Текст книги "Десять железных стрел"

– Марионетки, – пробормотала я.

Большинство имперских ученых не считали иллюзорную магию истинным искусством – если учесть, что оно не особо пригодно для убийства людей, – в лучшем случае более симпатичным, но менее удачным сородичем мощных галлюцинаций мастера мрака. И все же «кукловодам», как их обычно называли, с избытом хватало работы – развлекать и принимать пожертвования народа, не знающего, какие горы трупов магия все время порождает. Когда я была маленькой, мне нравилось смотреть на «кукловодов» в Катаме.

Разумеется, если бы я выслеживала человека с целью выбить из него сведения тогда, я была бы, возможно, другого мнения.

– Ночной рынок, – произнес Джеро, оглядывая толпу. – Богатые мудилы спускаются со скал, чтобы поразвлечься среди простого люда, выпить дешевого вина, побаловаться дешевыми трюками, купить дешевую компанию.

В тенях, которые отбрасывали иллюзорные марионетки, я увидела, о чем он. В воздухе витали клубы дыма от феши, они вились из затейливых трубок хихикающей знати. Мужчины и женщины в провокационных нарядах – довольные и нет – торговались с клиентами, прежде чем скрыться с ними за бархатными занавесями. Торговцы назойливо предлагали запрещенные вина, запрещенные товары, запрещенную плоть для удовольствия одурманенных наркотиком, хмельных щеголей.

Днем Терассус был таким странным, таким нормальным. Сейчас, смердящий вином и травой, он казался малость привычнее.

Как и предчувствие насилия, повисшее в воздухе.

– Кропотливый направился бы сюда, – произнес Джеро, – попытался бы затеряться в толпе. – Он поискал глазами среди лиц и нахмурился. – И мы его не найдем…

– Если кто-то не пойдет за ним, – я фыркнула. – Что ж. Как хорошо, что ты прихватил с собой грубую физическую силу, да?

Джеро кивнул.

– Агне уже догоняет. Она не даст ему пройти с этой стороны. Я обойду с другой, вдруг он появится там. – Джеро взглянул на меня; морщинки на его лице прорезались, словно пустые могилы. – Уверена, что возьмешься за поиски?

Я не была уверена.

Я не была уверена во многом – с тех пор, как увидела Дарриш в таверне. Была ли она настоящей или очередным призраком, что выполз из того мрака, где я составила список. Но три вещи оставались неизменными.

Первое – я не покончу со списком без помощи Двух-Одиноких-Стариков. Второе – я не получу эту помощь, если не найду Кропотливого. А третье?..

– Уверена.

Когда нужно, я чертовски прекрасно лгу.

– Будь начеку, – произнес Джеро мне вдогонку, и мы направились в разные стороны. – Нельзя быть шпионом, не выучив пару-тройку хитростей.

Меня тут же облепили тела. Праздная знать толкалась на пути к новому развлечению. Вреза́лись пьяные гуляки, гогоча, когда вино выплескивалось из их чаш на землю. Встречался на пути и случайный клиент, не сумевший дотерпеть до более уединенной обстановки, полуобнаженный, под руками и губами симпатичного незнакомца, которого он только что встретил и оплатил.

Я осторожно пропихивалась мимо них, осторожно их переступала, любезно отваживала самых шаловливых крайне вежливым ударом в почку. Но даже расчищая себе путь сквозь толпы, я никуда не могла деться от марионеток.

На меня опустились миазмы цветных фантомов. Над головой лениво проплывали иллюзорные рыбки кои, сменяя тошнотворные оттенки лаймово-зеленого, лимонно-желтого и свекольно-красного. Бесплотные мелодии призрачных оперных певцов пронизывали толпу, прорезаясь сквозь гул. Мерцающие ночные кошки гонялись за трепещущими силуэтами псов, то исчезая в стенах домов и даже в камнях мостовой, то появляясь вновь.

