Текст книги "Карагач. Запах цветущего кедра"

Чуть на отшибе, слева от ворот, возвышался явно командирский просторный дом, административный корпус, а может и караульное помещение. Обшитый новенькой вагонкой, облагороженный резными наличниками, крытым крылечком с витыми столбами, он почти утратил свое было предназначение, но все равно отовсюду выпирало его суровое, казенное прошлое.

И ни одной живой души! Полное безмолвие, если не считать нескончаемого чириканья ласточек, приглушенное тарахтенье электростанции и ленивого, равнодушного ко всему, линяющего кавказца. Пес подошел, исполнил ритуал знакомства – обнюхал и посмотрел в глаза.

– Свои. – сказал ему Галицын. – У китайцев отнял недавно! Чуть не съели!

– Кого? – невпопад спросил Стас.

– Собаку! Кстати, оказался очень способный пес, след берет, команды знает…

А еще вчера до позднего вечера на зоне мычали и голосили могучим хором! И куда же подевался этот хор?

– Ты не про умного пса, ты про амазонок расскажи. – перебил его Рассохин. – Что-то не видать ни одной. От меня попрятал?

– Опоздал, брат! – весело воскликнул жизнерадостный полковник. – Но я тебя звал, Стас. Чего не поехал?

Рассохин ухмыльнулся и сказал тоном Бурнашова:

– Ну вот, приехал и динамо! А я спровадил подругу, размечтался про тантрический секс с амазонками…

Галицын улыбался, как ясашный:

– Всех барышень отправили в отпуск. До осени, пока орех не поспеет. Они же здесь сезонные, ну еще многие остаются зимовать, кому податься некуда… Пойдем, я тебе хозяйство покажу.

Врал и видел, что ему не верят.

– Ты что же, один тут?

– Почему? Вдвоем с Матерой…

– И давно отправили?

Галицын подвел его к бараку.

– Последнюю партию сегодня. Видел, наверное, мужиков…

Рассохин даже прикидываться не стал.

– Пешими по берегу? В разлив? Они что у тебя, водоплавающие? Или перелетные?

У него ответы были заготовлены, и говорил убедительно, как-то мимоходом:

– Пешими только до китайского участка. Там у нас машина стоит, вахтовый «Урал»… За Гнилой китайцы всю зиму работали, лежневку проложили. Лес прямо в Красноярский край возят, на железную дорогу. Вырубают нашу Родину, Станислав!

– А разве не через Усть-Карагач возят? – усомнился он. – Я добирался на лесовозах…

– Это с других участков. Их же тут полно! Ползучая экспансия, захват экономических территорий. Даже служебных натасканных собак воруют. Но ничего, я их отсюда выдавлю!

В бараке располагался цех по обработке кедрового ореха, вероятно, оборудованный по последнему слову техники: новенькие станки, сушилки, веялки, лущильные машины – конвеер. Полковник превратился в экскурсовода.

– Ты подумал, мы тут занимаемся эксплуатацией дешевой рабочей силы? – горделиво спросил он.

– Ничего я не подумал. – хмыкнул Стас.

– Так все считают! Знаешь, сколько вложено в оборудование?

– Не знаю…

– Здесь шишки перемалывают. – Галицын остановился у громоздкого станка с бункером. – Смесь ореха и шелухи попадает на решета, потом на калибровку… А это сушилки, отбор живицы, установка для отжима масла…

Рассохин слушал его в полуха: в голове неотвязно сидела мысль, как можно выехать к железной дороге, которая находилась километрах в двухстах на северо-восток? И почему дорогу с Рассошинского прииска когда-то потянули на запад, через урочище Гнилая Прорва, с выходом на Усть-Карагач, а не в ближний Красноярский край?

Когда-то он держал в голове все возможные маршруты в этом районе, помнил названия речек, урочищ, и надо же, годы так проветрили мозги, что напрочь стерлась единожды затвержденная география местности и ориентиры.

Галицын распахнул еще одну дверь внутри цеха, за которой стояли двухярусные зековские кровати-шконки, все аккуратно заправленные, как в армии.

– Это у нас братское общежитие. – сообщил он. – Строгость и аскеза…

– Они что, взаперти живут? – на окне была решетка, а на двери могучий запор с проушинами для замка.

