Текст книги "Последний трюк"

Глава 2. Колода карт

Ребёнком я твёрдо верил, что Бене-маат – лучшая мать, о какой только может мечтать мальчик джен-теп. Она была островком терпения и спокойствия в бурном море непреклонных амбиций моего отца и истерик моей сестры. Весь наш клан уважал маму за магическое мастерство, но её увлечение астрономией и целительством выдавало пытливую натуру, не поглощённую всецело искусством магии. Она отличалась от Ке-хеопса и Шеллы, и я тоже, если уж на то пошло.

Если второй долг родителей – любить своих детей одинаково, то Бене-маат прекрасно справлялась с этим в обществе, ценившем магические таланты Шеллы в тысячу раз больше, чем мои способности. И если первейший долг матери – защищать своих детей, что ж, Бене-маат неплохо справлялась и с этим… Вплоть до того дня, когда приготовила мне зелье, а после помогла отцу, который связал меня контрмагией – перечеркнул контрсигилами мои татуировки, навсегда лишив меня магии, являвшейся сутью каждого джен-теп. Я снова и снова кричал матери, чтобы она остановилась, но тщетно.

Теперь передо мной стояла женщина, которую я не видел почти три года, и безмятежно повторяла:

– Выбери карту, Келлен. Любую карту.

Я подумывал, сказать любимой матери, чтобы она убиралась прочь, но моя семья – сама настойчивость, поэтому я осторожно уложил дремлющего Рейчиса на землю и рассмотрел тринадцать карт, образовавших вокруг меня магический круг. Я потянулся к первой, с изображением зданий в стиле дароменской столицы, где мы находились, и надписью «Город Славы».

– Не эту, – сказала мать.

– Почему бы и нет?

Я услышал ответ в своей голове за долю секунды до того, как её губы шевельнулись.

– Она – основа моей магии. Подними её – и чары разрушатся, а наша встреча закончится.

Я всегда был непослушным ребёнком. Жизнь изгнанника отнюдь не излечила меня от этого недостатка. Я снова потянулся к «Городу Славы».

– Пожалуйста, – произнёс голос в моём сознании прежде, чем это сказал призрак матери. – Прости, что приходится так неуклюже с тобой общаться, но я не смогла как следует воссоздать чудесное заклинание твоей сестры для связи на расстоянии. Мне пришлось положиться на гораздо более древнее заклинание, придуманное твоей бабушкой ещё до твоего рождения.

И мать в третий раз повторила те же указания:

– Выбери карту, Келлен. Любую карту.

«На самом деле её здесь нет, нет даже её призрака», – понял я.

Бене-маат, должно быть, воспользовалась магией шёлка, песка и дыхания, чтобы записать свои мысли и передать их мне с картами в виде отдельных сообщений, как пачку писем, перевязанных бечёвкой, – в заклинании зашифрованы определённые ответы, основанные на том, как я себя поведу.

Оставшиеся двенадцать карт разделились на четыре незнакомые мне масти, что говорило о многом, учитывая, со сколькими мастями я уже имел дело.

В колоде аргоси каждая масть соответствует определённой цивилизации нашего континента. В более распространённых колодах игральных карт для развлечения, масти, как правило, обозначаются символами, важными для данной культуры. Например, стандартная дароменская колода воплощает одержимость её народа военными знаками: колесницы, стрелы, требушеты и клинки. Однако четыре масти этой новой колоды не были похожи ни на одни из тех, что я видел раньше.

Свитки, перья, лютни и маски.

Неужели моя мать сама придумала масти? А если да, что означает каждая из них?

Я выбрал семёрку лютней, рассудив, что никого никогда не убивали лютней.

Бене-маат улыбнулась, и в её руках появился инструмент. Она заиграла мелодию, которая так неожиданно тронула моё сердце, что я чуть не задохнулся от восторга.

– Ты любил эту песню, когда был ребёнком, – пробормотала она. – Ты просил меня играть её часами, когда тебе бывало страшно или грустно.

Я отбросил карту, словно она превратилась в паука, ползущего по моей руке.

Мама кивнула, слегка печально, как будто знала, что я отреагирую именно так.