Я думала, что среди толпы в основном привлекательной, хорошо одетой знати, заметить пузатого мужика в грязном мундире довольно легко. Но было тяжело увидеть что-то за свечением призраков, тяжело расслышать что-либо за ревом рынка, тяжело двигаться, тяжело думать, тяжело…

– Отвечай моей стали, негодяй!

Первым я увидела клинок – нацеленный мне в грудь кончик полуторника, – когда из толпы на меня выпрыгнул человек. Я едва успела обхватить черную рукоять под плащом, как увидела, что меч проткнул мою рубаху и засел в груди. Перехватило дыхание. Глаза широко распахнулись.

И тут я заметила, что клинок ярко-розовый.

Как и держащая его фигура.

– Защита! Удар! Хо-хо! Ха-ха!

Бесплотный воин плясал взад-вперед на призрачных ногах, взрезая меня клинком, который мерцал и исчезал, касаясь кожи. Безболезненно, разве что слегка пощипывало. По крайней мере, далеко не так невыносимо, как самодовольная ухмылка из-под безвкусной бальной маски мага-кукловода, сидящего поблизости.

– Сдается, мастерство лорда Физзила оказалось слишком уж стремительно для вас, моя дорогая. – Он низко поклонился, протягивая руку в ожидании денежной благодарности. – Быть может, в следующий раз вам удастся…

Завершить мысль ему не удалось. Зато он все-таки нашел время заорать, когда я схватила его за ворот и спешно приперла к стенке. С каждым ударом сердца в теле пульсировали злость и боль, и каждая требовала выместить их на этом несчастном придурке. Он, должно быть, это понял, потому что настолько вычурной маски, чтобы скрыла ужас в его глазах, попросту не существует.

Прижимая его одной рукой к стене, другой я скользнула к поясу и вытащила нечто блестящее, металлическое. Кукловод смотрел, не дыша, как я взяла его руку, вложила в ладонь пару медных наклов и накрыла их его пальцами, а потом снова принялась расталкивать толпу.

Не позволю трепать языками, что Сэл Какофония не поддерживает искусство.

«Идиотка, – распекала я себя. – Не вини его только потому, что сама не заметила нападения. Как, мать твою, ты не увидела ярко-розовый меч? Что с тобой сегодня?»

Я оставила себя без ответа, хотя все равно его знала.

Я никак не могла стряхнуть то ощущение из таверны, чувство, когда мир лишается красок и звуков. Даже сейчас все казалось приглушенным – голоса доносились издали, цвета потускнели, как будто на самом деле их нет, как будто я не понимала, а что вообще есть.

Из-за Дарриш.

Потому что я ее видела. Потому что я думала, что ее видела. Потому что я не понимала, видела ли я ее, не видела, я больше не понимала, что на самом деле, а что иллюзия, и что я там вообще, мать его, видела.

Дыхание стало медленным, рваным, как будто я прошла не тридцать футов, а тридцать миль. Со мной было что-то не так. Хуже, чем показалось сперва. Лица, иллюзии, смех вокруг смешались в единый изрыгающийся поток шума и света – я больше не различала людей в принципе, не говоря уже о том, кого я искала.

«Развернись, – сказала я себе. – Найди Джеро, отправь его сюда. У тебя не получится. Только не когда ты видишь призраков. Не когда ты видишь…»

– Дарриш.

Вздох оцепенело сорвался с губ при виде ее капюшона, покачивающегося среди толпы. Вот она, прямо как в таверне.

Дарриш Кремень. Или… призрак, похожий на Дарриш. Или очередная иллюзия? Я не могла думать. Я и видела-то с трудом, но уловила, как она посмотрела через плечо, и наши взгляды встретились.

Я не знала, что мелькнуло в тех широко распахнутых глазах. Страх? Узнавание? Или то, что она еще никогда мне не показывала, когда произнесла одними губами два слова, которые я не могла услышать?

Привет, Сэл.

