Текст книги "История русской женщины"

Серафим Шашков
История русской женщины
От допетровских времён до середины 19-го века

© Л.И. Моргун. Литобработка, редактирование, примечания. 2018.

© ООО «Остеон-Групп». 2018.

* * *

Предисловие

Русская женщина до сих пор не имеет своего историка. Каких-нибудь два-три опыта исследований об исторических судьбах её, в роде книжки г. Добрякова, не стоят даже и того, чтобы упоминать о них.

Между тем, в виду вопросов эмансипации, волнующих современные женские поколения, знание былых судеб русской женщины представляется не только интересным, но и практически-полезным для дела освобождения. Настоящее есть результата прошедшего и постоянно находится под влиянием традиционного авторитета; мы убеждаемся на каждом шагу, что в современной жизни действует так много архаических принципов, что о прошедшем нельзя говорить, не задевая, в то же время, жизненных вопросов дня. Целые отделы современной жизни принадлежат вовсе не нашему времени, а служат только остатками того старинного быта, от которого цивилизованное меньшинство давным-давно уже отделалось навсегда. Брачная и семейная жизнь крестьянства, мещанства, купечества, духовенства, мелкого чиновничества, напр., по своим основным характерным чертам имеет так мало общего с современными понятиями и формами, что мы имеем полное основание рассматривать её в связи с жизнью русского общества XVI и XVII столетий. Такая классификация исторических данных кажется нам не только полезною в практическом отношении, но и необходимою для большего уяснения прошлого посредством тех остатков его, которые продолжают существовать до сих пор, вследствие того обстоятельства, что низшие и частью средние классы все ещё остаются чуждыми того умственного и социального движения, которое совершается в среде европейски образованных слоёв нации. Поэтому, рассматривая семейную и брачную жизнь средних и низших классов XVIII и XIX столетий, в связи с историей допетровской женщины, мы, начиная с XVIII века будем следить только за судьбами женщины цивилизованного общества.

Тяжка и незавидна была судьба русской женщины: много слез пролито ею на пути её исторического существования; много горя, унижения и рабства вынесла она в семейной и общественной жизни, не искупив своих страданий ничем, что могло бы возвысить и отметить её в истории человечества. Мало того, что, по словам поэта, –

 
Три тяжкие доли имела судьба:
И первая доля – с рабом повенчаться,
Вторая – быть матерью сына-раба,
А третья – до гроба рабу покоряться, –
И все эти грозные доли легли
На женщину русской земли…[1]1
  Н. А. Некрасов. «Мороз, Красный Нос».


[Закрыть]
 

Мало этого. Независимо от полнейшего политическая рабства и безусловной подчинённости семейству, идея женской отверженности проникла собою всю старинную жизнь, освящаясь религией, законом, обычаями и всеми гражданскими и общественными учреждениями. С этим согласно большинство наших историков. Но ни один из них не обратил должного внимания на то обстоятельство, что женщина старалась освободиться из этого положения, что она боролась с враждебными ей началами и улучшала постепенно свою незавидную долю. Правда, что в болыпинстве случаев это была борьба глухая, пассивная, едва заметная для посторонняго зрителя, но, тем не менее, самый факт борьбы не подлежит сомнению. И противодействие русской женщины всему, что давило и порабощала её, было достаточно сильным, чтобы доставить ей несколько таких прав, за приобретение которых до сих пор ещё борется современная женщина самых развитых стран Европы.

Да, русские женщины, позади вас лежат целые столетия, ознаменованные тяжкими страданиями ваших прародительниц и их борьбою за своё освобождение. Наше время, продолжая эту борьбу, придало ей другой характер, поставило для нея более существенные и возвышенные цели. Старая, тысячелетняя борьба в наши дни не только продолжается, но и значительно усиливается. Твёрдо же пойдём вперёд с полною надеждою на будущее освобождение женщины, и если даже нам не суждено дожить до дня окончательной победы, то ми всё-таки можем насладиться хотя постепенным осуществлением своих идей и умереть –

 
С верой, что вызовут наши гробы
Новое племя для новой борьбы!..[2]2
  Н.С.Курочкин.