Бывший опер поморщился.

– Откровенно сказать, это еще не братья. Так, сброд, мусор человеческий. Половину хоть сразу сажай…

– И женщины тоже?

– Ну, скажешь! Женщины в привелегированном положении. Они тут царицы, богини. Матриархат!.. Эх, звал тебя – не поехал! Не застал наших красавиц. Знаешь, есть такие манкие!…

И осекся, огляделся, проверяя, не услышали ли посторонние.

– Кто не успел, тот опоздал…

– Ничего, скоро возвращаться начнут. – успокоил Галицын. – Они ведь от мира здесь быстро отвыкают. Трудно им потом в чужой среде… А тут у сестер воля! И полная власть.

– Где китайцы работали? – спросил Стас, когда прошли весь цех.

Полковник что-то заподозрил, сказал с осторожностью:

– Километрах в шести от Гнилой… Там по гриве дорогу подсыпали. По болотам лежневки. – и добавил уже весело. – Это же китайцы! Они вон какую стену построили!

– Ну да. – неопределенно отозвался Рассохин.

– И как тебе производственная линия? – горделиво спросил Галицын. – Смотри: вот здесь масло уже разливается по флаконам. А потом упаковка… Кстати, ты пробовал на вкус?

– Не помню…

Полковник щедрой рукой достал из полупустой коробки пузырек, отвинтил пробку и протянул.

– Глотни! Божественное зелье!

Стас пригубил, но вкуса не ощутил. Что-то маслянистое, густое, и вроде даже без запаха…

– Все удовольствие стоит триста семьдесят тысяч евро! – похвастался Галицын.

– Пузырек?

– Да нет! – он расхохотался. – Производственная линия! Представляешь, окупилась за один сезон. Видал, этикетки на китайском и английском? Все сразу зарубеж идет. Это не считая лущеного ореха, живицы!…

– Амазонки тоже пешком ушли? – перебил Рассохин.

И этот вопрос ему не понравился, но ничуть не погасил восторга.

– Что тут особенного? Знаешь, какие это женщины? Для них шесть километров!… Думаешь, как свежую продукцию отправляем? Через китайский участок. Молоко хоть и консервированное, а долго держать нельзя. Пошли лосей смотреть!

Они вышли из цеха на улицу.

– А кто же вчера мычал? – вспомнил Стас.

– Мычал? – изумился полковник. – А, понял! Это запись, из динамиков. Обережные мантры, защита от сил зла.

И указал на угловую вышку, где виднелся серый квадрат уличной музыкальной колонки.

– Помогают мантры?

– Еще как! Я со всем не разобрался, там что-то связано с материями, вибрациями… В общем, отпугивает злые сущности. Но ты не заморачивайся, погляди, какие телята!

В загородке бродило десятка полтора новорожденных лосят, совсем ручных, как у молчунов…

– Сейчас растел идет. – пояснил Галицын, с крестьянской любовью взирая на длинноногих, неуклюжих сеголетков. – Уже двенадцать дойных маток! А всего у нас тридцать семь голов!

Матки чуяли близость своих детенышей и из растворенных, зарешеченных окон фермы доносилось призывное хорканье.

– А что тут дикие самцы по осени делают! – вспомнил опер свой охотничий азарт. – Говорят, до десятка вокруг зоны собирается! Бои устраивают! Бабы глядят с вышек! Одомашненных коров не самцы огуливают. Искусственное осеменение…

И опять оборвался на полуслове.

– Лосих сам доишь? – съехидничал Рассохин. – Или Матерая помогает?

Тот усмехнулся и поманил рукой.

– А ты иди сюда!

И завел внутрь барака, приспособленного под ферму. В отдельном боксе было светло и бело, как в операционной. Тут же висели доильные аппараты, шланги, какие-то бачки из нержавейки и стеклянная тара для расфасовки.

– Все оборудование финское. – со сдержанным восторгом объяснил полковник. – Штучного производства. Здесь сами и консервируем по их технологии. Еще на полтораста тысяч…

– Сами и пьете? – Стас открыл массивный высокий холодильник, забитый бутылками молока.

