Текст книги "Дождь из высоких облаков"

Сергей АЛЕКСЕЕВ
ДОЖДЬ ИЗ ВЫСОКИХ ОБЛАКОВ

Влюбленным

а значит, верящим в чудо —

посвящается

Часть первая
БОИ БЕЗ ПРАВИЛ

Глава 1

День рождения Артемки отмечали на даче Марины.

Выдался яркий осенний вечер, на солнце было совсем тепло. Надежда, игравшая с именинником в бадминтон на лужайке, разогрелась и стянула вязаную кофту, оставшись в легкой маечке.

– Надя, какая ты красивая! – вдруг изумился Артемка, любуясь ею. – И что я раньше этого не замечал?

– Наверное, сегодня ты повзрослел, Артемка. – Надя подбросила и поймала волан. – Сколько тебе исполнилось?

– Мало, – серьезно сказал он, щурясь от солнца. – Всего шесть лет…

– Это уже много! Ну, давай дальше играть!

– Нет, Надь-Надь, погоди! – Мальчик подманил ее ракеткой. – Давай с тобой договоримся.

– О чем? – Она подошла, присела возле него на нагретую траву и приготовилась слушать.

– А вот о чем. – Артемка взволнованно огляделся и зашептал: – Давай договоримся… Когда я вырасту большой, то женюсь на тебе!

– Женишься? – весело изумилась она.

– Ну да! Потому что ты такая красивая!.. Только ты меня жди и замуж ни за кого не выходи!

– Хорошо, я согласна… Значит, ты мне делаешь предложение?

– Какое предложение? – смешно наморщил лоб Артемка.

– Ну, когда мужчина хочет жениться, он делает предложение своей невесте, – принялась объяснять Надежда. – Предлагает руку и сердце. Так заведено.

– А, ну, значит, я предлагаю! – нашелся именинник. – Предлагаю тебе жениться на мне. То есть нет! Я на тебе женюсь!

– Договорились, – сдерживая улыбку, кивнула она. – Только мне придется очень долго ждать, когда ты вырастешь.

– Ну и что!

– Пройдет много лет, я состарюсь. И перестану тебе нравиться.

– Нет, никогда не перестанешь! – крепко обнял он ее за шею. – Потому что ты такая красивая и хорошая-хорошая! – И вдруг с новым вопросом внимательно заглянул ей в глаза: – Надь-Надь! А тебе сколько лет?

Марина, слышавшая издали заговорщиков, шла к ним и улыбалась.

– Много уже, Артем. – Надя переглянулась с подругой. – Целых двадцать семь!

– Это что за нежности? – нарочито строго спросила Марина. – И что за «Надь-Надь»? Нужно называть «тетя Надя»!

– Только ты маме ничего не рассказывай! – громко прошептал Артем. – Это тайна!

– И кто же у женщины спрашивает возраст, Артем? – продолжала та журить сына. – Ну-ка, давай беги к отцу носить дрова. Он там баню топит.

– Мы с тобой договорились! – Артем погрозил пальцем и умчался.

– У тебя уже жених вырос, – грустно пошутила Надежда, провожая Артемку взглядом. – Предложил мне выйти за него замуж. Говорит: «Ты такая красивая!»

– Поздравляю! – И обе рассмеялись, но тут же сделали серьезный вид – за кустами мелькнула Артемкина рожица.

– Ты и правда сегодня красивая, – подтвердила Марина. – Димка у меня спрашивает: «Что это с ней?»

– Неужели заметно? – усмехнулась Надя. – Чудеса… Я поеду, Марин, уже вечер.

– А баня?!

– Ну не обижайся! Понимаешь, завтра у меня важный и насыщенный день. Надо пораньше лечь. Я и так все время не высыпаюсь.

– Школьный товарищ? – угадала закадычная подруга.

– Да… И остался у меня один школьный товарищ. Завтра намерен показать мне свой образ жизни.

– Надо полагать, у него… своеобразный образ.

– Не знаю. – Надежда нехотя поднялась, подобрала кофту. – Но представляю… Какие-нибудь скачки, казино, ночные клубы. Куда еще богатые ходят?

– Тогда пойдем, выпьем на посошок? – Марина обхватила ее за плечи и повела к беседке, где был накрыт стол. – Знаешь, мне показалось… Ты слишком жестко с ним обращаешься. Будто на коротком поводке держишь…

Она налила шампанского в бокалы.

