Текст книги "Всё будет хорошо, мы все умрём!"

Наезды

Наезды бывают разные. Одно дело, когда на тебя наезжают нервные красотки с сайта, другое – когда тебе звонит по домашнему телефону мужик и говорит:

– Здравствуйте, Алексей Витальевич! Как вы себя чувствуете? – эта его вежливость меня выводит из себя, но я сдерживаюсь и буркаю:

– Нормально, – ни хрена себе, они и мой домашний знают, значит, не врал, когда говорил, что позвонят. И определитель не сработал, похоже, анти-АОН стоит у них. Хорошо подготовились, гады.

– Алексей Витальевич, как обстоят дела по нашему вопросу?

– Никак, – зло говорю я, но опять сдерживаю себя и добавляю, – пока.

Тут трубку на том конце, видимо, вырывает плюгавый, и слышится его истерический вопль:

– Конец тебе, гнида! Сегодня огребёшь битой по мозгам!

Как он меня достал! Надо что-то с ними делать. В милицию, что ли, идти? А какие другие варианты – в суд на них подать?

– Ребята, давайте по сумме поговорим. – Я тяну время, чтобы обдумать, что тут можно предпринять, но мозги отказываются работать и паникуют. – Для меня это неподъёмная сумма.

Трубку опять берёт высокий:

– Алексей Витальевич, как говорится, время – деньги. Однако в вашем случае время не деньги, а кредит. И его надо отдавать. Иначе проценты будут, как вы понимаете, расти. Единственное, что я могу вам предложить, – это небольшая рассрочка. Скажем, завтра пятнадцать, через три дня ещё столько же, а через недельку – окончательный расчёт.

– Да мочить его надо, быстро всё найдёт! – понятно, рядом сидящий плюгавый говорит как бы высокому, но предназначена эта реплика для меня. Интересно, они сознательно косят под следователей: один хороший, вежливый, а другой плохой, нахрапистый и наглый?

– Ребята, я постараюсь, но завтра я никак не могу, – придётся всё-таки идти в милицию, или как она теперь называется? В полицию, да. Вот у нас правители умные: оказывается, достаточно на государственном уровне назвать веник метёлкой, и сразу менты по-другому будут мести и заметать.

– А через не могу? – прямо чувствуется, как этот вежливый антиследователь на том конце провода осклабился. Вот оно, твоё гнилое нутро, и показалось.

– Послушайте, – я как бы даже вспылил, – мне надо отцу срочно лекарство купить и отвезти, он в больнице лежит, в тяжёлом состоянии, – какую пургу я несу, сам себе не верю, терпеть не могу приплетать мёртвых, как это у меня вырвалось? – А деньги последние, мне жрать не на что купить, а вы тут…

– Какая трогательная забота о ближних, Алексей Витальевич. Только поймите, что и мы теперь – ваши ближние, и о нас надо заботиться и нас лелеять. – Как же мне хочется послать его. – Вот мой боевой товарищ предлагает выбить вам зубы, а я его отговариваю. Вы же хороший человек, просто мы никак не найдём взаимопонимания. Я правильно понимаю ситуацию?

– Да, но честно, завтра я никак не могу.

– Ну хорошо, Алексей Витальевич, вот видите, я иду вам навстречу – послезавтра. И это моё последнее слово, – в трубке запикали короткие гудки.

Скотина! Меня колотила мелкая дрожь. Они знают номера моей машины, мой домашний телефон, мою квартиру! Чего ещё от них ждать? Я-то о них ничего не знаю. Ну, Юра одного зовут. Сколько раз хотел мутный глазок в двери поменять, всё руки не доходят, надо срочно купить глазок с линзовым увеличением. Машину отогнать от подъезда куда-нибудь в соседние дворы, чтоб не нашли. Так, что ещё? Нет, надо всё-таки в милицию завтра идти. А чего тянуть, они же круглосуточно работают?

Я подхватил куртку и кожаную сумочку с документами от автомобиля, туда же сунул паспорт, снял ключи с крючка и, глянув на всякий случай в мутный глазок, вышел, запер квартиру и быстро спустился по лестнице. Машина стояла прямо напротив подъезда. Слава богу, вроде целая и невредимая. Я оглянулся по сторонам – темно, никого не видно, хотя и не ночь ещё, поздний вечер. Сегодня днём выезжал – и ни одного клиента, только бензин пожёг. Со вчерашнего дня, видать, пошла полоса такая.