– Выбери карту, Келлен, – повторила она. – Любую карту.

Я обратил внимание на карту с изображением человека, аккуратно раскладывающего на весах писчие перья. Надпись гласила: «Учётчик перьев».

Призрак матери теперь сидел за столом и писал письмо. «Мой дорогой Келлен. Прошло почти три года с тех пор, как я в последний раз прикасалась к твоему лицу. Я никогда не думала, что такое возможно. Я всегда полагала, что ты вернё…»

– В чём дело? – вопросил я. – Ностальгия? Ты забыла, что сделала со мной, мама?

Я закатал рукава, чтобы показать грязные контрсигилы, оскверняющие татуировки на моих предплечьях.

– Ты разрушила все мои надежды стать магом вроде тебя, отца и Шеллы.

Я не ожидал ответа, но ощутил покалывание в затылке, и спустя мгновение мать снова заговорила.

– Я знаю, ты сердишься на нас, Келлен. Ты имеешь на это полное право.

Я начинал понимать, как работает эта магия. Я не общался с матерью напрямую, но её послания были чем-то большим, нежели просто словами, нацарапанными на странице. Заклинание было составлено из полного спектра её эмоций, запечатлевшего тот единственный миг, когда мать собрала воедино все свои размышления и вложила их в карту.

Призрачная слеза скатилась по её щеке.

– То, что мы сделали, разбило моё сердце. Мы верили, что защищаем тебя, защищаем мир от того, кем ты можешь стать. Мы понятия не имели, как сильно ошибались.

«Тебе следовало бы догадаться, – с горечью подумал я. – Мать должна защищать своего ребёнка, а не губить его».

Но вслух я ничего подобного не сказал. Я знал: на самом деле передо мной нет Бене-маат, и всё же не мог бросить в лицо своей матери такие обидные слова.

– Благодарю за любезное послание, – сказал я наконец. – Мы закончили? У меня важная встреча в тюремной камере. Поэтому, если у тебя нет чудодейственного лекарства от…

Бене-маат вытянула руку, указывая на другую карту. Я положил на место ту, которую держал в руках, и взял девятку перьев.

Выражение лица мамы стало решительным; вокруг неё страница за страницей расположились наброски и схемы эзотерических формул.

– Каждый день с тех пор, как ты уехал, я пыталась найти способ снять контрсигилы. Я прочла все до единой книги знаний в наших святилищах, консультировалась с мастерами чар по всей стране. Я изучила каждый клочок пергамента, которые твой отец привёз из Аббатства Теней, надеясь отыскать в них сведения об эфирных гранях Чёрных Теней; сведения, дающие способ восстановить твою связь с высшей магией. Временами мне казалось, что я уже близко…

Она замолчала, в отчаянии сжимая кулаки. Её образ затрепетал и исчез.

«Чары, должно быть, требуют полной сосредоточенности, чтобы запечатлеть сообщение в карте, – подумал я. – Каждый раз, когда она теряет концентрацию, ей приходится останавливаться и начинать всё заново».

– Что значит «близко»? – спросил я. – Ты хочешь сказать, что есть лекарство?

Другая карта засветилась ярче остальных. Продавец масок. Я поднял эту карту.

– Очень многое из того, что мне говорили, оказалось ложью, Келлен. Фальшивыми обещаниями. Так называемые тайные методы нанесения новых сигилов в результате породили лишь временные иллюзии.

– Значит, всё безнадёжно?

Думаю, не стоило удивляться. Я знал: из всего, что я потерял, покинув свой народ, единственное точно никогда не удастся вернуть – волшебство. Я научился жить с этим. Владея только лишь магией дыхания, имея взрывчатые порошки, монеты кастрадази и разные трюки, которые я сумел освоить в дороге – иногда я даже гордился тем, что могу перехитрить своих врагов без заклинаний. Но порой я просыпаюсь посреди ночи, и каждый дюйм моего тела блестит от пота, а пальцы дёргаются, вспоминая десятки соматических форм: я тысячи раз упражнялся, чтобы суметь сотворить заклинания, которые никогда не произнесу. Я так отчаянно хотел ощутить вкус магии! Его не заменит никакая еда или питьё.