[Закрыть]
 

Настоящий очерк в первый раз был напечатан под другим заглавием в журнале «Дело». Исправив и значительно дополнив его, автор решился издать его отдельною книгою, хотя и сознавал все его недостатки, зависящие сколько от неразработанности предмета, столько же и от того обстоятельства, что автор писал его в одном из самых глухих медвежьих уголков провинции, лишённый многих важных пособий, доступных столичному писателю. Но при всем этом автор думал, что как первый и единственный опыт обзора истории русской женщины и как дополнение к его книге: «Исторические судьбы женщины, Детоубийство и Проституция» – настоящий труд его будет небесполезным для развития у нас женского самосознания.

Успех книги и необходимость нового издания оправдали его надежды.

Глава I.
Женщина в древнейшей славянорусской жизни. Факторы её постепенного порабощения.

В сочинении моем «Исторические судьбы женщины» читатель найдёт много данных, доказывающих, что в первобытной жизни народов женщина была гораздо свободнее и влиятельнее, чем при дальнейшем развитии человеческих обществ. Она успешно боролась против своего гнёта, она не только могла держаться наравне с мужчиной, но даже нередко достигала полного преобладания над ним; она была главою семьи и родство по матери служило основным принципом зачаточной общественной жизни.

Остатки таких первобытных порядков мы видим и в жизни древних славян.

Если бы не достоверные исторические свидетельства, то, зная характер современных славянских народов, трудно было бы поверить, что их предки отличались такою сильною любовью к свободе и независимости, что возбуждали изумление в греках и римлянах эпохи падения. «Даже рабы, по словам Маврикия, содержались у славян в неволе не всю жизнь, как это бывает у других народов, но, но прошествии известного времени, им предоставлялось на выбор: или возвратиться на родину, заплатив выкуп, или остаться у славян людьми свободными и друзьями».

Любовь славян к свободе была столь общеизвестною, что в законодательных памятниках встречаются выражения: «свободен, как славянин», или «свободолюбив, как славянин».

Эту черту, столь естественную у первобытного и воинственного народа, мы замечаем и в характере древнеславянской женщины. Она ещё не окончательно покорена мужчиною, не превратилась ещё в служанку семьи и в подневольную одалиску[3]3
  Одали́ска (от тур. odalık – «горничная, рабыня, служанка») – женщина, состоящая в гареме султана. Одалиски воспринимались на Западе как наложницы или сексуальные рабыни, и их статус был ниже статуса официальной жены. Фактически они были прислужницами жён султана. Обычно они ни разу не видели султана. Прекрасная одалиска, сумевшая очаровать господина своей красотой, пением и танцем, могла стать женой султана.


[Закрыть] мужа, безответную и бессильную перед своим владыкой. Узы брака ещё не окрепли, а у некоторых народов остатки первобытной половой свободы доходили до полного гетеризма. В языческой Чехии, по словам летописца Козьмы Пражского, «как свет солнца, как влага вод, общим достоянием всех были и луга, и пажити, и даже самые браки были общими. Брак продолжался одну ночь. На утро разрывались цепи любви. Тогда позволялось мужу иметь чужую жену и жене выходить за чужого мужа». Это отсутствие брака и полная общность женщины, которые мы встречаем в первобытной жизни всех народов, исчезли у славян уже в самом начале той эпохи, когда на это племя было обращено внимание иностранцев, оставивших нам сведения об их жизни и нравах. Хотя мы уже видим в это время у славян и сильную отеческую власть, и брак, основанный на умыкании невесты, но в то же самое время остатки первобытной половой свободы продолжают держаться в славянской жизни, благодаря усилиям женщин. Самое умыкание девушек сплошь и рядом превращалось из насилия в дело свободного договора жениха и невесты. «Славяне – рассказывает Нестор, – сходились на игрища, устрояемые между селениями, и тут умыкали себе в жены девушек, с которыми сговаривались прежде». В Архангельской губернии и в некоторых местностях Сибири такие порядки существуют и до сих пор. Здесь женихи сплошь и рядом воруют любимых ими невест, родители которых несогласны на их замужество. Сговор об уходе между парнем и девушкой, как и во времена Нестора, совершается чаще всего на игрищах. В этих хороводных играх и песнях, уцелевших от древних времён, мы также видим ясные следы тех свободных сговоров и обоюдного выбора женихов и невест, о которых говорит летописец. Мало того, что в этих играх парни выбирают себе девушек, а девушки парней и составляют пары, и что в хороводах выбор пары предоставляется девушкам наравне с парнями, – часто мужчины и женщины составляют две отдельные партии, которые сходятся затем, чтобы договариваться о свадьбах. Женщины поют:

 
«Бояре, вы зачем пришли,
«Молодые, вы зачем пришли?»
 

Мужчины отвечают:

 
«Княгини, мы невест смотреть,
«Молодые, мы невест смотреть!»
 

Затем идут дальнейшие переговоры. На действительность подобных сходбищ партии невест и партии женихов указывают и чешские хроники. Козьма Пражский, рассказав легенду о борьбе девушек с юношами, говорит, что обе стороны заключили перемирие и устроили трехдневное общее празднество. «Вступают юноши на пир с девицами, как хищные волки, ищущие добычи. Весело проводят они первый день в питьё и еде. Чем больше пьют, тем больше возрастает жажда. Едва к ночи затихает пиршество. Настала ночь. На ясном небе сверкнула луна. Вдруг затрубил один юноша и, подав этим знак, закричал: «Полно пить, есть, играть! Вставайте, зовёт вас любовь!» – Юноши тотчас бросаются на девушек и умыкают их. Все это напоминает нам рассказы об амазонках, о гинейнократических первобытных народах, о современных папуасах северной Австралии, у которых до сих пор можно встретить общества женщин, живущие совершенно особо от мужских обществ. Весною, когда половой инстинкт пробуждается, самцы начинают гоняться за самками, полы сходятся тоже на своего рода игрища, на которых и совершаются умыкания. Детей, рождённых от этих связей, матери выкармливают грудью и затем, если они не принадлежит к женскому полу, выпроваживают из своего общества. Конечно, игрища времён Нестора и Козьмы Пражского не имели уже столь грубого, чисто животного характера, но всё-таки они указывают своими чертами на те первобытные порядки, из которых они развились до форм, известных нам[4]4
  См. об этом новое исследование Кулишера. D. Zuchtwahl bei d. Menachen in Urzeit, Zeitsclirift fur Ethnographies, 1870, H. II.


[Закрыть]. Умыкание и брак были далеко не единственною целью этих сборищ, которые устраивались прежде всего для празднества в честь богов полового наслаждения, для любви и веселья. На них царила полная свобода: это были оргии любви. Здесь допускались свободные объяснения в любви, поцелуи, объятия, и матери охотно посылали своих дочерей поневеститься на игрищах. «Тут, – говорит христианский обличитель этих празднеств, – стучат в бубны, и глас сопелий, и гудут струны, жёнам же и девам плескание и плясание, и главам их накивание, устам их клич и вопль, всескверные песни, и хребтам их вихляние и ногам их скакание и топтание, тут же мужам и отрокам великое прельщение и падение и жёнам и мужатым беззаконное осквернение и девам растление». Переяславский летописец говорит, что при этом «от плясания, и от очнаго воззрения, и от обнажения мышц, и от перстов ручных показания и от перстней возлагания на персты чужие, также посредством целования», мужчины «познавали, которая жена или девица к юношам похотение имать, и плотию с сердцем разжегшися, слагахуся, иных поимающе, а других, поругавше, метаху на посмеяние».

