Текст книги "Изгой"

Глава пятая

Однажды в четверг, примерно в середине декабря, Гилберту в контору позвонила Джейн и напомнила, что у Льюиса скоро начнутся рождественские каникулы. Нужды напоминать не было: в школе мальчикам велели раз в неделю писать домой, и в последнем письме Льюис сообщил, что с нетерпением ждет каникул. В пятницу Гилберт ушел с работы пораньше и поехал на вокзал Виктория.

Он никогда раньше не встречал школьный поезд и, чтобы не чувствовать себя странно в толпе женщин, зашел выпить чаю в привокзальное кафе. Вернулся он только тогда, когда матери уже увели своих сыновей и, кроме Льюиса, школьников на платформе не осталось.

Рядом стоял портье с сундуком и человек, которого Гилберт вначале принял за учителя. Завидев отца, мальчик бросился к нему в объятия. Маленькие, но крепкие руки обхватили шею, жар от разгоряченного, натянутого, как струна, тела передавался даже через пальто. Гилберт твердо взял сына за запястья и отстранил.

– Не надо нежностей, – бросил он, глядя в сторону. – Нам пора.

До Уотерфорда было полтора часа езды, и Льюис в дороге задремал, прислонившись щекой к пассажирской двери. Вечер дышал ледяной прохладой.

Притормозив у дома, Гилберт заглушил мотор и взял сына за руку.

– Эй, приятель, просыпайся.

Льюис открыл глаза и сонным взглядом посмотрел на отца и на дом. Гилберт молча наблюдал за его пробуждением и точно уловил тот миг, когда сын обо всем вспомнил. Он и сам каждое утро так просыпался. Ему хотелось стереть все из памяти. Хотелось сжать голову сына в ладонях и выдавить из нее это чувство. Хотелось обнять его как можно крепче и поцеловать, чтобы приманить Лиззи своей неуклюжей отцовской любовью. А еще хотелось спрятаться под землю и больше никогда не вспоминать о ней.

– Вот мы и дома. Вылезай, Джейн сейчас подаст ужин.

Во время каникул Гилберт ездил на работу поездом, как раньше, и чаще ночевал дома, чтобы жизнь казалась более привычной. Он не заговаривал об Элизабет, и Льюис, повинуясь инстинкту, тоже молчал о ней. Воздух был словно наэлектризован от невысказанных слов, но никто не решался поднять запретную тему. С одной стороны, так было легче, а с другой – Льюис острее чувствовал одиночество. В школе о маме тем более не с кем было поговорить. Днем он отвлекался на всевозможные занятия, а для ночи изобрел прием, помогающий уснуть даже после привычного кошмара. Для этого требовалось представить себя в мамином платяном шкафу, как в детстве. Чем сильнее он уставал, тем проще возникал образ: обувь под ногами, запах лаванды и древесины, мягкие платья, в которые так приятно зарыться лицом. Тогда ощущение, что в голове шумит вода, уходило, и Льюис погружался в сон. В первый вечер по возвращении из школы, готовясь лечь спать у себя наверху, он заглянул в родительскую спальню, не заходя внутрь. На месте, где когда-то стоял шкаф, осталась голая стена.

После маминой смерти Льюис инстинктивно искал родную душу. Детеныш животного, лишившись матери, цепляется за любого, кто окажется рядом. Точно так же и Льюис привязался к Джейн и отцу.

Днями напролет он таскался за Джейн по всему дому: порывался помочь на кухне или просто сидел и наблюдал, как она хлопочет. А в полседьмого садился у дороги и выглядывал отца. Повернув к дому, Гилберт притормаживал и командовал: «Запрыгивай», и к порогу они подъезжали вдвоем.

Гилберт постепенно стал бояться такой безграничной преданности. Уже отъезжая от станции, он начинал нервничать, представляя одинокую фигурку у ворот. В дождь и холод Гилберт надеялся, что хотя бы сегодня Льюис останется дома, однако мальчик неизменно оказывался на том же месте, ковыряя носком гравий и выглядывая отца. Так случилось и в тот раз.

Остановившись, Гилберт не стал тянуться к пассажирской двери, а замахал сыну рукой, чтобы тот вернулся в дом. Тот только растерянно таращился в ответ. Гилберт открыл окно.

