Текст книги "«Франкенштейн» и другие страшные истории (сборник)"

Дорогая Маргарет, не могу описать тебе, как я был опечален его смертью. Но то, что произошло дальше… Великий Боже! Что за сцена потом разыгралась передо мной! Я все еще ошеломлен, не могу прийти в себя.

Я сидел у смертного ложа моего несчастного друга. Вдруг я увидел, что над его гробом склонилось какое-то странное существо, которое не опишешь простыми словами. Это был громадный человек, чрезвычайно уродливый, неуклюже сложенный. Он протянул огромную руку, напоминающую руку мумии, к Франкенштейну и с необъяснимой нежностью коснулся его лба.

Сейчас я смог разглядеть его лицо. Никогда я не видел ничего столь отталкивающего и уродливого. Он замер, глядя на меня с удивлением, но тут же, обернувшись к телу своего создателя, казалось, забыл обо мне.

– Вот еще одна моя жертва! – воскликнул он. – Этим замыкается круг моих злодеяний. О Франкенштейн! Тщетно было бы мне сейчас молить тебя о прощении. Ты мертв. Ты мне уже не ответишь.

– Твое раскаяние бесполезно! – сказал я. – Если бы ты слушался голоса совести и не довел свою адскую месть до последней черты, Виктор был бы сейчас жив.

– Ты думаешь, что я не испытывал мук и раскаяния, когда вел его к гибели, – отозвался демон. – Но это не так! О Франкенштейн, ты – последняя нить, связывающая меня с жизнью. Разве передо мной не виновен весь человеческий род? Я мечтал о подруге, но получал в ответ лишь ненависть и отвращение. Не опасайся, что я кому-нибудь еще причиню зло. Моя жизнь мне ненавистна. Я отправлюсь дальше на север. Там я воздвигну себе погребальный костер и превращу в пепел свое проклятое тело. Я умру, я больше не буду ощущать тоску, дыхание ветра развеет по волнам мой прах. Где я могу найти покой, если не в смерти? Прощай, Франкенштейн! Если бы ты был жив и желал мне отомстить, ты бы обрек меня на еще более жестокие муки. Я спокойно взойду на свой погребальный костер. Я жажду смерти, как освобождения. Прощай, прощай навек!

С этими словами он выпрыгнул из окна каюты на ледяной плот, причаленный вплотную к нашему кораблю. Тяжелые волны унесли его, и он исчез в темной дали…

Шагреневая кожа. По роману О. де Бальзака

ГЛАВА 1

Лавка древностей

конце октября по улице Сент-Оноре, ведущей к Сене, шел высокий юноша лет двадцати. Это был Рафаэль де Валантен, последний отпрыск когда-то богатого и знаменитого рода, к тому времени полностью разорившегося.

Рафаэль был красив. В его глубоких глазах внимательный взгляд мог прочитать тайную грусть, раннее разочарование. Светлые вьющиеся волосы обрамляли его нежное лицо. Изящно очерченные губы были изогнуты в горькой улыбке, говорящей о тщетных обманутых надеждах и привычной обреченности. Он шел по левому берегу, направляясь к столь известному в Париже Пале-Руаялю.

Ненадолго от мрачных мыслей его отвлекло закатное солнце, озарившее бледное золото Сены, пробудив в нем далекие детские воспоминания. Их родовой особняк стоял на берегу озера, и Рафаэль, еще будучи ребенком, любил по вечерам смотреть с балкона, как гаснут легкие волны, набегая на берег.

Рафаэль рано потерял мать, ему не было и четырех лет, когда ее не стало. Она сохранилась в его душе как тайный туманный свет, чувство уверенности и покоя, нежный поцелуй на ночь.

У отца был мрачный деспотичный характер. Его воля всегда подавляла проявления беспечной радости, детских фантазий, мечтательных иллюзий, так свойственных юности. Рафаэль жил под его тяжелым гнетом, вынужденный покоряться. И все-таки он любил отца. И когда тот внезапно скончался, Рафаэль тяжко переживал утрату. Он шел за его бедным гробом. Незадолго до смерти отец окончательно разорился, потеряв последние остатки растраченного состояния.