– Сэр Дюк у меня с пятого класса носит портфель.

– Сэр Дюк?

– Это у него школьное погоняло. А фамилия – Сердюк…

Марина звонко расхохоталась:

– Значит, ты будешь Сердючка?!

– Скорее, он Петров, – сухо отрезала Надя. – Ну, давай, за моего жениха, Артема Дмитриевича!

Они чокнулись и выпили.

– Он похож на сэра, – заключила Марина. – Такой важный… А танцор твой с зонтиком не объявлялся?

– С апреля ни звука. Даже не звонит…

– Все-все, про танцора не будем, – поспешила закрыть больную тему подруга.

– Вчера ехала с работы, – вдруг задумчиво проговорила Надя, – одна в маршрутке… И впервые ощутила страх одиночества.

– Еще чего! – вскинулась Марина. – Ей со всех сторон предложения сыплются, а она про одиночество!

– Дома не могу ночевать… Так страшно бывает!

– Здрасьте, приехали! Ты что, совсем?

– Особенно когда за стеной плачет ребенок. А он почему-то плачет каждую ночь.

– Знаешь что, дорогая? – строго сказала Марина. – Иди к своему другу Крикалю, бери отпуск и мотай в Турцию. Можешь со своим сэром, на поводке.

– Это не интересно.

– Езжай одна! Я была в Турции – во! Правда, мужчин там нет, одни самцы, ну и черт с ними. Зато голова пустая и никаких тебе забот! Все время чувствуешь себя женщиной! А как на тебя смотрят!

– Надо перевезти с дачи папу, – глухо, будто не слыша ее, продолжала Надежда. – А то он в последний раз вместо стихов карты заказал.

– Какие карты?

– Географические. Причем крупномасштабные. Не иначе как опять куда-то собрался…

Надежда тряхнула головой, подняла бокал.

– Ладно, ухожу по-английски! Диме привет и моего женишка поцелуй!

Она допила шампанское, сняла сумочку со спинки стула, беспечно забросила за спину.

– Привет, подруга!

И пошла – по дорожке, за калитку, через поле – прямо на заходящее солнце.

Марина долго смотрела из-под руки ей вслед, пока силуэт не растворился в тревожном по-осеннему солнечном свете.

Прибежал Артемка, недоумевающе огляделся.

– Мам! А где Надя?

– Вон там. – Она указала на солнце. – Помаши ей рукой.

Артем щурился, прикладывал ладошку козырьком – рассмотреть ничего не сумел, но старательно махал рукой…

Надежда сидела у окна в полупустом вагоне электрички. Солнце прыгало по горизонту, по крышам домиков и деревьям.

Она набрала по сотовому номер, не поднося к уху, услышала механический голос – выключен или находится вне зоны…

За окном мельтешила Москва, привокзальные здания, поезда.

Электричка остановилась. Надежда вышла на Ярославском вокзале, прошла через турникеты, остановилась на площади.

Шум, суета, синий московский вечер.

Снова позвонила, заговорила в трубку:

– Пап? Привет! Я к тебе сейчас приеду… Нет, ничего не случилось. Просто соскучилась.

Выключила телефон и медленно двинулась в сторону Казанского.

Там побродила немного вдоль киосков, остановилась возле одного, где продавали атласы автодорог и географические карты. Постояла, подумала и решительно направилась в здание вокзала.

Обстановка в комнате Ивана была совсем не домашняя – скорее она служила продолжением его рабочего места в Останкино: стены в плакатах и фотографиях, компьютерная и видеотехника, кучи кассет, бумаг, книг – и во всем этом царил полнейший беспорядок. Впрочем, как и в душе самого журналиста. Он кому-то звонил и одновременно что-то искал, то и дело оглядываясь на дверь. Не найдя, вконец обессиленный, он сел в кресло и задумался, не заметив, как в комнату тихо вошла его двенадцатилетняя дочь Рита. Она спрятала что-то в раскрытую дорожную сумку, валявшуюся у порога, вздохнула по-женски, явно копируя мать, затем осторожно приблизилась и обняла отца. Тот чуть вздрогнул от неожиданности, ожил.

– Рита, ты это чего?

– Да так, взгрустнулось… Ты завтра на работу?

– Выходной – понятие относительное. – Иван посадил Риту на колени. – Крикаль требует.

– Этот Крикаль опять погонит в командировку?