– Господи, ты же совсем раздет! Живо домой!

Льюис бросился вслед за машиной и нагнал отца, когда тот открывал входную дверь. Гилберт даже не обернулся в его сторону.

– Заходи давай.

В холле Льюис дождался, куда пойдет отец, и поплелся следом. Гилберт изо всех сил старался не сердиться – сегодня ему хотелось быть добрым к сыну. В багажнике лежали подарки на Рождество, которые он купил в Лондоне.

Льюис топтался на пороге, наблюдая, как отец разбавляет виски водой.

– Ты мог бы присесть? Мне нужно с тобой поговорить.

Льюис сел напротив, как школьник перед экзаменатором.

– У меня для тебя хорошие новости. Я нашел тебе новую маму – то есть мачеху. Очаровательную юную леди, с которой мы познакомились некоторое время назад. Уверен, она тебе очень понравится. Мы планируем пожениться весной.

Льюис смотрел на него не моргая.

– Ее зовут Элис. Элис Фэншо. Пожалуй, лучше всего вам познакомиться на твой день рождения. Устроим обед в городе, правда, здорово? Льюис?

– Да, сэр.

– Пожалуйста, будь благоразумен. Увидишь, это всем пойдет на пользу. Вот и молодец. Можешь идти к себе.

Гилберт допил виски и пошел переодеться к ужину у Дики и Клэр. Он переодевался в гостевой, как и при Элизабет. Он приучил себя не замечать, что спальня пуста – ни звука, ни запаха духов, ни щетки для волос на туалетном столике.

Гилберт причесывался, когда раздался грохот и звон стекла. Пол задрожал, как будто на него опрокинули что-то тяжелое. Выронив расческу, Гилберт бросился на лестницу. Джейн стояла внизу, задрав голову.

Он открыл дверь в комнату Льюиса, и на него пахнуло ледяным ветром. В окне зияла дыра, в комнате – никого. Гилберт подскочил к окну и высунулся наружу.

Заиндевелую землю усыпали осколки стекла. Рядом лежал ящик от комода с вываленной одеждой. Из угла послышались рыдания – оказалось, Льюис спрятался за дверью.

Наступая на осколки, Гилберт подошел ближе. Льюис странно кривил рот, как будто не мог закрыть, и буравил отца взглядом. Гилберт схватил его за руки, однако Льюис с неожиданной силой принялся вырываться, дергая ногами и целясь головой в грудь. Его лицо блестело от слез.

– Прекрати! – закричал Гилберт. – Перестань плакать. Тише, тише. Успокойся!

Он схватил Льюиса за запястья и прижал его к стене, навалившись всем телом. Тот умолк и попытался закрыть голову ладонями, но Гилберт снова перехватил его руки и силой убрал от лица.

Он огляделся – все ящики из комода были вывернуты. Осколки на полу, судя по всему, остались от зеркала, которое раньше стояло на комоде.

– Джейн! – крикнул Гилберт. Льюис беззвучно задергался в его руках. – Джейн!

Они оба запыхались. Гилберт прижимал сына к стене, а того била крупная дрожь.

На лестнице послышались шаги, и вскоре на пороге возникла Джейн.

– Господи… Льюис…

– Уведи его отсюда, а я пока приберу.

– Нет уж, это вы его уведите. Каждый должен делать свое дело.

Неожиданно резкий тон поразил Гилберта. Мало того что сцена вышла совершенно безобразная, так еще и Джейн его терпеть не может. Он рывком поставил Льюиса на ноги и поволок на лестницу. Мальчик молча упирался, Джейн выразительно смотрела вслед. Гилберт ногой захлопнул дверь, скрипя зубами от досады и ярости.

Он притащил сына в спальню, крепко держа за запястья. Оба по-прежнему молчали. Наверняка сын уже понял, что сопротивляться бесполезно, решил Гилберт. Льюис внезапно показался ему совсем маленьким.

Опасаясь повредить ему руки, Гилберт ослабил хватку и усадил сына на кровать. Некоторое время он нависал над ним, не решаясь сесть, затем наконец опустился рядом. Льюис отрешенно молчал, как будто находился где-то далеко.