Итак, обретя свободу, Рафаэль оказался под давлением беспощадной нищеты. Все было продано: и старинный дом, где так много было чудесных воспоминаний, будящих в ребенке сказочные мечты и фантазии, и мебель из красного дерева, которую он помнил с детства, и любимые картины, и все, все… Коротконогий равнодушный человек вручил ему тысячу франков – это было все, что осталось от прошлой жизни. Ему разрешили взять только старое фортепьяно просто потому, что на него не нашлось покупателя. Оно было бесконечно дорого Рафаэлю. Сколько раз после гнетущих ссор с отцом он находил утешение, погружаясь душой в прекрасный мир, который дарили ему Моцарт, Бетховен, Шуберт…

Итак, Рафаэль остался без средств, без надежды и без крыши над головой.

Преданный Рафаэлю с детства старый слуга Ионафан сказал ему:

– Сударь, послушайте меня, старика, будьте экономны, берегите каждый франк.

Они стояли на улице возле дома, уже не принадлежавшего Рафаэлю, из окна которого выглядывали новые хозяева.

Рафаэль приложил все усилия, стараясь найти недорогую комнату. Наконец в гостинице «Сен-Кантен» хозяйка предложила ему мансарду, которую она уже давно тщетно пыталась кому-нибудь сдать. Это было поистине убогое жилище, где он смог не без усилий разместить в углу свое фортепьяно. Стены были грязные с желтыми подтеками, кровля шла покатым углом, но все же света хватало, и днем можно было читать, сидя за столом. А вечером небольшая лампа тускло освещала открытую книгу.

Хозяйка, госпожа Годэн, была славная женщина со следами былой красоты. Ничто так не пожирает молодость, как нищета. Но и бедность не могла прогнать с лица хозяйки выражение кротости и доброты.

У госпожи Годэн была дочь Полина, поистине очаровательное создание, которое можно было определить одним словом: прозрачность. В ней было что-то неземное, обворожительное. Легкие светлые кудри обрамляли ее прелестное лицо. Огромные серо-голубые глаза излучали особый свет. Она была тонка и воздушна, напоминая распустившийся цветок, в своем развитии остановленный холодом. Вероятно, бедность и голод задержали расцвет этого необыкновенного существа. Иногда вечером она приносила Рафаэлю кувшинчик теплого молока. Но он и не догадывался, что это был ее ужин.

Полина была так мила, что он с радостью стал заниматься ее развитием. Она быстро научилась играть на фортепиано и делала большие успехи. Он давал ей читать книги все более серьезные и глубокие, и она схватывала все идеи просто на лету. Рассуждая, как маленький философ, она была прелестна.

Возможно, он бы влюбился в Полину, но для него любовь не могла проснуться среди нищеты. Любовь представлялась ему только в окружении богатства и роскоши.

Когда он поселился на чердаке гостиницы «Сен-Кантен», у него оставалась тысяча франков. Он надеялся, что этой скромной суммы при его бережливости ему хватит года на три.

За это время, живя в уединенном мире среди пыльных книг и рукописей, он написал два, как ему казалось, значительных произведения. Он написал комедию в надежде, что парижские театры оценят ее по достоинству. Вторая его работа была научная статья «Теория воли». Но его дважды ждало мучительное разочарование. Театры отнеслись к его пьесе с полным равнодушием и даже насмешкой, а тонкая и глубокая статья вызвала только презрительные улыбки.

И вот неизбежно наступил ужасный день, когда деньги кончились и у него остался один-единственный последний франк. Рафаэль бросил печальный взгляд на Полину, словно прощаясь с ней, и с отчаянием в сердце вышел из дома. Он шел по площади Пале-Руаяль, стараясь не думать о том, что его ожидает: голодная смерть или случайный удар преступного ножа где-то в порочных окраинах. Между тем игорные дома Пале-Руаяля заманчиво распахивали свои двери, откуда лился на улицу золотистый влекущий свет.

«Я богач, – с горечью и насмешкой подумал Рафаэль, – у меня остался еще один франк».

Уже не колеблясь, он поднялся по лестнице в мрачный притон. При входе тощий старикашка с мерзкой изможденной физиономией окинул его тусклым равнодушным взглядом. Рафаэль вошел в просторный зал, углы которого тонули в темноте. Подвешенные под потолком лампы ярко освещали только круглый стол, покрытый зеленым сукном.