Нет… нет, погоди. Не их. Я сощурилась. Это же…

Поберегись.

Я расслышала, как шикнула сталь, покидая ножны.

Я ощутила, как надо мной сзади нависла фигура.

Я развернулась.

И клинок Кропотливого нашел мою плоть.

Я не закричала, но зарычала, и не умерла, но закровоточила, когда в меня вонзился нож. Только потому, что повернулась в последний момент, и он попал не в спину, но в бок. И эта ошибка отразилась на лице Кропотливого страхом.

– Блядь, – прошептал он и, выдернув нож, попытался уйти, пока его не заметили.

Хороший план. Выбраться, удрать, оставить меня вынужденной либо прекратить погоню, либо искать помощи, либо рисковать истечь кровью. Если бы у меня было больше мозгов, чем шрамов, план бы, наверное, сработал.

Кропотливому, мать его, не повезло.

Я успела схватить его запястье, боль придавала сил, и пальцы впились в его кожу, отказываясь разжиматься. Кропотливый попытался вывернуться как можно незаметнее, отчаянно стремясь не привлекать внимание людей вокруг.

Они не замечали мою кровь.

А Кропотливый не заметил мой клинок.

Пока я его не воткнула.

Сталь прошла через мундир, одежду под ним и вонзилась в плоть. Но характерной дрожи в рукояти, когда протыкаешь что-нибудь жизненно важное, не было. Кропотливый принял удар со стиснутыми зубами и приглушенным рыком – старый солдат знал, как не согнуться от боли – и ударил меня локтем, прилетевшим в челюсть. Он вырвался из хватки и соскочил со стали, проталкиваясь между парочкой смеющихся любовников и не обращая внимания на брошенные ему вслед проклятия.

Я двинулась следом, поморщилась – бок пылал. Прижала к ране ладонь, резко вдохнула, пытаясь сдержать боль.

Этого-то Кропотливому и хватило, чтобы сбежать.

Я поискала его взглядом в толпе. Буйство красок, осаждающее мне органы чувств, окрасилось темным. От боли мир, казалось, подрагивал, бесплотные марионетки как будто исказились еще сильнее. Один за другим цвета превращались в тошнотворную мешанину черного и красного.

Мне и до того было трудно его найти. Теперь, когда все застилала боль, задача стала неподъемной.

Я спрятала нож под плащ, провела по лезвию ладонью. Жизненный сок Кропотливого остался теплом на ладони, я обхватила скользкими от крови пальцами черную рукоять, ощутила довольный жар.

Больше никаких лживых чувств. Никаких призраков. Никаких игр.

Настало время дать поработать ему.

В нос ударил едкий запах запекающейся крови. От плаща потянулись тоненькие струйки дыма, кровь революционера шипела на рукояти Какофонии. Он пил сквозь пылающую латунь. И пылающим голосом промурлыкал мне на ухо:

– Сюда.

И я прислушалась.

Я не сводила глаз с земли, сосредотачиваясь лишь на движении. Вот все, что я могла – меня с каждым шагом простреливало болью, а тяжелое дыхание заглушало шум ночного рынка. Я ничего не видела. Ничего не слышала. Но это было и не нужно.

– Там.

Он рассказывал мне все.

Наверное, ты подумаешь, что он просто оружие. Да, пусть он говорит, издает громкие звуки – но он по-прежнему револьвер с барабаном, прицелом и курком, верно? Меня послушать, так можно решить, будто я его контролирую.

Я тебя не виню. Иногда, когда он затихает, я сама почти начинаю так считать.

Но этого-то он и хочет. Потому что именно когда он затихает, я осознаю, что он не оружие. Он слушает, жаждет, думает. А когда он вот так пробует кровь – когда Какофония пробует на вкус человека, когда узнает его страхи, сны, шаги, которые он делал, и вещи, которые он видел, – я осознаю, что на самом деле не понимаю, что Какофония такое.