Хотел сегодня в ночь выехать побомбить, а вот выезжаю – стучаться к ментам за помощью. Я завёл движок и тронулся. Во дворе разворачивался с габаритными огнями, чтобы нижних соседей не будить, а как выехал, включил ближний свет. Хотя в Москве и ночью можно без света ездить, почти везде фонари горят. По привычке я вертел головой, высматривая пассажиров, хотя никого брать не собирался. Раз решил в ментовку, значит, еду в ментовку. Я там ещё не был, но клиентов подвозить приходилось по их указке, так что, куда ехать, я знал. Да вот и подъехал. Я припарковался и, прихватив сумочку с документами, вышел.

Чтобы попасть в здание милиции, тьфу, полиции, к которому примыкает бетонный забор с наглухо закрытыми воротами, нужно сначала пройти через входную будку, где сидит в качестве часового полиционер, руководящий крутящимся металлическим турникетом. Он, как и положено, дремал, сложив руки на груди и свесив к ним голову. И даже не встрепенулся, когда я ткнулся в неподвижное сооружение из блестящих никелем трубок. Я постучал в стекло с переговорной щелью внизу:

– Извините, как пройти к дежурному?

Он приоткрыл глаза, но головы не поднял, смотря на меня исподлобья:

– А надо?

– Да. Мне подать заявление.

– Дня не хватает?

Я слегка спутался:

– Это сейчас возникло такое положение, надо срочно. Вы же работаете круглосуточно?

Он вздохнул, чего-то нажал, и мёртво стоящий турникет расслабился, полиционер махнул рукой внутрь двора:

– По ступенькам вверх.

– Простите?

Он устало мотнул головой туда же, куда до этого махнул рукой, всем видом показывая, как достали его непонятливые посетители:

– Идите, там поймёте.

Хотя я знал, где находится здание милицейской полиции, внутри никогда ещё бывать не приходилось, бог миловал. Во дворе в ряд стояло несколько машин, а перед ними бетонные ступеньки вели ко входу. Вот, значит, куда вверх. Я поднялся и потянул на себя дверь. В освещённом помещении слева стояли стол со стулом, прямо передо мной ряд свинченных креслиц, как в кинотеатре, направо – стекло с надписью «Дежурная часть». Я шагнул к нему. За стеклом сидел офицер в звании капитана и, похоже, напряжённо думал, глядя на что-то лежащее перед ним. На моё деликатное «Извините…» он не сразу откликнулся, но через несколько секунд, которых было достаточно, чтобы внушить мне уважение к его занятию и должности, поднял голову и вежливо произнёс:

– Слушаю вас.

Я торопливо заговорил:

– На меня совершили, – и запнулся, что совершили, ничего пока не совершили, – мне угрожают… – я опять замолк, подыскивая слова.

– Убийством? – не выдержал капитан.

– Да нет, говорят, машину разобьют, меня покалечат… Мне надо написать заявление?

У офицера на столе зазвонил телефон, он, потянувшись к нему, сказал мне и даже махнул за стенку кистью руки:

– Пройдите в третий кабинет, к дежурному следователю, определитесь с ним, – и поднял трубку. – Капитан Лавров, слушаю вас.

Огибая дежурную часть, направо уходил коридор, так что ошибиться с направлением было трудно. Я зашёл за угол и сразу увидел дверь с привинченной цифрой 3. Глубоко вздохнув, я стукнул пару раз, открыл дверь и заглянул в проём. За столом сидел молодой, розовощёкий парень, одетый не в форму, а по гражданке. Он повернулся ко мне, и лицо его расплылось в улыбке. Я подумал, что он меня с кем-то перепутал, и на всякий случай спросил:

– Можно?

Он приглашающе махнул рукой, будто только меня и ждал:

– Слушаю вас, уважаемый, – и указал на стул перед ним.

Я быстро прошёл и сел:

– На меня… наезжают! – Я решил не искать «правильных» слов, а говорить, как ложилось на душу. Он молодой, поймёт.