Половою свободою, проявлявшеюся, между прочим, на этих игрищах, пользовались в особенности девушки, как о том свидетельствуют древние хроники и путешественники. Независимость незамужних женщин простиралась в древности до такой степени, что породила саги об амазонках, – саги, которые, при всей своей фантастичности, имели, без сомнения, некоторое историческое основание. «Девушки – говорит Козьма Пражский, – свободно росли в чешской земле, упражнялись в военном деле, избирали себе предводительниц, ходили на войну, занимались охотою в лесах – одним словом, в образе жизни мужчин и женщин не было различий. Оттого смелость девушек возросла до такой степени, что они недалёко от Праги построили на одной скале город, укреплённый самой природой; ему дано было имя Девин. Возмущённые этим юноши, собравшись во множестве, построили себе на противоположной скале, среди леса, другой город, который теперь зовётся Вышгород, а тогда, от кустарников, кругом его росших, назывался Тростов. И то девушки брали верх над юношами своею ловкостью, то юноши одолевали девушек силою; были между ними то мир, то война». Начальницею этих амазонок была одна из девушек знаменитой Любуши, Власта, которой легенды приписываюсь намерение превратить всю Чехию в женское государство, лишив мужчин их власти и значения. Власта постановила законом воспитывать из детей только девочек, а мальчиков делать неспособными к владению оружием, выкалывая им правый глаз и отрубая на обеих руках большие пальцы. Мужчины победили амазонок и Власта была убита. В этом сказании, как и во всех подобных, несмотря на мифичность общаго, сгруппировано, как об этом убедимся ниже, много черт из действительной жизни. Славянские девушки были воинственны и независимы по своему характеру до такой степени, что нередко могли успешно сопротивляться хищническим притязаниям мужчины и, охраняя свою независимость, поддерживать свободный характер любовного союза. Былины сохранили нам древние образы богатырши, паленицы[5]5
  Паленица – устар. богатырь, наездник, товарищ удалой вольницы, искатель приключений; богатырка.


[Закрыть], вольной наездницы. Она совершенно свободно располагает своим сердцем, выбирая себе возлюбленных и по произволу меняя их. Прекрасная королевна, к которой однажды заехал Илья Муромец, спрашивает его:

 
У тя есть ли охота, горит ли душа
Со мной со девицей позабавиться?
 

Тому же Илье жена Святогора предлагает «сотворить с ней любовь». Марина сама предлагает Добрыне свою руку и сердце:

 
Ты Добрыня, Добрынюшка, сын Никитьевич,
Возьми-ка, Добрыня, меня замуж за себя!
 

Нередко подобная девица ищет себе такого жениха, который был бы сильнее и могущественнее её. Будущая жена Дуная, бывшая первым стрелком в Киеве, отправляется во чисто поле искать себе супротивников, с тем, чтобы выйти замуж за человека, который сумеет победить её. Если предмет страсти не поддаётся добровольно, то такая женщина, подобно современному ей мужчине, умыкавшему невесту, умыкает себе жениха. Вот, напр., встречает Добрыня «паленицу женщину великую», нападает на неё, бьёт её «в буйну голову своей палицей булатною, но паленице это решительно нипочём:

 
Она схватила Добрыню за жёлты кудри,
Посадила его во глубок карман
 

и увезла к себе с тем, что «если он в любовь ей придётся, то она сделает его своим мужем. Так и вышло. Выбор жениха невестою и даже следы умыкания женихов до сих пор сохраняются в малорусской жизни. Боплан, составивший описание Малороссии в XVII в., говорит, что здесь девушки сами выбирают себе своих будущих мужей, сами сватаются за них. По словам Терещенко, если малороссийская девушка любит какого-нибудь мужчину, то сама упрашивает родителей выдать её за него. Со времени засватания до свадьбы помолвленные видятся между собой почти каждый день; они ходят вместе не только день, но и ночь. Невеста повязывает жениха рушником, что, по словам сватов, значить вязать приводна (т. е. приведённого), чтобы он не убежал из хаты. Это несколько намекает на то умыкание женихов, о котором говорят былины и на которое указывает сохраняющийся до сих пор в некоторых местах Малороссии свадебный обряд ловли жениха. «Родственники невесты выходят на улицу с палками в то время, когда жених подъедет к воротам; они забегают и гонят его палками на двор к невесте; он бьёт плетью своего коня и ускакивает с боярами; это делается до трёх раз. Когда загонят его во двор, то мать невесты берёт у него лошадь и привязывает её к столбу. Жених входит в сени, где встречает его невеста, у сестры или свахи которой дружки должны выкупать женихову шапку».

Если свадебные обряды умыкания невесты признаются за доказательство действительного существования в древности этого обычая, то обряд ловли жениха, вместе с некоторыми другими данными, можете служить основанием гипотезы, что в древности не одни мужчины умыкали женщин, а также и женщины умыкали и захватывали мужчин для брака, хотя, по всей вероятности, это удавалось им далеко не так часто и легко, как первым. Противодействие женщины насильной выдаче замуж и стремление к свободному выбору мужа были достаточно сильны, чтобы заставить уважать склонности или антипатии невесты даже в таком быте, который совершенно враждебен женской свободе. Так, отец Рогнеды спрашивает, хочет ли она идти за Владимира. «Не хочу разуть сына рабыни, но за Ярополка хочу» – отвечает она, и целое семейство гибнет потому, что не хотело насиловать её свободы. Так, князь галицкий Владимир Васильевич, предвидя свою близкую смерть, заставил брата своего целовать крест, чтобы «не отдавать дочери его неволею ни за кого же, но где будет ей любо, тут её и отдати». Подобное уважение свободы девушки не могло, однако ж, прочно утвердиться в жизни при том крайнем развитии патриархальных начал, которое характеризуете собою последующие эпохи нашей истории.

Воинственная, сильная, не задавленная ещё патриархальным гнётом славянка сохраняла значительную долю свободы и в брачной жизни, противодействуя деспотическим поползновениям мужа. Хотя некоторые иностранные писатели и говорят, что «жены славян были чрезвычайно целомудренны», но, с другой стороны, мы имеем много данных, свидетельствующих, что наши древние прародительницы не так охотно сносили наложенные на них брачные узы и старались удержать за собою в браке ту же свободу, какою они пользовались до замужества. И до христианства, и долго после введения его, расторжение брака было легко не только для мужа, но и для жены. Жены сплошь и рядом бросали своих мужей, выходили за других, утешались с посторонними любовниками. «Знаю я ваши умы-разумы женские», – говорит Добрыня о современной ему женщине, – «муж пойдёт за дровами в лес, а жена пойдёт в замужество».

Если от мужа или любовника нельзя освободиться добром, женщина прибегает к преступлению, к ножу, к волшебным чарам. Отстаивая свою свободу от притязаний своего нелюбимаго мужа, женщина в то же время оказывала мощную, безграничную привязанность к человеку любимому. Бонифаций говорит, что «славяне, будучи народом мерзейшим и самым дурным, соблюдают, однако ж, с такою верностью взаимную любовь в супружеском союзе, что жена, по смерти мужа, сама отрекается от жизни, и та считается у них доблестною, которая своею рукою убьёт себя, чтобы сгореть с мужем на одном костре». Конечно, Бонифаций в этом случае сильно ошибается, приписывая обычай вдовосожжения исключительно жениной любви; но всё-таки наша старина свидетельствует, что самоубийство пережившей супруги, из-за любви к покойному мужу, тогда не было редкостью. Вот напр., Василиса Никулишна, мужа которой погубил кн. Владимир из желания обладать ею, отправляется к трупу своего мужа.