– Пьем! – развеселился ясашный. – Водки больше не хочется! И продаем китайцам. Накопим крупную партию, сделаем отправку. Элексир бессмертия с витамином счастья. Они умеют ценить продукт. Это колондайк, брат!

Он открыл внутреннюю двойную дверь и сразу же напахнуло горьковатым скотским навозом, стойким запахом домашних животных. Только из сумрачных денников, устроенных как на конюшне, торчали лосинные головы.

– Маточное поголовье, стельные самки…

И договорить не успел, за спиной выстрелом хлопнула дверь и в белом боксе очутилась Матерая.

– Они летят, Яросвет, – без паники, но с апокалиптической значительностью в голосе сказала она. – Вертолет!…

– Ну и пусть теперь летят! – как-то уж очень легкомысленно воскликнул тот. – У нас долгожданный гость, Матерая!

Хозяйка Карагача была в своей скрипучей косушке, белоснежной блузке с низким, откровенным разрезом и брючках из змеиной кожи. Не смотря на свой трепетно-притягательный вид, эротичной не выглядела, как в первый раз. Матерую трудно было представить рассеянной, однако она заметила Рассохина не сразу, но зато сразу же переменилась.

– Знала, ты придешь сам, – сказала уже гипнотическим голосом и обласкала взглядом, словно крыльями. – Ты ведь тоже не хочешь контакта с внешним подлым миром?

Рассохин насторожился: гул вертолета уже слышался в помещении…

– Да уж, лучше бы с ним не встречаться…

– Пойдем на улицу! – ревностно предложил Галицын. – Посмотрим!…

Взял Матерую под руку и повлек к дверям. Та демонстративно отстранилась и вышла сама.

Вертолет МИ-8 заламывал круг над Гнилой Прорвой. Ласточек в небе уже не было, словно ветром сдуло, перепуганные лосята жались к забору, а появившийся откуда-то кавказец носился возле административного корпуса и лаял в небо.

– А если сядет к нам? – полушепотом предположила хозяйка.

Полковник сохранял спокойствие и рассудительность одновременно с улыбчивостью.

– Куда он сядет, сама подумай? Кругом разливы, ни одной площадки. Мы на острове, понимаешь?…

– На берег…

– Откос крутой…

– Там и ровного места хватит…

– А ульи? Всяко на пасеку не сядет…

Этот их разговор был междусобойным, скорым, и вертолет словно подтвердил уверенность Галицына, завершил круг и стал заходить на Гнилую Прорву. Еще через минуту он скрылся за лесом, но Матерая расслабилась, когда стих шум винтов.

– Что я говорил?

Полковник приобнял Матерую, но она высвободилась и заспешила на каблучках к угловой вышке. Не взбежала – вознеслась! Галицын взирал на нее влюблено, однако сказал по ментовски хоть и весело, и все-таки грубовато, забывшись, что перевоплотился и носит другое имя:

– Заменжевалась, баба…

Хозяйка Карагача припала к биноклю. Когда-то сторожевые вышки лагеря спокойно просматривались из Гнилой, но пойменный лес поднялся, особенно тополя и ветлы, и теперь, пока не распустилась листва, проблескивало лишь новое железо на кровлях. Однако в бинокль, сквозь сплетение голых ветвей, все-таки можно было что-то разглядеть, особенно вертолет, приземлившийся на берегу.

Минут десять Галицын стоял, задравши голову, и так не дождавшись комментариев от Матерой, махнул рукой.

– Сесть к нам побоятся. Да еще вода поперла… Пошли, лосиную ферму покажу!

Они не успели дойти до барака, как сзади, словно щелчок бича, прохлестнул уши окрик:

– Яросвет?!

Полковник мгновенно развернулся и бросился назад.

– Поднимись ко мне! – был приказ.

Галицын заметно похудал на травояденьи, поэтому без напряжения взбежал на вышку и взял бинокль. Несколько минут они что-то разглядывали, совещались, после чего полковник поманил Стаса рукой.

– Гнилую шерстят! – сообщил шепотом. – Прочесывают. Должно, тебя ищут!

