Текст книги "Загадки опустевшей хижины. Саджо и ее бобры"

Серая Сова
Загадки опустевшей хижины. Саджо и ее бобры

© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2010

© ООО «РИЦ Литература», 2010

Загадки опустевшей хижины

Посвящается

людям последней

ИНДЕЙСКОЙ ГРАНИЦЫ

и всем, кто прочтет эти рассказы

с сочувствием и пониманием.

И особенно тем,

чьи сердца рвутся на свободные просторы,

но кто волею судьбы

лишен радостей жизни среди

ДИКОЙ ПРИРОДЫ

и только со страниц книги узнает о ее чудесах.

Человек сидит перед гаснущим открытым очагом весь во власти воспоминаний, и картины прошлого оживают перед ним, как мерцающие огоньки.

Кольца дыма от его трубки движутся, словно артисты на сцене.

Вот человек начинает говорить. Он говорит медленно, вдумчиво, часто делает паузы, как будто прислушивается к слабому эху своей памяти.

И вдруг в памяти оживает звук, тихий, грустный, стонущий.

Звук становится все громче и громче, пока не превращается в рыдания, разразившиеся под гнетом столетий несправедливости; потом звук постепенно стихает, и лишь время от времени доносятся всхлипывания, словно удаляющееся эхо, пока не наступит тишина.

И когда эти томительные звуки умирают, замолкают наконец, человек снова продолжает свои «Загадки опустевшей хижины».

Огонь разгорается, потом гаснет.

Неверные тени прошлого дрожат и скользят взад и вперед.

Человек продолжает свой рассказ.

Опустевшая хижина

И маленькая опустевшая хижина вдруг преобразилась и снова стала зачарованным замком, где было столько мечтаний и грез. И теперь она уже не была кучей бревен и реликвий, она ожила в памяти во всей своей трепещущей красе.

Она уже не была больше покинутой и печальной, дорогие образы прошлого населили ее.

Среди холмов, устремившихся в туманную даль на Север, в глубокой ложбине прячется маленькое безымянное озеро.

Едва ли можно назвать красивым этот узкий обмелевший пруд, где убывающая вода оставила лишь болота, поросшие камышом, да острые верхушки скал, когда-то погруженные в воду, а теперь обнаженные, почерневшие, словно заброшенные памятники давно забытого кладбища.

От берега этого маленького озера вьется едва заметная тропинка, на которую давно не ступала нога человека. Тропа загромождена поваленными бурей деревьями. Она приводит к берегу большого озера, которое впадает в реку; множество речек и ручейков, устремившихся с Великого Водораздела, несут свои воды в эту реку.

Озера и реки тянутся непрерывной цепью все дальше и дальше на Север и наконец огромным бурлящим потоком впадают в Северный Ледовитый океан.

На берегу этого сумрачного полувысохшего пруда, который в былые времена был настоящим озером, виднеется старая заброшенная плотина – памятник трудолюбию и терпению ее строителей. Стена плотины возвышается на четыре фута над теперешним уровнем воды пруда; через полузавалившееся отверстие ее арки протекает маленький журчащий ручеек, и чудится, будто он бормочет, словно человек в полусне, но разобрать, что он лепечет, невозможно.

Всюду вокруг видны старые сооружения, построенные очень прочно и разумно, но ни одно из них не было делом рук человека.

Из леса спускаются к озеру и идут вдоль берега старые, заброшенные тропы давно покинутой бобровой колонии, отлично спланированной, прекрасно выстроенной, сохранившей до сих пор своеобразную архитектуру (несмотря на разрушительное действие времени), – лучшее доказательство мастерства и труда.

В том месте в лесу, откуда начинаются эти тропы, видны пни – множество пней, и на них все еще заметны следы зубов четвероногих дровосеков. Неподалеку стоит заброшенная бобровая хатка, ее хозяев давно уже нет на свете. Она стоит высоко над уровнем высохшего пруда, ее потайной вход открыт для хищников; стены хатки, когда-то отлично заштукатуренные, теперь поросли травой и побегами ивы. И все-таки она еще прочна и выстоит много лет – немой и печальный свидетель удивительного трудолюбия ее строителей. Напротив бобровой хатки темнеет сосновый бор. Огромные сосны, настоящие великаны, – редкие деревья в этих краях. Наверное, потому они и кажутся такими гордыми и безупречно красивыми. Среди сосен там и сям белеют стволы березок. Тоненькие и стройные, они кажутся высокими деревьями, хотя их ярко-зеленые вершины, устремленные к живительному солнечному свету, едва лишь достигают нижних веток гигантских сосен. В тени этой рощи стоит маленькая бревенчатая хижина – единственное свидетельство пребывания здесь человека.