Как и весь мой народ, я был одержим. Я подсел на магию, когда на моих предплечьях появились первые татуировки. Я никогда не смогу утолить эту жажду, и вряд ли она когда-нибудь ослабеет.

Призрак матери показал за мою спину, я обернулся и увидел вора масок – карта поднималась над другими, маня взять её. Когда я это сделал, мама перешла на шёпот:

– Может быть, способ существует.

Я обернулся, чтобы посмотреть на Бене-маат: она стояла на прежнем месте. В её взгляде читалась неуверенность, как будто она боялась – кто-то ворвётся и прервёт наше общение.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

Она изо всех сил пыталась выдавить из себя слова, не теряя сосредоточенности, необходимой, чтобы и дальше передавать свои мысли карте.

– Наш народ… ошибался насчёт магии, Келлен. Ужасно ошибался! И только сейчас мы понимаем цену их ошибки. Фундаментальные силы гораздо сложнее, чем мы предполагали, и формируются иначе, чем мы могли себе представить. Есть обычаи, столь же древние, как и наши собственные – широко распространённые у разных народов, проживающих на этом континенте. Большая часть народных знаний утеряна, но я обнаружила следы былого в старых песнях и историях.

Неудивительно, что ей было так трудно поддерживать заклинание. Слышать, как маг джен-теп признаёт, что не только наш народ способен творить высшую магию, было своего рода святотатством, беспокоившим даже меня.

– Далеко отсюда есть место, где, как мне кажется, я смогу найти средство, чтобы искупить вину за преступление, которое мы с твоим отцом совершили, – и вернуть тебе шанс стать истинным магом джен-теп.

На её лице читалась решимость, я помню это выражение ещё с детства.

– Клянусь, сын мой, нет такой цены, какую я не заплачу, чтобы подарить тебе будущее.

Я сглотнул. Моё дыхание участилось, сердце забилось слишком быстро. То, что предлагала мама, открывало такие перспективы… Но я путешествовал по дорогам этого континента, перевидел почти все разновидности мошеннических игр и сам играл в половину из них. Не всё поддельно в нашем мире, но ценное не даётся даром.

Я потянулся к карте с изображением двух людей, обменивающихся товарами над развёрнутым свитком. Мой народ не пользуется свитками для заклинаний или посланий. Мы предпочитаем их для подписания контрактов.

– Вернись домой, – сказала мама. В её голосе звучала скорее мольба, чем начальное предложение цены на аукционе. – Вернись к нам. Теперь твой отец – Верховный маг. Он снял с тебя ордер-заклинание.

– Жаль, он не упомянул об этом тому лорд-магу, который только что пытался меня убить.

Призрак матери ничего не ответил. Конечно, Бене-маат и не могла ничего сказать, она не знала о последнем покушении на мою жизнь. Кроме того, могу поспорить, того парня наняли дароменские заговорщики, а не мой народ.

– Вернись ко мне, – повторила мама. – Даже если мне не удастся восстановить твою магию, я всё равно смогу подарить тебе тепло родного дома.

«Дом». Такое странное слово. Я больше не был уверен, что понимаю его значение.

– Я наблюдала за тобой с помощью магического кристалла, когда получалось – выследить тебя очень трудно, – сказала Бене-маат. – Честное слово, я не шпионила за тобой, но мне нужно было иногда видеть тебя материнскими глазами, а не слышать о тебе из уст твоей сестры и других людей.

В тумане за её спиной возникали и исчезали картины и образы моей жизни, которую я веду с тех пор, как покинул родину. Сцены насилия, преследования; вот я сижу один после драки и выгляжу куда более несчастным, чем я помнил.

– Храбрец для окружающих, искусный обманщик – это не ты, Келлен. Ты не создан для такой жизни. Ты несчастлив.

Счастлив? Последние три года я сражался с каждым магом, наёмником или монстром, которых только мог предложить наш континент. Я пережил их всех. Попутно спас нескольких порядочных людей. Разве этого недостаточно? Неужели теперь я должен быть счастлив?

