Текст книги "Большая книга женской мудрости (сборник)"

Люди, пришедшие в театр, ахнули от удивления. Они первый раз в жизни видели настоящие яркие краски и учились их понимать. И они нравились им.

– Это здорово! Это великолепно! Это поразительно!

Только художница не разделяла их радости. Семь кругов ада смешались в один круг. Получилось то, чего она боялась и хотела. Черный цвет заслонял глаза.

– Я не вижу! Я ничего не вижу! Помогите мне!

Но слуги Владыки, которых оказалось много среди народа, ловко подхватили ее, больше непригодную для Алифа, и потащили к котлу.

– Сейчас мы тебе поможем! – Деньги для кремирования выделялись великодушным Владыкой только мужчинам. И теперь, когда Ларуса ослепла, ее не имели права даже сжечь.

Вода в котле окрасилась в черный цвет.

– Господи! Что это мы такое сварили? – испугались слуги Владыки. – Простите, мы готовы заплатить, – оправдывались они, рассчитываясь мелочью за убытки с братом дракона Леро.

Но тот, похоже, не расстраивался. Он понимал, как человек образованный, что высоту пирамиды можно поднять, только расширив ее основание близкой по спектру краской. И целый котел редкой черной краски, которая к тому же запрещена – верная победа брата на следующих выборах в Маги!

25. Кружка с журавлями

Я заканчивала подготовку рукописи, когда в дверь раздался долгий вдумчивый звонок.

– Вы ко мне?

– К тебе, голубушка, к тебе, – по-свойски, как будто у нее было на это право, пролепетала незнакомка и зашла в мою комнату.

Наглухо задернув портьеры, чтобы солнечный свет не слепил глаза, женщина аккуратно закрыла пианино, уберегая клавиши от пыли. Она накинула на плечи пуховый платок, оставшийся от бабушки. Меховые тапочки ей тоже подошли.

– Может, чайник поставишь? – посмотрела она с укором. – Что-то у тебя холодно!

И, пока я колдовала на кухне, готовя нехитрое «чем Бог послал кусочек сыру», она бесцеремонно села за рабочий стол, просматривая то, над чем я трудилась вот уже не один день.

– Здесь не то! И здесь не то! А тут просто Типичное НЕ ТО! – выбросила она последний очерк в корзину.

Это произвело впечатление.

– Чай? Кофе? – спросила я вежливо.

– Я же сказала – чай! Кофе мне нельзя. А то спать не буду всю ночь. Да и тебе не дам.

– Вот как? – я улыбнулась, наливая ей кипяток в кружку с забавной синичкой, потому что из всех кружек гостья выбрала именно мою любимую. – Вы надолго?

Женщина поморщилась от моего нескромного вопроса, деланно схватилась за поясницу и ответила уверенно:

– Навсегда!

– Вот как, а кто Вы? Что-то я Вас не…

– Старость я – Старость! Не узнаешь? Чай не чужие…

Что-то в ней было неестественно трогательным. Может быть, нежелание слушать, а главное – понимать. Но я доверилась этой женщине. Пока мы пили чай, Старость рассказала мне о радикулите, о мостах, которые, оказывается, ставят на зубы, о том, как вредны калории, о дальнозоркости и, конечно, о бессоннице. Час за часом я проникалась к ней все большим сочувствием. Ведь она так проникновенно говорила, и слезы лились у нее из глаз на пуховый платок, и даже на тапочки. Они умудрялись попадать и в мою любимую кружку с забавной синичкой. И там, в кружке, каждый раз от этого что-то грустно чвикало. Под утро мы обнялись, как подруги. И я предложила:

– Хочешь? Забери мою шаль навсегда!

– А можно я возьму еще и эти меховые тапочки? Они пришлись мне как раз впору! – обрадовалась Старость.

– Конечно, забирай! – растрогалась я не на шутку, умываясь слезами жалости.

Тогда Старость выразительно посмотрела на мою кружку с синичкой. Я уже готова была отдать и ее. Но тут позвонили из редакции.

– Очерк готов?

– Нет…

– Как нет???!! – буквально закричала трубка. – Ты же обещала сегодня сдать!

– Да понимаете, – ответила я, виновато хлюпая носом, – ко мне Старость пришла.

– Какая еще старость? Ты что, с ума сошла? Ты когда в последний раз в зеркало смотрелась?

Я закрывала ладонью трубку, чтобы моя гостья, не дай Бог, не услышала разговора и не обиделась.

– Ты слышишь меня? – тем временем разносился по всей квартире уверенный баритон. – Быстренько прими холодный душ! Сделай зарядку! И бегом в редакцию! Обещаешь?