– Тебе лучше? – Гилберт старался говорить как можно ласковее, чтобы достучаться до сына, однако тот не шелохнулся. – Другой отец задал бы тебе хорошую трепку за такие фокусы. Но ты мой сынок, и я хочу тобой гордиться, а не краснеть за тебя. Ты понимаешь, что поступил очень плохо? Разве ты хочешь вырасти плохим человеком? Послушай меня внимательно.

Льюис заморгал и взглянул на отца.

– И не надо оправдываться маминой смертью. Это отвратительно и оскорбляет ее память.

Гилберт умолк в ожидании, Льюис не отвечал, только внимательно смотрел ему в глаза. Тогда Гилберт поднялся и, подойдя к двери, открыл ее нараспашку.

– А теперь давай-ка ты поможешь Джейн убрать то безобразие, которое натворил. Я сегодня вечером ухожу в гости, увидимся завтра. И довольно фокусов!

Мальчик встал и направился к выходу.

– Льюис, посмотри на меня!

Тот остановился.

– Ты ничего не хочешь сказать?

Льюис нахмурился, силясь угадать ответ.

– Прошу прощения, сэр. Спасибо.

– Хорошо, можешь идти.

Он вышел и закрыл за собой дверь.

Джейн усадила мальчика ужинать в кухне и вымела остатки стекла из его комнаты, пока он ел. Разбитое окно она закрыла доской, а в щели по бокам напихала лоскутов. Ей хотелось как-то утешить Льюиса, но тот не плакал.

У Кармайклов Гилберт выпил лишнего и за руль сесть не мог – уже не в первый раз. Такое ощущение, что смерть Элизабет давала ему право совершать некрасивые поступки без вреда для репутации. Гилберту сходило с рук, что он захрапел на диване у Кармайклов после ужина или что не дождался основного блюда, а потом был обнаружен в саду беспробудно спящим. Все вели себя так, будто ничего и не происходило.

Кит проснулась в шесть, пока все еще спали, оделась и выскользнула в сад. Заскочив в гостиную за спичками, она увидела ноги Гилберта, торчащие с дивана. Он уснул в одежде, с развязанным галстуком, нелепо вывернув голову. На полу стояли пепельница и бутылка виски. Кит огляделась, как будто ожидала увидеть Льюиса. Она какое-то время наблюдала за Гилбертом, размышляя, почему некоторые взрослые так уродливы, почему мистера Олриджа называют «таким душкой» и будет ли он с ними завтракать. Вот бы Льюис тоже пришел! Она бы показала ему свой тайный лагерь в лесу. Но он все каникулы не показывался, и поиграть со старшими его теперь не звали. Кит выудила коробок спичек из ведерка для угля и на цыпочках вышла.

Она выскользнула через дверь у кухни и помчалась в лес. Покрытая инеем трава хрустела под ногами. В лесу Кит развела костер, чтобы согреться, и воображала себя цыганкой, пока не настало время идти домой.

Глава шестая

В магазине стояла ужасная духота. А еще туда не проникал дневной свет, так что не определишь, который час. Кит и Льюис сидели под длинной вешалкой с плащами. Если почти прижаться лицом к линолеуму, можно было увидеть ноги продавщицы, Тэмзин и Клэр. У Кит в кармане лежали три шарика, у Льюиса – семь и мелок. Они расположились лицом друг к другу, вытянув ноги и соприкасаясь подошвами, чтобы шарики не укатились. Оба давно проголодались, а время тянулось бесконечно. Льюису предстояло встретиться с отцом и Элис Фэншо в маминой квартире в Найтсбридж. Оттуда они собирались на праздничный обед в «Ритц». Сейчас он об этом не думал, просто играл в шарики с малышкой Кит и покорно примерял одежду, которую подбирала ему миссис Кармайкл: она взяла у Гилберта пачку скидочных купонов и согласилась сводить Льюиса в магазин одежды вместе со своими дочерьми.

– Просто загляденье! – повторяла она, скупая вещи с ошеломляющим размахом.

Казалось, ему хватит на всю оставшуюся жизнь. С одной стороны, грустно всю жизнь носить одну и ту же одежду, да еще и ту, которую ты терпеть не можешь, а с другой – счастье раз и навсегда избавиться от походов в магазин, где тебя с ног до головы измерят и ощупают дамы с несвежим запахом изо рта.

– У меня шешнадцать, – объявила Кит.