Мама потянулась ко мне с отчаянной надеждой во взгляде и прошептала:

– Возвращайся домой, сынок.

Карта в моей руке казалась тяжёлой. Липла к коже. Я осел на землю и, прежде чем ещё одна успела засветиться, взмыть в воздух или иначе привлечь моё внимание, перемешал их все, разорвав круг и разрушив заклинание. Карты снова стали тусклыми и плоскими, а мир вокруг ожил.

«Прощай, мама».

– Теперь двигайся очень медленно, меткий маг, – сказал Кобб.

Я услышал, как маршалы шаркают за моей спиной, держа пальцы на спусковых крючках арбалетов. Они как будто не были обеспокоены и даже не подозревали о паривших здесь картах, которые я теперь держал в руке. Наверное, для маршалов не прошло и секунды – всё происходило исключительно в моей голове.

– Эй, – прорычал Рейчис, свернувшись калачиком на земле. – Почему ты бросил меня здесь?

– Извиняюсь, – сказал я и ему, и маршалам, запихивая в карман необычные мамины карты-вестники. Я поднял белкокота и снова посадил на плечо. – Двигаем дальше. Пора Ториан Либри снова посадить нас под замок.

Маршалы усмехнулись, и мы продолжили путь к дворцу.

– Знаешь, в чём ты допустил ошибку с лейтенантом? – спросил Рейчис.

– Не начинай, – предупредил я.

Есть только три варианта, которые белкокоты предлагают в качестве разрешения конфликта между людьми: убить, обобрать до нитки или… Последний приводит Рейчиса в больший восторг – обычно он подталкивает меня к совершению гадостей – например, провести с врагом ночь любви.

– Надо было ловить момент в тот день, когда ты её встретил, – серьёзно сказал белкокот.

– Эти штучки работают намного лучше, когда оппонент тебя не презирает, – возразил я.

Двое маршалов за моей спиной расхохотались. Рейчис воспринял их веселье как ободрение… не то чтобы он в нём нуждался.

– Нет же, эта самка точно на тебя запала, понимаешь? – Он стукнул лапой по своей пушистой морде. – Я почуял это в тот день, когда королева представила вас друг другу. Клянусь всеми двадцатью шестью Богами белкокотов! Келлен, маршал от тебя без ума!

Вот уж неправда. Кроме того, весьма сомнительно, что существует двадцать шесть белкокошачьих Богов. Но в таких случаях лучше не спорить с маленьким чудовищем.

– А теперь вот что тебе следует сделать…

Рейчис попытался – и потерпел сокрушительную неудачу – подавить свистящий смех.

– Сначала снимаешь брюки. Женщинам это нравится. Затем поворачиваешься и виляешь перед ней попой. А потом нужно только упасть на колени и издать этот звук…

Я не собираюсь описывать его вопли. Достаточно сказать, что они были настолько отвратительны, насколько вы можете себе вообразить. Рейчис не затыкался до самого дворца.

Глава 3. Лейтенант

Императорский дворец Дарома был моим домом весь минувший год, и куда более роскошным местом, чтобы оставить там шляпу, чем цепь захудалых придорожных таверн, кишащих блохами, и тесных тюремных камер, которые обычно служили преступнику жилищем. Однако это не делало его более удобным.

Диковинное и элегантное убранство дворцов с позолоченными залами, потрясающие портреты и величественные статуи – всё это действительно стоит увидеть. А если ты не родился в подобном месте? Ведь, живя во дворце, поневоле чувствуешь себя маленьким. Убогим. Незваным гостем, чьё присутствие омрачает торжественность обстановки.

Этого достаточно, чтобы заставить человека призадуматься, следует ли ему вообще тут находиться.

– Ну и кто позволил паршивому, никчёмному преступнику разгуливать в таком прекрасном, респектабельном здании, как это? – спросила лейтенант Ториан Либри.

«Не лезь в драку, – напомнил я себе. – Позволь ей отволочь тебя в камеру, и к утру королева прикажет тебя освободить. После чего… – я понюхал подмышку, – будет весьма полезно – долго-долго отмокать в ванной».

