Текст книги "Светлые века. Путешествие в мир средневековой науки"

Типичный пример исследователя XII века, способствовавшего научному прорыву, – приор Грейт-Малверна Уолчер. Приютившийся у подножия зеленых Малвернских холмов на западе Англии монастырь Грейт-Малверн был основан при епископе Вулфстане (чье имя упоминается в мнемоническом правиле «Cisiojanus»), во времена, когда нормандские завоеватели принялись реформировать английские монастыри. Тогда же было перестроено и Сент-Олбанское аббатство. Уолчер был вторым настоятелем Грейт-Малверна. Он приехал из Лотарингии, области, состоявшей из мелких княжеств и располагавшейся между современными Францией и Германией, и привез с собой увлечение наблюдательной астрономией и составлением календарей, которое на его родине было очень популярно.

Справедливости ради следует отметить, что наука и новаторские идеи были не чужды западным монастырям. Примерно за 80 лет до того в Малмсберийском аббатстве, что в 40 милях к югу, молодой монах по имени Элмер совершил экспериментальный полет. Вдохновившись мифом о Дедале, он пристегнул к рукам и ногам самодельные крылья и прыгнул с высокой башни. Согласно монастырской хронике, Элмер пролетел больше 200 метров, пока его не бросил на землю порыв ветра и он не переломал ноги при падении. Монах хромал до конца жизни, но дожил до преклонных лет. Так что, если верить хронисту, явно не одобрившему Элмера и, кстати, одному из самых надежных историков своего века, тот пилотировал опытный образец планера – и не без успеха – почти за 500 лет до того, как Леонардо да Винчи зарисовал в своих тетрадях похожий летательный аппарат[135]135
  L. White, 'Eilmer of Malmesbury, an Eleventh Century Aviator', Technology and Culture 2 (1961): 97–111; J. Paz, 'Human Flight in Early Medieval England: Reality, Reliability, and Mythmaking (or Science and Fiction)', New Medieval Literatures 15 (2013): 1–28; Leonardo da Vinci, Codex Madrid I, Biblioteca Nacional de España Ms. 8937, f. 64r, http://leonardo.bne.es/index.html.


[Закрыть].

Но вернемся к приору Уолчеру. Опасаясь, что неточные таблицы помешают успеху медицинских процедур, время которых рассчитывалось согласно астрологическим правилам, он на рубеже XI и XII столетий пронаблюдал несколько лунных затмений, с помощью астролябии точно определяя их средний момент[136]136
  Walcher of Malvern, De lunationibus and De dracone, ed. C.P.E. Nothaft (Turnhout, 2017).


[Закрыть]. Результаты его наблюдений противоречили стандартной модели, предполагавшей движение Луны равномерным. Но Уолчер не мог предложить новой модели до тех пор, пока – внимание! – он не встретил Петра Альфонси.

Петр, которого при рождении нарекли Моисеем, перешел из иудаизма в христианство на родине, в Испании. Его родной город Уэску незадолго до того отвоевали у Худидов, правителей Сарагосы. Это было время активного, хотя и не всегда добровольного культурного обмена, и Петр в полной мере воспользовался имевшимся у него доступом к исламским научным трудам. Астрономией его интересы не ограничивались: он написал широко разошедшуюся работу в защиту христианства против ислама и иудаизма и такой же популярный сборник нравоучительных басен по мотивам арабских и еврейских преданий. Попавшая в Англию копия этой книги называет его придворным врачом короля Генриха I[137]137
  Cambridge University Library MS Ii.6.11, f. 99r. See J. Tolan, Petrus Alfonsi and His Medieval Readers (Gainesville, 1993), 74–82, 182–204.


[Закрыть]. Это маловероятно, но он точно побывал в Англии около 1120 года, когда и встретил Уолчера.

Несколько позднее Уолчер восстановил в памяти ставшее для него откровением учение Альфонси о среднем и истинном движении Луны и о цикле лунных узлов – о тех самых Голове и Хвосте дракона, которые Ричард Уоллингфордский позже поместит на свои необычайные часы. К сожалению, Альфонси, как ни старался, не смог растолковать свою теорию во всех деталях, потому что, сетовал Уолчер, он «оставил свои книги за морем»[138]138
  Walcher, De dracone 2.2 (см. прим. 59), 199.


[Закрыть]. В любом случае это был важный момент – и не только в жизни лотарингского монаха и еврея из Арагона, работавших вместе в средневековом Вустере. Копии трудов Уолчера и Петра вскоре разлетелись из маленькой обители в Западной Англии по огромной сети бенедиктинских монастырей. Их труды сохранились в уцелевших монастырских рукописях – монахи Сент-Олбанса тоже их копировали – наряду с классическим пособием «О применении астролябии», а также с еще более ранними попытками применить астрономические таблицы аль-Хорезми для христианского календаря[139]139
  Oxford, Corpus Christi College MSS 157 (http://image.ox.ac.uk/show-allopenings?collection=corpus&manuscript=ms157) and 283, and Bodl. MS Auct. F.1.9. Таблицы Аль-Хорезми: O. Neugebauer, ed., The Astronomical Tables of Al-Khwārizmi (Copenhagen, 1962); and R. Mercier, 'Astronomical Tables in the Twelfth Century,' in Adelard of Bath: An English Scientist and Arabist of the Early Twelfth Century, ed. C. Burnett (London, 1987): 87–118.