 
Берёт Василиса булатный нож,
Вспорола себе Василисушка груди белыя,
Покрыла себе Василиса очи ясные…
 

и умерла рядом с своим любимым Данилом. При такой сильной любви женщина естественно доходила до самой демонической мести за измену, и в этой мести, при всей её бесчеловечности и отвратительности, нас невольно увлекает та мощная сила характера, которой мы почти вовсе не замечаем в русской женщине последующих эпох. Вот девушка, которой изменил её милый, говорит ему:

 
Надсмеялся же ты надо мной, отсмею и я тебе:
Ты не думай, простота, что я вовсе сирота.
У меня ли у младой есть два братца родных,
Есть два братца родных – два булатных ножа;
Я из рук твоих и ног кроватку смощу,
Я из крови твоей пиво пьяно сварю,
Из буйной головы ендову сточу,
Я из сала твоего сальных свеч намочу…
 

А после того, она хочет созвать гостей, близких убитому, и загадать им загадку: «я на милом сижу, об милом говорю, из милаго я пыо, милым потчую, а и мил предо мною свечою горит».

В брачной и семейной жизни мы замечаем некоторые следы стремления к равенству полов. В былинах жених ищет себе такой невесты, которая была бы ему достойною «супротивницей», советницей и помощницей, знала бы грамоту и «четье-пенье церковное». Невеста тоже хочет иметь мужем хорошего «супротивника», ровню. Муж сплошь и рядом обеспечивал свою жену известным имуществом. Семья невесты, взамен её наследственной доли, давала ей приданое. При неимении братьев, дочь была наследницей всего отцовского имущества. Жена могла иметь независимое от мужа имущество, землю, сёла и свободно распоряжаться им. В некоторых местностях жена считалась даже чем-то в роде главы дома. По древнейшему чешскому праву, жена принималась за представительницу семейства, и муж считался дома только тогда, когда он находился подле своей жены.

Если начинался процесс, то ответчик мог быть вызван к суду только в той местности, где была его жена. То же самое было в обычае и у сербов. Не смотря на то, что у славян, как и у всех полудиких народов, вступление в брак вдов считалось в большинстве случаев делом крайне нехорошим, так как женщина должна принадлежать своему мужу даже и мёртвому, мы всё-таки видим немало примеров того, как, вследствие женского влияния, конечно, сами мужья отступаются от этого варварского обычая и, умирая, предоставляют своим вдовам полную свободу. Добрыня говорит жене: «хоть вдовой живи, а хоть замуж поди; хоть за князя поди, хоть за боярина, хоть за могучего богатыря, а хоть за полномочного крестьянина». Князь Владимир Василькович в своём завещании также предоставляет жене полную свободу поступать «как ей будет любо; мне не смотреть же, вставши из могилы, кто что будет делать после меня». Вдова, если не выходила замуж, делалась полною главою своего семейства и безусловно распоряжалась детьми, которые своим воспитанием были обязаны главным образом ей же, а не отцу: все герои и героини наших былин воспитаны своими матерями.

«В древние времена, – говорит Козьма Пражский – женщины ходили на войну, занимались охотою в лесах и образом своей жизни не отличались от мужчин». Византийские историки рассказывают, что в войнах с греками славянки, одетые в мужское платье, храбро дрались наряду со своими мужьями. Женщины былин, как мы уже отчасти видели, не уступают самым могучим богатырям своей силой, ловкостью и самостоятельностью характера, ведя такую же, полную приключений, жизнь, как и мужчины.

Жена Ставра, нарядившись послом, побеждает борцов Владимира, – одному из плеча руку выдернет, другому ногу выломит, третьего хватит хребтом о землю посреди двора. Она силою освобождает своего мужа из подземелья, в которое, за похвальбу, посадил его Владимир.

Жена Дуная – первый стрелок в Киеве.

Пелька, дочь Соловья Разбойника, является достойною супротивницей Ильи Муромца.

Паленица «женщина великая» побеждает Добрыню.

