Текст книги "История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы. 1370—1789"

Дело Понсе

В этом соборе присутствовал тогда один доминиканский монах Понсе. Он был всем этим действом крайне возмущен и считал как процессию, так и пребывание Генриха с любимцами в соборе скандальной комедией и профанацией. Тут же был аббат Розьер, так же смотревший на это дело. Встретившись в соборе, они друг друга узнали и поняли сразу. Выйдя из собора, они стали осуждать короля и его любимцев.

К ним подошел Леклерк и, вмешавшись в разговор, сказал, что следовало бы умертвить и короля, и его миньонов сегодня же ночью.

Розьер доказывал, что это было бы безумным предприятием.

Тогда Леклерк сказал: но то неизвестное перо, которое преследует короля и его миньонов, не оставит безнаказанно этой профанации. «Я надеюсь, и этот раз оно может вывести народ из заблуждения и показать ему истину», – отвечал Розьер, притворяясь равнодушным.

Понсе был пламенный проповедник. Он стал доказывать, что этого недостаточно, что они лицемерят открыто и им открыто и нужно отвечать. «Но кто осмелится это сделать?» – спросил Леклерк. «Я, – отвечал монах, – я, который в церкви такой же король, как Генрих в Лувре. Он оскорбил Бога, я служитель Бога и должен за это отомстить. С кафедры правды должно провозглашать только правду. Завтра я скажу всем своим слушателям, завтра я разоблачу скандал, завтра я предам проклятию». Когда Понсе указали на то, что король за это будет мстить, он сказал: «Ныне нет более мучеников в Риме, пусть они будут в Париже». Розьер пожал ему руку. В это время толпа стала приближаться, и они разошлись.

На другой день в Париже появилась новая эпиграмма, а вечером того же дня в соборе Божией Матери Понсе взошел на кафедру, чтобы произнести проповедь. Собрание было многочисленнее обыкновенного. Он в этот день говорил на тему «истинное благочестие». Сначала он говорил с кротостью и в духе утешения, но постепенно стал оживляться, и слово «лицемерие» раздалось наконец с кафедры проповедника. Изобразив этот порок в ужасных красках, Понсе вдруг указал на вновь учрежденное братство кающихся, как на пример порока и лицемерия, и назвал это учреждение братством лицемеров и безбожников. Затем он направил на это учреждение громы своего красноречия и негодования. Наконец, обращаясь к народу, Понсе сказал: «Мне сообщили из верного источника, что вчера вечером, в пятницу, когда была их процессия, на вертеле приготовлялся ужин для этих откормленных кающихся и что после того, как они поели жирного каплуна, им была приготовлена молодая девушка для ночной закуски. А несчастные лицемеры! Так-то вы издеваетесь над Богом, а для приличия носите за поясом бич. Не там бы следовало вам носить его, а на ваших спинах и плечах и хорошенько себя отхлестать. Между вами нет ни одного, кто бы не заслужил этого вполне».

Эти слова вызвали смех и негодование.

Понсе продолжал свою проповедь с еще большей силой, обращаясь сначала к народу, а потом к дворянству, и окончил ее среди волнения, возбужденного им.

Леклерк и Розьер слушали проповедника, поджидали потом при выходе из церкви и посоветовали ему удалиться из Парижа, но он решительно отклонил это предложение. Когда ему возразили, что король, без сомнения, уже знает о происходившем в церкви, он отвечал: «Что ж мне до того!» На это ему сказали, что король подвергнет его строгому взысканию, но Понсе ответил: «Я жду этого». Сказав это, он расстался с собеседниками и удалился в свое скромное жилище. Розьер и Леклерк были правы, говоря, что король уже знает о поступке Понсе. Он был раздражен эпиграммой Розьера, и его особенно сердило, что никак не могли найти виновника. Весь этот день он демонстрировал досадливое настроение духа. Чтобы его развлечь, миньоны устроили в тот день оргию, и Генрих III всецело предался ей. Во время этой оргии некоторые придворные сеньоры, желавшие отличиться перед королем, явились в Лувр и рассказали Генриху III о том, что сказал Понсе в своей проповеди.

Услышав это, Генрих, бывший под влиянием вина, пришел в такую ярость, что велел немедленно схватить этого монаха и повесить его в церкви над той самой кафедрой, с которой он произносил проповедь. Все миньоны, кроме Депернона, одобрили это, но он заявил, что, по его мнению, не следует казнить Понсе.