[Закрыть]. Практические нужды составителей календарей обеспечивали пространство для развития и распространения греческих и арабских знаний.

Наука шла вперед. Опровергая стереотип об инертной научной среде Средневековья, которая только сохраняла идеи древних, в XII и XIII веках составители календарей совершенствовали свои астрономические модели и все точнее рассчитывали солнечные и лунные циклы. Они все громче критиковали оторванный от реальности церковный календарь. В 1260-х годах францисканский монах и поборник эмпирической науки Роджер Бэкон по требованию папы римского написал серию обширных трактатов, посвященных образовательной реформе. В своем «Третьем сочинении» он осуждал «искажение календаря». Это, с возмущением писал Бэкон, «нестерпимо для каждого умного человека, ужасно для любого астронома и смешно для составителя календаря»[140]140
  Roger Bacon, Opus Tertium, ch. 67, in Opera Quaedam Hactenus Inedita, ed. J. S. Brewer (London, 1859), 1: 272; J. D. North, 'The Western Calendar – «Intolerabilis, Horribilis, et Derisibilis»; Four Centuries of Discontent,' in Gregorian Reform of the Calendar (прим. 58): 75–113, North, The Universal Frame: Historical Essays in Astronomy, Natural Philosophy and Scientific Method (London, 1989): 39–77, at 46–48.


[Закрыть]. Бэкон принимал как неизбежное, что изменить общепринятый календарь может только папа римский, и убеждал понтифика что-нибудь по этому поводу предпринять. Бэкон считал, что без научной реформы будет гораздо сложнее защитить христианство от внешних и внутренних экзистенциальных угроз.

Следующие папы признавали проблему и даже привлекали именитых астрономов для разработки предложений по реформированию календаря. Одно из них, система «Новых золотых чисел», созданная по заказу папства двумя французскими астрономами, сохранилась в богато иллюстрированном «Великолепном часослове герцога Беррийского», художественную ценность которого заслуженно превозносят, а астрономическое содержание часто игнорируют[141]141
  Chantilly, Musée Condé MS 65, ff. 1v-13r, http://bitly.com/TRHeures; столбец, помеченный 'Nombre d'or nouvel' содержит новые числа, выделенные золотом; C.P.E. Nothaft, 'The Astronomical Data in the Très Riches Heures and Their Fourteenth-Century Source,' Journal for the History of Astronomy 46 (2015): 113–129; C.P.E. Nothaft, 'Science at the Papal Palace: Clement VI and the Calendar Reform Project of 1344/45,' Viator 46 (2015): 277–302.


[Закрыть]. Однако, несмотря на то что такие предложения определенно повысили бы точность календаря, они так и не были внедрены. Наука – это одно, а политика – другое, и формальные трудности введения нового календаря – и не в последнюю очередь необходимость переписывать или выбрасывать тысячи с таким трудом созданных книг – перевесили политическую волю. Отклонения юлианского года накапливались, и даже в 1532 году французский сатирик Франсуа Рабле начал описание событий второй книги романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» с года, когда «в марте не было Великого поста, а первая половина августа была в мае… по причине високосной нерегулярности, в связи с чем Солнце, точно хромец, слегка пошатнулось влево, Луна отклонилась от своей орбиты более чем на пять туаз»[142]142
  Пер. Н. Любимова.


[Закрыть][143]143
  François Rabelais, Pantagruel, ch. 1 (Paris, 1988), 43–45.


[Закрыть]. Но прошло еще полвека, прежде чем папа Григорий XIII сделал решительный шаг и реформировал календарь, выкинув три високосных года из каждых четырехсот (так, чтобы годы, которые делятся на 100, но не делятся на 400, стали не високосными). Он также приказал пропустить десять дней в начале октября 1582 года, чтобы следующее весеннее равноденствие пришлось на 21 марта, как оно и было первоначально, когда христианский календарь только вступил в действие. Однако к тому времени Реформация вывела многие страны из сферы влияния католической церкви, и большинство из них – включая Британию и ее колонии – вплоть до XVIII века упрямо продолжали пользоваться старым календарем.

Пока суд да дело, ничто не мешало средневековым астрономам применять новые теории о среднем и истинном движении, совершенствуя календари и точно предсказывая затмения, но не меняя при этом основного содержания христианского года. В дни Джона Вествика последним словом науки считался «Календариум» Николаса Линна. Этот оксфордский монах, если верить более поздней легенде, предпринял путешествие на Северный полюс, отправившись в путь из родного Норфолка. Он же в 1386 году составил астрологический календарь на 76 лет – четыре девятнадцатилетних цикла[144]144
  The Kalendarium of Nicholas of Lynn, ed. S. Eisner (Athens, GA, 1980).