Он на мгновение остановился, разглядывая беспокойную толпу игроков. Убедившись, что среди них нет знакомых лиц, он подошел поближе. Его поразили окружившие стол люди. Одни были бледны и казались мертвыми, как гипсовые маски, другие – багровые, возбужденные, потные, с напряженными, остановившимися глазами.

Банкомет громким привычным голосом выкрикнул: «Ставьте!» – «Ставка принята!» – «Больше не принимаю!» Все замерли, не шевелясь, почти не дыша; можно было подумать, что сейчас решается их жизнь, их судьба. Торжествующий вопль вырвался из груди пожилого мужчины, похожего на разорившегося дельца, когда он увидел, что кассир, стоявший возле банкомета, подгребает к нему золотые монеты. Он выиграл!

«Когда я подошел к пределу безнадежности и гибели, – подумал Рафаэль, – может быть, именно в этот миг мне улыбнется удача…» И, уже даже не задумываясь, он бросил на сукно свою единственную монету.

Все взоры приковались к роковому вращающемуся колесу. Но вот кружение остановилось. Кто-то застонал, кто-то радостно вскрикнул.

Рафаэль молча, почти бесстрастно принял безжалостный удар судьбы, глядя, как лопаточка из слоновой кости протянулась за последней его монетой.

Он вышел из Пале-Руаяля, как бы брошенный в пустоту, без надежд, без планов на будущее спасение. Улица Сент-Оноре, по которой он шел, была полна прохожих, беспечного говора и смеха. Он толкал встречных, не замечая их. Сквозь уличный шум он слышал только один голос – голос смерти.

Он вышел на берег Сены и остановился, оперевшись на парапет. Темные медленные волны уплывали под мост, утеряв всякую прозрачность. Они отражали ряды качающихся фонарей и казались похожими на мутные масляные пятна. Тоскливым холодом тянуло от воды.

– Неподходящая погода, сударь, чтобы топиться, – с ехидной насмешкой проворчала старуха в лохмотьях, глядя на него, – вода грязная, мутная, а уж холодная!..

«Старая ведьма, как она могла прочитать мои мысли?» – с тос-кой подумал Рафаэль и пошел дальше вдоль Сены, туда, где вдали виднелись туманные башни собора Парижской Богоматери.

Смерть на глазах у всех показалась ему отвратительной, он решил умереть ночью, в одиночестве, без случайных зрителей.

Он увидел, как из роскошного экипажа вышла молодая женщина. На миг из-под нарядной шляпки мелькнуло ее очаровательное личико. Он увидел ее стройную ножку, туго обтянутую белым чулком. Но прелестница тут же скрылась за дверями дорогого магазина.

«Что же, это не случайно, – с горечью, переходящей в застывшее отчаяние, подумал Рафаэль, – это прощание с жизнью, о которой я так страстно мечтал…»

Он увидел вывеску, на которой было написано «Лавка древностей». Вывеска эта сама по себе уже могла быть экспонатом музея, настолько ее состарил ветер, дожди и промозглая сырость с реки.

«Что ж, здесь я могу потянуть время и дождаться ночи», – подумал Рафаэль и с трудом открыл тяжелую громоздкую дверь.

В просторном зале его встретил рыжеволосый приказчик с багрово-красным лицом и толстыми щеками. Он с сомнением оглядел потертую одежду Рафаэля и все же любезно пригласил его войти.

– Извольте, сударь, взглянуть. Здесь, внизу, у нас только простые безделушки. Так себе, на скромный вкус. Но если вы потрудитесь подняться, то там, на втором этаже, вы найдете кое-что достойное истинного любителя.

Вероятно, он руководствовался опытом, зная, что порой в скромных карманах и потертых кошельках хранится немалое количество золота.

Рафаэль прошел мимо длинных полок, и, хотя его мрачные мысли были заняты другим, он не мог не удивляться. Тут вперемешку были свалены чучела разных зверей и птиц, старинные зазубренные кинжалы, разрозненная китайская посуда, искусственные цветы из шелка, медные кастрюли и предметы женского туалета.