Все эти разговоры и споры сопровождались грубыми и циническими выходками, а в это время вошел де Гарле – présidents mortier, т. е. председатель Большой палаты парламента. Никем не замеченный, он стоял уже несколько минут, ожидая, чтобы король обратился к нему, но, увидев, что Генрих решительно настаивает на своем решении относительно Понсе, де Гарле сказал: «Поступить так, как ваше величество сказали в минуту гнева, было бы делом серьезным. Повесить священника в церкви Божией Матери безо всякого суда было бы не только оскорблением святыни, но и нарушением прав вашего парламента, всегда готового разобрать дело по справедливости».

Все и сам король были сначала озадачены необычным появлением председателя парламента в такое время и в таком интимном кружке. Генрих не мог скрыть своей досады и отвечал: «Если бы мой парламент исполнял свой долг, то подобные скандалы не могли бы существовать, и он умел бы предупредить то, что в глазах всех есть и будет оскорблением короны, хотя бы сам святой отец произнес подобные слова».

Председатель возразил: «Но, ваше величество, вы забываете, что правосудие никогда не может действовать упреждающим образом. Чтобы карать преступление, необходимо, чтобы оно совершилось». Он продолжал: «Едва прошел час после того, как произошел скандал. Я присутствовал при этой проповеди, я все слышал и поторопился явиться сюда; может быть, я пришел к вашему величеству не вовремя, но в данном случае я не побоялся это сделать и на этом месте уже давно ожидаю, какое вы, ваше величество, дадите приказание парламенту».

Де Гарле соединял в себе все, чтобы достойным образом занимать свою должность.

В нем сочетались ученость и многолетняя опытность. Кроме того, он отличался красноречием, знанием права, справедливостью и непреклонным характером. Он был просвещенным членом парламента и один отстаивал права и преимущества этого учреждения против капризных требований двора, которым первый председатель слишком слепо подчинялся. Ко двору де Гарле являлся только в торжественных случаях или когда того требовали его обязанности. Своими строгими речами и своим отсутствием он протестовал против того, что при дворе ежедневно совершалось.

Ответ, данный королю, был в высшей степени логичен, и нельзя было ни оставить его без внимания, ни обидеться за эти слова. Впрочем, король знал необыкновенную преданность де Гарле и невольно чувствовал к нему уважение.

Тогда один из миньонов, Сен-Люк, чтобы вывести короля из затруднения, сказал: «Я предлагаю, чтобы мы разобрали это дело столь же основательно, как это сделала бы первая камера парламента, и, как младший, высказываю свое мнение первый. Монах говорил о вертящемся на вертеле каплуне и о девочке, нас ожидавшей. Все это справедливо, но так как все это делалось весьма секретно, то монах мог узнать об этом только посредством колдовства, а из этого я вывожу то заключение, что он колдун и что его следует не повесить, а сжечь, как того требует закон. Вот мое мнение».

Король пожелал узнать мнение де Гарле, который сказал, что он глубоко огорчен тем, что королю в храме было нанесено оскорбление, и что он готов был требовать за это самого строгого наказания, но, услышав то, что здесь было сказано, переменил мнение. «Этого проповедника нельзя уже считать уличенным во лжи и клевете. Монах не преступник, не колдун, – продолжал де Гарле, – он помешанный, а потому милосердие и достоинство вашего величества требуют, чтобы он и был таковым выставлен в глазах народа, бывшего свидетелем нанесенного им оскорбления».

Генрих нашел это справедливым, поблагодарил председателя и приказал, чтобы Понсе был отвезен в аббатство, к которому он принадлежит, и чтобы ему навсегда было запрещено проповедовать по какому бы то ни было поводу. Тогда Депернон стал доказывать, что король впадает в крайности, выказывая то слишком большую суровость, то слишком большую снисходительность, и что Понсе следует заключить в Бастилию.

Король согласился с Деперноном и вопросительно взглянул на председателя. Де Гарле тогда сказал: «Сир! Бастилия есть такое место, разведывать тайны которого парламент до сих пор не имел права. Вход в Бастилию для парламента не может быть открыт без приказания на то вашего величества, а потому вы не будете против, если я, сохраняя характер должностного лица, удалюсь отсюда, чтобы не присутствовать при прениях, в которых, по своей должности, не имею права принимать участия. Я свободно высказал вашему величеству свою мысль и буду ждать вместе с членами парламента приказания, которое вам угодно будет мне дать, если найдете нужным передать на суд вашего парламента монаха Понсе». Затем де Гарле, поклонившись королю, удалился, а с ним вместе и те сеньоры, которые явились к Генриху с доносом.