[Закрыть]. Каждый месяц занимал в нем как минимум четыре страницы. Первая содержала примерно ту же информацию, какую мы видели в Сент-Олбанском календаре XII века: золотые числа, буквы дней недели, широкую колонку главных церковных праздников месяца. Монахи, переписывавшие этот календарь, вольны были добавлять в него своих любимых местных святых – например, убрать Вульфстана, а рядом с 22 июня вписать Альбана. К тому времени при составлении календарей использовали уже не римские, а индо-арабские цифры, и в дополнительной колонке Николас пронумеровал дни месяца от 1 до 31 точно так же, как это делаем мы. Оставшееся на странице место, а также три или четыре следующих листа занимало изрядное количество астрологических сведений. Линн с дотошностью вычислял данные для Оксфорда, где находился: 51° 50´ к северу от экватора. Как он определял широту, мы уже знаем: по угловой высоте Полярной звезды над горизонтом.

Монахи прилагали немало усилий, копируя календарь брата Николаса: покрывали пустые места декоративными завитушками и цветочным орнаментом, а важные слова выделяли голубым, красным цветами и золотом. Они с удовольствием заполняли аккуратные таблицы: дневное положение Солнца в его путешествии по эклиптике, длину каждого дня от рассвета до заката, точные даты – и даже время – новолуния и полнолуния. Николас снабжал читателя почасовыми данными о длине тени. Его таблицы напоминали таблицы Палладия, о котором мы читали в предыдущей главе, но римский автор приводил один-единственный набор цифр для целого месяца, а Николас указывал данные для каждого дня отдельно, причем день он делил на равные часы, которыми к тому времени уже пользовались все подряд. Его цифры были точнее, длину тени он давал с точностью до 1/60 фута, а высоту Солнца – с точностью до угловой минуты (1/60 градуса). И, в отличие от Палладия с его пятифутовым римским земледельцем, Николас отдельно указал, что человек, отбрасывающий такую тень, должен быть шести футов ростом. Он дополнил свой календарь таблицами, предсказывающими солнечные и лунные затмения на 76 лет вперед, а также иллюстрациями, демонстрирующими продолжительность каждого из затмений. Прочие таблицы служили астрологическим надобностям – в том числе и та, в которой каждому часу в сутках соответствовала одна из семи планет. В самом конце, как будто между делом, Николас Линн добавил небольшую корректирующую таблицу, демонстрирующую, как далеко накапливающаяся ошибка юлианского календаря со временем уведет вычисленное положение Солнца от его истинной позиции.

Даже если церковный календарь не успевал за прогрессом средневековой астрономии, математические методы, которыми пользовались составители календарей, внедрялись в систему обучения монахов. В XIV веке молодые монахи читали популярные пособия, объясняющие, как использовать собственную ладонь в качестве мнемонического правила. Как и счет на пальцах, с которым мы уже знакомы, этот «ручной календарь» уходит корнями во времена Беды Достопочтенного[145]145
  Bede, The Reckoning of Time (прим. 52), ch. 55, pp. 137–139.


[Закрыть]. В XIII веке его усовершенствовали, и теперь каждая костяшка пальцев символизировала золотое число или воскресную букву (рис. 2.12). Монахи умели выполнять с помощью собственных пальцев массу самых разнообразных умственных операций, облегчая себе как умножение, так и изучение теории музыки. Средневековая учеба не обязательно означала усердное чтение, письмо и пересказ. Она была очень разнообразной и включала настольные игры вроде «Битвы чисел», где игроки соревнуются в умении умножать и в знании теории чисел[146]146
  The Hand of Guido', in J. E. Murdoch, Album of Science: Antiquity and the Middle Ages (New York, 1984), 81. C. Burnett, 'The Instruments Which Are the Proper Delights of the Quadrivium: Rhythmomachy and Chess in the Teaching of Arithmetic in Twelfth-Century England,' Viator 28 (1997): 175–201. Доска для игры в ритмомахию из францисканского монастыря в Ковентри хранится в Тринити-колледже в Кембридже: MS R.15.16, f. 60r, http://trin-sitespub.trin.cam.ac.uk/james/viewpage.php?index=1168.


[Закрыть].

Рис. 2.12. Определение золотого числа по ладони. Из книги «Компут по руке» Болдуина из Мардокио (ок. 1281 г.)

Во времена Джона Вествика у монахов Сент-Олбанса было как никогда много времени и прекрасные условия для учебы. Предыдущий аббат изменил расписание богослужений, перенес дневную мессу на более раннее время, а учащихся от некоторых служб освободил вовсе, поэтому по утрам они могли без всяких помех посвящать время чтению[147]147
  GASA (см. прим. 3), 2: 306, 302.


[Закрыть]. Аббат выделил им специальное помещение для учебы, удобно расположенное у клуатра. Позже и сам клуатр украсили, и теперь он иллюстрировал широту монастырского образования: на окнах разместились портреты корифеев свободных искусств и наук. Среди них были философы и поэты, но нашлось место и врачевателям, и математикам Пифагору и Боэцию, а также Гвидо д'Ареццо, монаху, которому приписывают изобретение пальцевой мнемотехники для запоминания музыкальной теории. Геометрию и астрономию олицетворяли легендарные греческие учителя Евклид и Птолемей, а астрологию – персидский астролог IX века Альбумазар (Абу Машар). Был там и Палладий, символизировавший сельское хозяйство, жизненно важную для монастыря науку. «Свои» окна были отведены также средневековым светилам в области права и теологии – причем как христианского богословия, так и иудейского, как бы в подтверждение того, что здесь ценят и новые идеи, и достижения иноверцев[148]148
  Описано в: Oxford, Bodl. MS Laud Misc. 697, ff. 27v-28r. Ed. in M. R. James, 'On the Glass in the Windows of the Library at St Albans Abbey,' Proceedings of the Cambridge Antiquarian Society 8 (1895): 213–220.