Она сильно шепелявила, а еще кривила рот, чтобы скрыть щербинки между зубами. «Интересно, она всегда будет разговаривать, кривя рот? Не очень-то симпатично», – решил Льюис.

В честь его дня рождения отец попросил Джейн украсить стол веточками и зимними ягодами из сада. Когда Льюис спустился и обнаружил праздничную композицию, его замутило, как будто с ним сыграли злую шутку. Застыв на пороге, он молча таращился на стол. При виде сына Гилберт вскочил на ноги.

– С днем рождения, Льюис!

Льюис чувствовал себя глупо и скованно. А еще ему было стыдно неизвестно за что.

– Спасибо, сэр, – вежливо ответил он и сел.

Ветки остролиста лезли в лицо за завтраком, только подчеркивая нелепость затеи с украшением. Льюис развернул подарки, потом они с Гилбертом поели, не глядя друг на друга. Только уходя на работу, отец ненадолго задержался в дверях и потрепал сына по голове.

– Умница. Хороший мальчик.

После его ухода Льюис сидел на лестнице, пока не приехала Клэр Кармайкл с дочерьми и не увезла его в Лондон. А теперь он стоял на крыльце многоквартирного дома в новом свитере «на вырост», шортах и коротком пальтишке среди кучи коробок и пакетов. Как будто его эвакуировали, только не из Лондона, а наоборот. Он позвонил в звонок. Клэр, Тэмзин и Кит молча наблюдали снизу. Несмотря на холод, Льюису было жарко в нелепом наряде. Открывший дверь швейцар смерил Клэр Кармайкл презрительным взглядом, будто она пришла грабить квартиры.

– Приветствую, мэм.

– Пожалуй, я отведу его наверх. А вы ждите тут, – велела Клэр усталым голосом, словно перетрудилась, сопровождая Льюиса.

Она поднялась на крыльцо, взяла мальчика за локоть и завела в вестибюль. Затем долго обсуждала со швейцаром, можно ли оставить покупки и девочек внизу, на какой подниматься этаж, в какую квартиру и стоит ли вызывать лифт. Льюис совсем вспотел в толстом пальто и стеснялся забрать руку у мисс Кармайкл. Она была какая-то блеклая, как снулая рыба, и всегда с ног до головы в желтовато-бежевом. Они поднялись на второй этаж по лестнице с красным ковром и позвонили в квартиру номер два. Льюис вовсе не нервничал: ему было наплевать, что о нем подумает какая-то Элис Фэншо.

– Я ему не нравлюсь.

– Это не имеет значения.

– Тебе легко говорить, а я хочу ему понравиться.

– Главное, что ты нравишься мне.

Официант убрал тарелки, и Элис наклонилась к Гилберту через стол. У нее были русые волосы, мягкие, как у ребенка. Станет ли она выглядеть старше, если соберет их в узел, задумался Гилберт. И хочет ли он, чтобы она выглядела старше, или его привлекает ее юность и неискушенность? Возможно, двадцать шесть лет – не так уж мало, но для Гилберта она была именно такой – невозможно юной, пахнущей свежими фиалками. Интересно, как ей это удается?

– Можно, я подарю ему подарок, когда он вернется?

– Конечно.

– А ему понравится?

– Все дети любят сладости.

– Гилберт… как по-твоему, я… достаточно хороша?

– Ты очень милая.

– Достаточно хороша для него?

– Ты хороша для всех.

Льюис вернулся в зал. Ресторан был просторный, весь в зеркалах, стены и потолок розовые с золотым. Даже высокие окна, выходящие в парк, были розового оттенка, и Льюис ощущал неловкость от того, что он не вписывается в цветовую гамму. Отец с Элис сидели за столиком в углу на другом конце зала и перешептывались, наклонившись друг к другу. Сколько Льюис себя помнил, он часто видел отца в той же позе и с тем же выражением лица – только с мамой. А теперь на ее месте сидела другая, и привычная картина не вызывала никаких чувств, кроме горечи.

Льюис посмотрел направо. У двери ресторана, будто часовые, выстроились официанты. За ними – длинный вестибюль: диваны и кресла, на которых дамы в шляпах пьют чай, пальмы в кадках. Из вестибюля вид на улицу, где светит солнце, такое яркое по сравнению с приглушенно-розовыми тонами ресторана. Льюис развернулся и пошел на свет. Отец и Элис даже не посмотрели в его сторону. Обходя официантов, он забеспокоился, что его остановят, и только тогда понял, что совершает побег.