Ториан небрежно – можно сказать, неуважительно – прислонилась к статуе Гефанта IV, знаменитого злобного дароменского монарха, учредившего службу королевских маршалов более века тому назад. При жизни Гефант нарушил традицию, отказавшись от вычурного королевского облачения в пользу довольно простого серого кожаного плаща, более подходящего, чтобы прятать ножи и удавки, которые он любил пускать в ход против потенциальных убийц. И по сей день тускло-серая одежда остаётся обычной униформой почти каждого маршала в Дароме, за исключением Ториан Либри: она выкрасила свой длинный кожаный плащ в тёмно-красный цвет.

Она утверждает, что такой цвет лучше скрывает пятна крови.

– Соскучился по мне, меткий маг? – спросила она, подмигнув.

Тут следует упомянуть – что касается безжалостных блюстителей закона – Ториан Либри – самая красивая женщина, какую я когда-либо встречал.

Хотите знать, насколько она красива?

– Такие холосенькие… – пробормотал Рейчис.

Белкокот сидел у меня на плече, положив одну лапу мне на макушку, и широко раскрытыми глазами смотрел на лейтенанта. Что ж, знаю, о чём вы думаете: почему белкокота (тем более утверждающего, будто человеческие лица настолько уродливы, что его рвёт при каждой попытке сосчитать их глаза, не успевает он дойти до двух) завораживает эта голокожая?

– Самые холосенькие глаза, какие я когда-либо видел, – мечтательно просвистел он.

Представьте себе глаза цвета самого яркого индиго – ярче лазуритовых руд в голубой пустыне Семи Песков. Глубже и богаче вод у побережья Гитабрии, которые местные жители называют Сапфировым морем. Настолько манящие, что не один поэт-любитель из придворных бредил о блаженстве утонуть в этих глазах.

Что касается меня, обычно я стараюсь не тонуть.

Насколько я сумел разузнать, Ториан была всего на пару лет старше меня. Череда удачных поисковых операций и поимка самых опасных преступников в дароменской империи позволила ей подняться по карьерной лестнице гораздо быстрее её сослуживцев-маршалов – факт, который бесконечно их раздражал.

Однажды я повстречался с одним из тех, кого она поймала. Парень поклялся – аккурат перед тем, как его уволокли на виселицу, – будто видел, как Ториан в одиночку уничтожила шестерых отлично обученных убийц, преследуя их в горах. Он решил, что его оставили в живых только для того, чтобы кто-нибудь мог поведать её историю.

– Я нацелил арбалет прямо на неё, – повторял он снова и снова. – Но эти глаза… Боги моря и неба – один взгляд, и я просто не смог заставить себя выстрелить.

Есть что-то особо трогательное в ожидающем казни человеке, очарованном красотой маршала, которая отправила его на виселицу.

Но когда Ториан Либри тебе улыбается… Когда эти высокие скулы становятся ещё выше, а длинные чёрные волосы мерцают, словно оникс, ниспадая на шею такими гладкими волнами, что можно смотреть на них целый день, даже не думая о том, как сильно тебе хочется её задушить…

И, да… Эти глаза.

– Как сапфиры, – промурлыкал Рейчис.

Стоит отметить, что белкокоты вообще-то не мурлычут.

Лейтенант Либри коротко кивнула шести сопровождавшим меня маршалам, и они оставили меня на её попечение. Никакого прикрытия, никаких наручников. Потому что Ториан любила напоминать, что она быстрее меня и может легко вогнать мне в горло один из своих любимых метательных ножей длиной в палец, прежде чем я дотянусь до футляров с порошками.

– Мы не можем продолжать встречаться вот так, картёжник, – начала она, взяв меня под руку и ведя через большую приёмную, словно я сопровождал её на королевский бал, а не был пленником, идущим в дворцовые подземелья.

Она положила голову мне на плечо.

– Люди начнут думать, что мы влюблены друг в друга.

Её абсурдно нежное поведение привлекло внимание знати и придворных, бродивших по дворцу, ища возможность продвинуть свои интересы и нанести поражение соперникам. Рейчис, которого пристальные взгляды убедили в том, что им восхищаются, встряхнулся, изменив цвет меха с естественного коричневого на насыщенный серебристый с синими полосками – почти такого же оттенка, как глаза Ториан.