Генрих предоставил Депернону дело о заключении Понсе в Бастилию, а затем продолжал оргию. Депернон именем короля приказал губернатору Бастилии арестовать Понсе.

На другой день, с рассветом, этот монах был приведен в Лувр под караулом. Губернатор Тестю был тут же. Он отыскал Депернона, спавшего в кресле в той же комнате, в которой накануне происходила оргия, и объявил, что монах уже приведен. Депернон вышел к Понсе. Последний сидел опустив глаза и, по-видимому, был совершенно равнодушен ко всему происходившему вокруг него. Депернон прошелся вокруг Понсе, дотрагиваясь до его одежды и до его бича и выдергивая у него волосы из бороды. Все это, однако, не раздражило и не удивило Понсе. Наконец Депернон сказал: «Я думал, что он жирнее, а в особенности что он не так молчалив. А, так вы, достопочтенный, говорите только с кафедры?» Понсе хранил молчание. «Глух он, что ли? – спросил Депернон. – А вот мы сейчас увидим!» Затем очень громко и самым серьезным тоном он приказал губернатору отвести Понсе в его аббатство и там в присутствии всех монахов утопить в реке, чтобы показать, как король наказывает дерзких, которые осмеливаются его оскорблять. «Таково приказание его величества», – сказал он. «В руки Твои предаю дух мой», – громко произнес Понсе, не выказав при этом ни малейшего смущения.

Депернон жестом остановил Тестю, который уже собирался увести Понсе. Затем, схватив руки монаха, пристально взглянул на него. Понсе при этом сказал: «Теперь я окончил мою молитву и готов отвечать вам, если вы будете говорить разумно». Тогда Депернон сказал: «Господин наставник, говорят, что вы смешите людей вашими проповедями. Это совсем нехорошо. Проповедник, как вы, должен говорить для назидания, а не для возбуждения смеха». В свою очередь Понсе отвечал: «Вы, милостивый государь, должны знать, что я проповедник слова Божия и что на мои проповеди люди приходят не для смеха: ради смеха приходят только злые и безбожники. Во всяком случае, в течение моей жизни я не возбудил столько смеха, сколько вы заставили пролить слез».

Депернон покраснел, услышав такой ответ, и, с трудом сдерживая гнев, приказал отвести монаха в Бастилию.

Понсе был заключен в одном из подземелий.

Образование Лиги

Между тем Екатерина Медичи и маршалы Монморанси и Коссе старались заключить мир с гугенотами и с партией недовольных. Долго им этого не удавалось, но наконец мир был заключен, но мир тягостный для короля.

По этому миру гугенотам предоставлялась: 1) свобода вероисповедания; 2) многие крепости; 3) особые суды; 4) к наделу герцога Алансонского присоединялись Турень, Берри и Анжу, и с тех пор он принял титул герцога Анжуйского.

Этот мир возбудил во Франции всеобщее неудовольствие, более же всех были недовольны Гизы и их приверженцы.

Мы уже говорили, что Генрих Гиз, командовавший армией в Шампани, просил у короля подкреплений, но не получил их.

Он негодовал по этому поводу, но тем не менее оставался на своем посту и постоянно поддерживал связь со своими приверженцами и братом-кардиналом, остававшимся в Париже. Они сообщали ему обо всем, что там происходило. Когда же он узнал о заключении мира с гугенотами, о котором мы сейчас говорили, в высшей степени разгневанный, покинул свой пост и явился в Париж. С того времени его честолюбие не знало пределов, и при этом в нем было столь же сильно желание отомстить.

В доме брата его, кардинала, состоялось совещание, на котором присутствовали, кроме герцога Генриха Гиза, брат их – герцог Майенский, Розьер и Леклерк.

Все эти лица собрались ночью, и результаты этого совещания были весьма важны, а потому считаем нужным подробнее рассказать о нем. Все были согласны, что необходимо действовать, но требовалось установить, как именно.