Он прошел по длинному ковру навстречу голубому небу, солнцу и швейцару. В спине было какое-то странное, почти болезненное ощущение, новые ботинки натирали. Швейцар распахнул дверь, и Льюис вышел на тротуар под серой бетонной колоннадой. И сразу растерялся от обилия людей и машин, но на всякий случай сделал несколько шагов налево, чтобы его не увидели в окно ресторана.

Он был без пальто. А еще – впервые остался в Лондоне один. Вокруг сновали прохожие, не обращая на него никакого внимания.

Похолодало, в воздухе витал неуловимый запах первого снега. В двери гостиницы постоянно входили и выходили, и каждый раз казалось, что на пороге появится Гилберт. Льюис не собирался упираться и скандалить. Если что, он вернется за стол как ни в чем не бывало.

Он пытался держаться непринужденно и делал вид, что глазеет по сторонам, однако понимал, что любой заподозрит в нем потерявшегося ребенка. На самом деле он не потерялся, а ждал. Ждал, когда станет легче.

– Льюис?

Он обернулся на звук. На пороге стояла Элис – тоже без верхней одежды, ежась и обнимая себя за плечи. Ее светлый силуэт выделялся на фоне людей в темных пальто и шляпах. Тонкая юбка или платье, сразу не разобрать, никак не защищала от непогоды. Швейцар с любопытством посмотрел на них и снова скрылся за дверью.

– Может, зайдешь? – ласково спросила Элис и улыбнулась.

Льюис сразу почуял в ней теплоту, по которой тосковал целую вечность. Ему немедленно захотелось помочь ей согреться и успокоить ее. К горлу подступили слезы. Как назло, только он научился жить без чувств, как вдруг его одолевает желание плакать. Он в ужасе уставился на Элис, сдерживаясь из последних сил.

– Вернешься? – Она снова улыбнулась. Ее ласковая улыбка была невыносима. – Идем, у меня для тебя есть подарок. Хочешь подарок?

Ее голос звучал маняще, как будто стоит ему принять подарок, и ключ к его сердцу найден. Льюису тут же стало легко. Грусть и сопереживание как рукой сняло, и он почувствовал себя твердым, словно кремень. Элис опять поежилась и крепче обхватила себя за плечи, но мальчику уже не было до нее дела.

– Льюис? Ну, пожалуйста, пойдем. Я тебя очень прошу.

Он поплелся за ней. А что еще оставалось?

Коробка с засахаренным миндалем была завернута в целлофан и бумагу, а сверху украшена тремя лентами, завязанными в бант. Ничего подобного Льюис в жизни не видел.

– С днем рождения! – сказала Элис и заговорщицки добавила: – Это сладости.

Раньше ему доводилось есть конфеты из бумажных кулечков или мутных банок. О коробках, да еще таких нарядных, никто и не слышал. Коробка казалась чем-то инопланетным. Чего стоил один только целлофан!

– Моя мама купила их в Нью-Йорке по моей просьбе. Для тебя.

– Представляешь, Льюис? Гостинец из самого Нью-Йорка!

– Правда, красиво? Я сто лет не видела ничего подобного.

– Ну что, откроешь?

– Правда, чудесная коробка?

– Скажи спасибо. Он не понимает, что там, – пояснил Гилберт.

– Тогда пусть откроет.

– Давай, Льюис, открывай.

– Это миндаль. Тебе понравится. Он в сахаре, и весь такой разноцветный. Такой красивый, что есть жалко, правда?

Льюис заглянул в ее кукольные глаза и выразительно промолчал, затем заявил:

– Это девчачий подарок.

Элис растерянно заморгала, и вид у нее стал еще глупее. «Вот оно что, – подумал Льюис. – Она просто глупа». Пусть даже ласкова и женственна, ему-то что за дело? Она глупа, и она ему не мать!

– Льюис, что за грубости? Извинись немедленно, – велел Гилберт.

Поразмыслив, Льюис решил не извиняться.

– Извинись перед Элис!

– Ничего страшного, Гилберт.

«Мямля», – презрительно подумал Льюис.