Его провожатый отстал, и Рафаэль уже в одиночку поднялся по крутой лестнице. Едва он вышел в длинную галерею, его ослепила сияющая мраморная статуя Венеры, несомненно подлинная и драгоценная. Рядом с ней голова Цицерона, случайно украшенная венком из мерцающих в полумраке драгоценных камней. Бесценные камни, в беспорядке разложенные на черном бархате… Тут же буддийский идол, украшенный золотом. Рядом – шкатулки, агатовые чаши, мебель, сияющая перламутром, расставленная беспорядочно, как попало.

– Да у вас тут миллионы! – невольно воскликнул Рафаэль, оглядываясь.

– Потрудитесь подняться еще выше, сударь, – откликнулся румяный служитель, видимо незаметно следивший за Рафаэлем, – вот там вы увидите!..

Рафаэль, не отвечая ему, поднялся по лестнице и вдруг замер, потрясенный. Его ослепленному взору предстали картины Пуссена, Рембрандта, Веласкеса… Рядом античные барельефы, драгоценная утварь из серебра и золота. Ни один музей мира не отказался бы украсить свои залы столь бесценными сокровищами. Чуть в стороне Рафаэль увидел большой ящик, подвешенный на серебряных цепях. Он остановился, разглядывая его.

– Вам хотелось бы узнать, что в нем? – негромко спросил Рафаэля его навязчивый спутник. – Тогда подождите, я позову хозяина.

Рафаэль остался стоять, голова у него кружилась.

«Уж не во сне ли мне все это снится?» – подумал он, оглядывая потемневшие от вечернего сумрака глубокие галереи, где в темноте мерцали шедевры искусства разных стран и времен.

Вдруг луч яркого света ослепил его. Какой-то невысокий старичок, видимо владелец этого таинственного царства, шел к нему, держа в руке лампу. Старичок приблизился. Рафаэль смог его рассмотреть. У старика было лицо, испещренное морщинами, седые волосы падали на высокий лоб, достойный мудреца. Но больше всего поражали его глаза, пронзительные, пытливые, скрывавшие глубокий духовный мир.

– Вы хотите посмотреть моего Микеланджело? – негромко и спокойно спросил старый антиквар.

Рафаэль молчал, не в силах ответить.

Хозяин надавил какую-то незаметную пружину, крышка ящика беззвучно скользнула в сторону. Рафаэлю показалось, что до сих пор он был слеп и только сейчас его глаза открылись. Он увидел божественный лик Иисуса Христа. Святая благость, тихое всепрощение окружили его, затмевая все земное, ничтожное, что мучило Рафаэля последнее время.

– Едва ли вы, юноша, можете вообразить, сколько золота я заплатил за это полотно, – прозвучали слова словно из другого мира.

Все это безжалостно вернуло Рафаэля к его безнадежной трагической реальности, погасило свет последней надежды.

– Только смерть – все, что мне осталось, – обреченно прошептал он.

– Что вас так гнетет? – спросили его негромко, с оттенком сочувствия. – Может быть, ссора с отцом или трагедия любви? О, первое чувство, оно всевластно над юной душой. Или, может быть, вы совершили бесчестный поступок, и это терзает вас? Что же толкает вас свести счеты с жизнью в то время, когда вы еще так молоды и, казалось бы…

– К сожалению, все обычно и буднично просто, – мрачно ответил Рафаэль, – я так близок к смерти, что мне не совестно быть откровенным. Я впал в гнусную и унизительную нищету и больше не могу с ней мириться.

Глаза старика вспыхнули каким-то странным опасным огнем.

– О, я не предложу вам ни денег, ни золота, ни серебра, но я могу сделать вас могущественнее, богаче любого монарха, любого восточного владыки.

Рафаэль смотрел на него, недоумевающий и ошеломленный.

– Это злая сказка или недобрая шутка? – с трудом проговорил он.

– Отнюдь. – Старец повернул лампу и осветил стену над ящиком из красного дерева. – Я проник в вашу душу, вернее в глубину вашего отчаяния, и решил, что могу показать вам этот необыкновенный, единственный в мире… ну… назовем его – талисман. Взгляните на эту шагреневую кожу!

Рафаэль с удивлением увидел на стене кусок шагреневой кожи размером не больше лисьей шкурки.

– Вы смеетесь надо мной? – с глубокой обидой проговорил он. – Это же всего-навсего…

Он подошел ближе и с удивлением увидел, что каждый изгиб шагреневой кожи сверкает и разбрасывает во все стороны ослепительные лучи.