Розьер говорил, что нужно продолжать памфлеты, что они сначала обнаруживают смешную сторону, а потом возбуждают презрение и, наконец, ненависть. Кардинал был того мнения, что следует нападать открыто и пользоваться всяким средством нападения. При этом он сказал, что есть одно оружие, столь же страшное, как и святое, которое король оставляет в их руках, а именно: право защищать религию. Так как король не в силах этого сделать, сказал он, то соединимся, составим лигу, поднимем, как и прежде, знамя креста, выступим с воззванием к соседним народам и к святому отцу-папе, выберем начальников и двинемся. Это будет не бунт, продолжал он, а крестовый поход. В прежние времена предпринимались крестовые походы для освобождения Святой земли от неверных, предпримем крестовый поход теперь, чтобы избавить Францию от ереси. Это будет смертельным ударом для Генриха III.

«Вы нам предлагаете Священную лигу, которую задумал наш дядя, кардинал Лотарингский», – с живостью сказал Генрих Гиз. Кардинал отвечал: «Да, ту Священную лигу, основы которой были им выработаны и представлены Триентскому собору и этим собором одобрены». К этому кардинал прибавил, что их отец должен был возглавить эту лигу, но преждевременная смерть остановила его великие предначертания.

Затем кардинал напомнил своему брату о предсмертных словах их дяди о том, что отец их должен был быть главой лиги и теперь он, Генрих де Гиз, должен его заменить в этом деле, и советовал ему, если только он чувствует себя на высоте своего призвания, объявить себя главой лиги, тогда Лотарингский дом приобретет то значение, которое должен иметь, и что дядя их перед смертью вручил им ящичек, в котором находятся бумаги, относящиеся к этому делу.

«Теперь, Генрих Гиз, – сказал кардинал, – вы глава Лотарингского дома: чувствуете ли вы себя в силах быть главою лиги?» – «Да!» – с живостью воскликнул герцог.

Затем они стали совещаться о плане действий, и кардинал заявил, что испанский король присоединится к лиге и в случае необходимости пошлет на помощь ей армию и что шесть тысяч парижан готовы подписать акт своего присоединения. На это Гиз заметил, что Филиппу II нельзя доверять, так как он при помощи лиги надеется раздробить Францию, развязать в ней междоусобную войну и упразднить престол.

Несмотря на это, Гиз согласился вступить в союз с испанским королем, «так как, – сказал он, – его намерения мне известны, а потому я сумею ему противодействовать, а это союзник, который может многим из нас напустить пыли в глаза».

Относительно шести тысяч парижан Гиз заметил, что было бы в высшей степени рискованно, если бы лига начала свои действия с Парижа, так как это возбудило бы подозрения короля и Екатерины Медичи и дело могло бы быть подавлено в самом зародыше. Он доказывал, что лига должна начать свои действия в провинции, и оттуда постепенно надвигаться на Париж и мало-помалу совершенно его окружить. С этим согласились. Тогда Генрих Гиз сказал, что для этого нужно бы временно назначить главой лиги кого-нибудь другого, человека, живущего в одной из отдаленных провинций, но влиятельного по своему происхождению и положению и который со временем согласился бы передать ему, Генриху Гизу, командование. При этом Гиз указал на некоего д’Юмьера, губернатора Перонни. Это предложение тоже было одобрено, и решено было послать к д’Юмьеру уполномоченного для совещания. Дабы всякий присоединяющийся к лиге мог без страха подписать акт своего присоединения и чтобы, совершив это, не рисковал подвергнуться за это наказанию, решено было, чтобы этот акт вменял в обязанность повиноваться Генриху III и быть ему верным.

Само собой разумеется, что этим они хотели только скрыть свои действительные замыслы.

Кардинал заметил, что дядя их, кардинал Лотарингский, как будто предвидел те обстоятельства, при которых им придется действовать, и в подтверждение своих слов предложил им выслушать проект лиги, составленный их дядей, добавив, что со своей стороны он не находит нужным что-либо изменять в этом проекте. Затем, вынув из ящика этот проект, он прочитал его вслух. Этот проект начинается клятвой: соблюдать ненарушимо постановления, изложенные в нем.

Затем следовали 12 статей договора.

В 1-й говорилось, что цель лиги заключается в поддержании католической веры. Вот суть одиннадцати следующих статей. Власть Генриха III и его потомков признавалась законной.