– Кто?

– Я их не знаю. Вернее, одного Юрием зовут, он зять одной женщины по имени Антонина.

– Она ваша знакомая?

– Да нет! Я просто подвозил её… – Я опять спутался, бомбить-то у нас запрещено, сейчас очередная кампания против бомбил началась, как тут сказать? – Ну так вышло, по пути было… – и тут меня осенило.

И я рассказал, как ехал к любимой женщине в Бездну, как на дороге голосовала беззащитная женщина, а когда я остановился, подскочил какой-то парень и стал совать мне мелочь. Он-то и оказался её зятем. А теперь он говорит, что у неё пропали деньги, а я должен их им отдать.

– Она прислала за деньгами зятя?

– Да. Но она, может, и не знает об этом, может, он сам…

– Не совсем понимаю, уважаемый.

– Ну, её я подвозил случайно, а он уже ко мне пришёл специально, он мои номера запомнил и узнал, где я живу. – Я почувствовал, как начинаю потеть от волнения. Вот ведь человек с высшим образованием, а косноязычу, как дворник-азиат. – Они шантажируют меня. Говорят, что если я не отдам им деньги, то они выбьют мне мозги битой.

– То есть он не один? С тёщей?

– Нет, их двое, но не с ней. Один, этот Юра, высокий и вежливый, а второй тоже мужик – маленький, но… агрессивный.

– Они применяли к вам насилие?

– Нет, но грозятся…

– Уважаемый, вы взрослый мужчина, а ведётесь на смешной наезд какой-то шушеры.

– А если не смешной, если они меня убьют или покалечат?

– Никто вас не убьёт, уважаемый. Кстати, вот вы обратились в полицию, а чего вы ждёте от нас?

– Ну, чтоб вы защитили…

– А как вы себе это представляете? Что к вам приставят наряд, который везде будет следовать за вами? Как вы понимаете, это нереально.

– Но вы же должны как-то отреагировать…

– По идее да, но для этого нужны какие-то основания. Запись разговора с угрозами, например. Но что вы хотите, чтобы ваш телефон поставили на прослушку? Для этого нужна санкция прокурора, а к нему с такой мелочью идти просто смешно, если не сказать точнее – себе во вред.

– Я могу сам записать, у меня на телефоне есть такая функция.

Но молодой продолжал, будто и не слыша меня:

– Или нужна справка из травмопункта, если вас побили. А пустые разговоры… Вот что, уважаемый. Давайте так договоримся. Я думаю, что ничего страшного не произойдёт. Постращали они вас и отстали. Тут главное – не поддаваться на угрозы. Ну а если вдруг что-то серьёзное случится, сразу к нам. Сразу к нам! Хорошо?

Я понял, что меня отфутболили, но не понял, как мне действовать в этой ситуации. Поднять скандал? Ну, примут они заявление, а делать, похоже, всё равно ничего не станут. А что, если они правы и никаких наездов больше не будет? Просто надо переждать какое-то время и посмотреть, как будут развиваться события. Я, как говорил мой доедаемый теперь водкой друг детства Гена, гордо понурив голову, кивнул ему:

– Хорошо. До свидания.

Молодой приподнялся и, радостно улыбаясь, протянул мне руку:

– Удачи вам, уважаемый!

Я выходил из здания полицейской милиции, и раздражение всё больше охватывало меня. Чёрт! И здесь меня облапошили как лоха. Вот тебе и лозунг «Моя милиция меня берёжет»! Похоже, она сама себя только и бережёт. Прохладный, уже почти осенний ночной воздух несколько охладил мой пыл. И что теперь делать? Я завёлся и поехал. На углу, на выезде на проспект, стояла женщина в лёгком плаще с накинутым на голову капюшоном, она уверенно замахала мне рукой. Я тормознул. И как они не боятся по ночам? Она открыла дверцу и нагнулась:

– Молодой человек, до Крылатского доедем?

Я на миг задумался, это через весь город тащиться. Но я ж хотел этой ночью бомбить, что ж теперь торможу? Тем более кто её сейчас подхватит – неизвестно на кого нарвётся. Я вспомнил о своём принципе – в ночное время брать деньги вперёд, но не смог опять произнести ни слова, даже не спросил, на какую сумму она рассчитывает:

– Садитесь.