– Ну и ну, – засмеялась она. – Разве ты не красавец, плутишка?

Серебристая шубка Рейчиса вспыхнула розовым. Неподалёку пара гитабрийских купцов-лордов, выглядевших особенно блистательно благодаря щёгольским пурпурным шляпам, стали громко шептаться на языке моего народа, джен-теп, чтобы я точно мог услышать оскорбления в мой адрес.

– Видел животное, только что прокравшееся в королевский дворец? – спросил один. – В шерсти этой грязной твари, наверное, полно блох.

Второй весело захихикал.

– Действительно… Может, ему лучше одолжить блох у белкокота?

Почти год я прожил во дворце, и, клянусь, каждый, кто ходит по его коридорам, думает, будто первым придумал эту шутку. Есть, конечно, и варианты. «Как от него воняет зверьём… И белкокот пахнет немногим лучше!» – очень популярная шутка. Иногда придворных забавлял мой акцент: «Что за ужасное мяуканье издаёт зверюга? О, думаю, наставник её величества в картах выучил новое слово!»

Лично мне больше всего нравились жаркие споры о том, кто же из нас двоих – Рейчис или я – спаривался с разными животными со скотного двора. Рейчис ничего не имел против пристальных взглядов и насмешек, главным образом потому, что объектом шуток обычно являлся я, а ещё потому, что оскорбления помогали ему наметить цели для следующего ограбления.

– Ага, – буркнул он, спрыгнув с моего плеча и приземлившись на мраморный пол. – Сейчас принесу ту пурпурную шляпу.

– Ты же белкокот, – напомнил я. – Зачем тебе понадобилась шляпа?

Он огрызнулся и посмотрел на меня, как на идиота.

– Хочешь сказать, что я буду плохо смотреться в шляпе?

Не дожидаясь ответа, он удалился, чтобы совершить свой последний подвиг белкокошачьего воровства.

– Знаешь, кто глупо выглядит в шляпе? – ворчал он. – Ты выглядишь глупо в шляпе. Я нагажу в неё, вот что я сделаю. Правда, ты, скорее всего, не заметишь.

Ториан улыбнулась, глядя вслед Рейчису. У неё слабость к белкокоту, возможно, она видит в нём родственную душу – в животном, которое предпочитает разрешать конфликты с помощью кровопролития.

Она потянула меня за руку, и мы продолжили шествие по большому залу. Резкий поворот направо привёл нас к лестнице, ведущей на нижние этажи дворца, где располагались кухни и кладовые. И, само собой, подземелье.

– Королева об этом узнает, – сообщил я, спускаясь по лестнице.

– Королева меня любит, – возразила Ториан.

К сожалению, так и было. Королева Джиневра питала слабость к жёстким, решительным молодым женщинам, а более жёсткой и решительной, чем Ториан Либри, не существовало. Кроме самой королевы, конечно.

Мы подошли к ряду из шести камер, предназначенных для заключённых, которых королева предпочитала держать поблизости. Каждая камера была необычайно хорошо обставлена – с красно-золотыми бархатными занавесками, обеспечивающими тепло и уединение. Над привинченным к полу маленьким письменным столом и крепким стулом висела табличка с надписью на архаичном дароменском языке. Я всё ещё не сумел перевести эту надпись, но почти не сомневался, что она гласит: «Да, ты влип». Койка в углу, хоть и узкая, была довольно удобной.

В таких камерах можно хорошо выспаться – как я выяснил, проведя в них гораздо больше времени, чем положено одному из королевских наставников её величества.

– Меня королева тоже любит, – напомнил я Ториан.

Кажется, сейчас она должна отпереть дверь и запихнуть меня в одну из камер. Вместо этого она повернулась ко мне, в её глазах отразился свет лампы.

– Как жаль, что ты, похоже, не испытываешь к ней взаимных чувств, меткий маг.

– То есть?

Ториан начала расхаживать вокруг меня в узком коридоре, периодически останавливаясь, чтобы ткнуть меня острым ногтем.