Я позволила ему меня вести. Его голос звучал у меня в ушах, подсказывая куда идти, кто сдвинется, когда я протолкнусь, и кто сбежит, когда я пригрожу. Все это время я не сводила глаз со своих ног, следила за каждым шагом, пока звуки толпы не стихли и не осталось лишь мое прерывистое дыхание и ощущение снега, который таял, попадая мне на окровавленную кожу.

Я не знала, куда Какофония меня привел. В холодную, пустую часть города, где окна домов были темными, на улицах не было людей, и все казалось настолько безмолвным, ледяным, что я слышала, как на снег капала моя кровь, собираясь лужицей у ног.

– Я его не вижу, – прошептала я.

– Он близко, – отозвался Какофония. – Будь наготове.

Я скользнула рукой в карман, нащупала там патрон. Джеро сказал не брать с собой слишком много – мол, есть тонкая грань между тем, чтобы готовиться к неприятностям и напрашиваться на них, – но чтоб меня разорвало, если я отправлюсь куда-то без Геенны. Я тихонько вставила патрон в барабан, оттянула курок и прислушалась.

Ничего. Ничего, только снег падает. Ничего, только ветер дует. Ничего, только мое горячее дыхание светлым облачком на фоне черного неба, и тяжелое сердцебиение в груди, и сочащаяся из бока кровь, и скрипнувший позади снег и…

– ВОН ОН!

Я расслышала его предупреждение. Я его ощутила. И рывком развернулась.

Кропотливый оказался у меня за спиной – как только успел так близко подобраться? Я не знала. Мне было плевать. Я подняла Какофонию обеими руками, нацелила, Кропотливый бросился вперед.

Я спустила курок.

Взметнулся снег. Треснуло, разламываясь, дерево. Брызнуло стекло. Ночь умерла в один яркий, славный миг, когда пламя Геенны распахнуло зев, чтобы все это поглотить. Снег таял под ее жадными языками, поднимая вверх стены пара, словно туманный сад на дороге, пока пылающие обломки дверей, окон, сундуков падали обгорелым градом.

Я закинула Какофонию на плечо, ожидая, когда рассеется пар.

Это, признаться, наверное, было несколько поспешно. Джеро таки говорил, что нам нужно то, что у Кропотливого с собой, а оно вряд ли переживет взрыв дьявольского пламени. Но, с другой стороны, еще Джеро говорил, что Кропотливого нам нужно поймать.

Так что, если хорошо подумать, это Джеро виноват в его смерти.

Ну, был бы.

Если бы Кропотливый не стоял посреди разрушений, крайне бесцеремонно оставшись в живых.

Холодный ветер разогнал пар, явив плотного мужика, спрятавшегося за еще более плотным щитом. Бронзовый круг, которого буквально только что еще не было, вылез из порванного рукава; там, куда ударила Геенна, поверхность почернела. Поверх края щита на меня воззрились широко распахнутые, дикие глаза.

– Что это за херь? – прорычал Кропотливый.

– А это что за херь? – ткнула я в щит.

Революционер встряхнул запястье. Щит вдруг начал сворачиваться по кругу, скрежеща металлом, пока не скрылся полностью, оставшись на запястье лишь широким бронзовым браслетом.

– Выдвижной щит, – проворчал Кропотливый. – Против стрел, клинков и магии имперских свиней. Революционная искусность во всей красе.

– Ага, – отозвалась я, выуживая из кармана следующий патрон. – Или жульничество.

Кропотливый, может, и не знал Какофонию, но точно представлял себе, что такое револьвер. И, как только я отщелкнула барабан, бросился бежать. Но не прочь – он понимал, что от пули удрать не сумеет. Революционер ринулся на меня, с клинком наготове.

Я проверила, увидела в барабане Изморозь, захлопнула – лучше всего проявить вежливость и убедиться, что он готов, прежде чем начать. Я прицелилась – Кропотливый приближался, но вилял. Он мог сбить мой прицел, но не Какофонии. Револьвер вспыхнул жаром в моей ладони.