– Попроси прощения и скажи спасибо. Иначе я заберу подарок и не видать тебе сладостей.

Глядя на Элис и не моргая, Льюис отпихнул коробку в ее сторону. Элис принялась расправлять бантик.

– Я попрошу счет. – Гилберт отвернулся от стола.

Элис все так же теребила ленточки на коробке. Льюис ненавидел себя, но, во-первых, он уже привык к этому чувству, а во-вторых, было поздно что-то менять.

Глава седьмая

Гилберт женился на Элис в марте и на две недели увез ее в Шотландию в свадебное путешествие. Элис с нетерпением ждала возвращения в Уотерфорд, ей так хотелось влиться в местное общество и заслужить признание. Друзья и соседи судачили за спиной Гилберта о поспешности брака и о наивности Элис, однако регулярно приглашали их в гости.

Элис обожала изображать хозяйку большого дома. Она уволила Джейн и наняла экономку по имени Мэри. Мэри раньше жила в Тервилле и не знала ни Элизабет, ни других. Своих детей она уже вырастила и теперь по-матерински опекала Элис. А еще, в отличие от нее, знала, как вести хозяйство. Элис с благодарностью принимала ее заботу и вовсе не скрывала своей неопытности. Она чувствовала себя девочкой, которая нарядилась в мамину одежду и играет в мужнюю жену. Ей не терпелось забеременеть. Она наносила визиты соседям. Каждый вечер встречала Гилберта с коктейлем. Поначалу неизменный бокал и вопрос «как прошел день?» были для нее забавой, но постепенно это вошло в привычку. К половине седьмого Элис, нарядно одетая и накрашенная, ждала мужа в гостиной с кувшином фруктового ликера или мартини, а иногда готовила что-то новенькое по вычитанному рецепту. Гилберту льстило такое внимание, однако со временем он стал воспринимать его как должное.

Элис часто проводила целый день в Лондоне – покупала одежду или обедала с друзьями. Во время школьных каникул она решила почаще оставаться дома и торжественно пообещала самой себе, что станет Льюису доброй мачехой и прекратит его бояться. Со дня смерти Элизабет не прошло и пяти месяцев, когда они познакомились, напомнила себе Элис. Вот только прежняя жизнь Гилберта казалась далекой и размытой, и думать о ней совершенно не хотелось.

Впервые Элис поехала на вокзал встречать школьный поезд в апреле, на пасхальные каникулы. При виде школьников в одинаковой одежде ее охватил ужас. Что, если она не узнает Льюиса и все сразу поймут, что она неродная мать? Пристроившись у перил, Элис стала вглядываться в толпу. Вопреки ее опасениям оказалось, что мальчишки не так уж и похожи друг на друга. У каждого имелась какая-то особенность, отличавшая его от остальных: кривые зубы, неуклюжая походка, мешковатая одежда или маленький рост. Зато в Льюисе не было ни капли неуклюжести, а одежда сидела на нем как влитая. Он шагал по перрону в небольшой компании. Мальчишки вертели головами, выглядывая родителей и вещи, баловались и перешучивались. Элис даже испытала некоторую гордость, что у Льюиса есть своя компания.

Она не знала, как принято здороваться со своим ребенком, и украдкой косилась на других матерей – пугающе солидных, с идеальными прическами и плотно сжатыми губами. Одна дама поблизости пыталась заставить сына вернуться к приятелям, а он со смехом бежал ей навстречу. Он был какой-то слюнявый и с разбитыми коленками – в общем, Элис его не одобрила. Ее подмывало объявить во всеуслышание: «Смотрите все, тот высокий и симпатичный – мой!», но, похоже, негласный кодекс предписывал родителям поменьше радоваться, так что она просто небрежно помахала Льюису, подзывая его к себе. Ей не верилось, что он пойдет к ней, ведь они толком не знакомы, однако разве у него был выбор?

В отличие от остальных Льюис никого не выглядывал и не заметил, как Элис ему помахала. Потолкавшись у багажного отсека, он забрал свой сундук и принялся ждать. Элис направилась к нему, по дороге подозвав носильщика. Как ей поздороваться? Что там говорят мамы: «привет, дорогой?», «привет, Льюис?», «привет?».

Наконец они поравнялись, но он по-прежнему смотрел вдаль.