Признавая за королем божественное право, присоединившиеся к лиге должны были, однако, оказывать ему повиновение только в том случае, когда это будет сообразно с законами, представляемыми ему государственными сословиями, которым король не должен был противостоять. Напротив того, присоединившиеся к лиге обязывались слепо повиноваться тому, кто будет избран главой лиги, жертвовать в пользу его своим имуществом и своей жизнью, для дела лиги собирать деньги и вербовать солдат во всех провинциях, преследовать всеми возможными средствами противников лиги и мстить врагам лиги, невзирая ни на какое лицо.

Когда они рассуждали о делах, совершенно неожиданно явилась взволнованная герцогиня де Монпансье и потребовала от своего брата Генриха Гиза, чтобы он отомстил королю.

Все присутствовавшие пришли в ужас, да и было от чего. Ее одеяние, приведенное в беспорядок, ее растрепанные волосы, стиснутые губы и свирепый взгляд, и при этом отчаяние, выражавшееся во всех ее чертах, не предвещали ничего доброго. Дело было в том, что она давно уже старалась обратить на себя внимание короля, чтобы стать его фавориткой. Наконец ей удалось пленить его до такой степени, что он назначил ей любовное свидание, но во время этого свидания, заметив ее физические недостатки, грубо оскорбил ее и затем со смехом удалился чрез потайную дверь к своим миньонам, с которыми продолжал оргию, прерванную для свидания с герцогиней. Потерпев такое оскорбление, она, подавленная гневом и душевным волнением, упала в обморок. А когда пришла в чувство, дала страшную клятву отомстить королю за нанесенное ей оскорбление, и затем, одевшись, вышла из Лувра и, несмотря на ночное время на темноту, одна пришла в дом своего брата-кардинала, где, как мы видели, в то время происходило описываемое нами совещание. Явившись туда, она, забыв, вероятно, о том, что тут присутствовали посторонние, рассказала герцогу Гизу о нанесенном ей оскорблении.

Герцог Гиз хотел тотчас же отправиться к Генриху III, чтобы немедленно отомстить ему за сестру, которая намеревалась следовать за ним, но кардинал преградил им дорогу и стал доказывать, что этим он может погубить все их дело.

Гиз остановился, но по выражению его лица можно было заметить ту внутреннюю борьбу, которая в нем происходила. В нерешительности он смотрел то на свою сестру, то на кардинала. Благоразумие последнего взяло, однако, верх. Гиз оставил свое намерение немедленно мстить королю, но как бы то ни было, а события этой ночи имели на судьбу Генриха пагубное влияние, так как образовавшаяся лига решила низвергнуть его с престола, а оскорбление, нанесенное герцогине де Монпансье, имело своим последствием убийство Генриха.

Лига продолжала действовать также и посредством сатир, но герцогиня де Монпансье не довольствовалась более теми четверостишиями, которые Розьер пускал в ход и которые не производили уже того действия, как прежде. Она хотела какого-либо более серьезного произведения, которое сразу могло бы произвести сильное действие. Она сама сообщила Розьеру план для такого труда и так его торопила, что он пригласил к себе в помощники своего друга Артуса Томаса, и вскоре появилась знаменитая сатира под названием «Путешествие на остров Гермафродитов»[18]18
  Voyage dans l’ile des Hermaphrodites.


[Закрыть]. В этом труде были верно изображены нравы и привычки Генриха III и его миньонов, а также те правила, которыми они руководствовались. Вместе с тем эта сатира была верной картиною того, как этот неспособный и развратный король управлял страною.

Герцогине де Монпансье и ее брату Генриху Гизу были хорошо известны тайны французскаго двора, и в этом отношении они руководили работой Розьера. Эта сатира появилась сначала в рукописи, и несколько тысяч списков ходили по рукам. В первый раз это произведение было напечатано в 1605 г., но в этом издании автором назван только Артус Томас. Автор ее рассказывает, что во время своих странствований он прибыл на остров Гермафродитов и проник во дворец короля, где ему удалось видеть его пробуждение.

Рассказывая об этом, он с необычайной точностью описывает то, что происходило у Генриха III. Из этой сатиры или, вернее, из этого пасквиля видна полная распущенность нравов, господствовавшая при дворе Генриха III, и совершенное отсутствие каких бы то ни было нравственных правил. Это сочинение, в котором с поразительною точностью изображалась действительность, быстро разошлось как в Париже, так и в провинциях. Всякий раз, когда при дворе происходила оргия, когда был вводим новый налог или вообще происходило что-либо, о чем упоминалось в этом сочинении, соответствующее из него место во множестве появлялось на всех улицах Парижа. Как ни старались король и его миньоны узнать, кто был автор этого произведения, это не удавалось.