– Не знаю… Мама не звонила?

– Звонила. Она сейчас в бассейне. Ты что, забыл? У нее в это время бассейн, а потом фитнес.

– Нет, я не забыл…

– Для того чтобы плод развивался нормально, маме все это необходимо. Только в солярии загорать нельзя. Не ложиться же ей на сохранение, правда?

– Какая ты у меня умница, Ритуля. – Иван погладил ее по голове.

– Никогда не говори так! – строго потребовала девочка. – Когда женщину называют умницей, подчеркивают ее глупость.

– Ой! Прости! Больше не буду!

– И еще мы с мамой сегодня в церковь идем. Знаешь, есть такой храм, «Утоли моя печали» называется. На…

– Знаю, – настороженно отозвался он. – И что вы там делаете?

– А что делают в храме, папа? Подумай, как здорово он называется – «Утоли моя печали».

– Правда здорово…

– Сдай белье в стирку, – продолжила Рита со вздохом. – На всякий случай соберу тебе сумку.

– Спасибо, друг. – Отец потрепал ей волосы. – И что бы я без тебя делал?

– Ну ладно, мне некогда. – Рита решительно высвободилась. – Давай разбирать. Я тебе помогу.

Он помедлил, нехотя согласился:

– Ну давай…

Плутовка, дожидаясь, встала рядом, а Иван поставил сумку на стул, раскрыл ее и остолбенел.

– Это тут откуда? – Он вынул компьютерный мини-диск.

– Ты же его искал? – серьезно спросила Рита, очень довольная эффектом.

– Искал… Где ты взяла?

– У тебя на столе. Спрятала, чтоб мама не увидела.

– А ты знаешь, что здесь?

– Ну разумеется. Потому и спрятала.

– Ты у меня самый лучший друг.

– Ладно, пап, давай разбирать сумку. У тебя, наверное, там белья накопилось. И все опять порохом пропахло.

Иван убрал диск в карман и вытащил большой пакет.

– Вот, отдельно складывал. Можешь вытряхнуть сразу в машину.

Рита по-хозяйски заглянула в пакет, что-то там перебрала и сокрушенно покачала головой:

– Горе мне с тобой… – Она достала колпачки. – А это что?

– Это? Колпачки от подствольного гранатомета.

– Зачем?

– Мы из них водку пьем. Вместо рюмок.

– А термос почему здесь?

– Он же пустой!

– Да, мужская логика. – Она поволокла пакет к двери. – Позвони маме, а то я в музыкалку убегаю. У детей тоже выходных нет.

Иван задумчиво постоял, затем прикрыл дверь, взял диск и сел к компьютеру.

На мониторе возникал кадр за кадром: яркий, солнечный день, берег Баренцева моря, ветрено, военные корабли на рейде, на горах еще снег, а Надежда в купальнике идет по каменистой отмели. Она что-то собирает, ракушки или камешки, убегает от волны, потом оглядывается на камеру, смеется и манит рукой.

Минуты тревожного и одновременно беззаботного счастья…

Надежда вышла на платформе «Соколово» уже в темноте, спустилась по ступеням и торопливо побежала к мерцающим деревенским огонькам.

Навстречу, как на пружинках, выкатился развеселый фокстерьер, с разбега запрыгнул на руки и полез «целоваться». Она утихомирила его восторженную страсть и понесла на руках, как ребенка.

Во всех окнах дома горел свет. Надежда вошла во двор, поднялась на крылечко и шагнула в двери.

– Добрый вечер, это мы!

За верстаком в углу просторной и типично дачной комнаты стоял длинноволосый, седой, но еще крепкий и высокий старик с аккуратной белой бородой – отец Надежды, Игорь Александрович. Резинка очков, поднятых на лоб, перехватывала его волосы, отчего он походил на былинного кузнеца, а на верстаке перед ним была закреплена длинная, сучковатая палка с изогнутым концом, которую он любовно обрабатывал широким резцом.

Отец не сразу поднял голову, молча кивнул, не отрываясь от работы. Надежда спустила на пол собаку, сняла кожаный плащ и, умывая руки под деревенским рукомойником, обратила внимание на стол: напротив друг друга два использованных чайных прибора, две тарелки с вилками, хлебница, заварник – в общем, неубранная и немытая посуда.

– Кто в гостях был? – полюбопытствовала Надежда. – Михаил Михайлович?