И прошептал голосом латуни:

– Давай.

Я спустила курок.

Кропотливый оказался быстрее.

Он поймал мое запястье и вздернул его вверх. Щелкнул курок. Латунь гневно взревела, Изморозь вылетела в ночь и взорвалась кристаллами льда, рухнувшими на землю вместе со снегопадом.

«Слишком быстр, – подумала я. – Слишком, мать его, быстр. Как такой здоровяк так двигается?»

Ну, или подумала бы.

Если бы летящий мне в живот клинок не требовал внимания.

Я отскочила в сторону, чувствуя, как капли крови взметаются на ветру; лезвие чиркнуло меня по коже. Всего лишь царапина – предупреждение. Недостаточное, чтобы меня остановить. Недостаточное, чтобы заставить меня бежать.

Я переложила Какофонию в левую руку, обнажила клинок правой; Кропотливый снова ринулся в атаку. Сталь схлестнулась злобной металлической песнью. Отдача прошла по руке, отдалась в груди.

Он силен. И быстр. И умен.

Если бы я потратила куда больше времени на размышления, я бы, наверное, догадалась, что тут-то и умру.

Я парировала, сбросила клинок Кропотливого и ударила, целясь в грудь. Революционер отскочил, но я не отстала, скользнув по талому снегу в клубах пара, и ударила, теперь целясь в живот. Кропотливый отбил, ушел подальше. Я по инерции летела дальше, каждый раз скалясь, поливая его руганью, взмахивая мечом. И каждый раз выхватывала разве что лоскут мундира, сталь парирования или свист ветра, когда била по воздуху.

Мне доводилось сражаться со старыми вояками – революционными ветеранами, имперскими судьями, наемниками со всего Шрама. Уловка была мне знакома. Кропотливый давал мне нападать, выматываться, а сам ждал, когда я откроюсь. Он знал, что ранил меня сильней, чем я его. А былые бои научили его, что нужно выжидать – вот и все.

Однако старый солдат – это все еще просто солдат. Они начинают с одного и того же, поступают в академии, проводят дуэли перед экзаменаторами, учатся сражаться ради других. Битвы же за самого себя, свой металл, учат тому, что не даст даже самая лучшая армия.

Например, вот этому.

Я хрипло выдохнула, широко размахиваясь и давая Кропотливому лазейку. Он повелся – прыгнул вперед в попытке отхватить кусок от моего бока. Я изогнулась, чтобы не подставить что-нибудь жизненно важное. Правда, недостаточно, чтобы не подставиться под клинок совсем. Его край прорезал новую рану, вызвал новую боль. Мое тело разрывалось между страшным желанием сбежать и не менее страстным желанием упасть и умереть.

Я не сделала ни того, ни другого.

Я обхватила руку Кропотливого своей, не давая двинуть мечом. Революционер попытался высвободиться, но понял, что моя хватка крепче. Как понял и то, что я задумала.

Ровно через две секунды после того, как я это сделала.

Я вскинула Какофонию над головой и с силой взрезала тяжелой латунью рукояти по задней части плеча Кропотливого. Тот содрогнулся от удара, с губ сорвалось болезненное кряхтение – сустав ослабел. Революционер уставился на меня дикими глазами. Я снова вскинула револьвер.

– Погоди! Нет!

И врезала.

Звук вылетевшего сустава стал музыкой для моих ушей.

А полный боли крик – просто, мать его, симфонией.

Кропотливый ударил коленом. Я отскочила, разжав хватку. Он отшатнулся, глядя на бесполезно повисшую правую руку, потом посмотрел на меня. В оценивающем взгляде не было злости. На покрытом потом лице не было ненависти. Он изучал меня как поле битвы и осознал, что я куда коварней, чем кажусь.