Когда на Киев напал Тугарин и гонец, посланный Владимиром за Ильёй Муромцем, не нашёл его дома, жена Ильи велит седлать коня, одевается в платье богатырское, вооружается и, принимаемая всеми за своего мужа, скачет к Киеву и обращает в бегство Тугарина, который «бежал в свои улусы загорские, проклинаючи Илью Муромца, а богатырь Илья Муромец знать не знал, ведать не ведал, кто за него бился с Тугарином».

Подобную же амазонку видим мы и в легенде о Перепетовом кургане. «В незапамятные времена около Киева жил предводитель одного племени, Перепет. Однажды, услышав о приближении неприятеля к своим областям, он собрал дружину и, оставив жене управление, отправился против врага. Жена долго не получала никаких известий о нем, наконец увидела сон, предвещавший гибель её мужа. Чтобы спасти мужа или отомстить за его смерть, она собрала войско и отправилась по следам мужа. Рано утром, когда туман покрывал поля, она встречает какое-то войско. Приняв его за неприятельское, убившее её мужа и истребившее его дружины, она нападает с яростью и в первом пылу сражения убивает своего мужа. После сражения, узнав свою ошибку, жена Перепета с отчаяния сама лишила себя жизни. Дружина насыпала над их телами две высокие могилы и назвала одну из них Перепетом, другую – Перепетовскою».

Но не одною физическою силою женщина поддерживала в древности своё значение, которое она потеряла при дальнейшем ходе истории. Подобно германцам и большинству других полудиких народов, славяне, выражаясь словами Тацита, «видели в женщине нечто священное», сверхъестественное. Она обладает вещею силою, знанием тайн природы, всесильными чарами волшебства. Любовь к женщине, по древнему и современному воззрению народа, есть ничто иное, как результате действия волшебных чар её. По малорусским верованиям, даже мать, купая своего ребёнка в известных зельях, можете приворожить ему долю. В песнях сплошь и рядом намекается на эту волшебную, непобедимую силу любви и говорится, что «без прилуки молодец к красной девушке не ходит». И если у современных русских не только низшего, но частью даже и среднего класса любовь не можете быть объяснена ничем другим, кроме волшебства и привораживания, то совершенно понятно, что в древности эта могущественнейшая из страстей могла быть приписана одному только действию сверхъестественных сил. «По народному воззрению, – говорит Афанасьев, – чувство любви охватывает человека, как внутреннее пламя, возжигаемое в его сердце стрелою громовника и раздуваемого буйными вихрями. Желая возбудить это страстное чувство, волшебницы вынимают из груди юноши или девицы сердце, жарят его и наговаривают любовную тоску». Заговоры, присушки, заклинания в любви составляют один из главных предметов деятельности древней женщины. И вследствие чар её, «те же ветры буйные, которые весною пригоняют дождевые облака, раздувают пламя грозы и рассыпают по земле семена плодородия, приносят и любовь на своих крыльях, навевают её в тело белое, зажигают в ретивом сердце. Кто влюблён, тот очарован».