– Как странно. – Рафаэль пригляделся с внезапным вниманием. – Я вижу печать Соломона. Так, во всяком случае, ее называют на Востоке.

– Именно, именно! – воскликнул старик. – Я так и думал, что вы изучали восточные языки. Тогда, может быть, вы прочтете, что там написано?

Он снял со стены шагреневую кожу, перевернул ее и осветил изнанку. Но выпуклые буквы уже ярко сверкали, не нуждаясь в слабых лучах лампы. Надпись была сделана на санскрите.

Рафаэль не без труда прочел:

 
Если ты возьмешь меня,
ты будешь владеть всем, что пожелаешь.
Но твоя жизнь будет принадлежать мне.
Желай – и все будет исполнено.
Но при каждом твоем исполненном желании
я буду убывать,
и вместе со мной будут убывать дни твоей жизни.
Хочешь владеть мною?
Возьми меня!
Да будет так!
 

– Где вы выучили этот язык? В Персии или Бенгалии? – спросил антиквар.

– Нет. – Рафаэль с любопытством взял в руки шагреневую кожу. На ощупь она была мягкой и даже чуть теплой. – Я выучил сан-скрит на моем старом чердаке.

– Забавно. – Старик не сводил с Рафаэля внимательных глаз. – Возможно, сама судьба привела вас сегодня в мою «Лавку древностей». Не скрою, я предлагал этот талисман людям более смелым и уверенным в себе, чем вы. Но никто из них не рискнул взять этот таинственный кусок кожи. По правде говоря, я тоже воздержался.

– И вы даже не попробовали? – спросил Рафаэль.

– Попробовать! – с хриплым смехом воскликнул антиквар. – Если бы вы стояли на Вандомской колонне, попробовали бы вы броситься вниз? Так, из любопытства? Но, вижу, вы особый случай. Вы хотели покончить с собой, что же, эта тайна отвлечет вас от мыслей о смерти. Пусть на время, но отвлечет. Вы сможете познать сущность жизни. Вам будет доступно все, что вы только пожелаете.

– Да, я хотел бы познать все земные наслаждения, все ночные восторги, роскошные пиры и безграничные богатства, жить, не зная границ… – с внезапным волнением вскрикнул Рафаэль.

Он вырвал шагреневую кожу из рук старика.

– Берегитесь! – воскликнул тот. – Помните, вы решились, вы заключили договор. Моя совесть чиста, я предупредил вас. Запомните! Эта кожа будет сжиматься по мере того, как будут исполняться ваши желания. Но ведь вы готовы были умереть? Что ж, ваше самоубийство только отсрочено.

– Довольно! Если б я мог вам поверить до конца, я был бы счастлив. – Рафаэль сунул шагреневую кожу в карман своего фрака. – Вы смеетесь надо мной, это обман, издевка… Прощайте!

Он стремительно сбежал по ступеням и, распахнув тяжелую дверь, бросился вдоль по улице. Холодный вечерний воздух словно бы отрезвил его. Он остановился, глядя в отяжелевшие темные воды Сены. Равнодушно отвернулся, сунул руку в карман. Шагреневая кожа показалась ему ласкающей и нежной. Рафаэль пошел по левой набережной отливающей сталью реки.

«Хотел бы я встретить сейчас Эмиля. Этот верный друг посмеялся бы со мной над выдумкой выжившего из ума старика, – подумал он, подходя к мосту Искусств. – Ну что ж, в последний раз взгляну на собор Парижской Богоматери, а потом…»

Он вступил на мост и тут же столкнулся с тремя молодыми людьми, которые рука об руку шли ему навстречу.

– Скотина! Идиот! Плебей! – такими изысканными приветствиями они его встретили. Но тут же рассмеялись.

– Э, да это же Рафаэль!

– Бродяга, а мы тебя искали.

– Дружище, вот это удача!

Эти дружественные слова последовали за бранью.

– Эмиль! – радостно воскликнул Рафаэль. – Ты чуть не сбил меня с ног. Откуда вы здесь?

– Надо же, как славно! – Эмиль крепко сжал руку Рафаэля. – Ты пойдешь с нами. И не спорь.

– Куда, Эмиль, куда вы идете?