Она открыла дверцу, легко скользнула в кресло и, откинув капюшон, поправила волосы. А ведь молодая совсем баба. Мы выехали на шоссе Энтузиастов и устремились в центр. Ехали мы молча. Хорошо по Москве рассекать ночью. Машин почти нет. Светофоры многие мигают жёлтым на проезд. Вдруг женщина обернулась ко мне:

– И не страшно вам ночью ездить? – вот это фокус, я о её страхе думаю, а она о моём. – Говорят, на водителей ночных такси сейчас нападают, грабят, даже убивают.

Тут я вспомнил свою эффектную фразу, которую с испугу ляпнул бандитам:

– Я давно извозом занимаюсь, устал уже бояться.

Она рассмеялась:

– Да вы философски настроены! Фаталист, да?

А какая она красивая! Я только сейчас понял, почему я так упорно молчу, несмотря на свою теперешнюю лёгкость в отношениях с женским полом. Я боюсь очень красивых женщин! Не знаю почему. Робею с детства. Надо себя перебарывать:

– И фаталист, и философ. Причём в самом точном значении этого слова. Я профессиональный философ, даже преподавал историю философии в институте. Правда, сейчас вот оказался не при делах. Вернее, дела мои теперь совсем другого рода.

И я вдруг стал рассказывать ей, как оказался в бомбилах. Как начинал с ближайшего метро прошлой осенью, подъехал и остановился у тротуара. Ко мне тут же подошла женщина и сразу села в автомобиль, назвав недалёкую улицу в моём районе. Я удивился, как она поняла, что я именно бомблю, а не встречаю тут кого-то, но не стал заморачиваться. Эта улица была совсем рядом с моей, и через несколько минут мы были у её дома. Она сунула мне полтинник и молча вылезла из салона. Теперь я знал, какова цена проезда. Когда я вернулся на прежнее место, ко мне подошёл молодой парень и как-то недобро спросил: «Работаешь?» Я сразу смекнул, что это не клиент, а мой коллега-бомбила, но вряд ли он питает ко мне добрые чувства.

«Не, я подругу жду», – соврал я, скорчившись про себя: противно всё же лгать, и он отошёл к другому парню, здоровяку, стоявшему у своей машины. Они перекинулись несколькими словами, смотря в мою сторону, и я понял, что они-то в хороших отношениях. Через пару минут ко мне сунулся мужик-клиент: «На Плеханова едем?» Я кивнул: «Садитесь». И решил в тот день на это место не возвращаться. Думал, до завтра всё уляжется: или эти парни в другое место переедут, или меня не узнают, видели-то мельком. Но не тут-то было. Когда я назавтра остановился у тротуара, ко мне задом почти впритык подъехала машина. Чтобы вывернуть на проезжую часть, мне пришлось бы сдавать назад. Я хотел подойти к водителю и сказать, что он неправильно прикинул расстояние между нашими автомобилями, но тут он вылез из своей тачки, и я увидел, что это мой вчерашний «приятель». Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я решил тоже ничего ему не говорить.

Люди из метро подходили, естественно, к передней машине и садились в неё. Но парень не отъезжал, как я, с одним пассажиром, а сажал ещё клиентов, пока не набирал весь салон. Как только он отчалил, ко мне опять задом впритык подъехала другая машина. Это был здоровяк. Я уже понял, что они меня запирают специально, чтобы не дать мне возможности манёвра и отбить моих потенциальных клиентов. Ко мне никто не подходил. Расстояние, на которое садились люди, было всё в пределах района, так что вторая машина возвращалась быстро, пока другой набирал пассажиров. И только отъезжала одна тачка, как к моей впритык подъезжала задом другая.