ОМОНовцы в пятнистой зимней форме, растянувшись цепью, брели по сгоревшему поселку, головы в касках мелькали и возле вертолета – всего человек пятнадцать! И ни Гохмана, ни Кошкина, и вообще ни одного в гражданском…

– Мы тебя спрячем. – доверительно сказала Матерая. – Есть бункер, тайник – не найдут.

– А сами? – похоже, в Гнилой прозвучала команда сбора, разрозненная цепь потянулась вспять.

– Нас никто не посмеет тронуть. – заявил Галицын. – Мы находимся здесь на законных основаниях. Кедровые угодья и все строения бывшего лагеря в аренде. Документы в порядке, даже налоги заплачены.

– У меня тоже заплачены…

– Тебя лучше спрятать. – перебила Матерая. – Они прилетели за тобой.

– За тобой, Стас. – после долгой паузы согласился полковник. – Но мы не сдадим при любом раскладе. Мы своих не сдаем.

– С чего вы взяли? – Рассохин оторвался от бинокля и увидел, что ясашной улыбки у Галицына больше нет.

– Им ты нужен.

– Зачем? Участковый сегодня утром был…

– Вспомни свои прежние грехи. – откровенно намекнул бывший опер и замолк.

Полковник не должен был знать ничего о Жене Семеновой.

– Ну-ка, ну-ка…

– Ты застрелил женщину. – встряла Матерая. – Давно… И об этом всем известно. До сих пор вспоминают.

– Возбудили дело, по вновь открывшимся обстоятельствам. – пришел на помощь юрист. – Это крюк, на котором ты висишь всю жизнь. На самом деле под таким предлогом тебя хотят убрать с Карагача. Ты мешаешь им своим присутствием. Вот и устроили тут шмон…

– Бурнашов проболтался? – утвердительно спросил Стас.

– Оперативная информация. – уклонился бывший опер и хохотнул уже не как ясашный. – Спрячем и пусть хоть месяц ищут!

Рассохин сунул ему бинокль.

– Никому нельзя доверять…

– Мне – можно. – заверила хозяйка Карагача. – Пойдем, провожу… Яросвет, отслеживай гостей!

Галицын что-то почуял.

– Сам провожу. Я же отвечаю за безопасность!… Да и рано еще! Если они ночевать собрались? Ему в темнице париться, что ли? Насидится еще…

– Не суетитесь, люди, – оборвал Стас. – Если надо, спрячусь сам.

– Станислав, послушай мудрую женщину, – Матерая положила руку на грудь и словно обожгла. – В любом случае я должна показать убежище. Тебе не будет там одиноко…

– Пусть сам решает! – ревниво и как-то нерешительно засуетился Галицын. – Мы же не знаем тонкостей. Может, есть мотивы! Аргументы… Может, его и не тронут!

– Не позволю! – властно отрезала хозяйка. – Он нуждается в помощи. Мы несем ответственность за каждого, кто пришел к нам по доброй воле.

– Да я что? – мгновенно сдался полковник. – Я не против!…

Матерая снисходительно усмехнулась.

– При имянаречении ты давал клятву, Яросвет…

– Помню…

– Ревность, это грязь общества. Пора изживать мирские привычки…

Полковник не хотел оставлять их вдвоем! И это неожиданным образом подогрело мстительно чувство Рассохина.

– Пожалуй, ты убедила меня, сестра. – согласился Стас. – Пойдем, посмотрим на убежище. Это далеко?

– В священной роще. – она бессовестно манила его взглядом и в этом походила на Женю Семенову.

Галицын сделал последнюю попытку удержать их, припал к биноклю и заговорил торопливо и успокоительно:

– Ну, точно! Будут ночевать! Выгружают какие-то ящики… Во, палатку растягивают!…

Хозяйка уже спускалась по лестнице вниз.

– Рацию включи! – запоздалым полушепотом попросил полковник.

Она будто не услышала, сама принесла рюкзак, оставленный Галицыным возле производственного цеха и вручила его Рассохину.

– Пойдем, – проговорила доверительно. – Покажу тебе прямые пути на свободу.