– Нет, – односложно отозвался отец, хотя глаза его вдруг загорелись. – Ты не знаешь этого человека… Свершилось чудо! Вернулся Харламов.

– Это кто? – между делом спросила она, разбирая возле холодильника сумки с продуктами. – Хоккеист?

– Наш техник-геолог… В общем, из той жизни. Мы считали, они погибли, вместе с Кравченко. С Таней Кравченко… А они оба живы! Я глазам не поверил…

– Здорово, – буднично обронила она, просто чтобы поддержать разговор.

Отец это понял и сразу же потерял интерес.

– Пленки напечатала? – скучно спросил он.

– Ой! – Надежда вынула пакет. – Отдавала своим на студии… Там на всех кадрах только радуга.

– Да…

– Красиво, конечно. – Она перебрала фотографии. – А почему ты снимаешь только радугу?

– Нравится…

Надежда положила пакет на верстак.

– Знаешь, пап, я вспомнила… Когда была совсем маленькая, мы с тобой ходили по полю и искали место, откуда начинается радуга.

Отец оставил молоток и резец, оперся о верстак.

– Неужели помнишь?

– Помню. И один раз нашли. Радуга начиналась возле стога сена.

– Молодец…

– А почему ты мне не разрешил войти в нее?

– Там было сыро. А ты и так промокла.

Дочь собрала посуду в тазик, налила из чайника воды и принялась мыть. И вдруг заметила на краю стола листок бумаги, исчерченный линиями и напоминающий карту.

– А это что? – Она вытерла руку и взяла бумажку.

Отец среагировал почти мгновенно.

– Абрис. – Выхватил у нее листок, сложил его и спрятал в карман. – Тебе не интересно…

И снова взялся за резец.

Надежда настороженно взглянула на его руки и приблизилась к верстаку.

– Ты что это строгаешь, пап?

– Очень крепкое дерево, – с удовольствием произнес Игорь Александрович. – Никогда такого не видел. Чем и обрабатывать, не знаю.

Она потрогала палку.

– Это какое дерево?

– Харламов сказал, медное. И впрямь будто из меди.

– А что это будет?

– Посох.

– Посох? – В глазах дочери мелькнул испуг. – Зачем тебе посох?

– Как зачем? Например, за грибами ходить, очень удобно. Да и по гололеду. Мне давно полагается третья точка опоры.

Чуть-чуть успокоил, но тревога осталась. Надежда вернулась к столу и опять занялась посудой.

– Ты есть-то хочешь? – спохватился отец. – Овощное рагу приготовил…

– Не хочу. Я со дня рождения еду. Артемке сегодня шесть исполнилось.

Игорь Александрович тяжело сел у верстака и положил резец. Уловив его настроение, она предвосхитила вопрос:

– Пап, не приставай!

– Держишь ты меня, – медленно проговорил он. – По рукам и ногам вяжешь.

Надежда взяла полотенце и присела рядом, положила голову на плечо.

– Я стараюсь, пап. Изо всех сил…

– Тьфу, – обреченно сказал отец. – До чего же вы бестолковые…

Она обняла отца, приласкалась, проговорила капризно:

– Ты что, папочка, избавиться от меня хочешь?

– Мне вон уже медное дерево на посох вырубили, – серьезно продолжил он. – А был бы внук…

– Молчи, папа!

Отец посмотрел долгим взглядом и опустил голову. Она услышала его обиду, погладила по волосам.

– Ну, прости… Не сердись. Мне самой тошно.

Он оставался неподвижным.

Надежда коснулась суковатой палки – наколола руку, резко отдернула ее.

– И правда, будто металл… – Потом поинтересовалась, стремясь помириться: – А где растут такие деревья?

Отец взглянул на нее, как на малое дитя, невесело усмехнулся:

– Не знаешь? В Тридевятом царстве растут…

Нелегальные бои без правил устраивали в заброшенной промзоне, видимо, бывшем заводе железобетонных изделий: кругом валялись бракованные плиты, блоки, заржавевшая арматура – и все это заглушал буйный, вымахавший под два метра чертополох. И тут же вкривь и вкось, как попало, приткнулись дорогие автомобили, в некоторых скучали водители. Картина причудливая и дикая одновременно.