[Закрыть].

В середине XIV века благодаря аббатам, которые с энтузиазмом скупали списки классических и новых текстов, монастырская библиотека заметно расширилась. Скрипторий был полностью перестроен, и теперь книги можно было копировать и при необходимости реставрировать быстрее и эффективнее[149]149
  GASA (см. прим. 3), 3: 392–393; Clark, Monastic Renaissance (см. прим. 49), 84–99.


[Закрыть]. Кое-какие из этих книг были помечены личным экслибрисом аббата, но аббат разрешал самым способным ученикам ими пользоваться, а также брать из общей библиотеки манускрипты, требующие более внимательного изучения. Кроме того, братья, которым была дарована великая привилегия посещать университет, тоже приносили в Сент-Олбанс новые книги.

Учеба учебой, но служба прежде всего. Только в исключительных случаях монахов посылали в Бенедиктинский колледж Оксфорда до прохождения всех чинов рукоположения. Если Джон Вествик намеревался поднять свои научные изыскания на самый высокий уровень, он для начала должен был завершить длительный процесс хиротонии[150]150
  Greatrex, English Benedictine Cathedral Priories (см. прим. 2), 83–99.


[Закрыть]. Пройдя через испытательный период длиной в год, во время которого ему регулярно зачитывали вслух устав и спрашивали, не передумал ли он, Джон Вествик посвятил свою жизнь Богу на церемонии пострижения в монахи. В присутствии всей братии он трижды принес обеты послушания, жизни в монастыре и «постоянства», или неизменной верности обители[151]151
  Rule of Benedict (см. прим. 24), 58.17–20, pp. 79–80.


[Закрыть]. Свои обеты он записал собственноручно.

После пострига Джон продолжил готовиться ко вступлению в священнический сан. До поставления во священство ему предстояло пройти через три малых чина: аколита, субдиакона и диакона. Весь процесс обычно занимал около трех лет. Иногда подняться по церковной лестнице можно было гораздо быстрее. Например, в марте 1382 года в кафедральном соборе Святого Павла пятерых послушников из Сент-Олбанса, возрастом немного моложе Джона Вествика, в один и тот же день посвятили и в аколиты, и в субдиаконы сразу. Один из пятерки, Томас Бовиль, всего через полгода стал диаконом, а другого епископ Лондона рукоположил во священство через год, в ближайший День святого Валентина[152]152
  Register of Robert Braybrooke, London Metropolitan Archives DL/A/A/004/MS09531/003, ff. 2v, 5r, 7v.
  Registers of the Bishops of London, 1304–1660 (Brighton, 1984). V. Davis, Clergy in London in the Late Middle Ages: A Register of Clergy Ordained in the Diocese of London, Based on Episcopal Ordination Lists, 1361–1539 (London, 2000). Я благодарен профессору Дэвису за то, что он дал мне возможность взглянуть на книги учета рукоположенных.


[Закрыть]. Сент-олбанских монахов рукополагали во священство самые разные дружественные монастырю епископы – после того как местный уроженец папа Адриан IV своим указом вывел монастырь из подчинения главе епархии[153]153
  Incomprehensibilis (5 February 1156) and Religiosam vitam elegentibus (14 May 1157), papal bulls ed. in W. Holtzmann, Papsturkunden in England (Gottingen, 1952), 3: 234–238 and 258–261, процитировано в M. Still, The Abbot and the Rule (Aldershot, 2002), 22–23.


[Закрыть]. Во времена Джона Вествика обряд чаще всего проводил епископ Лондона, но архиепископ Кентерберийский Саймон Садбери, который возглавлял этот диоцез, прежде чем стать архиепископом, тоже рукополагал сент-олбанских монахов во время своих регулярных визитов в столицу. Епископы вели подробные записи рукоположений, аккуратно фиксируя имена, даты, чины и места проведения церемоний, но не все их записи уцелели в веках. Ни по одному из монахов Сент-Олбанса у нас нет записей обо всех четырех посвящениях. По большинству – включая Джона Вествика – нет вообще ни одной. Данные о посвящениях за 1368–1379 годы, например, утрачены полностью. Можно предположить, что Вествик, которому тогда было чуть за 20, принес обеты и был рукоположен именно в это десятилетие. К 1380 году, когда был составлен список монахов, где отыскалось так много Джонов, он уже покинул Сент-Олбанс.

