, которую Корнелия, видимо, только сейчас заметила, она тоже смотрит настороженно.

Наконец, Витька выкидывает на траву два одеяла, подушку и старый ватник, который сегодня должен служить подушкой кому-то из нас.

Выбравшись из машины, Витька говорит мне:

– Тащи ее сюда.

Я встаю и жестом приглашаю Корнелию к машине. Девушка поднимается и идет рядом со мной. Она идет вроде спокойно. Но я чувствую, что вся она напряжена и чего-то боится. Она все-таки не верит нам, хотя, видимо, старается верить. И не хочет показывать нам это свое недоверие. Видимо, понимает, что оно не заслужено и потому обидно.

Мы подходим к машине. Витька уже откинул переднее сиденье, и в машине сейчас широкая, удобная кровать. Сзади, в углу, лежит подушка.

Витька показывает Корнелии на эту кровать, объясняет жестами, как открываются и закрываются дверцы.

Корнелия забирается в машину, открывает и закрывает дверцы сама. Она все поняла и благодарит нас улыбкой и коротким, звучным словом «Grato».

Мы с Витькой отходим от машины, и Корнелия сама захлопывает дверцу. Мы расстилаем одеяла возле покрывающихся пеплом головешек костра, и я сворачиваю себе под голову стеганку. Затем мы долго лежим молча и курим. И стараемся не смотреть в сторону машины. Мы смотрим на звезды, и я снова вижу, как одна из них неторопливо и прямо движется среди других. Конечно, это может быть наш или американский спутник. Но это может быть и корабль, на котором остались друзья Корнелии. Кто они? Откуда?

Почему они не спустились вместе с ней на Землю? Неужели завтра мы узнаем все это? В конце концов, если мы не найдем в Симферополе латиниста, я куплю словари и учебники по латыни и сам выспрошу обо всем Корнелию. Ради того, чтобы нормально поговорить с ней, стоит выучить латынь. Эх, изучал бы я ее, когда мне положено было это делать! Может, уже сейчас я знал бы то, чего не знает еще ни один человек на земле!..

2.

И вот мы уже мчимся по шоссе к Симферополю.

Корнелия сидит рядом с Витькой и жадно глядит вперед и по сторонам. Я сижу сзади. На коленях у Корнелии небольшой белый ящичек с мягкой ручкой и закругленными углами. Он похож на пластмассовый. В нем нет ни трещинки, ни щели.

Непонятно, как он открывается и открывается ли вообще. Этого ящичка не было у Корнелии, когда она подошла к нашему костру. У нее ничего тогда не было в руках. Видимо, она оставляла его где-то на поле с кукурузой. Видимо, она выходила за ним ночью из машины, когда мы с Витькой спали.

Что может быть в этом ящичке?

Должно быть, об этом думаю не только я. Витька тоже несколько раз искоса поглядывает на этот белый ящичек. В небольшом зеркальце, которое прикреплено над ветровым стеклом машины, мне хорошо видны чуть усмехающиеся карие Витькины глаза. Мы иногда обмениваемся с ним взглядами, пользуясь этим зеркалом.

Корнелия не замечает нашего немого разговора.

Она удивленно и жадно смотрит на серую ленту шоссе, на встречные и попутные машины, на поля и дома, которые проносятся мимо.

Неожиданно она поворачивается ко мне и спрашивает:

– Quo vehimus?

«Qui pro quo», – вспоминаю я. – «Кто куда». Значит – куда…

Наверно, едем… Как ответить ей? – В город? Urbs, urbis… Отсюда и «урбанизм»…

– Pro urbe, – отвечаю я.

Корнелия чуть заметно усмехается и благодарит своим коротким «Grato».

Машина несется дальше, обгоняя грузовики и автобусы, и солнце яростными лучами бьет в нас слева, и Корнелия жадно глядит вперед, а я почти неотрывно гляжу на Корнелию. Кто бы она ни была, откуда бы она ни явилась – она очень нравится мне!