– Увидишь, мой дорогой! Мне сегодня повезло! Я выиграл в рулетку, и не так мало.

Друзья окружили Рафаэля, Эмиль подхватил его под руку, и, перейдя мост Искусств, они направились к высокому особняку на другой стороне реки.

– А ты слышал, Рафаэль, – проговорил Эмиль, – твоя статья опубликована! Да еще какой успех! Что с тобой? Ты как будто не слышишь меня.

– Нет, я слышу, – рассеянно проговорил Рафаэль. Он думал о другом: его желания исполнились, но еще больше изумило его, с какой быстротой это свершилось.

«Конечно, это совпадение, – решил он, – и шагреневая кожа тут ни при чем».

Тем временем они подошли к высокому особняку на улице Жубер. Эмиль распахнул тяжелые роскошные двери.

– Да входи же!

Вся лестница была уставлена ящиками с благоухающими прекрасными цветами.

– Чудесно, когда лестница убрана цветами, – с удивлением заметил Рафаэль, – во Франции это редкость.

Эмиль широким жестом открыл дверь в зал, ослепляющий многочисленными огнями. На бархатных диванах и креслах сидели и переговаривались посетители, среди которых Рафаэль узнал знаменитого художника, известного писателя. Здесь же был скульптор, суровое лицо которого, казалось, отражало его творения.

– Как все изменилось, – со смехом проговорил Рафаэль. – Моя убогая мансарда, старый фрак и долги швейцару… и это сказочное убранство! Ах, прожить бы в такой роскоши хотя бы год! Полгода! А потом умереть. Все изведать, выпить до дна.

– Это что за мысли? Я умираю с голоду, – воскликнул Эмиль. – Сначала пообедаем, потом займемся планами на будущее.

Все весело уселись за стол, покрытый скатертью, белоснежной, как свежевыпавший снег. Сверкал хрусталь, разбрасывая звезды. Блюда под серебряными крышками возбуждали аппетит. Лакеи щедро разливали вина. Вторая перемена блюд оказалась еще более роскошной. Шампанское сменили вина бордоские и бургундские.

Почему-то Рафаэль вспомнил Полину, ее нежное прелестное личико. Вечерний кувшинчик с подогретым молоком. Робкая, застенчивая девочка – здесь ей не место. Но он тут же забыл о ней.

Лакеи подносили все новые блюда. Все ели и говорили, говорили и ели. Лакеи наполняли бокалы. Начались двусмысленные тосты, хвастливые, лукавые. Всех охватила пылкая пустая болтливость. Десертные вина добавили свой беспечный коварный вкус.

Лакеи внесли целые пирамиды всевозможных плодов. Теперь слова звучали невнятно, апельсины катились по полу, бокалы падали и разбивались.

Гости с трудом вставали из-за стола, некоторые уже лежали, упав на мягкие пушистые ковры.

– Кофе сервирован в гостиной! – почтительно доложил дворецкий.

Смеющаяся, болтающая толпа гостей направилась к распахнутым дверям гостиной и замерла, изумленная и очарованная.

При свете бесчисленных свечей глазам вошедших предстала группа очаровательных, восхитительных женщин, сидевших вокруг стола, уставленного серебром и золотом. Но все чудеса, вся роскошь этого удивительного дворца – ничто не могло сравниться с этими ослепительными, блистательными красавицами, украшенными гирляндами свежих цветов вперемешку с сияющими драгоценными камнями. Трудно было сказать, кто из них прекрасней, когда каждая была достойна стать королевой красоты. Танцовщица под волнистыми складками кашемира казалась обнаженной, изящные маленькие ножки говорили о любви. Юные девушки поражали и возбуждали своей нетронутой прелестью, хотя их уста призывно улыбались. Грациозные, гибкие парижанки выглядели одновременно недоступными, но вместе с тем каждое движение скрывало тайное обольщение страсти.

Рафаэль и Эмиль сели на мягкий диван, да и, по правде говоря, они еле держались на ногах. К ним подошла прекрасная девушка, из-под длинных ресниц глаза ее метали пламя любви. Она вся источала жгучую радость сладострастия, обещая неслыханные наслаждения. Ее белая кожа казалась еще ослепительней, оттененная алым бархатом платья.