Рукоположение в сан священника не означало окончания обучения. Активное чтение было неотъемлемой частью жизни в монастыре, и так как вся она крутилась вокруг переписывания текстов и богословских изысканий, монахи много читали из «грамматики» – включавшей филологию и философию – и истории. Предаваясь вдумчивому чтению, они стремились перейти от объективного опыта к субъективному размышлению, могли использовать научное описание мира и успокоительно цикличный календарь в качестве подспорья для медитативной молитвы. В библиотеке Сент-Олбанса хранилась масса научных книг – особенно много там было трудов Ричарда Уоллингфордского, с которыми мы поближе познакомимся в пятой главе. Но для того чтобы получить доступ к новейшим и самым важным средневековым научным трудам, Джон Вествик, монах с научным складом ума, должно быть, умолял отпустить его учиться в университете. Мы не знаем, выпал ли ему такой шанс, – эти записи тоже отрывочны, – но знания, продемонстрированные им позже, делают такой поворот событий весьма вероятным. Так или иначе, огромное значение университетов в истории средневековой науки зовет нас в путь через Чилтернские холмы в Оксфорд.

Глава 3
Universitas

Ричард из Миссендена был сент-олбанским монахом на несколько лет моложе Джона Вествика. Как и Томаса Бовилля, с которым мы познакомились в конце предыдущей главы, его посвятили в чин диакона на церемонии в кафедральном соборе Святого Павла 20 сентября 1382 года[154]154
  Register of R. Braybrooke, Metropolitan Archives DL/A/A/004/MS09531/003, f. 5r.


[Закрыть]. Но, в отличие от Томаса, ни одно из его дальнейших посвящений не упоминается в сохранившихся книгах учета. Однако мы довольно много знаем о нем из других источников. Сент-Олбанская хроника сообщает, что во время выборов новых аббатов – в 1396 и в 1401 годах – Ричард служил помощником келаря, помогая тому содержать в порядке кухонную утварь и следить, чтобы в монастырских кладовых всегда было в достатке еды и питья. Из той же хроники нам известно, что примерно тогда же он жертвовал деньги на строительство водяной мельницы в одном из принадлежавших аббатству поместий. Мы знаем, что Ричард из Миссендена был настоятелем монастыря Бидлоу, расположенного в 20 милях к северу от Сент-Олбанса, когда осенью 1428 года монахи оставили этот обнищавший приорат. Затем его поставили во главе Редборна, небольшой обители в часе хода от Сент-Олбанса по старой римской дороге, куда монахи периодически удалялись для отдыха после кровопусканий. И еще мы знаем, что в мае следующего года он представлял аббатство в судебной тяжбе по поводу неуплаты десятины. Брат-попечитель записал показания свидетелей по этому делу; каждый свидетель начинал с того, что кратко излагал собственную биографию. Именно тогда 67-летний Ричард Миссенден упомянул о пяти годах, проведенных в Оксфордском университете[155]155
  Gesta Abbatum monasterii Sancti Albani (GASA), ed. H. Riley (London, 1867), 3: 425, 486, 447; Annales Monasterii S. Albani A. D. 1421–1440, A Johanne Amundesham, monacho, ut videtur, conscripti, ed. H. Riley (London, 1870), 1: 30; J. D. North, Richard of Wallingford (Oxford, 1976), 2: 532–538; British Library MS Lansdowne 375, ff. 26v-27r.


[Закрыть].

Ричард сказал всего лишь, что отправился туда в возрасте 25 или 26 лет, после того как провел четыре года в Сент-Олбансе. Немного, но о массе других монахов-студентов мы и этого не знаем. С момента основания университетов студенты были обязаны регистрироваться у ректора своего колледжа, но ни один из средневековых списков зачисленных не сохранился[156]156
  J.I. Catto, 'Citizens, Scholars and Masters,' in The History of the University of Oxford, Volume I: The Early Oxford Schools, ed. Catto (Oxford, 1984): 151–92, at 188.


[Закрыть]. Мы можем довольно много рассказать о том, как и чему учились монахи-студенты, но что касается их личных данных, тут нам остается полагаться только на разрозненные ссылки. Мы знаем, например, что архидьякон Джон Хейворт, современник Вествика, учился в университете, только потому, что некий живший позже монах, размышляя над его мраморной усыпальницей, упомянул, что покойный был бакалавром канонического права[157]157
  London, British Library MS Harley 3775, ff. 129r-137r, 'De Altaribus, Monumentis, et locis Sepulcrorum, in Ecclesia Monasterii Sancti Albani', printed in Amundesham (см. прим. 2), 1: 437.


[Закрыть].

Неудивительно, что мы не можем сказать наверняка, посещал ли Джон Вествик университет, – хотя тот факт, что в своих работах он опирается на серьезные научные труды, говорит в пользу такого предположения[158]158
  Дж. Кларк утверждает, что Вествик учился в Оксфорде ('University Monks in Late Medieval England,' in Medieval Monastic Education, ed. G. Ferzoco and C. Muessig (London, 2000): 56–71, at 62). К. Ранд не так в этом уверена ('The Authorship of The Equatorie of the Planetis Revisited,' Studia Neophilologica 87 (2015): 15–35, at 20).


[Закрыть]. Нам точно известно, что в Оксфорде училось множество сент-олбанских монахов. Бенедиктинцам – в отличие от, скажем, францисканцев и доминиканцев – потребовалось больше времени, чтобы осознать, сколько пользы может принести братии учеба в университете. Но уже во времена Вествика бенедиктинцы с энтузиазмом устремились в Оксфорд. Желая повысить стандарты монастырского образования, папа римский в 1336 году призвал монастыри давать высшее образование каждому двадцатому из монахов. Сент-Олбанс с энтузиазмом откликнулся на призыв: в университеты поступало от 15 до 20 % братии[159]159
  D. Wilkins, ed., Concilia Magnae Britanniae et Hiberniae (London, 1737), 2: 595; J. G. Clark, A Monastic Renaissance at St. Albans: Thomas Walsingham and His Circle, c. 1350–1440 (Oxford, 2004), 65.