– Я постараюсь…

– Нет, ты пообещай!

– Обещаю.

– И никаких разговоров о старости! Вот еще выдумала! Ну, пока!

– Пока.

Я незаметно улизнула в ванную, заглянула в зеркало. Улыбнулась себе и новому дню. Затем отдернула шторы, чтобы посмотреть, какая погода. Там сияло солнце! Я быстро забегала по комнатам, ища подходящую одежду. И Старость, хватаясь за сердце, заметалась за мной.

– Что ты? Что ты? Это же кофе! – испугалась она, когда я налила себе бодрящий напиток.

– Да, кофе! Но без него после бессонной ночи я не смогу закончить рукопись.

Старость только развела руками, обиженно поджала ноги и вся завернулась в теплую шаль.

Я достала из мусорной корзины «не то», «не то» и «Типичное НЕ ТО!», скрепила степлером и умчалась в редакцию.

Мой очерк понравился и сразу пошел в набор. По пути домой я купила торт низкой калорийности, как любила она, пакетик ароматного чая и новую кружку с летящими золотыми журавлями. Ту, с синичкой, я решила подарить гостье, которая пришла навсегда.

Тихо отворив дверь, я сразу поняла, что квартира пуста. Куда-то подевались тапочки и пуховая шаль.

Я не долго горевала о странном визите. На всякий случай убрала кружку с синичкой на самую дальнюю полку. Это для Старости, если она опять вернется.

А я теперь пью из новой, на которой летят журавли.

26. Груши

Был у Гульзады сад необыкновенный. Как вскинется по весне яблоневым да вишневым цветом – не унять душе радости!

Гульзада хозяюшка что только из фруктов не приготовит: и яблочный пирог. И вишневое повидло. И компотов наварит. И рос в том саду чудесный куст вечноцветущей груши. Розовыми цветами радовал он всех и зимой, и летом.

Двух дочерей Гульзада давно замуж отдала. А вот сын Эмиль никак себе пары найти не мог, чтоб такая же, как матушка. Но пришел срок. Груша цветущая плоды дала. Целых пять штук! Бережно растила их матушка. Наливались они ото дня в день соками земли и светом солнца. Вот-вот срывать пора.

«Две груши, – думает мать, – для дочерей, одна Эмилю, одна мне. А пятая кому?»

Не знала Гульзада, что понравилась сыну девушка Неля из соседнего селения.

Спросил он разрешения у матери, и та согласилась пригласить невесту к обеду на смотрины.

Вот и стол ломится всевозможными блюдами. Одно другого вкусней.

Но что же еще поставить, чтобы удивить редкую гостью?

И решила матушка груши, созревшие в первый раз на ее чудесном кусте, подать к обеду.

Зашли молодые. К столу их матушка усадила. Стали разговоры вести. Всем нравится молодая невестка Гульзаде. И красива. И стройна. И рукодельница.

– Грушу попробуй, дорогая, – предложила хозяйка, – растет у меня в саду чудесный куст. Всегда он только цвел. И в первый раз плоды дал. Решил нас всех порадовать.

Взяла Неля грушу. А сок-то из нее, сок-то так и бежит, так и струится. Сладость-то какая! Аромат! Весна!

За разговором ко второй груше рука девушки потянулась незаметно.

Эмиль подумал: «Ну ладно, пусть и мою грушу съест любимая! Для нее не жалко».

Но груши оказались столь вкусны, что невольно съела девушка еще две.

И осталась на подносе последняя, пятая груша.

«Ничего», – думает матушка.

«Ничего», – думает Эмиль.

«Мы, как уйдет Нелли, поделим пятую грушу на четыре части. И попробуем ее на вкус».

А разговор все идет. Закуски на столе тают.

– Заходите еще, – приглашает Гульзада девушку, когда молодые встают из-за стола и собираются уходить.

– Спасибо, матушка, все было очень вкусно, особенно фрукты! – с этими словами девушка взяла последнюю грушу и откусила кусочек с благодарной улыбкой.

Проводил Эмиль Нелли до калитки. Возвращается к матушке. А она уже в саду.

– Гляди, – говорит. – А на нашем кусте-то новые груши выросли!

Сын с грустной надеждой посмотрел на мать. Он ждал, что скажет она о его избраннице. И мудрая Гульзада сказала:

– Не приводи больше эту девушку в наш дом. Никогда. Она будет плохой матерью для твоих детей.

27. Жасмин

Посади жасмин на могиле мужчины, которого любишь, и он окажется в раю, – гласит татарская поговорка. А знаете, почему так говорят?