Однако герцогиня де Монпансье, слишком горячо принявшаяся за дело отмщения Генриху III, своим образом действий сделала то, что у короля не было ни малейшего сомнения насчет участия Гизов в этом деле.

В то время лига была настолько сильна, что Генрих не решился прямо действовать против нее, а потому, затаив в душе желание отомстить, принужден был скрытничать.

Наконец наступил момент, когда глава лиги герцог де Гиз счел нужным действовать решительнее. Он снова назначил совещание у своего брата-кардинала. На этом собрании присутствовали герцог Майенский, Розьер, Леклерк и герцогиня де Монпансье. Не станем приводить всех подробностей этого совещания, но укажем на самое главное.

На этом совещании было высказано без обиняков, что герцог Генрих Гиз должен быть королем Франции вместо Генриха III Валуа, которого следовало свергнуть с престола. Кардинал горячо поддерживал это предложение, ссылаясь на мнение их дяди, покойного кардинала Лотарингского.

Он показал приписку последнего, сделанную им в конце черновика акта Священной лиги.

В приписке этой сказано: «Тот, кто займет седалище главы лиги, тот переменит это седалище на трон Франции, если пожелает этого». Затем он показал заметки покойного кардинала, написанные его рукой и касавшиеся Лотарингского дома. Из этих заметок видно было, что он считал членов этого дома единственными преемниками Карла Великого.

Розьер начал рассматривать эти заметки, а герцог Гиз погрузился в глубокую думу. Сначала он был увлечен желанием мести, а теперь, когда был близок к осуществлению своей цели, испуганный собственным своим успехом, невольно отступал назад и не решался идти далее. Честолюбивый кардинал ввиду личного интереса подстрекал его, герцог же Майенский обдумывал это дело и находился в нерешительности.

Только герцогиня де Монпансье не находила никаких препятствий. Наконец Розьер сказал Гизу: «Эти заметки очень интересны, но они ссылаются на грамоты, с которыми следовало бы справиться. Если верно то, что в этих заметках сказано, то вы единственный потомок Карла Великого».

Это обрадовало Гиза, и он сказал, что теперь может открыто заявлять свои претензии на престол. Он ухватился за это обстоятельство и создал целый ряд софизмов для оправдания своих честолюбивых замыслов.

Однако обычное благоразумие не покидало его и в данном случае, и он заставил замолчать тех, кто желал немедленно начать враждебные действия против Генриха.

Гиз сказал: «Прежде чем я подниму знамя против короля, необходимо доказать, что я имею на это право. Мы, все присутствующие здесь, знаем это, но это должны также знать и французский народ, и иностранные дворы. Тогда, – продолжал он, – моя сила будет заключаться в моем праве, в презрении, которое внушает к себе король, и в несчастьях, удручающих страну. Не я ниспровергну Генриха III, а народ, но пусть до того не будет совершено никакого насилия, пусть лига окружит престол, стеснит его, даст ему почувствовать острие своего оружия, но не вынет его из ножен, да не будет междоусобной войны, в особенности да не будет пролито крови. Это понадобится против короля Наваррского и против гугенотов».

Затем Гиз высказал мысль, что необходимо сочинение серьезное, логичное, написанное талантливо и хорошим слогом, в котором была бы доказана справедливость того, что дядя их, кардинал Лотарингский, высказал в своих заметках. Розьеру было предложено написать это сочинение, и он принял это предложение, объявив, что поставит на этой книге свое имя.

Гиз уговаривал его не делать этого, но Розьер остался при своем намерении. Тогда Гиз, пожав руку Розьеру, дал ему обещание выручить его из беды, даже если для этого пришлось бы поднять оружие. Розьер занялся сочинением, и ему потребовалось для этого дела много времени. Наконец это сочинение появилось на латинском языке в семи томах под заглавием: «Родословная герцогов Лотарингских и Баррийских».