Внутри был сооружен примитивный ринг с ковром, вместо канатов его обозначали натянутые толстые веревки. С ферм свисали театральные прожектора, освещающие ринг, так что «зал» оказывался в полумраке. Зрителей собралось около полусотни, отнюдь не «братки», вполне достойные люди, более напоминающие политиков, дипломатов.

Один, похожий на индейца, выделялся из толпы особо: он в окружении свиты сидел в пляжном шезлонге у самых канатов и в противовес взвинченной публике хранил спокойствие Будды.

Кое-кто расположился поодаль, меланхоличный официант с повязкой на волосах разносил напитки, женщины возбужденно следили за дракой крупных и сильных самцов. Дорогие костюмы и изысканные платья на фоне серых, пыльных стен и колонн цеха выглядели жалко и нелепо – и все здесь казалось незаконченными декорациями к какому-то бездарному спектаклю.

Бой на ринге шел давно, и, похоже, близилась развязка. Потные, окровавленные гладиаторы уже висли друг на друге, однако бритоголовый с фингалом все же был в лучшей форме, чем его волосатый и бородатый противник.

Оставались секунды до финала. Публика сосредоточенно ждала.

Надежда и Илья стояли возле канатов, неподалеку от сидящего «Будды», и ничем не выделялись из прочей публики, если не считать их чересчур побледневших лиц.

Бритоголовый гладиатор вышел из клинча и прямым достал противника, добавил ногой – могучий боец рухнул спиной на канаты, устоял, но голова мотнулась так, что брызги пота попали Надежде на щеку. Она отшатнулась, брезгливо утерлась и полезла в сумочку.

Илья, у которого потели очки, этого не заметил, и тогда Надежда воровато сделала шаг назад, развернулась и быстро пошла через цех в светлый проем ворот, у которых торчали охранники.

Выскочив на улицу, она все еще с отвращением утирала лицо. Из белой машины Ильи достала бутылку с водой, но в ней оказалось на донышке, хватило намочить платок, но не смыть омерзение. Надежда огляделась и с независимым видом направилась в глубь территории завода.

Была ветреная, сухая, по-октябрьски пронзительная осень…

Когда Илья выскочил из цеха, Надежды уже не было видно. Он сунулся в машину, посмотрел по сторонам, вернулся к охранникам у ворот.

– Простите… Барышню не видели?

Один взглянул тупо, молча пожал плечами, другой даже не пошевелился. Илья вошел в цех и попал под аплодисменты: все было кончено. Волосатый торжествовал победу, а его соперник лежал на ковре, и рефери прыскал на него водой.

Встревоженный Илья близоруко оглядывался, нервно протирая очки. Зрители сдержанно переговаривались, где-то смеялись – речь шла о ставках и проигрыше.

Невозмутимым оставался «Будда» в шезлонге.

А Надежды нигде не было…

Илья спохватился, достал мобильник и начал звонить – длинные гудки были ему ответом.

Привезенный из Чечни материал отсматривали вдвоем – Иван и его непосредственный руководитель Крикаль. На мелькавших кадрах солдаты играли в футбол, безбоязненно сидели у костров в «зеленке», купались, устраивали веселые потасовки друг с другом. Все это перемежалось говорящими головами офицеров и рядовых. И почему-то долго и навязчиво – горные ландшафты и стремительная река, совершенно мирная и веселая.

Крикаль остановил кадр на этой реке и встал с кресла.

– Что-то я не понял, Иван… Это война или турпоход? По пересеченной местности?

Иван будто не слышал, глядя на экран.

– Ты что там делал десять дней? С бойцами в футбол играл?

– Играл.

– Да я видел. – Крикаль кивнул на монитор. – Но у тебя вроде другая задача была…

– Я помню, – безучастно отозвался тот.

– А что ты отснял?

– Надо понимать, ты хочешь попрессовать меня?

– Пресс будет чуть позже, – чему-то усмехнулся Крикаль. – Это пока разминка, Вань.

Иван включил перемотку, спросил зло:

– Ты меня за этим вытащил из дома? В законный выходной? Оторвал от беременной жены, от любимой дочери?

– Твой материал заявлен в программе, – жестко сказал Крикаль. – И что мы покажем уважаемому телезрителю? Отдых в горах?

– Война должна вызывать отвращение, верно? – после паузы тихо заговорил Иван. – А это кровь и трупы. Это тупость военных чинов, разгильдяйство и пьянство солдат. Бессмысленная гибель, крик матерей…

– Скажешь, этого уже нет? Четыре дня назад под Шатоем сожгли колонну грузовиков. Ты с группой был в этом районе. Где? Почему здесь течет Аргун, а не горит колонна?