Давно это было. Так давно, что забыли уж все. И лишил бы Аллах жизни Чубыша, ведь не отличался тот ни умом, ни добротой и ни красотою, если бы не любовь самой прекрасной женщины во всей Булгарии – рукодельницы Жасмин.

Бывало, чуть тронет рассвет розовыми лучами ее белые щеки, рисуя утренний румянец, проворно встает хозяюшка, тесто поставит, за скотиной приберет. Огородные дела поправит. Детей и мужа накормит. Сядет у окна ткать, прясть или вышивать.

Всех родных приветит, песню веселую заведет, путнику дорогу укажет да лепешек с собою подаст. На ее рукоделие вся округа заглядывалась. Заказы шли от самого правителя!

Крепко отстраивалось подворье. Множились отары. Росло богатство семьи.

Уважали Чубыша. Как оденет он расшитые золотом одежды, да как сядет на лощеного сытого скакуна – дивится народ ему, точно хану какому.

А пойдет Жасмин навестить родных, выделит Чубыш пятак денег да горсть сухарей на подарки.

– Да милый, спаси тебя Аллах, – согласится неперечливая жена, – все сделаю, как велишь.

А сама украдкой под солому для родных мужа и отрезов дорогих приготовит и корт свежий и перемячей…

– Это вам поклон от Чубыша, – передает дары родичам.

Не знал о том Чубыш. А знал бы, так помер от жадности.

– Поди снеси матушке бараньей шерсти, пусть на зиму что-то свяжет себе.

– Как скажешь, милый, так и будет, – соглашается Жасмин. Но в ночь не спит, не ест, а шерсть сама расчешет, выпрядет, да за утро, пока спит Чубыш, носки свяжет или шаль или жилет вышьет золотым узором. Да всем соседям приготовит хоть малый, но подарок.

В ответ на это и люди добры к семье. Кто передаст новые подковы, кто мед, кто теленочка.

Все семье достаток. Да мир. Да почет. А за ними и селение с селением дружат. Как хорошо!

Так прошла их жизнь. Так и дети на ноги поднялись. Так и внуки. И правнуки.

Стареть стал Чубыш. Приказал домашним дом свой продать. Лошадей продать. Всех овец продать. А на вырученные деньги богатый камень купить, где бы мастера лучшие со всей Булгарии вырезали ему диковинную лестницу до самого рая небесного.

Согласилась неперечливая Жасмин.

Долго трудились мастера. К сроку как раз поспели. В один день умер Чубыш, и Жасмин умерла. Похоронили их рядом.

На могиле Чубыша возвели высокий обелиск белого камня. А на могиле его жены простой холмик с деревянной дощечкой и именем Жасмин.

Опустило небо облака до земли. Поднялась душа Чубыша по белой каменной лестнице в Рай. Пред ним развернулись свитки его жизни. Увидел Чубыш, что Душа его за жизнь приготовила. И стало стыдно Чубышу. Так стыдно, что упал он к ногам Аллаха в позднем раскаянии, что он-то в раю, а жены рядом нет.

Смягчилось сердце Аллаха и позволил он слезе Чубыша упасть на могилу жены.

Дощечка в тот же миг проросла корешками в могилу, подняла из нее душу жены Чубыша. Увидела душа небеса, Аллаха и рядом с ним своего супруга и от радости расцвела душистыми белыми цветами.

Так много времени прошло с тех пор, что раскрошились могильные камни и в прах рассыпались.

А на земле то там, то здесь появляется деревце с цветами Жасмина. Чубышник, называют его в народе.

Это дерево слепой женской любви, позволяющей мужчинам жить в раю.

28. Любовь

Лишь только первые теплые лучи коснулись мерзлой земли, она ожила и вздохнула. Зелеными сорняками полезла из Земли во все стороны бесшабашная Любовь.

Пришел дед на свой огород, всю Любовь повыдергал. Нечего баловаться! Пусть лучше вырастет что-нибудь полезное. И посадил картошку, капусту, морковку и другие овощи.

Каждый день дед приходил на огород и терпеливо полол щедрую на Любовь Землю. Земля же растила своих родных детей гораздо прилежнее, а инородные, насаженные насильно кочаны кормила скуповато.

Однажды дед занемог. Он так долго не вставал с постели, что уже не помнил, какой это был месяц, какой день и даже какой час. Он боялся, что уже не поднимется. Да только поднял его с постели тончайший аромат. Вышел дед на огород. И не узнал свои грядки.

На теплом летнем ветру колыхалась Любовь Земли алыми маками, разлеталась снежинками одуванчиков, румянилась Иван-чаем.

Вздохнул глубоко дед и, вместо того чтобы рассердиться, улыбнулся, покоренный такой напористостью:

– Нашла ж ты меня, окаянная!