[Закрыть]. Многие оставили учебу, так и не получив степени[160]160
  До получения степени бакалавра добиралось, вероятно, меньше 50 процентов. J. Greatrex, The English Benedictine Cathedral Priories: Rule and Practice, c. 1270–1420 (Oxford, 2011), 128–129; J. Greatrex, 'From Cathedral Cloister to Gloucester College,' in Benedictines in Oxford, ed. H. Wansbrough and A. Marett-Crosby (London, 1997): 48–60, at 54–55; cf. J. G. Clark, Monastic Renaissance (см. прим. 6), 69.


[Закрыть]. Но даже просто посещая университет, эти студенты сыграли свою роль в становлении одного из важнейших институтов в истории западной науки.

Университеты не появились из ниоткуда, они эволюционировали веками, постепенно вырастая из монастырских и соборных школ, а в XII веке активный перевод арабских и греческих философских и научных трудов только подстегнул этот процесс. Мы заглядывали в монастырскую школу, когда знакомились с трудами Беды и Германа. В этих школах монахи постигали семь свободных искусств.

Развивая греческие идеи классического образования, семь искусств оформились в отдельные дисциплины во времена поздней Римской империи[161]161
  G.E.M. Gasper et al., 'The Liberal Arts: Inheritances and Conceptual Frameworks,' in The Scientific Works of Robert Grosseteste, Volume 1: Knowing and Speaking, ed. Gasper et al. (Oxford, 2019), 45–55.


[Закрыть]. Они назывались «свободными», потому что изучать их должны были свободные граждане и титулованная знать, а слово «искусство» не употреблялось в нынешнем узком смысле художественного творчества, но означало любое достойное изучения умение. В начале V века писатель Марциан Капелла, живший в римской провинции Карфаген, придумал яркую аллегорию, представлявшую искусства в виде семи подружек невесты на бракосочетании девы Филологии (олицетворявшей знание в широком смысле). Они были ярко одеты, и каждая наделена соответствующим атрибутом: у Риторики это оружие, которым она поражала своих оппонентов, у Геометрии – измерительные инструменты[162]162
  W.H. Stahl and R. Johnson, Martianus Capella and the Seven Liberal Arts (New York, 1971).


[Закрыть]. В 1520-х годах идею подхватил Боэций, и вскоре семь искусств разделились на две группы: тривий (троепутье) словесных наук – грамматика, риторика и логика – и квадривий (четверопутье) математических наук – арифметика, геометрия, музыка и астрономия. В следующем веке их распространению немало способствовал епископ Севильи Исидор. Свою энциклопедию «Этимологии» он начал с обзора свободных искусств, которые к тому времени уже окончательно оформились в качестве отдельных дисциплин. «Этимологии», амбициозная попытка суммировать все человеческое знание, была, вероятно, самой известной и важной после Библии книгой на протяжении всего Средневековья[163]163
  The Etymologies of Isidore of Seville, tr. S. A. Barney et al. (Cambridge, 2006), 3. В интернете можно наткнуться на информацию, будто папа Иоанн Павел II номинировал Исидора на звание святого покровителя интернета, но официально такая номинация подтверждена не была. Если принять, что Исидор – подходящий для интернета патрон, было бы уместно, если бы эта номинация оказалась неподтвержденным слухом. L. Antequera, '¿Pero es o no es, San Isidoro de Sevilla, el santo patrono de la red?', 27/4/2014, https://www.religionenlibertad.com/blog/35241/pero-es-o-no-es-san-isidoro-desevilla-el-santo.html.


[Закрыть].

На основе приведенных к единому стандарту семи искусств строилось обучение в школах, создававшихся при кафедральных соборах, как, например, в Шартре, или при аббатствах вроде парижского Сен-Виктора. Геррада, аббатиса Хоэнбурга, которая изобрела математический инструментарий, облегчавший монахиням составление календарей, в свою энциклопедию, которую она назвала «Сад утех» (ок. 1180 г.), включила и руководство по свободным искусствам. На одной из миниатюр она изобразила семерых дев, расположив их по кругу, как будто бы под арками клуатра (рис. 3.1)[164]164
  Уникальный манускрипт XII века сгорел при осаде Страсбурга во время Франко-прусской войны 1870 года, но был частично восстановлен по копии, сделанной в XIX веке.


[Закрыть]. В центре же поместила госпожу Философию, у ног которой сидят мудрые учителя Сократ и Платон. За пределами круга остались «поэты или колдуны», чьи сочинения, предостерегала Геррада, вредны и бесполезны.