– Ее не сожгли.

– Как не сожгли?

– На обочине подорвали фугас. Загорелся один «КАМаз», но его потушили. Обошлось без жертв. К сожалению…

Начальник будто бы не заметил язвительного тона.

– Все каналы показывали обгоревшую колонну. Даже CNN.

– Ты же знаешь эти фокусы, Стас! С какой точки снимать…

– В чем ты хочешь убедить меня, Ваня? – Крикаль подкатил кресло и сел напротив. – Что мы врем? Показываем ужасы?

– В том, что война на Кавказе кончилась.

– Это ты так решил?

– Нет, всем известно. И некоторым нашим… и особенно не нашим политикам обидно. Мы с тобой даже знаем кому… Ты обычно коньячка наливал, а сегодня что-то зажимаешь…

Крикаль подкатился в кресле к шкафчику, извлек початую бутылку коньяка и две разных рюмки. Разливал осторожно и долго, заполняя паузу.

– Не надо озвучивать кому. – Он поднял рюмку. – Если война кончилась, то за победу?

Иван выпил не чокнувшись, достал сигарету.

– Знаешь, зачем банды Масхадова таскают по горам электростанции? Небольшие такие, японские. И запас бензина?

– Тянутся к цивилизации…

– Правильно, чтоб телевизор смотреть. Они у нас самые лучшие и внимательные зрители. Особенно новостей и таких вот авторских материалов. А сейчас им подбросили портативные, на аккумуляторах. Чтоб не так тяжело было.

Крикаль взглянул на него, как на больного.

– У тебя все в порядке, Иван?

– А догадываешься, почему ни одну съемочную группу не взяли в заложники? Хотя возможностей было! Сами в руки шли… И даже отдельным журналистам позволяют брать интервью? Например, у Басаева?

– Может, у тебя с Варварой проблемы? – деловито продолжил Крикаль. – Кстати, как протекает беременность? Кого ждете?

– С Варварой все в порядке, Стас… Иностранных журналистов берут, а наших нет. Даже выкупа не хотят. Странно, правда? И обидно… А еще есть ощущение…

– Теперь все понял! – Крикаль вскочил. – Как я сразу не сообразил! Надежда? Твоя Надежда на лучшую жизнь?

– При чем здесь Надежда?

– Как при чем? Она же узнала про беременность Варвары?

– Ты сейчас о чем говоришь? – после напряженной паузы тупо спросил Иван.

– О психологии, Вань, о мотивациях поступков, поведенческих реакциях… Она не пожелала отнимать отца у двоих детей. И наконец-то оставила тебя.

Он промолчал, подыскивая слова, – чего-то опасался.

– Продолжай, – спокойно поторопил Иван. – Ты ведь сожалеешь, что мы с ней расстались, верно? Ну, скажи? Это ведь ты нас свел с Надеждой? Помнишь командировку в Североморск?

– Я свел?! Ну, ты молодец! А кто говорил – судьба?

– Надя была права…

– Теперь я его свел! – возмутился Крикаль. – Как сводник! Да мне всегда было жалко Варвару! Которая тебе верит!

– Ну, об этом я всегда знал.

– И вообще, я устал разбираться с твоими женщинами! – вдруг взорвался шеф. – Почему я должен выслушивать одну, другую?

– Ты давай о мотивах. Это интереснее.

Крикаль налил коньяка в обе рюмки, молча выпил один и спрятал бутылку.

– И ты не обидишься?

– Ты же знаешь.

– Ладно… Глубокие разочарования и переживания меняют мировоззрение. Мы начинаем иначе видеть и мыслить…

– А если конкретнее?

– Как часто бывает, в великом безутешном горе ты прозрел! – мстительно объявил Крикаль. – Огляделся и вдруг обнаружил, что война кончилась. А продолжается она только в наших кровожадных репортажах. На самом деле мир и благодать… Такое у тебя ощущение?

Он ждал резкой реакции – провоцировал взрыв, но его не последовало. Иван разочарованно пожал плечами.

– Не угадал. От безутешного горя все видится наоборот.

– А, так надо учитывать, что ты поперечный! У тебя мозги, вывернутые наизнанку.

– Сам ты поперечный…

Крикаль пошел на добивание.