– Как тебя зовут? – спросил Рафаэль, не в силах отвести от нее глаз.

– Сейчас меня зовут Акилина, – сказала она, немного помолчав, – по-другому меня звал мой любимый. Но гильотина стала моей соперницей, и она обрубила заодно мое настоящее имя.

– Полно, Акилина! – воскликнул Эмиль. – У каждой красавицы есть дружок, о котором можно поплакать.

Вслед за ней появилась прелестная юная девушка, скорее даже девочка лет шестнадцати. Точеное личико, свежий чистый лоб, голубые глаза ребенка. Она казалась такой нетронутой и невинной, еще не изведавшей любви. Только в Париже встречаются такие создания с целомудренным взором, таящим в глубине порочность.

– Привет, Евфрасия, – весело сказал Эмиль, – вот, познакомься, мой друг Рафаэль.

Евфрасия робко подала ему тонкую нежную руку.

– Скажи, дитя, ты когда-нибудь думаешь о будущем? – спросил Эмиль, усаживая Евфрасию рядом с собой.

– О будущем? – по-детски рассмеялась она. – Я не заглядываю вперед и не оглядываюсь назад. Впрочем, мы знаем наше будущее. Это больница.

– И ты говоришь это так спокойно, равнодушно! – изумился Рафаэль, глядя на эту маленькую фею из сказки.

– Старость подарит нам черные чулки и морщины, – подхватила Акилина, – от наших прелестей останется только холодная гниющая грязь. Нет, лучше умереть от наслаждений, чем от болезни.

– Верно, ты много страдала, – тихо сказал Рафаэль.

– Кашемир, драгоценности, золото, венки из цветов – это принадлежит молодости. Дайте мне миллионы, я их растранжирю, ничего не отложу на будущий год, – сказала Евфрасия, соблазнительно изгибая свое юное прелестное тело.

– Я поделю свою жизнь на две половины, – вновь подхватила Акилина, – первая – это молодость, упоительная, полная радостей. Вторая – старость, печаль и равнодушие ко всему. Вот когда я настрадаюсь вволю.

– Ах, вы не знаете, что значит наслаждаться со смертью в душе, – совсем тихо прошептала юная Евфрасия.

Рафаэль с изумлением и состраданием посмотрел на нее, не зная, что сказать.

Слуги внесли чаши с голубоватым пламенем горячего пунша.

Тихая мелодичная музыка сменилась неистовыми ритмами. Те, кто еще мог держаться на ногах, подхватив прелестных дам, со смехом, с дикими криками закружились по залу. Любовь, бред сплетались в их самозабвенных объятиях. Казалось, сам воздух напоен парами вина и наслаждения.

Рафаэль и Эмиль еще сохраняли в своих мыслях и чувствах некоторую обманчивую реальность. Эмиль взял друга под руку.

– Пожалуй, на сегодня хватит, – покачнувшись, сказал Рафаэль, – слишком многое со мной случилось за этот день. Сам не знаю, был ли это бред, сон или все это явь.

– О, я забыл тебе сказать, – перебил его Эмиль, – а может быть, ты уже сам знаешь это? Твою пьесу взял один из самых модных театров. Вот так, мой милый! Твое имя станет известным в светских салонах. А пока что возьми у меня немного денег. Купи себе новый фрак, перчатки…

Рафаэль был как в тумане, он уже не мог различать, было ли что-то реально в тех странных событиях, которые так внезапно окружили его.

Эмиль довез его до убогой гостиницы «Сен-Кантен» и, покачав головой, с сомнением посмотрел на дряхлую темную лестницу, которая вела в мансарду Рафаэля.

– Отдохни, дружок, – ласково сказал Эмиль на прощание, – завтра будет все другое. Вечером ты увидишь Феодору, самую пленительную и модную женщину Парижа. Итак, до завтра! Мы отправимся в ее особняк.

Имя Феодоры звучало в сознании Рафаэля, подобно чарующей музыке. Едва склонившись на старый диван, он уснул, но и во сне его не оставляло неясное прекрасное видение.

Он с трудом дождался вечера, нетерпение торопило. И вот наконец она, Феодора! Да, она была восхитительна в белом платье, украшенном струящимся жемчугом. Ничего яркого, сверкающего. Ее туалет не затмевал ее, он был только обрамлением ее благородной сияющей красоты. Голос Феодоры был нежен и вместе с тем звучен.