Я уже решил убираться восвояси, как ко мне подошла таджичка или киргизка, я их не разбираю, отделившаяся от стайки таких же подруг. Она спросила на довольно внятном русском языке: «Ты до Аносова пятьдесят рублей берёшь?» Я кивнул. Она: «Мы поедем?» Я опять кивнул и посмотрел на своего «приятеля», подпиравшего меня. Он как-то криво улыбнулся. Сдам назад, ничего они со мной не сделают. Таджичка что-то крикнула своим товаркам, и те устремились к моей «шестёрке». Не успел я глазом моргнуть, как они набились в салон. На заднем си денье их сидело четверо!

Я хотел было их погнать из машины, но тут же про себя плюнул. Гаишников не видно, а ехать всего ничего. На улице Аносова моя таджичка протянула мне полтинник, и все они быстренько выкатились из салона и дружной ватагой двинулись в глубь дворов. Я не знал: смеяться или плакать? Они каждая, приехав на такси к дому, заплатили по десятке, когда даже на автобусе билет стоит вдвое больше. Когда же я перестану быть лохом? До меня дошло, почему улыбался и молча взирал на посадку азиаточек в мою машину мой заклятый «друг». Тогда я зарёкся возить таджичек, хотя националистом себя не считаю. Возвращаться к метро я не стал, но на следующий день вновь поехал на «свою стоянку». Посмотрю, что они сделают.

И опять всё повторилось в точности по прежнему сценарию. Один уезжал, другой тут же меня подпирал. Я сидел и думал, как мне выйти из этого порочного круга. Вдруг внимание моё привлекла лёгкая перебранка. Опять передо мной собирал клиентов мой знакомец-бомбила. Открыв заднюю дверцу, он зазывал в тачку женщину средних лет, которая ему возмущённо говорила: «Не поеду я с вами! Вы набиваете такси, а берёте с каждого по пятьдесят рублей! Так не делают!» Она вернулась на несколько шагов и дёрнула на себя дверь моей «шестёрки»: «Вы до Плющева меня довезёте?» Я быстро кивнул: «Да, пожалуйста!» И как только она села, сдал назад и вырулил на проезжую часть.

Не надо было мне возвращаться, и чего меня попёрло? Когда я вновь тормознул у метро, они подошли ко мне оба. В руке здоровяка я увидел прижатую к боку монтировку. Мой же «друган», как только подошёл, распахнул дверцу с моей стороны: «Выходи, поговорить надо!» Я сидел, вцепившись в руль: «Говорите, я не выйду». Он нагнулся: «Короче, так. Чтобы мы тебя здесь больше не видели!» Тут его отодвинул здоровяк и поднёс расплющенный конец монтировки прямо к моему носу: «Тебя как приласкать? Чего тебе больше жалко – нос, глаз или зубы? Вадик, сделай-ка пока четыре пусто».

Я молчал, чувствуя, как бухает моё сердце. Что за четыре пусто? И когда я услышал, как зашипел воздух из проткнутого протектора, я это понял, и меня прорвало: «Не надо, ребята! Я всё понял, я уезжаю, больше вы меня не увидите!» Вадик просунул голову под локоть здоровяка и сказал то ли ему, то ли мне: «Вот видишь – профилактика залог здоровья». И они отошли к одной из своих тачек. Я быстро вылез и осмотрел протекторы. Слава богу, проткнули только одно колесо. Четыре пусто – это совсем не домино, четыре пусто – это четыре проткнутых колеса. И тут уже никуда не уедешь. А с одним уехать можно, потому что у меня запаска накачана. Я вытащил её из багажника вместе с домкратом. Через десять минут я уже ехал в сторону от метро. И больше я на то место не ездил очень долго.

Вот таким было моё боевое крещение. Конечно, всё это я рассказывал своей пассажирке с юмором и самоиронией, что мне всегда помогало в разговорах с женщинами. Мы уже проехали центр и почти весь Кутузовский проспект. Она слушала мою трепотню очень внимательно, но тут надо было поворачивать на Крылатское, и она стала показывать мне дорогу к своему дому. Он оказался не очень далеко, и скоро я затормозил у одной из многоэтажек.

– Спасибо вам, философ! – улыбаясь, сказала она и протянула мне купюру в тысячу рублей.