– Привет, Льюис!

Он перевел на нее рассеянный взгляд.

– Здрасте.

Они оба не почувствовали ни удивления, ни теплоты. Льюис молча стоял, пока Элис отдавала распоряжения носильщику, затем зашагали на платформу, откуда отправлялся поезд в Уотерфорд.

Она села лицом вперед, а Льюис – напротив, провожая взглядом убегающие прочь рельсы. На перроне, сойдя со школьного поезда, он выглядел гораздо живее, и Элис искренне ему обрадовалась. А сейчас его взгляд погас и стал отстраненным, как раньше.

– Здорово попасть домой, правда? – бодро спросила Элис.

Льюис кивнул.

Дома он сразу пошел к себе. Через мгновение она разозлилась на себя за слабохарактерность и решительно зашагала наверх. Она постучала, хоть и не знала, положено ли стучаться к детям. По крайней мере, это вежливо. Заготовив мысленно какую-то фразу про мозаику, Элис вошла в комнату. Льюис сидел на узком подоконнике, поджав колени к груди и обхватив их руками, и смотрел в окно. Он сжался в комок, как будто едва умещался в некогда привычном месте. Элис захотелось его обнять. В памяти сразу всплыла первая встреча с Гилбертом.

Это было на вечеринке в Лондоне – он стоял в центре гостиной и разговаривал с какой-то женщиной. Хотя он улыбался собеседнице, Элис сразу почувствовала, что он глубоко несчастен, и ей захотелось его обнять и пожалеть, прямо как сейчас Льюиса. Она попросила, чтобы ее представили Гилберту, и у них тут же состоялся странный и неловкий разговор о смерти, потере и о самой Элизабет. Потом они поехали ужинать, довольно прилично выпили, и он разрыдался прямо за столом, закрываясь от всех руками и поражаясь самому себе. Она была как будто заворожена его горем и тронута доверием. Казалось, они знают друг друга всю жизнь. Изначально в ней не было любопытства или желания найти общие темы для разговора; с первого мгновения его боль завладела ею и пробудила жгучее желание любить.

У этого мальчика в глазах стояла та же печаль, вот только Элис ему оказалась совершенно не нужна. Она остановилась в замешательстве.

– Что будешь делать?

– Ничего.

Элис онемела от неловкости.

– Папа скоро придет, – выдавила она и закрыла за собой дверь.

Элис ушла к себе и села на табурет с кораллово-красной подушкой у туалетного столика. Табурет был новый: она чувствовала себя не в своей тарелке, сидя на месте Элизабет. Зеркало тоже заменили, поскольку Элис не желала смотреться в зеркало, принадлежавшее утопленнице. Правда, с туалетным столиком все же пришлось смириться. Элис накрасила губы. Гилберт должен был прийти с минуты на минуту. Она улыбнулась своему отражению. Нет уж, ее так просто не сбить с пути. Она непременно перевоспитает Льюиса, надо только найти способ. И пора поторопиться с коктейлями для Гилберта, иначе не хватит времени на пробный бокал. И она спустилась в кухню.

– Ну, Льюис, что бы нам такого придумать?

– Не знаю. – Он нетерпеливо вертел в руках ложку.

– Пожалуй, гулять холодно. О, есть идея! Маленькое приключение – поездка в Лондон в музей. Сядем на поезд – кажется, он отправляется в девять тридцать – и к половине одиннадцатого будем на вокзале Виктория. Хочешь?

– Ладно.

– Послушай, Льюис, неужели ты собирался целый день плевать в потолок? Ты разве не думал, чем займешься?

Потупившись, он покачал головой.

– Тогда давай поедем в музей. Будет интересно.

Когда появился план, полегчало. Все утро они провели в палеонтологическом музее, пообедали сэндвичами и отправились в Кенсингтонский парк. В Лондоне Элис чувствовала себя куда увереннее, да и с Льюисом стало проще общаться. Дул пронизывающий весенний ветер, и в парке почти никого не оказалось. Они пошли к озеру: Элис куталась в меховой воротник, а Льюис обогнал ее и помчался к пруду, где плавала игрушечная яхта – огромная, около двух футов в длину, лакированная и с голубым парусом.