Эмиль легко, ненавязчиво стал рассказывать ей о незаурядных талантах Рафаэля. В ответ была мягкая, скользнувшая по изящным губам улыбка.

Рафаэль присоединился к толпе влюбленных, окружавших Феодору.

– Взгляни на этого человечка в черном фраке, – шепнул ему Эмиль, – это пэр Франции. И вот тебе еще совет, мой милый, не показывай, что ты в восторге от ее прелести. Она слишком к этому привыкла.

Эмиль взял его под руку, и они пошли по анфиладе комнат. Гостиные были обставлены с изысканным вкусом, и каждая поражала особым убранством. Готический будуар, колонны и старинные гобелены сменялись восточными коврами, невольно привлекающими к мягкому покою и сладостному отдыху.

Эмиль беззвучно открыл золоченую дверь в спальню и показал роскошное сладострастное ложе, слегка задернутое белым муслином.

– Разве это не безнравственно? – шепнул он с улыбкой. – Показывать влюбленным этот трон любви и не отдаваться никому. Разве не загадка эта женщина?

Очарованный Рафаэль вернулся в готический будуар и замер, любуясь Феодорой. Как она была хороша! В ней гармонично сочетались почти девичья скромность и страсть, сдержанность, переходящая в строгость, и вдруг вспыхивающий в глазах чувственный блеск.

Рафаэль ушел, покоренный ее продуманной прелестью и манящей роскошью. Очутившись в своей холодной мансарде, он продолжал думать о Феодоре. По-королевски богатый особняк и эта убогая нищета. В этот миг он забыл, сколько плодотворных мыслей, идей посетили его под этой наклонной крышей. Нет, только Феодора! Он добьется ее любви.

Он стал бывать у нее ежедневно. Постепенно он преодолел застенчивость и робость. Теперь речь его сверкала остроумием, а порой и насмешкой. Пожалуй, это ей нравилось. Она заметно стала выделять его из толпы очарованных, ослепленных ею поклонников. Страсть уже целиком владела им. Но он понимал, что ступил на опасный путь, и порой ему казалось, что Феодора просто играет с ним, дразнит его, и это приводило его в отчаяние.

Он никогда не мог быть уверенным, что назначенное ею свидание состоится. Феодора могла быть с ним кокетлива и мила, и вдруг она становилась убийственно равнодушной, от нее веяло нестерпимым холодом. Однажды она обещала поехать с ним в театр и вдруг отказала. Но Рафаэль все же отправился в театр один. К своему отчаянию, он увидел ее сидящей в ложе, окруженной целой свитой мужчин. Однако после окончания спектакля именно ему она сказала: проводите меня! Войдя в ее особняк, они сели у камина. Она была так прелестна, освещенная вспыхивающими огненными язычками, улыбка нежности мелькала у нее на губах.

– Если я скажу вам, что люблю вас, вы прогоните меня прочь, – проговорил Рафаэль, – если я взгляну на вас равнодушно, вы найдете способ наказать меня.

– Может быть, это и так, – сказала она со смехом.

– Но в отчаянии мужчина может убить свою возлюбленную, – голос Рафаэля от волнения дрогнул.

– Что ж, лучше умереть, чем быть несчастной, – холодно посмотрела на него Феодора, – такая страстная натура вскоре промотает состояние жены, оставив ее ни с чем. А оказаться в нищете – ужаснее этого ничего не придумаешь.

Подобная расчетливость поразила Рафаэля. Он отчетливо увидел, какая духовная пропасть существует между ними. И все-таки он любил эту холодную женщину. Ее капризы, роскошь и всеобщее поклонение составляли смысл ее жизни.

Он вышел на улицу. Дождь вперемешку со снегом встретили его. Его одежда и шляпа промокли, теперь он больше походил на уличного бродягу. К тому же он с утра ничего не ел.

В гостинице «Сен-Кантен» горел свет. Полина и ее мать еще не спали. Рафаэль невольно залюбовался Полиной. Красота Феодоры была блистательна, но бездушна; скорее хрупкая, чем худая, Полина в своем простом платье, с чуть наметившейся грудью напоминала чарующие образы фламандских художников.