От чего мне сразу похорошело. Ровно до тех пор, пока я не вспомнила, что теряю кровь, и страшно подумать, в каком количестве.

– Ты не дезертир. – Кропотливый сощурился, заметив татуировки, сбегающие по моим запястьям. – Ты сраная наемница. Итить-колотить.

– Это можно было устроить, – отозвалась я, – если б ты не решил дать деру.

– Я сорок лет служил Великому Генералу, – выплюнул он. – Тридцать два из них – в Разведштабе Революции. Десять лет вальсировал под носом у имперцев, уходил от лучших масочников, скрывался от всей их гадальной магии. – Кропотливый помотал головой. – И раскрывает меня обыкновенный скиталец.

Я бы оскорбилась, что меня назвали «обыкновенной». Если бы не собиралась его убить.

– Не знаю, зачем ты явилась в Терассус, – продолжил он, – и зачем загнала меня сюда. Зато знаю, что ты истечешь кровью раньше, чем доберешься до помощи. И что бы тебе ни было нужно, вряд ли оно нравится тебе больше, чем деньги. – Революционер указал куда-то подбородком. – Ты слишком ранена, чтобы сражаться, а я слишком много времени провел на открытой местности. У меня поблизости припрятан металл. Я скажу тебе, где он. А это все мы оставим. Ты уйдешь отсюда с деньгами, при условии, что будешь идти, пока не уберешься на хер из этого города.

Он не лгал.

Адреналин вытекал с каждым выдохом, и на его место приходила новая боль. Кропотливый, может, и промахнулся мимо важных органов, но рана все равно скорее рано, чем поздно меня прикончит.

Разумнее – сбежать, я понимала. Черт, да принять его предложение – это, мать его, откровенно гениально. Если бы я просто опустила клинок, то смогла бы сохранить себе жизнь, металл и все остальное.

Я видела свою жизнь на раскрашенном алыми брызгами снегу. Я видела Кропотливого, усталого, сломанного – и по-прежнему готового сражаться. В битве, в пылу, в запахе пепла и песни магии я видела все.

Все… кроме призраков. Единственное место, где я от них свободна.

Я сглотнул ком. И отпустила.

Меч с лязгом упал на землю и замер среди талого снега.

– Умная девочка, – кивнул Кропотливый. – Для нас обоих все кончится хорошо.

– Нет, – отозвалась я, – только для меня.

Революционер сощурился.

– Ты ранена, девочка. У тебя никакой надежды меня победить.

– Верно. – Я полезла в карман, вытащила патрон. – Но остался один выстрел.

Провела по нему пальцем, по надписи «Геенна» и открыла барабан револьвера.

– А у тебя щит, который ты больше не можешь поднять.

Барабан захлопнулся со щелчком, разнесшемся в ночи эхом. Уши заполнило возбужденное шипение Какофонии, когда я подняла его и уставилась в прицел на старого, пузатого пьяницу, что чуть дважды меня сегодня не убил.

В это дуло смотрели множество мужчин и женщин. И лишь немногие уходили от него живыми. Большинство умирали, проклиная меня, вымещая ненависть и злость – отчасти вполне заслуженную, – пока их изъедало пламя и лед. Некоторые уходили, умоляя, бездумно повторяя слова пустого раскаяния, заранее заученные. Но я могла пересчитать по пальцам одной руки тех, кто смотрел так, как Кропотливый, тяжело дыша, с обвисшей, словно мертвая рыба, рукой, уставившись смерти прямо в латунную ухмылку.

В его взгляде не было ненависти, не было злости. Под слоем пота, крови и боли на полном лице читался лишь один вопрос.

А ты уверена, что все продумала от и до?

Так смотрели ровно три человека, включая Кропотливого.

Через три секунды уже двое из них были бы мертвы.

Я оттянула курок до щелчка. Крепче стиснула рукоять, чувствуя, как меж пальцев сочится пар. Ветер стих, и в тишине, что воцарилась вокруг, я слышала лишь то, как остывает на снегу кровь, и как старик терпеливо ждет, когда я его убью.