Эта чарующая сила женщины употребляется ею не на одно только внушение любимому человеку страстного вожделения к себе, но и для наказания его за измену, для погибели своих соперниц, для мести за своё неудовлетворённое чувство и оскорблённое самолюбие. Пылающая любовною местью женщина, посредством своих чар, насылает на кого следует разные несчастья, причиняет смерть, превращает в животных, отравляет всю жизнь страданиями. Волшебная сила женщины обращена не на одну только любовь. Она обладает даром пророчества и высшей судейской мудрости, как увидим ниже; она может посредством трав, кореньев и разных зелий исцелять болезни, избавлять людей от страданий, насланных на них злою волшебною силою. Искусство врачевания, толкование снов и примет, отыскивание пропавшего или украденного, предсказание о будущем, привораживание и отвораживание в любовных делах были преимущественно в руках женщины, равно как и родовспомогательное искусство, также соединённое с знахарством. В последующую эпоху, под влиянием византизма и верований азиатских инородцев, все эти свойства и профессии женщины получили характер злостного, враждебного, дьявольского ведовства; но нет сомнения, что в первобытной славянской жизни женщина имела более светлое и благотворное значение, следы которого до сих нор можно видеть в народных верованиях и преданиях. В ряду божеств одно из первых мест принадлежало Матери-Земле, щедрой кормительнице и покровительнице всех людей. Главною служительницею и представительницею этой богини была женщина, которая своим участием в религиозных торжествах в честь Земли преклоняла последнюю на милость к людям, побуждала её к плодородию, парализировывала действие сил, враждебных благодетельной силе Земли, которая относится к людям как любящая мать – плачет об их бедствиях, радуется при виде их счастья. Воспоминание об этом благодетельном значении женщины до сих пор сохранилось во многих местах в обряде опахивания; напр., во время повальных болезней людей или скота, крестьяне в некоторых местностях, по приговору мирской сходки, решают остановить посредством этого обряда ход эпидемии. Старуха-повещалка выходит ночью в одной рубахе на околицу и с диким воплем бьёт в сковороду; на её призыв со всех сторон собираются бабы и девки с ухватами, кочергами, косами, серпами, помелами и дубинами. Ворота во всех домах запираются, скот загоняется в хлевы, собак привязывают. Сбросив с себя рубаху, повещалка клянёт смерть; другие женщины привозят соху и запрягают в неё эту голую бабу; потом начинается троекратное опахивание вокруг села, причём сопровождающая толпа держит в руках лучины или горящие пуки соломы. Впереди несут иконы. Затем едет старуха на помеле, в одной рубахе и с распущенными волосами; за нею двигается соха, а за сохой девка, с кузовом собранного со всех домов разного зернового хлеба, который она сеет по пролагаемой борозде. Следующая за тем толпа пляшет, вертится, кривляется, размахивает по воздуху принесёнными орудиями, бьёт в тазы, чугуны, заслонки, косы, свистит, хлопает кнутами. Останавливаясь перед каждым двором, бабы и девки стучат в ворота и бешено кричат: «Бей, секи, руби смерть; сгинь, пропади, чёрная немочь; запашу, заколю, загребу, засеку, замёту!» При этом поются разные заклинательные песни. Благодетельное ведовское значение женщины выражалось таким образом в её содействии к избавлению от разных частных и общественных зол и напастей. Независимо от этого, подобно своей богине Земле, женщина в первобытной жизни была представительницею человеческой любви, благотворительности и мира. Материнская любовь, служащая первичною формою всех развивающихся впоследствии гуманных чувствований, всегда представляется сильнее, глубже и беззаветнее любви отцовской. Равным образом, первобытная женщина изображается гораздо сострадательнее мужчины и к чужим людям. Эта сострадательность и сердечная мягкость простираются до того, что, в русских сказках, сидящие в жилище чёрта его бабушка, мать или сестра, в большинстве случаев, оказываются благосклонными к странствующему герою, прячут его от чёрта и помогают ему в нужде.

У германцев женщина называлась «ткущею мир»; у всех народов, в первобытную эпоху их истории, она служила делу человеколюбия и упрочивала своим влиянием благоденствие как семьи, так и общества. То же самое видим мы и в жизни древних славян. По древнему праву чехов, напр., если убийцу находили подле его жены и она обнимала его и прикрывала своим подолом, то мститель обязан был оставить его в покое. В связи с этим миротворящим, гуманизирующим влиянием женщины стоит ещё её поэтическая деятельность. «Женские песни славянских племён, – справедливо замечает Буслаев, – бесспорно, говорят в пользу той мысли, что народные обычаи, верования и вообще эпическая старина наполовину обязаны своим происхождением душевным способностям женщины, которых быстроту и восприимчивость объясняла себе суеверная старина вещею силою».