– Мне сдаётся, если бы ты действительно заботился о её величестве, то перестал бы раздражать её маршалов, которые, если ты забыл, отвечают за безопасность королевы. Вот первое правило.

Тык.

«Не заглатывай наживку, – напомнил я себе. – Просто позволь ей немного тебя помучить, и скоро ты всю ночь будешь наслаждаться хорошей и удобной камерой».

– Второе правило состоит в том, что ты должен выполнять свою работу, а она – насколько я могу судить – заключается в том, чтобы играть в карты с её величеством. Рассказывать ей анекдоты. Заставлять её смеяться. Время от времени расхаживать по дворцу – с этими своими взъерошенными волосами и хорошеньким личиком, изрекая премудрости аргоси о «Пути Воды», дабы разжигающие вражду дворяне нашей забытой Богами империи начали нервничать настолько, что строили свои убийственные планы в отношении тебя, а не королевы.

Ториан вдохнула и спросила:

– Ну, картёжник? Можешь что-нибудь сказать в своё оправдание?

– По-твоему, у меня красивое лицо?

Тык.

– Я могла бы не обращать внимания на всё остальное ради неё. Но нарушение третьего правила, меткий маг! Это то, чего ни я, ни люди, на которых я работаю, не могут простить.

Она снова попыталась меня ткнуть, но моё терпение было на исходе, и на сей раз я отвёл её руку.

– Если ты собираешься запереть меня на ночь, сделай это, и хватит уже…

– Третье правило, – продолжала она, подскочив ко мне, – если ты когда-нибудь услышишь сплетни о том, что на мою территорию вторгся наёмный маг джен-теп, ты первым делом явишься с этой информацией ко мне, чтобы я могла выполнить свою работу.

Тут она развернулась, обращаясь к отсутствующей аудитории.

– Но что вместо этого делает меткий маг, шулер аргоси? Он тайком выходит из дворца, чтобы сразиться с лорд-магом в одиночку. Даже не берёт с собой проклятого белкокота, который, честно говоря, начинает смахивать на мозг вашей компании.

– Ты, кажется, забыла одну вещь, лейтенант.

Она пристально посмотрела на меня, мгновенно поймав в ловушку цвета индиго. Уголок её рта приподнялся, совсем чуть-чуть, в намёке на улыбку. Когда Ториан заговорила, её слова вырывались тихими выдохами, как будто она читала вслух книгу любовных стихов:

– Я забыла, что ты перехитрил мага, не так ли?

– Да, – ответил я, хотя в тот момент не мог вспомнить, с чем именно соглашаюсь.

Как бы странно это ни прозвучало, я не сомневался, что её величество королева Дарома, Джиневра I, велела Ториан Либри быть моей связной со службой маршалов (или «нянькой», как выразилась Ториан) из некоего извращённого желания увидеть, как мы поженимся. Мы оба были молоды, оба свободны. У Ториан имелась бесконечная орда поклонников, выпрашивающих её внимания. У меня… Ну, думаю, в конце концов у нас не так уж много общего. Тем не менее королева, казалось, решила нас свести.

«И она ещё задаётся вопросом, почему столько подданных желают её смерти».

Ториан постучала пальцем по моей груди. По чистой случайности палец попал в дыру на рубашке. Я почувствовал покалывание, когда её кожа коснулась моей.

– Ты одурачил его одной из своих хитроумных уловок? – спросила она, не убирая кончик пальца.

– Довольно оригинальной, раз уж ты об этом заговорила. Видишь ли, я нанял актёра, чтобы…

– Мне.

Тык.

– Всё.

Тык.

– Равно.

Тык.

– Ой! Вот теперь ты меня оцарапала!

Она подняла палец, показывая единственную каплю крови, прилипшую к ногтю.

– Бедный ребёнок. Скажи мне вот что, картёжник. Что станет с моей королевой в тот день, когда у тебя закончатся фокусы?