Она стоит покинутая и печальная. Мох, которым были законопачены щели между бревнами, давно уже растрепался, вывалился, двери настежь открыты, а выбитые окна беспомощно глядят вдаль. Даже в свои лучшие дни это было скромное жилище, хотя труда и забот было вложено очень много, чтобы его построить и создать уют. Следы простенького орнамента, не лишенного художественного вкуса, до сих пор заметны то тут, то там.

Было здесь и радостно, и весело. Взгляните, и вы увидите в углу маленькую засохшую елочку, заметите на побуревших ее ветках концы тесьмы, которой когда-то были привязаны игрушки. Опустевшая, покинутая хижина теперь обречена на медленное разрушение. А когда-то, в незабываемые дни здесь ключом била жизнь, полная исканий и надежд. Это был дом, где жили не только люди, о чем рассказывают вещи; вот там, у развалившейся койки, видно сооружение из палок и высохшей глины: нетрудно догадаться, что здесь поработали бобры, строившие себе хатку над прудом.

Эта скромная обитель была когда-то знаменитым местом; многие обитатели леса стали друзьями хозяина хижины. Некоторые из них переступали порог и чувствовали себя как дома. Другие собирались вокруг хижины, инстинктивно понимая, что никто не обидит их здесь. Они приходили то небольшими стайками, парами, то поодиночке. Здесь можно было видеть крупных зверей и маленьких. Здесь каждый был желанным гостем, выступал на этой скромной сцене, сказал свое слово, сыграл свою роль и внес свою лепту в историю этого уголка земли.

Роща знала их всех, и знала хорошо. Но огромные вековечные сосны, казалось, смотрели равнодушно на землю, покачивая своими гордыми перистыми вершинами, и, кто знает, быть может, совсем не замечали меленьких созданий, которые на такое короткое время поселились у их подножия.

Уже давно опустела хижина и стоит такая молчаливая и тихая.

Но чудится, будто она живет своей особенной, загадочной жизнью, будто тени населяют ее, и, словно эхо далекого прошлого, порою вдруг звучит томительный, нежный аккорд… Он все звучит, дрожит в воздухе, хотя никого уже нет.

От набежавшего ветерка трепещут листья высоких и стройных березок. Как тоненькие девушки, застенчивые и скромные, стоят они врассыпную среди высокомерных, строгих сосен и все кивают вершинами, шелестят листьями, словно шепчутся между собой. Своими устремленными вверх ветками, словно поднятыми руками, как Шахерезада, просят они пощады, боясь зачахнуть и погибнуть без живительных солнечных лучей в темном бору. И чудится, будто они шепчут соснам, своей мрачной охране: «ЗА-ГАД-КИ ОПУС-ТЕВ-ШЕЙ ХИ-ЖИ-НЫ».

Происшествия и события, описанные в этих рассказах, произошли в разных местах, местах, отдаленных друг от друга большими расстояниями. Я рассказывал их в зимнюю стужу своей молодой жене Анахарео, когда мы сидели перед открытым очагом и любовались, как разгорались и меркли угли. Перед глазами у нас вставали целые картины и лица; маленькие существа, казалось, бродили по этой освещенной пламенем аудитории. Они будили воспоминания давно минувших дней или же недавнего прошлого. Все эти рассказы березки слышали и, конечно, запомнили.

Здесь многое происходило. Люди и звери, и те, кто жил здесь, и те, кто гостил или же заходил мимоходом, оставили след своего дела, мысли, слова, и ничто из этого не потеряно, не забыто. Все радости и горести, комедии и трагедии, труд и достижения, которыми была заполнена здесь жизнь, – все это оставило неизгладимый след в памяти древних холмов, сохранилось в рассказах, превратилось в легенды, воспоминания. Но эти воспоминания не померкнут, пока трепещущие березки передают их шепотом, и сосны, суровые часовые, посланники Скалистых гор, стоят и охраняют их всех.

Они родились, эти незабываемые рассказы и легенды, на крыльях стремительного ветра, скользящего по вершинам деревьев, они живут в тундре среди болот, заросших камышами, они отражаются в зеркале прудов, и все повторяются и повторяются в неясном бормотании ручейка, в миллиардах голосов Дикой Природы, которые никогда не умолкнут.