Похоже, лагерная община подготовилась к любому развороту событий, в том числе, и к долгой осаде. Два запасных выхода было через потаенные калитки, устроенные в заборах, но на случай полного окружения можно было уйти подземным ходом, который начинался под угловой вышкой в тыльной стороне и заканчивался где-то в кедровнике. От забора до леса по всему периметру зоны еще в давние времена была разрубленная полоса, шириной в полсотни метров, сейчас густо поросшая осиновым и березовым молодняком, который уже доставал середины забора. Матерая и хотела вести его подземельем, однако открыла замаскированную крышку колодца и обнаружилось, что ход залило водой – по колено!

– Еще вчера не было. – тревожно проговорила она. – Ладно…

Вышли через потаенную, низкую калитку и очутились в густом подлеске, нещадно изломанном и поеденным лосями. Земля под ногами оказалась много раз перепаханной уже заросшими противопожарными минполосами, и многие из них оказались залитыми талой водой. Не шли, а больше прыгали, и надо сказать, Матерая на каблучках делала это грациозно. Кедрач, который амазонки называли священной рощей, начинался сразу же за нейтральной полосой, причем, стоял темно-зеленой стеной, настолько раскидистый и мощный, что иные толстые ветви доставали земли. Здесь было сухо, мягко и как-то покойно, словно и впрямь под кронами этих деревьев был иной мир.

Однако наслаждаться не пришлось, Матерая сняла туфли и босая, сразу прибавила скорости.

– Запоминай дорогу. – предупредила, словно школьника.

В глубине кедровника она остановилась возле сухостойного дерева и легко отвернула пласт хвойного подстила.

– Спускайся. – и подала фонарик.

Это был типичный подземный бункер молчунов, устроенный по всем правилам, в виде гробика, и разве что переживший капитальный ремонт – ступени лестницы, двери и кровля оказались новенькими, как впрочем и не хитрая мебель с крохотной железной печуркой. Вместо шкур на топчане толстый мягкий матрац, одеяло и даже больничные простыни с казенным узором. В посудном шкафу на верхней полке стояли книги, тут же висела рация с подключенной наружной антенной – в общем, цивилизация, устроенная явно женскими руками.

– Здесь запас продуктов, топливо и свечи. – она достала из пачки самодельную восковую свечу и зажгла. – Только расходовать нужно аккуратно. Буду приносить тебе парное лосинное молоко, элексир жизни. Ты пил когда нибудь?

Манящий вопрос он пропустил мимо ушей и озабоченно спросил:

– А не затопит в этом гробике?

– Не затопит, высоко. – Матерая села на постель и откинулась назад, показывая свой завлекательный разрез на блузке. – Я буду приходить к тебе каждую ночь. Посмотри, как романтично: полное уединение, горит свеча и всего остального мира не существует. А мы с тобой вкушаем элексир…

Стас вспомнил ревнивого полковника, но лишь ухмыльнулся про себя и промолчал: мстительное чувство в подземелье угасло.

– Разумеется, если позволят обстоятельства. – поправилась она. – В любом случае буду всегда на связи. Рация настроена только на мой канал, нас никто не услышит…

– Добро. – буркнул он и оставив рюкзак, стал подниматься наверх.

Сам вид подземного жилища выковырнул из памяти слежавшийся ком чувств, пробило в пот и даже одышка появилась, как тогда, на сосновой гриве Сухого залома. На улице он вздохнул свободно и опять ощутил покой и благодать кедровника.

Матерая вышла на поверхность, опустив за собой мохнатый от игольчатого подстила, искусно маскирующий люк.

– Пойдем, покажу запасной выход…

Ни договорить, ни показать не успела, в кармане куртки запиликала рация. Связь была громкая, голос полковника под сводами кедрача звучал сварливо, как у кедровки.

– Они развернули лагерь, поставили палатки. – доложил он. – Тревога отменяется, возвращайтесь на базу!

Прозвучало как-то просительно, Матерая усмехнулась и вызывающе осадила ревнивца:

– Не мешай мне. – подхватила туфли. – Я занята, буду не скоро. Наблюдай за гостями.

Огляделась, не нарушена ли маскировка и направилась в сторону курьи.