Мне уже второй раз задавали этот вопрос. При нормальных обстоятельствах он послужил бы поводом для размышлений, но я уже устал от того, что в меня тычут пальцем и толкают, предъявляя претензии, которые я слышал уже десятки раз. Сперва я решил не осложнять своё положение, но теперь сделал то, чего никогда не сделал бы ни один здравомыслящий человек: схватил лейтенанта Ториан Либри, возможно, самого опасного маршала в империи, за лацканы длинного кожаного пальто и оттолкнул.

Надо сказать, когда речь идёт о рефлексах и боевых приёмах, я не встречал никого опасней моей наставницы Фериус Перфекс. Но Ториан ненамного от неё отстаёт.

Она заломила мне руки за спину, и моя голова оказалось зажатой в прутьях одной из камер, прежде чем я успел завизжать, как потерявшийся маленький мальчик. Завизжал я вскоре после этого.

– Ты и вправду только что пытался поднять на меня руку, картёжник?

Её губы почти касались мочки моего уха, тёплое дыхание дразнило крошечные волоски на моей шее. В жизни нет более неловкого ощущения, чем быть одновременно напуганным и возбуждённым. И всё же, хотя с арта фортезия у меня не очень, с моим арта валар – или, как его называет Фериус, «бахвальством» – всё в порядке.

– Тебе лучше промыть порез, – сказал я голосом спокойным, как стоячая вода, несмотря на боль в запястье – от хватки лейтенанта кости больно соприкасались друг с другом. – Ты же не хочешь, чтобы палец, которым ты в меня тычешь, загноился.

– О чём ты…

Она внезапно отодвинулась, удивлённо ахнув.

Свободной рукой я оттолкнулся от решётки и повернулся. Ториан недоумённо разглядывала кровь на своём пальце. Я подкинул в воздух её метательный нож и ловко поймал большим и указательным пальцами. Тонкое остриё сверкнуло красным.

– Хороший баланс, – сказал я и снова подбросил короткий клинок, прежде чем протянуть его ей рукояткой вперёд. – Не потеряй.

Она забрала нож не сразу. Похоже, пыталась осмыслить, что же произошло.

– Ты вытащил нож из моего плаща, когда меня толкнул. Спрятал его в руке, и, как только я вцепилась в твоё запястье, тебе осталось только шевельнуть пальцами, чтобы меня порезать.

Я молча кивнул.

– Довольно ловко для того, кто спотыкается о собственные ноги, когда его приглашают на танец.

Один раз такое было. Один раз.

– Теперь ты знаешь, – сказал я.

Она склонила голову набок.

– Теперь я знаю что?

Я тщательно подбирал следующие слова. Несмотря на всё недоверие, которое мы с Ториан испытывали друг к другу, я никогда не сомневался в её преданности королеве. Некоторое время назад, имея дело с другим вспыльчивым маршалом, я не сумел понять, насколько опасной может быть такая преданность. Моя оплошность чуть не убила нас всех.

– Ты спрашивала, что будет с королевой, когда у меня закончатся фокусы.

Она подняла кровоточащий палец.

– И твой ответ – бумажный порез?

– Мой ответ: у меня всегда есть ещё один трюк.

Я рискнул подойти ближе.

– Даю слово, лейтенант Либри, когда я использую последний трюк, когда у меня закончатся идеи, чтобы перехитрить своих врагов и врагов королевы, я приду к тебе. Я скажу: «пора», а потом оставлю службу королеве навсегда. Я выйду через городские ворота и буду брести до тех пор, пока не покину вашу страну.

Я протянул руку, чтобы мы могли скрепить сделку рукопожатием.

Её невероятно голубые глаза! Сперва она посмотрела на мою протянутую руку, потом прямо на меня. В кои-то веки в её взгляде не было насмешки или упрёка, просто печаль, заставшая меня врасплох.

– Мне бы хотелось, чтобы всё сложилось именно так, Келлен.

Ториан никогда не называла меня по имени. Всегда только «картёжник» или «мошенник» а иногда – «белкокошачий мальчик».

Талант красноречия аргоси – мы называем его арта локвит – учит, что каждый раз, когда произносится имя человека, это имеет смысл, каждая уникальная интонация полна знаков, ожидающих перевода. И то, что Ториан вдруг назвала меня по имени, сказало мне: что-то совсем, совсем не так.