– Пока ты снимал в Чечне мирные пейзажи, Надежда собралась замуж. Знаешь за кого?.. За господина издателя по фамилии Сердюк. Помнишь «Фатум-пресс»?

Этого Иван не знал, но сделал вид, что ему безразлично.

– Замуж – это здорово.

– Были они тут у меня. Оба, – сообщил с удовольствием Стас. – Заявление принесли…

– На венчание?

– На какое венчание? На увольнение. По собственному…

– А вот в это не верю, – усмехнулся Иван и поднялся. – Надежда не уйдет с канала. Если наша контора сгорит, она еще три года на углях просидит.

Крикаль достал из папки бумагу, поднес к лицу Ивана.

– Отрабатывает две недели. И осталось ей всего девять дней.

– Фатум – это и в самом деле пресс. – Иван пошел к двери. – Тогда и я принесу какое-нибудь… заявление. По собственному…

В спину полетело яростное:

– Вань, ты просто запутался в бабах! Подумай о беременной жене!

Из трубы, торчавшей в стене приземистого цеха, текла вода. Невзирая на макияж, Надежда с удовольствием умылась, хотела утереться салфеткой, но тут зазвонил телефон в сумочке. Она ждала звонка – выхватила, глянула на дисплей и отвечать не стала, лишь усмехнулась:

– Найди меня!

Из цеха вышел рабочий-узбек, прильнул к трубе, напился и завернул кран. Надежда предусмотрительно отступила – телефон то замолкал, то вновь начинал звонить. Когда узбек ушел, она украдкой посмотрела в пыльное стекло. За окном в сумрачном свете работали люди – формовали блоки.

Надежда спряталась за кучу песка, подстелив салфетки, села на блоки и кому-то позвонила. Механический голос ответил – выключен или находится вне зоны…

Вздохнула, задумалась, подперев подбородок кулачками.

Из зарослей бурьяна вышел бродячий пес, взглянул просяще, заскулил. Надежда слегка оживилась, потянулась к сумочке.

Все бродячие собаки – тонкие психологи, за версту чуют бродяг, собачников и одиноких людей. Надя вынула шоколадку, отломила и бросила псу.

– Всегда выключен, – пожаловалась ему. – Или вне зоны.

Пес слизнул шоколадку, и тотчас же из травы явились пять щенков – выстроились полукругом.

– О! На всех не хватит!

Телефон снова подал голос. Надежда мельком глянула на дисплей и принялась делить шоколадку.

– Теперь игра в прятки…

Наконец из логова вылезла мамаша – запущенный, одичавший, но благородного происхождения пес предупреждающе залаял.

Иван со своим другом, оператором Сашей, пил чай в пустынной по-воскресному корреспондентской комнате. Основной разговор у них уже состоялся, и теперь они допивали остатки чая. Оба сидели опустошенные и хмурые.

– Может, свой проект? – безнадежно предложил Саша. – Помнишь, придумывали «Солдатскую правду»? Идея-то была отличная. Давай еще один заход?

– Была идея… Только устарела.

– Почему устарела?

– Солдатская правда нужна, когда требуется мобилизовать солдата, – объяснил Иван с отсутствующим видом. – Война кончилась, Саня. Теперь правда рядового бойца даже опасна. Никому не захочется ворошить прошлое. Ни политикам, ни военным… Нет уж, умерла так умерла.

– По-моему, ты сейчас придумываешь причины, чтоб уйти.

– Что тут придумывать, Саня? Мои воззрения на мир не соответствуют политике телекомпании. Мне так было сказано. Плюс моральный облик, вернее, аморальный…

– Крикаль за что-то тебе мстит.

– Я знаю за что…

Зазвонил мобильный телефон Ивана. Он выхватил из кармана трубку, с надеждой взглянул на дисплей, но сразу потерял интерес. Однако звонок настойчиво повторялся – пришлось отозваться.

Иван кого-то выслушал, вздохнул.

– Добро, буду, спасибо. – Он отключил телефон. – Информатор отзвонился. Придется ехать на встречу… Опять сообщит какую-нибудь гадость и денег попросит.

Он допил чай, неожиданно рассмеялся и встал.

– Кстати, Крикаль знаешь, что заявил? Сдай, говорит, мне свои информационные источники. Будто это стол, стул – казенное имущество!