– Сэл?

И голос. До боли громкий.

– Это ты устроила такой жуткий взрыв?

И до боли, до боли близкий.

– А! Вот ты где, дорогая.

У входа в переулок, который я не заметила, появилась Агне, разительно прекрасная на фоне холода и темноты в безупречном платье и макияже. Она уперла затянутые в перчатки руки в бедра и сверкнула ехидной усмешкой.

– Ну разве ты не озорница, вот так удрать, когда должна выслеживать шпиона. Что же ты… тут… – Агне медленно начала замечать побоище, – …творишь.

Ее удивленный взгляд скользнул по открывшейся ей сцене. От меня, уставившейся на нее, с револьвером в руке, с окровавленным боком, к снегу, талому и усыпанному битым стеклом и пылающими обломками. И к Кропотливому с выбитой рукой, который тоже уставился на Агне – со злым осознанием.

– А-а. – Агне вежливо кашлянула, прикрыв рот ладонью. – Я не вовремя?

Я снова перевела взгляд на Кропотливого, намереваясь его прикончить. Однако его инстинкты сработали быстрее, и он не колеблясь воспользовался неожиданной возможностью.

Агне вскрикнула. Кропотливый метнулся к ней, ловко скользнул за спину и закинул правую руку ей вокруг шеи. На его лице отразилась мучительная боль – он крепко стиснул Агне травмированной рукой, – но выдержал достаточно, чтобы подтащить женщину к себе, словно щит, и чтобы приставить к ее горлу нож.

– Должен был догадаться, – прорычал революционер сквозь зубы. – Должен был понять, что это подстава. Должен был довериться чутью. И отправить тебя куда подальше.

– Ну, польщена, что не отправил. – Голос Агне звучал спокойно, собранно, даже несмотря на прижатое к сонной артерии лезвие. Агне подняла руки, сдаваясь. – И, может, как-нибудь решим все цивилизованным…

– Любой твой отросток, что ее коснется, – ощерилась я, тыча в Кропотливого Какофонией, – я добавлю в свою коллекцию, сальный ты хряк.

– Или, мы можем сделать по-другому, – красноречиво вперила в меня свирепый взгляд Агне.

– Хорошенько подумай, прежде чем угрожать мне этой пушкой, девочка, – нахмурился из-за ее плеча Кропотливый. – Сдается, с точностью она не дружит, м-м? Спустишь курок, и гарантирую, что твоей подруге придется куда хуже.

Он прижал нож сильнее. Глаза Агне вспыхнули. Ее тело напряглось. Все очарование и уверенность растаяли как снег по весне. Может, она и высока, может, она и сильная, но под клинком все мы становимся одинаковым мясом, ждущим нарезки.

Я тоже так попадалась. И на моем лице отражался тот же страх.

– Он умеет быть точным, – отозвалась я настолько спокойно, насколько могла с дырой в боку и клокочущим в горле гневом. – Он умеет и что похуже. У тебя есть выбор, Кропотливый. – Я обхватила Какофонию обеими скользкими от крови ладонями и сощурилась, глядя в прицел. – Ты отпускаешь ее и получаешь точность. Или продолжаешь тянуть и получаешь что похуже.

– Сэл… – шепнула Агне, но продолжить не осмелилась. Даже это слово, пусть и тихое, заставило горло двинуться у лезвия. И пусть оно угрожало не мне, я ощутила болезненную гримасу Агне как никогда остро.

– Нет, скиталец, – ответил Кропотливый холодным, как ночь, голосом. – Это у тебя есть выбор. Погонишься за мной – может, не догонишь, может, убьешь. Или останешься и поможешь подруге.

Он сощурился. Я широко распахнула глаза. Агне вскрикнула. Он нацелил нож в сонную артерию.

– Прежде чем она истечет кровью.

И вонзил.