Герои этих рассказов – люди, четвероногие и крылатые существа – никогда совсем не исчезнут; еще долго после того, как их слова и дела превратятся в легенду, они будут мерещиться в долине, полной воспоминаний; они никогда не покинут тихого озера, разрушенную плотину, бобровый дом и опустевшую хижину в лесу, где были радости, горе, мечты.

Быть может, тому, кто случайно очутится в этих местах в ожидании рассвета, вдруг почудится в сумерках, что темное тельце плывет в направлении к покинутой бобровой хатке, оставляя за собой расширяющийся след по воде; а может быть, до человека долетит эхо протяжного, жалобного крика. Или же ему почудится, что в туманной дали проскользнула бесшумно, как призрак, ладья, сделанная из коры золотистой березы.

А если он будет сидеть совсем тихо, не шевелясь, ему даже может почудиться легкое прикосновение к плечу, как будто кто-то невидимый беседует с ним. Несмолкаемое журчанье ручейка – то громкое, то тихое, то приближающееся, то удаляющееся – вдруг замолкнет, и донесутся, словно издалека, звуки глухих голосов, говорящих на языке, ему непонятном. А может случиться гак, что ему послышится какое-то неуловимое движение за спиной, и, обернувшись, он заметит, или ему только померещится, несколько загадочных теней, собравшихся вместе и как будто беседующих друг с другом. Эти легкие тени не испугаются одинокого путешественника, но вздохами, тихими, как шелест тростника, нежными, как шорох листьев на березках, будут пытаться – терпеливо и настойчиво – добиться понимания в сердце того, кто пробудил их сумеречное сознание.

Я знаю, это правда, потому что я сам бывал там часто и прислушивался к тишине в предрассветные часы: я слышал их нежные, тихие голоса, словно звук их долетал откуда-то издалека. И в такие минуты воздух вокруг меня казался наполненным какими-то легкими шорохами и топаньем малюсеньких ножек. Я чувствовал, как легкий ветерок пробегал по моему лицу, словно от движения множества невидимых гостей, пришедших навестить меня и вместе со мной послушать рассказы, которые березки без умолку нашептывали величавым молчаливым соснам.

Быть может, вы скажете, что эта прозрачная компания друзей лишь плод моего воображения, взволнованного тоской и долгим созерцанием родных мест, что я ловлю руки, которых уже нет, и в темноте ночей напрасно прислушиваюсь к голосам, давно умолкнувшим.

Если вы думаете так, не судите меня слишком строго, потому что это неизгладимые Воспоминания о прошедших днях, о людях и четвероногих друзьях, с которыми мне никогда больше не суждено увидеться.

Не обо всем я смогу рассказать вам – самые дорогие воспоминания я утаю от вас и буду хранить только в своем сердце; я боюсь, что, открыв свою тайну, потеряю силу вызывать в своем воображении любимые образы прошлого.

И все-таки мне хочется многим поделиться с вами. Итак, мои неведомые читатели, дорогие друзья, если вы не пожалеете часок-другой своего времени, садитесь возле меня, и я вам поведаю «ЗАГАДКИ ОПУСТЕВШЕЙ ХИЖИНЫ».

Сыновья Ки-уэй-кено

В наши дни, когда радио и быстрые теплоходы установили настолько тесную связь между КАНАДОЙ, английским доминионом, и старой АНГЛИЕЙ, что можно слышать речи через океан, а путешествие из Ливерпуля в Галифакс стало чуть сложнее, чем прогулка к морскому берегу, трудно себе представить, что рядом с этой передовой и процветающей КАНАДОЙ простирается край первозданной дикости. Тем не менее это так.

Этот не тронутый цивилизацией район, составляющий большую часть КАНАДЫ, лежит к северу от Великого Водораздела, который пересекает КАНАДУ и разделяет ее реки на те, которые текут на юг, и другие, которые впадают в Северный Ледовитый океан. Мало кто знает, что только южный склон цепи возвышенностей подвергся модернизации, и то не на всем протяжении. Для обитателей этой «цитадели» дикие просторы Севера известны под индейским названием Киуэйдин, что в переводе на русский язык означает «Страна Северо-Западного Ветра», – название это передает суровую таинственность и беспредельность просторов.