В этот миг был последний шанс с ней познакомиться. Надо было отказаться от денежки и попросить её телефон. Я заколебался. Бензин был почти на нуле, а денег с собой кот наплакал. Да и моложе она на сколько… И всё же боюсь я красивых женщин! Я взял купюру и вздохнул. Просить номер мобильника было теперь верхом неприличия. Она открыла дверцу и грациозно вышла из машины, притворив её за собой. На наших авто дверьми надо хлопать, чтобы их закрыть, а она просто притворила – и дверь закрылась. Маленькое, а чудо. А мы даже имён друг друга не узнали. Я перегнулся через рычаг скоростей и махнул ей рукой. Она замахала мне в ответ и улыбнулась своими чудными, полными, но не пухлыми, чётко очерченными губами. Вот с кем бы я освоил французский поцелуй.

Французский поцелуй

Поцелуи бывают разные. А про французский поцелуй в нашем приблатнённом таганском дворе ходили такие слухи, что у нас, пацанов, при этих двух словах замирали сердца в сладкой истоме. Самым просвещённым в этом деле, как ни странно, казался Генка, сын перебравшихся в Москву из деревни супругов-колхозников, ставших дворниками и живших в соседнем доме на первом этаже. Он говорил «про это», многозначительно растягивая слова и сплёвывая каждый раз, когда добавлял «междометие» на букву «б»: «Я, б…, сам видел. За гаражами Виталик Зинку драл. Но сначала, б…, она ему ширинку расстегнула и рукой туда. Достала, помяла, а потом присела и ртом его взяла. Да пошли вы, б…, чего гогочете?»

Виталик был лет на пять старше нас, а Зинка вообще старуха – ей лет двадцать пять, наверное, уже стукнуло. Гаражи и сараюшки тогда в наших дворах притыкали кто где мог, поэтому образовали они своеобразный лабиринт – царство алкашей, шпаны, «сладких» парочек да нас, местной пацанвы. Именно тогда кто-то из «старших товарищей» пустил слух, что называется это «действо» французский поцелуй. Мы и верили, и не верили, и вожделенно представляли «это», и внутренне смущались таким кощунством, оттого и гоготали как подорванные.

Это спустя годы мы узнали, что называется такой вид секса «минет». Слово-то, кстати, французское, так что какая-то логика в этом «поцелуе» была. Но суть-то в том, что настоящий французский поцелуй совсем другая штука. И я узнал об этом гораздо позже. А недавно залез в дебри инета, нашёл его описание и даже скопировал кое-какие строки. Вот как это изысканное блюдо подаёт Надежда Нагорняк: «Что такое французский поцелуй? Это словосочетание, пришедшее из французской культуры в русский язык, предусматривает контакт языков двух человек. В зависимости от техники поцелуя во время этого процесса могут работать как один, так и два языка. Иногда это просто определенные ласки губами. Но обязательным элементом настоящего французского поцелуя является хотя бы лёгкое мгновенное прикосновение языков влюбленных. Ласки такого типа во Франции принято называть «поцелуем душ» любящих сердец».

Именно таким поцелуем, совсем не зная, что он французский, наградила меня Ангелина, когда я нашёл её в подмосковной Бездне. При расставании на Курском вокзале в день похорон Высоцкого она оставила мне номер телефона соседки, по которому я, зная код поселения, мог вызвать её. Существование маленьких мобильных телефончиков, которые можно просто носить с собой в кармане, в то время представлялось научной (или, скорее, ненаучной!) фантастикой. Даже стационарные телефоны с длинным проводом и крутящимся диском или более продвинутые кнопочные в провинции были редкостью. Человек, имеющий телефонный аппарат, сразу выделялся в своей среде. Помимо начальства аппарат могли поставить, к примеру, таким уважаемым людям, как учитель или врач. А какие усилия, превращающиеся в драмы (а иногда и комедии), прилагались «обычными» людьми для того, чтобы «поставить» телефон в квартиру!

Смешно, но я узнал о таком положении вещей, только учась в универе. Тот же мой друг-сокурсник из провинции Сашка, о котором я уже говорил, как-то рассказал мне об этом, а потом, когда я на практику ездил в пару небольших российских городков, я уже воочию сам это увидел. В Москве-то с телефонами проблем не было. Практически в каждой квартире стоял аппарат, во всяком случае, у нас, коренных москвичей, не знаю, как обстояло дело у лимитчиков, которые, как тогда считалось, заполонили столицу. Каждое лето их отпрыски, то есть многие наши товарищи по школе, ездили к своим бабушкам «в деревню». А я ни к какой бабушке не ездил. Так случилось, что не было у меня бабушек и дедушек ни по одной линии.