Теперь при свете дня я вижу, что у нее голубые глаза. Вчера у костра они казались темными.

Эти очень редко бывает – черные волосы и голубые глаза.

Может, именно поэтому Корнелия так необычно красива?

Мы завтракаем в небольшом, еще почти пустом пригородном кафе и снова садимся в машину и едем теперь уже не спеша, останавливаясь почти у каждого большого перекрестка и расспрашивая, как добраться до пединститута.

Пединститут гудит. Идут приемные экзамены. У подъезда и в коридорах полно молодежи.

Я вижу, как жадно и удивленно глядит Корнелия на всех этих озабоченных юношей и девушек с книгами. Она хочет понять, где мы находимся и коротко спрашивает меня:

– Schola est?[13]13
  Это школа?


[Закрыть]

– Supera schola est,[14]14
  Высшая школа.


[Закрыть] – отвечаю я. Эти слова мне, слава аллаху, знакомы. В них не запутаешься.

Я замечаю, что юноши и девушки в коридорах глядят нам вслед.

Вернее, не нам, а Корнелии.

Мы с Витькой им не интересны. А в Корнелии они инстинктивно чувствуют какую-то необычность.

Мы, наконец, находим канцелярию и у задерганной секретарши пытаемся выяснить, есть ли в институте латинист и как его найти.

Секретарша даже не сразу понимает, что нам надо. Она отвечает, что вступительных экзаменов по латыни в институте нет.

Витька хохочет. Мне почему-то грустно, и я невольно тянусь в карман за сигаретами.

– Вы успокойтесь, – миролюбиво говорит Витька. – Погладите на нас. Мы ведь не похожи на абитуриентов. Нам нужно только узнать, где живет ваш преподаватель латинского языка, его адрес. Только адрес!

Секретарша ошалело смотрит на нас. Вернее, не столько на нас, сколько на Корнелию. И даже точнее – на ее необычный костюм.

– А его нет в городе, – говорит она наконец. – Он в отпуске. Уехал куда-то в Сибирь. А вы что – его друзья?

– Нет, мы не его друзья, – мрачно отвечает Витька. – Нам просто нужен человек, хорошо знающий латынь. Понимаете – очень нужен!

– Тогда, может, вы съездите к Алексею Семенычу? Он, правда, на пенсии, но раньше он у нас преподавал латинский язык.

– Съездим! С удовольствием! – торопливо говорит Витька. – Давайте его адрес!

Мы записываем адрес Алексея Семеновича, прощаемся и снова идем по широкому коридору к выходу. И снова юноши и девушки глядят на нас со всех сторон. В основном – на Корнелию. И в их глазах мне чудится то же самое жадное любопытство, которое я вижу все сегодняшнее утро в глазах Корнелии. Любопытство к другому, незнакомому миру.

Мы колесим по городу, останавливаемся возле постовых милиционеров и выезжаем, наконец, на окраинную улочку с одноэтажными домиками, каменными тротуарами и белеными глинобитными заборами.

Корнелия смотрит на эти тротуары и заборы еще более удивленно, чем на высокие здания в центре города. Конечно, если она имеет какое-то представление о Боспорском царстве, ее должны удивлять эти окраинные улочки. Ведь и в те далекие времена они были почти такими же…

Возле одного домика мы выходим из машины.

Алексей Семенович должен жить здесь.

К нашему счастью, он дома – лысенький, толстенький старичок с сетью добрых морщин у глаз. Он выходит на крыльцо в полосатой пижаме и широченных шлепанцах, выслушивает мои не очень стройные объяснения и приглашает нас на застекленную террасу.

– Проходите, молодые люди, – говорит он. Проходите… Мы сейчас во всем разберемся. Во всем можно разобраться. Во всем, что угодно, можно разобраться… Садитесь, чувствуйте себя как дома и извините меня на минуточку. Я приведу себя в порядок. Вы все-таки с дамой…