Для обитателей дикого Севера густонаселенная часть южного склона – это особый мир; о тех же, кто в кои веки раз добрался до железной дороги и отправился туда, люди многозначительно говорят: «Они поехали в КАНАДУ», словно они предприняли путешествие за границу.

Индейцы, кочующие по бескрайним лесам Страны Северного Ветра, живут по обычаям своих предков, обитавших в этих краях с незапамятных времен. Они все еще пользуются старым индейским оружием и охотничьим снаряжением, но некоторые товары выменивают у бледнолицых, и без этого им уже трудно обходиться.

То здесь, то там на песчаных берегах озер вырисовываются закопченные дымом конусообразные верхушки вигвамов. Домотканые одеяла из кроличьей шерсти неизменно служат верной защитой от суровых холодов, а мокасины из оленьей и лосевой шкуры, легкая и удобная обувь индейцев, незаменимы при скитаниях по обманчивым лесным дебрям. Копье, лук и стрелы, деревянные капканы и старинное шомпольное ружье, которое заряжается с дула, еще часто встречаются в этих краях. А в глухих, отдаленных местах, где нелегко достать себе обновку, индейцы до сих пор мастерят себе одежду из оленьей и лосевой шкуры. Этот народ не входит в семью цивилизованных народов, но называть его диким, как это принято, несправедливо. Удивительно честные, простые и добрые люди, они считают своим священным долгом гостеприимство; они готовы принять у себя каждого индейца, но пришельцев они сторонятся и стесняются. Мужественный и сильный от природы, индеец твердо идет по намеченному пути. Его смелость и настойчивость так велики, что, невзирая ни на какие препятствия и трудности, он достигает намеченной цели часто даже ценой самой жизни.

Мне хочется рассказать о подвиге двух индейских мальчиков племени оджибвеев. С их родовой группой я охотился в районе, известном у индейцев под именем Маниту-пи-пажи, или «Место, где хохочет дьявол». Ки-уэй-кено («Человек северного ветра») был отцом этих мальчиков. Среди людей, известных своей выносливостью, Ки-уэй-кено выделялся своей почти сказочной силой. Высокий, легкого атлетического сложения (хотя большинство его единоплеменников коренасты), он переправлял волоком грузы весом шестьсот фунтов. По всей округе он славился как замечательный охотник и носильщик.

Была пора листопада. Охотничьи ветры разгулялись в темном сосновом бору. Индейцы, покинув поселок, направлялись на свои зимние охотничьи участки. Они проводили там всю зиму, а зима в тех краях длилась шесть-семь месяцев. Приходилось перевозить большие грузы через большие и маленькие озера, перетаскивать волоком – люди преодолевали расстояние до двухсот миль. Большинство семей проделывали этот путь дважды, переправляя груз по частям на своих обычных шестнадцатифутовых каноэ. Но Ки-уэй-кено не признавал такого способа переправы. Он грузил всю свою поклажу на огромную пирогу, чтобы больше не возвращаться в поселок. Поднять такую ладью было едва под силу двоим мужчинам, но силач Ки-уэй-кено перетаскивал ее через все волоки один. У него было еще маленькое каноэ, сделанное из березовой коры, на нем два его сына, подростка, переправляли более легкий груз; оно предназначалось также и для осенней охоты.

Дела шли своим чередом, и все было, как обычно бывает во время этих переездов. В иные дни индейцы продвигались всего на пять миль, а в другие на двадцать – все зависело от трудности пути. Долго ли, коротко ли, но они прибыли на зимнее стойбище. Не теряя времени, разбили лагерь, наловили и засолили рыбу; охотники настреляли дичи и сделали запасы мяса, проложили тропы по нехоженым местам. Скоро побуревшая трава бобровых лужаек была покрыта изморозью и на ней обозначились следы пробегавших здесь лисиц и рысей. Кромка льда образовалась на болотах. Капканы были расставлены, и охота началась.

Как-то утром, когда уже начались заморозки, Ки-уэй-кено отправился на охоту в маленьком каноэ, сделанном из березовой коры. Я уже говорил, что Ки-уэй-кено был замечательным охотником и искусным гребцом, но мне хочется еще сказать, что порой Дикая Природа расставляет такие препятствия и ловушки, что даже самые опытные охотники и бывалые люди могут быть застигнуты врасплох. Итак, Ки-уэй-кено плыл в маленьком каноэ. Он перезарядил свое ружье и выстрелил в утку. В обледеневшем каноэ он не смог удержать равновесия. Легкая ладья перевернулась, охотник попал в водоворот и был сброшен водопадом с высоты шестидесяти футов.