Как и все лучшие образовательные программы, семь свободных искусств были достаточно четко определены, чтобы им находилось применение, но при этом достаточно гибки, чтобы подстраиваться под меняющиеся нужды студентов. Ученые мужи с энтузиазмом переопределяли их, выстраивали в порядке приоритетности, подразделяли на более узкие дисциплины. Испанский выкрест Петр Альфонси в своем сборнике басен «Учительная книга клирика» с уверенностью говорил только о шести: логике, арифметике, геометрии, физике, музыке и астрономии. Вероятным кандидатом на место седьмого искусства он называл «науку о естественных вещах», но признавал, что на эту роль претендуют и две совершенно иные дисциплины: некромантия и грамматика[165]165
  Petrus Alfonsi, Die Disciplina clericalis des Petrus Alfonsi, ed. A. Hilka and W. Söderhjelm (Heidelberg, 1911), 10–11; The Scholar's Guide, tr. J. R. Jones and J. E. Keller (Toronto, 1969).


[Закрыть]. Несколько позже, около 1120 года, в письме парижским философам он особо подчеркивал значение астрономии – «самого полезного, самого приятного и самого важного из всех искусств»[166]166
  Petrus Alfonsi, Epistola ad peripateticos, in J. Tolan, Petrus Alfonsi and His Medieval Readers (Gainesville, 1993), 166–167, 174–175; C. Burnett, 'Advertising the New Science of the Stars circa 1120–1150,' in Le XIIe siècle: mutations et renouveau en France dans la première moitié du XIIe siècle, ed. F. Gasparri (Paris, 1994): 147–157.


[Закрыть]. Он убеждал своих адресатов отказаться от устаревших текстов и учиться на опыте (experimentum), а в качестве учителя настойчиво предлагал самого себя.

Рис. 3.1. Свободные искусства. «Сады утех», рукопись Геррады Ландсбергской, аббатисы Хоэнбурга (написана в 1180 г., уничтожена в 1870 г.)

Мы не знаем, удалось ли ему привлечь новых клиентов с помощью такого маркетингового хода, но учителя парижских школ никоим образом не протестовали против предложенного им расширения образовательной программы. Они прекрасно знали, что на множество вопросов о сотворенном мире невозможно дать ответ с помощью одной лишь Библии, и были готовы не только учиться на других текстах, но и внимательно всматриваться в мир вокруг себя. Как писал в XII веке некий монах, преподававший в школе аббатства Сен-Виктор: «Весь этот видимый мир словно книга, написанная рукой Бога… являющая премудрость непостижимого Божьего творения». Согласно этой сильной средневековой метафоре, книга природы стоит в одном ряду со Священным Писанием. Черпать знания позволительно как из одной, так и из другой, и более того – это еще один способ восславить Господа[167]167
  Hugh of St Victor, De tribus diebus 4, printed as book 7 of Didascalicon in Migne, Patrologia latina 176, col. 814B, http://pld.chadwyck.co.uk/; Psalm 92; G. Tanzella-Nitti, 'The Two Books prior to the Scientific Revolution', Annales Theologici 18 (2004): 51–83.


[Закрыть].

К концу XII века читатели изучали эти «книги» в совершенно иных декорациях – в университетах. Города росли, и богатеющие горожане предъявляли к образованию новые требования. Соборные и монастырские школы этим требованиям более не отвечали, но некоторые учителя были достаточно хорошо подготовлены, чтобы заполнить новую нишу. К самым одаренным преподавателям отовсюду стекались толпы студентов, которые не только хотели изучать новейшую философию, но и стремились воспользоваться возможностями, открывавшимися перед образованными управленцами, правоведами и богословами как в Церкви, так и в светской власти[168]168
  W. Rüegg, 'Themes,' in A History of the University in Europe, Volume I: Universities in the Middle Ages, ed. H. de Ridder-Symoens (Cambridge, 1992): 3–34, esp. 9–12.


[Закрыть]. Следуя примеру торговых гильдий, множившихся в процветающих европейских городах, учителя и их ученики начали объединяться в союзы. Это был способ завоевать признание и добиться поддержки со стороны гражданских властей. Латинское слово universitas означает ровно это – объединения студентов и их наставников, а отнюдь не архитектурные сооружения или официальные образовательные программы. Из таких союзов и выросли со временем первые европейские университеты.

В Болонье, чья юридическая школа обрела международное признание, студенты закрепили свои права, добившись в 1158 году автономии, подтвержденной хартией императора Священной Римской империи. Если членам учебной корпорации не нравилось, как к ним относятся местные власти, они могли проголосовать ногами – и в 1222 году некоторые так и сделали, основав в Падуе конкурирующий университет. В Париже, напротив, гильдию учредили учителя – чтобы сопротивляться власти епископа и ректора собора Парижской Богоматери (при котором действовала крупнейшая во Франции соборная школа). История основания университета в Оксфорде, который возник ближе к концу XII века, довольно туманна – еще в 1180 году крупнейшим образовательным центром в Англии был расположенный поблизости Нортгемптон, но можно предположить, что Оксфорд, непримечательный торговый городок, привлекал магистров как местный центр судебного производства. К тому же им наверняка показалось удобным, что епископ, который мог бы претендовать на власть над университетом, проживал в сотне миль оттуда, в Линкольне[169]169
  R.W. Southern, 'From Schools to University,' in The University of Oxford, Vol. I, ed. Catto (см. прим. 3): 1–36.