Авто дружно разъезжались от цеха. Илья метался между ними, прижав трубку к уху.

В окружении свиты из цеха появился «Будда». Перед ним распахнули дверь белого «крайслера» с флажковым номером, услужливо помогли сесть.

Водитель выставил на крышу мигалку, включил зажигание и плавно тронул машину с места.

Осталось всего две машины – белая Ильи и черный джип.

Илья тоскливо постоял, засунув руки в карманы и провожая взглядом синий маяк, затем выудил из машины бинокль, поставил ее на сигнализацию и, выбрав направление, пошел искать – в другую от Надежды сторону…

В это время из ворот вышли еще двое – поверженный гладиатор и его импресарио с большой спортивной сумкой. Переодетого и умытого бритоголового еще штормило, однако он полез за руль джипа.

– Ну еще чего! – возмутился импресарио, загружая сумку.

Надежда стояла возле Останкино и ловила такси. Был тихий летний вечер, в освещенном зашедшим солнцем небе стелились высокие золотистые облака. Тепло, душно, испарения от горячего асфальта…

И вдруг ударил ветер, понесло пыль, бумагу и грянул ливень!

Это было так неожиданно, что она засмеялась, но уже через несколько секунд стала озираться в надежде найти укрытие. А ведь ничто не предвещало дождя, и зонтик она не взяла…

Дождь уже кипел и пузырился на парящем асфальте!

Плечи, спина под легкой блузкой и распущенные волосы изрядно намокли, ее уже начинал бить озноб.

А «жигулей» и драных иномарок, желающих заработать стольник, как назло, нет – дорогие и красивые игрушки останавливать нельзя, и лучше не садиться, если сами тормозят.

Дождь еще не кончился, но вдруг в небе высветилась радуга, причем один ее конец тонул в воздухе где-то совсем рядом, ближе, чем Останкинская башня, а другой вздымался высоко вверх и уходил куда-то к центру Москвы.

Забывшись, Надежда смотрела вверх и не заметила, как к ней подкатила машина – синий трехдверный джип. Водитель, склонившись, открыл дверцу:

– Садитесь, девушка!

Ни за что не села бы, но совсем продрогла, а из машины пахнуло теплом, и еще играла там музыка – кто-то пел под гитару простые слова: «Подбери меня раненого, исцели, не оставь на смерть…»

Надежда всегда садилась на заднее сиденье, но тут пришлось забираться на переднее: сзади нет двери – там ловушка. Она села и сразу же отвернулась к окну. Чуткий водитель посильнее включил отопление.

– Теперь можно расслабиться, – сказал он ей будто бы с намеком. – Видели радугу?

– Да, – в сторону ответила она.

В окне эта радуга еще светилась…

– Куда поедем?

– Павелецкая набережная.

– И все?

– Все. – Надя еще больше напряглась. – Только я пристегиваться не буду!

– Не нужно. – Он вырулил на дорогу.

– А если вас оштрафуют?

– Не оштрафуют… Это правильно, никогда не пристегивайте ремень, – продолжил назидательно водитель, набирая скорость. – Особенно когда едете с незнакомым человеком, вызывающим подозрение. И никогда не называйте номер дома. Останавливаться желательно где-то по соседству, в хорошо освещенном месте. Лучше у ближайшего магазина, куда можно заскочить, если что.

– Спасибо, я учту.

– А еще постарайтесь запомнить лицо водителя.

– И номер машины.

– Да, и номер… Вы запомнили?

– Разумеется, – пробурчала она, хотя номера-то и не заметила.

– Это хорошо… А вас не смущает, что я негр?

Надежда украдкой опасливо покосилась на водителя.

Нет! Типичный славянин, не красавец, лицо грубоватое, но глаза улыбчивые и печальные, несоответствующие внешней простоватости образа. Впрочем, как и модный автомобиль – дорогой трехдверный джип, на которых ездят обычно конченые индивидуалисты.

Он рассмеялся, угадав ее испуг. И смех его был каким-то обволакивающим, как тепло в салоне машины, как голос из динамиков и гитарный перебор. И хотя внутренний озноб еще не прошел, но она и в самом деле непроизвольно расслабилась, откинувшись на спинку сиденья, прикрыла глаза.

– Что же вы без зонтика? – как-то по отечески пожурил он.

– Подумала, сегодня не будет дождя, – проговорила Надежда непослушными от дремы губами. – Облака были высокие…