Маминых родителей почти сразу после её рождения с разницей в неделю забрали в конце сталинских тридцатых, и больше она их не видела. Воспитывалась мама своими дедом и бабкой, то есть моими прадедом и прабабкой, которые умерли ещё до моего рождения. А отцовские предки приблизительно в то же время, когда маминых забрали, оставив трёхлетнего папу тоже на попечение своих родителей, выехали за океан в долговременную командировку как учёные-супруги. И не вернулись. В те времена былинные, когда брели этапы длинные, как пел Высоцкий, попасть в такую командировку было редкой редкостью. Но они не вернулись не потому, что не захотели, а потому, что вскоре началась война, и все связи распались. И они потеряли друг друга – родители сына с женой, а сын родителей. После Великой Отечественной началась холодная война, и найтись они так и не смогли. А папа уже вырос, а дедушка с бабушкой тоже уже упокоились на Донском кладбище, и жизнь теперь шла совсем по другим законам. А жил папа всё в той же квартире своих предков на Таганке, где и женился на маме.

Вот так я и оказался без дедушек и бабушек, проводя каждое лето в подмосковных пионерских лагерях в несколько смен, так как мои интеллигентные родители всё время были заняты на работе. В зависимости от того, какие попадались товарищи, проводил я время или весело, или не очень, но всегда после такого лета у меня оказывалось несколько друзей, с которыми я встречался пару-тройку месяцев в Москве, а потом постепенно всё сходило на нет. При этом наша дворовая компания жила своей жизнью. И Генка рассказывал нам про особенности «французского поцелуя», а мы бегали подглядывать за влюблёнными парочками в наш гаражно-сараюшечный лабиринт. И не думал, не гадал я тогда, что поеду за настоящим французским поцелуем в ту же провинцию, где телефоны наперечёт, а девушки, сами того не зная, целуются по-иностранному.

Конечно, проще всего было позвонить по телефону соседки Ангелины и договориться о встрече, но я решил сделать сюрприз. И по телефонному номеру выяснил адрес этой соседки. Чего мне это стоило, это отдельная история, однако найти саму Ангелину теперь было, что называется, делом техники. И в выходные я взял билет на Курском вокзале и сел в электричку. Ехать надо было часа полтора, и я ёрзал на деревянных лакированных досках вагонного сиденья, терзая книжку, которую раскрыл, но никак не мог вчитаться в содержание, потому что в голову лезли видения нашей будущей встречи. Вот она удивляется моему появлению, открыв дверь своего дома на мой стук, и заливисто смеётся. Или нет – я не застаю её дома и жду в палисаднике (или как он там у них называется), выскакивая из кустов, обвешанных снопами сирени (обязательно сирени, казалось мне, хотя какие цветы сирени в августе…), и обхватывая её руками. А она пугается, удивляется и опять заливисто смеётся.

Городок оказался маленьким, в нём перемешались улицы с деревянными постройками и небольшие кварталы из кирпичных пятиэтажек. Найти улицу соседки, а значит и Ангелины, не составило труда. Ангел мой сказала, что зовут соседку Анна Петровна. Она, оказалось, жила в пятиэтажке на первом этаже. На мой звонок открыла немолодая, однако приятной наружности невысокая женщина. Позже мне пришлось ещё не раз общаться с Анной Петровной, и я узнал, что она учительница начальных классов. А так как было лето, у детей каникулы, то у преподавателей был отпуск. Другими словами, мне повезло, что я застал её дома, потому что она собиралась уехать на пару недель к родным в Горький, то есть нынешний Нижний Новгород. Или, вернее, прежний Нижний Новгород.