[Закрыть]. К 1209 году Оксфордский университет уже достаточно укрепился, чтобы пережить четырехлетнюю заброшенность: и студенты, и преподаватели покинули город, когда местные жители казнили двух студентов, имевших несчастье делить жилье с человеком, совершившим убийство. Некоторые затем обосновались в таком же скромном городке Кембридже.

При поддержке со стороны церкви и гражданских властей высшие школы возникали по всей Европе. К 1500 году университеты посещало уже не менее миллиона студентов[170]170
  R.C. Schwinges, 'Admission,' in The University in Europe, Vol. I, ed. Ridder-Symoens (см. прим. 13): 171–194, at 188.


[Закрыть]. Но с самого начала каждому такому учебному заведению были присущи отличительные черты, следствие особенностей происхождения. Высшие школы различались прежде всего специализацией: каждый из университетов уделял особое внимание преподаванию одной из дисциплин высшего цикла. Болонья, как мы уже знаем, славилась своей юридической школой, а Падуя и Монпелье быстро заслужили признание как центры медицинского образования, особенно после того, как утратила свой авторитет медицинская школа Салерно[171]171
  N. Siraisi, 'The Faculty of Medicine,' in The University in Europe (см. прим. 13): 360–387, at 364–365.


[Закрыть]. Парижский университет, верный своему происхождению от соборной школы, специализировался в третьем и наиважнейшем из предметов высшего цикла – в богословии. Богословие преподавали и в Оксфорде, но именно факультет свободных искусств там был сильнее, чем в других университетах. Это помогало привлекать в Оксфорд известнейших профессоров тривия, а также, что немаловажно, математического квадривия[172]172
  J.M. Fletcher, 'The Faculty of Arts,' in The University in Europe (см. прим. 13): 369–399, at 370–372.


[Закрыть].

Все изменила волна переводов. Мы уже видели, как на рубеже тысячелетий ученые мужи в монастырях Риполя и Райхенау жадно читали арабские тексты, в которых рассказывалось об астролябии и новых индо-арабских цифрах. К концу следующего века ручеек рукописей превратился в поток переводов. Целая плеяда трудолюбивых лингвистов переводила на латынь греческие, еврейские и арабские научные труды. Этому способствовало и укрепление торговых связей между городами Северной Италии – в том числе Пизой и Венецией – и Восточным Средиземноморьем, где Крестовые походы превратили старые паломнические тропы в широкие торговые пути, по которым на Запад потекли знания, хранившиеся в библиотеках Антиохии и Византии. Знаменательное соприкосновение культур случилось и в Южной Италии, куда тунисский переводчик, известный как Константин Африканский, привез целую библиотеку медицинских книг: сначала в Салерно, а затем в аббатство святого Бенедикта в Монтекассино. В XII веке многие переводчики переехали в Испанию, где продолжающаяся христианская Реконкиста открывала новые возможности для взаимопроникновения культур. Активная рекламная кампания, развернутая Петром Альфонси, который в письме к парижским учителям превозносил Константина Африканского и хвастался собственными переводами трудов аль-Хорезми, тоже приковывала внимание к Пиренейскому полуострову[173]173
  Petrus Alfonsi, Epistola ad peripateticos (см. прим. 11), 166–168, 174–176.


[Закрыть].

Захваченный Кастилией в 1085 году Толедо к середине века превратился в столицу переводов. Позже могущественные покровители, в числе которых был и сам король Кастилии, станут оплачивать и координировать работу переводчиков, но в XII веке Толедо был переполнен переводчиками-энтузиастами, движимыми жаждой новых научных знаний. Самого плодовитого из них звали Герард; где-то в 1140 году он перебрался в Толедо из итальянской Кремоны в поисках великого астрономического труда Птолемея «Альмагест» (II век). Переводчики заимствовали не только у древних греков: они вскрывали богатые пласты исламского и иудейского знания, которое, в свою очередь, во многом опиралось на науку Древней Греции, а также на индийские источники, с которыми арабские ученые познакомились благодаря первым переводчикам-подвижникам, трудившимся в Багдаде в IX веке. Переводчики работали не только с письменными источниками: они перекладывали на латынь устные знания, полученные от арабских учителей, расшифровывали таблицы, перечерчивали графики и зарисовывали научные приборы. Сам Герард Кремонский, согласно короткой биографии, написанной его учениками, «видя изобилие книг на арабском по всякому предмету и сожалея о скудости латинских источников, выучил арабский язык, чтобы их переводить»[174]174
  Библиография Герарда Кремонского присовокуплена к его переводу труда Галена «Ars parva», tr. M. McVaugh in A Source Book in Medieval Science, ed. E. Grant (Cambridge, MA, 1974), 35.


[Закрыть]. За следующие 40 лет он перевел больше 70 научных трудов, принадлежавших перу таких светил науки, как Евклид и Птолемей, аль-Хорезми и его современник, основоположник оптики Якуб ибн Исхак аль-Кинди. Среди множества переведенных им медицинских книг были труды великого греческого врача Галена, а также персидского энциклопедиста Ибн Сины, на западе известного как Авиценна. А самое главное, Герард перевел несколько книг по логике и натурфилософии, написанных Аристотелем, величайшим из мыслителей Античности.