И стал потихонечку Любовь выпалывать, чтоб не разрасталась зря.

29. Сын орла

Девчонки давно покинули родительское гнездо. И кормились на свободных хлебах. А орленок Грис никак не решался на это. Может быть, потому что сыновья больше любят своих матерей и им трудно оторваться от их тепла. Мать с отцом давненько утомились от воспитания. Орленок занимал слишком много места. Родители ютились рядом с обжитым гнездом бочком-бочком на холодных камнях. Да и кормить Гриса становилось накладно. Вот мать Кларисса и стала подпихивать его, подщипывать клювом, пытаясь сбросить со скалы. И с таким молчаливым упреком смотрела на птенца, что леденило душу. На что орел Кован вскрикнул как отрубил:

– Рано! Рано, мать! Успокойся!

И Кларисса успокоилась.

Но это не означало, что отторжение, появившееся в семье, исчезло. Напротив, оно, как вбитый клин, увеличивалось и ширилось и становилось порою просто невыносимым. А в один прекрасный день мать просто отказалась кормить Гриса. Она не принесла в гнездо ничего, кроме отчужденного взгляда. Кован бросил Грису мышонка, как подачку, и произнес:

– Ты должен понять, сынок, что у тебя есть крылья.

Но сын, кажется, не понимал…

Родители полетели за добычей, когда новое солнце, очень аппетитное на вид, теплым желтком рождалось из двух сросшихся сопок, похожих на чашу. Новое солнце рождалось каждый день. И не было в том для орленка-переростка ничего удивительного. Он знал, что, пролетев над гнездом, очередное небесное светило опустится с другой стороны, и его проглотят дальние горы с многочисленными мегалитами, похожими на зубы дракона. Зубы были разные. Некоторые острые, а некоторые затупившиеся, или вообще наполовину стертые. Наверное, солнцы были очень твердыми, и горам приходилась больно разгрызать их, чтобы проглотить…

Но не успело новое солнце проделать и трети обычного пути, как набежали тучки, ударились друг о дружку, разворчались, разгремелись, точно две дикие кошки, не поделившие территории. А потом разом вместе расплакались, обнявшись. Солнце вмешалось в потасовку и стало вытирать им слезки. А на небе появилась радуга.

Из груди Гриса вырвался непонятный звук, выражающий восторг и любопытство одновременно. Он захотел взглянуть на переливающийся мост поближе, и все его существо подалось вперед. Грис оттолкнулся и… не понял сразу, что остался без поддержки насиженного теплого места, еще вчера казавшегося совершенством. Он не смотрел вниз, а только вперед, он хотел приблизиться к небесной полуокружности. Но она удалялась. Орленок догонял радугу, пока не устал. Он вспомнил о гнезде, о вчерашнем напутствии отца. Он понял, наконец, что может управлять своим телом. И небывалая гордость заполнила его до краев, как жгучий напиток. От этой гордости зашумело в голове. Что-то бешено застучало в груди. И Грис приземлился на верхушку кедра. Немного передохнув, он снова устремился к радуге. Небесная арка то вспыхивала совсем ярко, то гасла. Орленок, перелетая с одной верхушки на другую, догонял ее.

Но не догнал. Радуга растаяла. Только орленок не считал себя проигравшим. Он издал победный клич и полетел туда, где топорщились из высоких гор зубы дракона, чтобы посмотреть, осталось ли что-нибудь от вчерашнего солнца. Может быть, горы поделятся с ним остатками добычи?

Над зубами Грис оказался довольно быстро. Но не обнаружил даже намека на вчерашнее солнце. Зато зорким глазом приметил в траве у подножия гор зайчонка. Насытившись, он полетел дальше, поймав струю ветра и зависнув так, как зависал отец. Грису понравилось. Он повторял это с другими потоками воздуха снова и снова до тех пор, пока солнце не исчезло в молочном озере облаков. «Наверное, солнце этого дня проглотило озеро, – решил Грис, – надо будет завтра слетать туда, разведать, может, что-то осталось…»

Дорога домой оказалась короткой.

Кларисса и Кован сидели в гнезде вдвоем, как в прежние времена, и с аппетитом рвали клювами теплого козленка. Они были счастливы. И с любовью глядели друг на друга.

Грис приспособился рядышком на холодной скале, время от времени посматривая на родителей и понимая каким-то внутренним чутьем, что это уже не его гнездо.