Сыновья охотника в это время разбивали лагерь на берегу. Они все видели. Обливаясь слезами, они бросились к подножию водопада и искали, искали отца… Но все было напрасно, они не нашли даже щепок маленького каноэ. Река в этом месте представляет собой длинную цепь водопадов и стремнин. Дети поняли, что найти отца им не под силу.

И вот сыновья Ки-уэй-кено – старшему было пятнадцать, а младшему тринадцать лет – решили как можно скорее вернуться в поселок и рассказать о случившемся несчастье. Мальчики надеялись, что кто-нибудь поможет им найти останки отца. От поселка их отделяло расстояние в сто двадцать миль, и на этом пути нужно было преодолеть переправу через тридцать два волока. В их распоряжении была лишь та самая громоздкая пирога, взвалить которую на плечи было едва под силу двоим сильным мужчинам. В довершение всех бед надвигалась зима, в любой день она могла сковать льдом озера и остановить мальчиков в пути.

Прибежав на место зимнего стойбища, мальчики отправились в очень трудный обратный путь – домой – совсем налегке. Они захватили с гобой только топор, мешочек с мукой, кусочек сала, чай, немного спичек, сковородку и котелок. Таким образом они рассчитывали сберечь драгоценное время.

Все, что произошло дальше, кажется невероятным. В это время года почти непрерывно дуют сильные ветры, и огромную ладью, почти без груза, управляемую двумя мальчиками, временами относило в сторону на несколько миль. Особенно тяжело было, когда они плыли в юго-западном направлении, где их замучили свирепые встречные ветры. Не в силах бороться со стихией, сыновья Ки-уэй-кено стали плыть по ночам, так как ночью ветры затихали. Трудности этого мучительного пути становились все тяжелее оттого, что он проходил по незнакомым мальчикам местам, – они проплыли здесь всего один раз.

И все же самое большое испытание ждало их впереди, на волоках. Согнувшись в три погибели, они с невероятным усилием поднимали громоздкую пирогу – один с одного конца, другой с другого – и клали ее на сваленные деревья или на большие камни. Потом они подлезали под нее, каждый со своего конца, с трудом поднимались на ноги и шли, неся эту непосильную ношу, пошатываясь, спотыкаясь. Местами мальчики ползли через волок. К счастью, большинство волоков были короткими, но было несколько очень длинных, а один из них вытянулся на целую милю. Так день за днем сыновья Ки-уэй-кено совершали свой подвиг, проделывая изнурительный, непосильный путь. Они ели наспех сделанные лепешки, смазанные салом, запивали горячим чаем. А спали просто под пирогой, так как одеял с ними не было.

Небольшие озера все больше покрывались льдом, и мальчику, сидящему в носовой части ладьи, приходилось пробивать его шестом – это сильно задерживало их движение. В довершение всех бед повалил мокрый снег, и вечером, вместо того чтобы ложиться спать, мальчики сушили свою одежду у костра.

То и дело теряя драгоценное время от неожиданных задержек в пути, усталые до изнеможения, они продвигались теперь лишь со скоростью четырех-пяти миль в день.

Запас продуктов становился все меньше и меньше. От недоедания они еще больше теряли силы. В конце концов мальчики остались совсем без еды. Их мучил голод. Им снились страшные сны. В больном воображении пирога то казалась им чудовищным белым слоном, оседлавшим их, то безжалостным надсмотрщиком, который выматывал у них последние силы, каким-то дьявольским существом, губящим их.

Они были индейцами и привыкли к суровой жизни – это правда. Но сейчас они были просто беспомощными мальчиками, одни-одинешеньки посреди бескрайней немой глуши, без еды и без крова.

Малейший просчет в управлении ладьей на поверхности бушующего озера или отклонение в пути грозили смертью либо в пучине волн, либо от голода и холода. Но перед лицом почти непреодолимых трудностей мальчики выполнили заветы индейцев, требующие, чтобы начатое дело было доведено до конца во что бы то ни стало, любой ценой.

Исхудавшие, с болезненно горящими глазами, измученные горем тяжелой утраты, сыновья Ки-уэй-кено ступили на землю своего поселка. Они вынесли такие тяжелые испытания, которые редко кому из ребят выпадали на долю. Закаленные суровым воспитанием индейцев и жизнью, полной лишений, эти мальчики совершили подвиг, который даже многим взрослым оказался бы не под силу.