Яхту запускал мальчик, на вид ровесник Льюиса. Элис с любопытством наблюдала за ритуалом знакомства. Сначала Льюис стоял, сунув руки в карманы, потом подошел ближе, молча смотря на яхту. Затем стал поглядывать на ее владельца. Тот к тому времени уже заметил Льюиса и теперь играл выразительнее, демонстрируя гордость от обладания яхтой. Присев на скамейку, Элис продолжала наблюдать. Наконец пантомима закончилась, и мальчики заговорили друг с другом.

– Хочешь запустить?

– Давай.

Погода была удачная: ветер гнал по воде небольшие волны, и запущенный мальчиками парусник резво приплыл к другому берегу, не сбившись с курса и не застряв на середине. На другой скамейке сидела мама второго мальчика. Следуя собственному ритуалу, женщины сначала несколько раз обменялись взглядами и улыбками и наконец одновременно двинулись к свободной скамейке посередине.

– Ох и холодина.

– Просто ужас.

– Красивый у вас парусник.

– О, он с ним не расстается. А сколько вашему мальчику?

– Одиннадцать.

– Он у вас высокий для своего возраста. Полу двенадцать, мы надеемся, что он еще вытянется.

Элис почувствовала себя самозванкой. Ей хотелось заявить: «Я ему не мать», – пока собеседница не начала расспрашивать, чем Льюис болел в детстве. Ее постоянно преследовало ощущение, что она всех обманывает, выдавая Льюиса за своего сына.

Обернувшись, он улыбнулся Элис – искренне и радостно, как бывает, когда занят интересной игрой. Она улыбнулась в ответ, и на душе вдруг стало очень тепло. Льюис снова принялся возиться с парусником, и Элис, которой не терпелось поделиться радостью, сказала:

– Смотрите, какие они счастливые.

Женщина немного удивилась.

– Ну да, ведь сейчас каникулы. Няня уехала навестить больную мать, а замену мы не нашли. Если честно, я уже выдохлась. К счастью, дети вроде бы ладят между собой.

– А у нас нет няни, – засмеялась Элис. И тут же осеклась, испугавшись, что ее слова будут неверно истолкованы: как будто няня ей не по карману, а сама она – неухоженная юная мамаша, которая день напролет слоняется с сыном в парке. – Льюису никогда не брали няню, а на учебу он уезжает из дома, – торопливо добавила она. – Дело в том, что я ему не мама, а мачеха. Его мать обходилась без няни, она была… – Элис не хотела называть Элизабет «эксцентричной», однако про себя не раз отмечала ее странность.

– Она умерла?

– Да, в прошлом году.

– Господи, какой ужас. А от чего?

Она явно оживилась, да и Элис была настроена поговорить.

– Утонула.

– Не может быть!

– Да, в реке недалеко от их… от нашего дома.

– А когда вы?.. – Женщина многозначительно взглянула на Элис.

– Мы с его отцом познакомились в ноябре.

– А умерла она?..

– Летом.

– Мужчины так несамостоятельны, правда? А как зовут вашего мальчика?

– Льюис.

Элис пожалела о своей откровенности. Сначала ей хотелось рассказать о себе, а теперь она не знала, как прекратить разговор. И уводить Льюиса домой было жалко.

– И как его отец – часто вспоминает о жене?

– Нет. Раньше вспоминал. Вообще мы не очень любим это обсуждать.

– Разумеется! Потерю отца еще можно пережить, а вот потеря матери…

– Да.

– Где вы живете?

– В Уотерфорде, в Сюррее.

– У меня там есть знакомые.

– Правда? – обрадовалась Элис. Похоже, тему разговора удалось сменить.

– К сельской жизни трудно привыкнуть, пусть даже Сюррей – не такое уж захолустье. Как, по-вашему, местные вас приняли?

– Да, люди там замечательные. – Женщина начала раздражать Элис.

Раздался вскрик, и к ним подбежал хохочущий Льюис: он только что нечаянно ступил в пруд, и теперь в ботинке хлюпала вода, а мокрый носок сполз к щиколотке. Мальчик остановился перед Элис, как щенок, который сейчас залает от восторга, и выставил вперед ногу.

– Смотри!

– Не беда. – Элис тоже засмеялась. Ее охватила нежность к Льюису за то, что ему весело, и за то, что он хочет разделить это веселье с ней.