Рассохин слышал, что рация у нее в кармане трезвонит через каждую минуту, но хозяйка упорно не отвечала – испытывала терпение. Можно было представить, как на вышке мечется и переживает Галицы. Потом остановилась, подождала и проговорила благосклонно, дыша в лицо:

– Мне нравится твоя сдержанность. – подала рацию. – Скажи ему что-нибудь. Например, как хорошо нам вдвоем. Ты же злишься на него? Яросвет сорвал экспедицию…

Ей нравилось дразнить и стравливать мужиков. Стас демонстративно и хладнокровно скосил глаз на грудь, едва вмещающуюся в упаковку тонкой блузки и сказал в лицо:

– Одну такую… матерую я застрелил. Ты слышала.

И прошел мимо. Хозяйка сблаговолила, стала что-то отвечать Галицыну, но Рассохин не прислушивался.

– Я позвала тебя сказать. – она догнала и вдруг заговорила с акцентом, подыскивая слова. – Сказать про твою женщину…

Стас уже забыл о своей предыдущей реплике, и показалось, она что-то знает о Лизе.

– Про какую? – спросил, скрывая настороженность.

– Которую ты застрелил, убил. – на лице ее вызрел легкий испуг. – Блудницу звали Евгения?

– Ее звали Женя.

Она мгновенно сняла с лица испуг, как паутинку, однако при этом все равно осталась чуть озабоченной – вовсе не той хозяйкой Карагача, в образе которой предстала в первый раз на деревянном островке соры. И обращалась уже на «ты», как со старым знакомым, что придавало ее речи некую интимность.

– Ждала тебя три дня. – призналась Матерая. – Чтобы сказать. И звала… Если ты пришел сам, значит действуют мои чары… Пойдем со мной!

6

Машина выехала со стоянки, и феменистка Неволина сделала ему ручкой через боковое стекло. Колюжный еще некоторое время стоял в легком оцепенении и чувствовал, как опускаются плечи и сама собой сутулится спина. Он злился больше на себя, что выглядел перед артисткой оправдывающимся подростком, и испытывал подростковое желание отомстить тем же самоуверенной звездной особе. И одновременно оценивал ее талант: какая-то столичная киношная артистка знала больше об экспедиции на Карагач, чем он! Получала оттуда свежую, живую информацию и сумела разыскать неуловимого Сорокина да еще и назначить встречу!…

С этими же оскорбляющими самолюбие, мыслями он добрел до своей машины, снял с сигнализации, но не сел, а еще минуту стоял и бесцельно озирался по сторонам. Одухотворенный лекцией Стюарта, народ не расходился, собравшись кучками, что-то обсуждал, и особенно старался длиннобородый эксперт, сплотив вокруг себя десятка полтора восторженных домохозяек. Он тоже узнал Колюжного, раскинул объятья и пошел навстречу, и тут неожиданно кто-то тронул сзади за плечо, послышался мужской голос:

– Вы не меня ищите?

Это был тот самый рыжий мужчина из зала. Смотрел как-то весело, располагающе и одновременно пытливо, видимо, намеревался познакомиться, чего Колюжный на улице никогда не делал из привычной для бизнеса, осторожности. К тому же, рыжие у него еще с детства не вызывали доверия, и окончательно достали в Англии, где встречались на каждом шагу. А этот еще явно сводил веснушки, и не удачно: на лице остались расплывчатые пигментные пятна, как у беременной женщины, особенно яркие при заходящем солнце. Эксперт решил, что обознался и смущенно отступил, а Вячеслав сделал вид, будто не расслышал рыжего и открыл машину. Тот не отставал, зашел спереди и нагло облокотился на дверцу, вызвав уже тихую ненависть.

– Неволина как всегда очаровательна! – с завистливым вздохом оценил он. – Но лучше общаться с ней через киноэкран. По жизни стерва редкостная, не правда ли? Судя по выражению вашего лица, успели оценить…

Как будто подслушивал и подглядывал за ними в салоне машины!

– Не клевещите на женщину. – назло ему буркнул Колюжный, все еще пытаясь уклонится от навязчивого незнакомца.

– Не спешите, Вячеслав Николаевич. У меня к вам поручение… Вы же хотели встретиться с господином Сорокиным? И не смогли отыскать. А хотите получить некоторые консультации относительно этого загадочного гражданина?