В этой книге автор нападал на королей из Капетингской династии и доказывал, что лотарингские герцоги, от которых происходили Гизы, – прямые потомки Карла Великого. Эта книга более самой лиги содействовала целям герцога Гиза, потому что многие не решившиеся до тех пор стать на его сторону, чтобы не сделаться бунтовщиками, смело присоединялись к нему, а приверженцы его стали прямо говорить о заключении Генриха III в монастырь. Люди же, равнодушно относившиеся как к королю, так и к Гизу, видя бедствия, удручавшие Францию и их собственные семейства, склонялись на сторону последнего в надежде на лучшее будущее. Сначала эта книга появилась в небольшом количестве экземпляров, затем выдержала несколько новых изданий, а в конце концов была напечатана во всех городах Франции. Генрих, преданный удовольствиям со своими любимцами, находился в неведении о том, что происходило, даже королева-мать, вечно занятая интригами, чтобы сохранить свое влияние, тоже не знала о том, какое волнение производит это сочинение, а те, которые это знали и по своей обязанности должны были сообщить об этом королю, опасаясь Гиза, не смели этого сделать.

Наконец нашелся один человек по имени Дюплесси, который, прочитав это сочинение и зная, что королю неизвестно даже, что оно существует, послал ему эту книгу, отметив все те места, которые казались ему оскорбительными или неверными. Король страшно разгневался, тотчас созвал совет, на который пригласил и свою мать. В совете он разразился угрозами и упреками, указав на отмеченные места. Вот то место, за которое он особенно требовал примерного наказания: «Тогда Генрих услышал, что о нем худо говорят у нас. Вскоре он был помазан на царство в Реймсе кардиналом Людовиком Гизом (потому что племянник его Людовик, местный архиепископ, которому по праву принадлежало дело помазания на царство короля, не был еще посвящен в сан). Уехав в Париж, он, по-видимому, тотчас же стал устраняться от общественных дел, чтобы заниматься домашними и частными делами, стал нерешительным и позволил другим управлять собою, что ослабляет и унижает хорошего короля». Генрих III не понял того, к чему клонилось это сочинение, и видел для себя оскорбление только в том месте, которое касалось лично его самого.

Однако Екатерина Медичи и совет разъяснили ему, какие последствия может иметь эта книга и что это происки Гизов.

Королева-мать, соглашаясь, что автора этого сочинения следовало примерно наказать, настаивала вместе с тем и на необходимости поручить кому-нибудь написать другое сочинение в опровержение книги Розьера. Король одобрил это и предлагал для этой цели избрать Дюплесси, а Екатерина Медичи рекомендовала для этого епископа Понтюса де Тиара, и через некоторое время появилась брошюра, составленная Дюплесси под заглавием: «Слово о мнимом праве Гизов на французский престол».

Вслед за этим появилось сочинение под заглавием: «Извлечение из генеалогии Гуго Капета и последних преемников Карла Великого во Франции». Автором этого труда был Понтюс де Тиар, епископ в Шалоне на Саоне.

Первое из этих сочинений было скорее резкой выходкой против Розьера, чем опровержением; а последнее – трудом серьезным и добросовестным. Автор шаг за шагом следовал за Розьером, стараясь опровергнуть его доводы и обнаружить клевету. Оба этих сочинения были распространены во Франции, но они появились слишком поздно. Книга Розьера уже произвела свое действие, спрос на нее был огромный, и умы привыкли считать за истину то, что в ней было изложено. Этому содействовало и то обстоятельство, что французское правительство не ограничилось опровержением, а стало ее преследовать: книгу запретили, захватили и сожгли, а вследствие того и сложилось убеждение, что рассказанное в ней есть истина. Король, кроме того, приказал арестовать Розьера, который в то время трудился уже над новым сочинением, не подозревая, какая гроза собиралась над его головой. Герцог Гиз, при помощи своих агентов следивший за всем, что делалось в Лувре, узнал об этом распоряжении.

В сопровождении Леклерка он немедленно отправился к Розьеру, чтобы дать ему возможность спастись бегством, но Розьер не хотел бежать, так как это представлялось ему делом постыдным. Однако Гиз, действительно любивший Розьера и ни за что на свете не желавший рисковать ни его жизнью, ни свободой, так дружески упрашивал его, что Розьер наконец согласился. Наскоро было приготовлено все необходимое для бегства, и было решено, что он удалится в Испанию, так как оттуда его ни за что бы не выдали французскому королю. Гиз написал письмо Филиппу II, в котором аккредитовал Розьера в качестве представителя лиги.

Между тем Леклерк со своими поверенными наблюдал за тем, что происходило на улице.