30. Фаэтон

Когда-то в нашей Солнечной системе была такая планета ФАЭТОН. Вся розовая и прекрасная рассекала она волны черного космоса, подобно кораблю с алыми парусами. Обитали на ней розовые люди. И были розовыми они не потому, что кожа их была светлой, а из-за того, что видели они мир через розовую призму чистого сердца своего и души. Они жили по законам Совести, строили великолепные здания, пели ангельскими голосами, выращивали благоухающие цветы, сок которых служил им пищей.

Но вот попалась розовая планета на глаза черным людям из далекой галактики. Разглядели они в свои трубы дома и постройки и решили, поселившись на Фаэтоне, завоевать планету.

Очень быстро заполонили черные люди розовое пространство. Их было гораздо меньше. Только уродливое и подлое пользовалось хитростью и обманом и поэтому легко овладевало доверием фаэтонцев, их землей. На планете появились новые законы. Распутство пришельцев способствовало распространению хаоса и множества болезней. Но этого им казалось мало. Они привезли оружие, которым стали убивать мирных жителей. И с каждым годом оружие становилось все изощреннее. И наконец им был напичкан весь Фаэтон, как пороховой погреб. Черные люди, чувствуя абсолютную власть и безнаказанность, направили пушки на Солнце и другие звезды и уже собирались уничтожить весь мир, сотворенный Богом.

Но они не знали, что на Фаэтоне еще сохранилась горстка аборигенов, которые решили спасти память о былой справедливости.

И вот в один прекрасный день вышли они из своих укрытий, с ужасом оглядываясь по сторонам, сели на звездолет, захватив семена лучших растений, мудрые старые книги, и полетели к Земле.

И в тот же час не желающая более терпеть паразитов взорвалась ставшая черной, а ранее прекрасная розовая планета Фаэтон. И тысячи астероидов разлетелись осколками в пространстве.

31. Волшебная книга

Скосили рожь. По колючей стерне трудно стало ходить босиком. Но ребятишки бегали напрямки в дальний лес по грибы – по ягоды. И Павлинка с ними. Вечером ее ножки горели, и бабушка мазала их обратом от молока, приговаривая:

– У сороки боли, у вороны боли, а у Павушки заживи!

И боль проходила. Однажды Павлинка спросила:

– Бабушка, а ты все знаешь?

– Нет. Не все.

– А кто все знает?

– Кто с книгами дружбу водит.

– А научи…

Открыв старый скрипучий сундук, бабушка достала голубую бархатную книгу с золотым тиснением и причудливыми завитками, бережно положила на стол к окну.

– Это не простая книга, – прошептала она, – волшебная. Ее всю прочитать невозможно, потому что она – жизнь. Вечная жизнь! Вот смотри, это Аз, это Буки, это Веди…

Павлинка быстро освоила Азбуку. И когда учителя набирали детишек в классы, прочитала голубую книгу от корки до корки.

Но вот вскинулась в садах черемуха. Зацвела в лесу клубяника, костяника, вишення. Пава получила аттестат и уехала в город учиться дальше. Там она вышла замуж. И когда немного подросли ее дети, решила им почитать. Какими дивными показались ей хитросплетенные сюжеты сказок. Было только непонятно, почему бабушка говорила ей в детстве, что книгу эту прочесть невозможно. Уж, казалось, знала ее наизусть!

Шло время, быстро ли, коротко ли, но и у детей появились дети, захотели научиться читать. Забились снежинки об окно небоскреба. Достала Павлина из сундука своей бабушки голубую бархатную книгу и стала учить их грамоте. Читает Павлина, не может начитаться. Как написано! Как! Слово за слово в цепочку складывается, как следок за следком. И лучше не скажешь!

А годы дальше слов бегут. Вот и правнуки читать научиться захотели. Достала прабабушка Павелина заветную книгу, да читать ей в тягость.

Что же случилось? Вроде то написано, да не то. Она бы иначе сказала, точнее, проще, а где и красивее. Но правнуков, все ж таки, по ней читать выучила.

Тут быстро-быстро полетели годы. Ни поймать, ни сохранить: яркие; красные; желтые, словно листья осенние по ветру разлетаются.

Собралась из последних сил Павелина, решила вернуться в родные места. Взяла с собой голубую бархатную книгу, да и попрощалась с родными. Долго ли, коротко ли, но приехала вовремя.

Смотрит – скосили рожь. Сняла обувь. Пошла босиком по колючей стерне напрямки во брошенную деревню. И дом свой нашла. И стол нашла. Положила на него голубую бархатную книгу, и открыла дрожащими руками. А в книге той все листы белые, чистые, ни одной буковки.

Поняла старуха, что ей одной из всех на роду выпало прочесть и понять книгу ту до конца. Вздохнула она глубоко, поклонилась в пояс родной земле, да и начала писать книгу заново.