Его осведомленность застала врасплох, и видимо, на это рыжий и рассчитывал. Отваязаться от него и уехать просто так уже было невозможно.

– Я не нуждаюсь в вашей помощи. – проговорил Колюжный и сел в кабину.

Рыжий привычным движением вынул красные корочки и раскрыл, ожидая реакции. Вячеслав успел разглядеть герб с орлом, красную надпись «Центр Коммуникаций» и прочитать слово – «помощник». Далее уже было не интересно: со всевозможными центрами и помощниками ему приходилось сталкиваться так часто, что от подобных удостоверений рябило в глазах. И почти все они просили денег, на что-нибудь государственно важное, обещая льготы и покровительство. Кроме того, ненавязчиво требовали образцов готовой продукции его фирмы, однако Колюжный уже это проходил и знал, что все закончится примитивным мошенничеством.

– Без нас вы не найдете Сорокина. – заявил рыжий, убирая корочки. – Впрочем, как и Стюарта. И феминистская организация вам не поможет.

– Они мне не нужны. – Колюжный запустил двигатель. – Благодарю за участие.

Его наглая и циничная самоуверенность перехлестывала через край.

– Но вы же не только расстегивали замки и снимали корсет с Неволиной. Кстати, делали это профессионально, как специалист по «молниям». А еще обсуждали будущую встречу!

Он явно намекал на технологию гермитичных замков, по-сути, украденную и вывезенную из Автралии!

– Тебе чего надо? – грубо спросил Вячеслав.

– Вы же ищите Сорокина по просьбе Станислава Ивановича? – неожидано заявил тот. – Он поручил установить контакт и прояснить некоторые вопросы. Относительно пророчицы на Карагаче.

Помощник знал слишком много, чтобы быть просто мошенником, однако связываться с ним нельзя было из-за давно наработанного опыта: как только примешь чьи-либо услуги, в том числе, и представителей государственных структур, так сразу же начнешь играть по чужим правилам.

Тем временем этот рыжий интриган решил его додавить: их психология была одинаковой даже в разных частях света. Они любили говорить загадками и соответственно, по-английски отстроенными фразами, что говорило о школе спецслужб.

– Человек, которого вы приняли с госпожой Неволиной за Сорокина, вовсе не Сорокин. И не Стюарт.

– Ну и что дальше?

Вероятно, рыжий понял, что должного эффекта своими знаниями не произвел, поэтому ответил прямо:

– Мой шеф приглашает вас на беседу. Завтра, в тринадцать часов.

– К сожалению, принять приглашение не могу. – Вячеслав закрыл дверцу и выехал со стоянки.

Помощник госчиновника остался стоять со вскинутыми руками.

Конечно, для пользы дела уезжать вот так не стоило бы, но Колюжный чувствовал наплыв какого-то сурового внутреннего противления, зажженного Неволиной.

До появления этого рыжего из ЦК он еще как-то серьезно не относился ни к самому Сорокину-Стюарту, ни ко всему, что вокруг этого происходит; даже просьбе Рассохина внял скорее из любопытства, чем по долгу члена его команды. К тому же, лектор несколько заморочил мозги прилипчивыми заявлениями по поводу накопления в организме знаков смерти, вещества чишовела, и теперь реальность воспринималась как-то отстраненно.

Пока он колесил по центру и стоял в пробках, тупо и безнадежно пытался понять, при чем здесь явно государственная структура Центр Коммуникаций и какой-то мелковатый и жуликоватый бизнесмен Сорокин? И откуда этому Центру столько всего известно о нем самом, о Рассохине и его поручении? У них что, других вопросов нет, как следить и шпионить за частными лицами? Времени навалом, чтобы приглашать на беседы далеких от политики людей?

В самом деле, тут или мошенничество, развод, или глупость. Однако все же позвонил Неволиной и убежденно заявил все то, что услышал от рыжего. Рассчитывал поколебать ее самоуверенность, но услышал в ответ некое воинственное щебетание.

– Не напрягайся, Вячеслав. Если не он, мы все равно отыщем настоящего. Этот прохиндей от нас не уйдет. Кстати, забыла тебе сказать. Полковник Галицын из твоей команды?

– Из моей. – осторожно признался Колюжный.