Наверное, только в нашей стране города меняют название вместе с переменой власти… Это, похоже, потому, что власть у нас себя чувствует истиной в последней инстанции – божеством, единственным минусом которого является конечность его существования. А вот, кстати, мои любимые экзистенциалисты конечность жизни признавали как раз в качестве основополагающей альтернативы небытию, дающей смысл всему предыдущему существованию. Или не дающей. Я и сам часто задумывался позже, стоит ли жизнь того, чтобы жить. Однако «бытие-для-себя» примиряло меня в конце концов с действительностью. И даже более того – не раз действительность преподносила мне приятные сюрпризы. Но вот сюрприз, что я «получил» по приезде в Бездну, я даже теперь затруднился бы определить.

Соседка Ангелины открыла почти сразу после того, как я нажал на кнопку звонка. И неудивительно, тут до всего можно было рукой дотянуться – квартирка была совсем маломеркой, так что я её всю обозрел даже через проём двери со стоящей в нём маленькой фигуркой. «Здравствуйте! Анна Петровна?» – бодро спросил я. «Здравствуйте, молодой человек. Она самая». «А мне сказала Ангелина, что я могу вам позвонить…» Анна Петровна рассмеялась: «Позвонить в дверь?» «Н-нет, – я смутился и стал путано объяснять, – она сказала, что я могу вам звонить из Москвы… по телефону… так как у неё нет телефона… а вы соседи… а я её ищу… и вы её учительница… были…» «Ах, Лина Лавинова, – женщина кивнула и поманила меня за собой в глубь квартирки, – идёмте».

Она подошла к окну и показала кистью руки: «Вон видите дом с голубыми стенами и белыми наличниками?» Деревянный дом, ярко сияющий пронзительно-голубой краской, стоял чуть наискосок за коричневым забором в глубине участка с купой плодовых деревьев, что окружали какое-то строение, и был обращён к нам боком и задней, нефасадной, стороной. Два небольших окна сбоку обрамляли белые резные наличники. «Вот вы сейчас обогнёте нашу пятиэтажку по тропинке и попадёте к их забору, а в нём есть небольшая дверца с крючком, – стала объяснять учительница моего Ангела, – идите в неё, не бойтесь, собаки у них нет». И вдруг вздохнула: «Как вас хоть зовут-то, молодой человек?» «Алексей, – сказал я и поправился, – Лёша. Спасибо, Анна Петровна!» Последние слова я уже говорил у её двери.

Обойдя по тропинке бело-серые кирпичные стены пятиэтажки, я уткнулся в квадратную дверцу, которую можно было обнаружить только по горизонтальной щели-пропилу да ещё выпиленному куску в досках забора. Туда вполне пролезала рука человека. Там крючок – понял я. И, присев, заглянул в эту дыру. Вдоль забора, куда вела тропинка от дверцы, стояли развесистые заросли малины и смородины, подпираемые тонкими жёрдочками, я такие видел в моём пионерлагерском детстве, а справа большой участок земли был усеян зелёными кустиками, местами завядшими. Это была картошка с кое-где уже опавшей и усохшей ботвой, это я знал точно, так как однажды меня взяли с собой на «сбор урожая» в деревню вместе со своим оболтусом-сыном Генкины родители.

Дальше стояли какие-то плодовые деревья, кажется яблони, за которыми виднелась дощатая стена пристройки с дверью и маленьким крылечком перед ней и с огромным, во всю стену, горизонтальным окном, будто расчерченным на небольшие квадратики поперечными и продольными рейками. Это была, как говорили здесь, терраска. И всё же моё внимание привлёкло не столько такое необычное окно, сколько эти самые яблони, потому что они обрамляли лужайку, в центре которой стояла белая беседка. Похоже, в любое время дня это лёгкое строеньице находилось в тени дерев. Здорово, подумал я, в ней, наверное, сидеть. Так и потянуло туда.

Но я не двинулся с места. Было боязно заходить на чужой участок, к чужим, по сути, людям. И что я скажу, если выйдут её родители? А с другой стороны – чего стоять и нюни разводить, если я приехал сюда именно ради того, чтобы найти её дом и её саму. И я, приподнявшись, просунул руку в отверстие, нащупал металлический крючок и потянул его кверху. Он сначала шёл туго, но потом вдруг, подпрыгнув, выскочил из проушины и дверца подалась ко мне. Я, согнувшись в три погибели, прошёл в открывшийся лаз.