– Он очень даже помог нам, того не ведая. Отнял бизнес у Сорокина.

– То есть, как это – отнял? – вслух изумился Вячеслав.

– У вас это называется рейдерский захват. Надеюсь, у тебя есть рычаги влияния на этого полковника?

Пришлось скверно и подло врать женщине, дабы не унизиться окончательно.

– Разумеется, есть.

– Ты поможешь Фонду высвободить несчастных женщин! – поручила кинозвезда. – Там около сорока человек в заточении. Живут на правах рабынь, в том числе, и сексуальных. Пришлю номер счета, переведешь деньги на авиатранспортировку. С учетом аренды вертолета, билетов на самолет, расходов на питание и проживание, требуется сто тридцать тысяч долларов. Этим летом мы планируем операцию по ликвидации секты на Гнилой Прорве.

И отключила трубку.

Домой Колюжный приехал в сумерках и с решением не платить этому фонду ни копейки. Не хватало, чтобы еще какая-то артисточка разводила его на деньги! И когда стал открывать дверь, обнаружил, что закрыто на один замок, как будто дома кто-то есть. А быть никого не могло, поскольку квартира у него была холостяцкая, ключей никому не давал и кроме мамы, сюда никто не мог проникнуть. Отец так вообще не появлялся, поскольку уже третий год они, посути, не общались друг с другом. Родители все время жили загородом, и по версии мамы – биолога, всю жизнь проработавшей в зоопарке, отселение взрослого сына было вынужденным отделением доминирующего самца, коим являлся отец, от возмужавшего, взматеревшего сына. Родители по своей охоте купили ему просторную клетку, да еще коммунальные услуги оплачивали. На самом деле мама наивно полагала, что оставшись один, без родительской опеки, он скорее женится, ибо считала, что в тридцать три года мужчина уже не может быть холостым. В результате Колюжный-младший оказался изгоем, а доминирующий родитель жил теперь, как лев в прайде, собрав в загородный дом двух маминых сестер и трех племянниц.

Он переступил порог пустой квартиры и сразу же узрел ботинки сорок восьмого размера, эдакие сшитые на заказ, лыжи.

– Батя?… Ты где?

Отец был уверен, что карьеру сделал из-за своего двухметрового роста – всегда был слишком приметным: самого здорового везде ставили бригадиром. В Якутии он начинал работать мастером после института, через три года стал начальником прииска, и еще через год руководителем всей золотодобычи. Он даже в министерстве замом проходил всего пару лет, когда как тамошние чиновники по десять ждали нового назначения. Еще на Вилюе он получил прозвище – Бульдозер, и не потому, что был упрям и не отвратим, как американский катерпиллер; усевшись за рычаги, родитель в легкую поднимал с земли бульдозерной лопатой спичечный коробок, а на экскаваторе мог разлить бутылку спирта в три стакана, поставив ее в ковш, и при этом ни капли не пролить. Однако отец считал, что и пострадал по причине своего богатырского телосложения, когда в Правительстве появился маленький, юркий премьер, которому приходилось задирать голову, глядя на подчиненного министра. Но зато его тут же заметили в Госдуме и предложили место депутата, где он и заседал до сего дня.

Своим прозвищем отец гордился, радовался, когда так называла жена и вся прочая родня, к которой он относился трепетно, терпеливо и все прощал. И напротив, не позволял вольностей сыну: Вячеслав всю жизнь, конфликтовал с родителем, хотя смотрел на него восхищенно.

Сейчас Бульдозер сидел на кухне, пил чай и читал газету.

– Ты что опять замутил там? – спросил он, не отрываясь от занятий. – Что за экспедиция на Карагач?

После неудачи с высокотехнологичными проектами, Вячеслав несколько лет пытался избавиться от отцовского контроля, однако до конца сделать этого не удавалось, поскольку у родителя была доля в его предприятии, оставленная как раз для того, чтобы всюду совать нос. Из-за своего депутатства сам он заниматься бизнесом не мог, и только давал указания, советы и высказывал пожелания. С точки зрения Бульдозера, Вячеслав неправильно вел дела, плохо зарабатывал и впустую тратил, поэтому отношения всегда были тлеющими и всегда готовыми превратиться в пожар.