Текст книги "Интересный пациент"

Глава третья
Тыл

«Есть такое выражение: Господь дает испытания по силам. Я в него не верю. Потому что нет таких сил, чтобы пройти то, что пережила Алена. Она буквально вынесла на руках меня из болезни».

В любой другой ситуации это известие бы меня сильно обрадовало. Мы очень хотели второго ребенка. Но, учитывая обстоятельства, беременность как минимум все усложняла. И это, если не принимать во внимание перспективы выздоровления, которые в самом начале пути были, мягко говоря, туманными. Мы долго сидели, молчали, потом я сказал: «Давай будем считать это добрым знаком! Теперь мы просто обязаны победить». Собственно, окончательно все расставила по местам реакция врачей. Доктор Рамо на одном из контрольных приемов, услышав новость, вся расплылась в улыбке, доктора в отделении радовались, как дети, и говорили, что это благословение Божье. Короче, израильтяне, узнавая об этом, были счастливы. И это грело и успокаивало.

В Израиле вообще к женщинам в положении относятся, как бы это правильно сформулировать, с радостью. Когда Алена еще была беременна сыном в период нашей командировки, то случалось такое: подойдет на улице или на пляже какая-нибудь женщина лет 50-ти и погладит по животу, желая при этом всяческого здоровья. Мол, какая ты красивая, шоб только была здорова и ребеночек твой и муж и все такое. Поначалу это бесило и даже пугало, мы еще были контуженные нашими прежними представлениями о личном пространстве и безопасности. Потом дошло – в этом не было агрессии или даже любопытства. А именно что чистая радость – стоит молодая женщина, скоро родит, это ж прекрасно. Дети тут вообще – особая форма жизни, очень даже привилегированная. Все для них и ради них. Был как-то тут случай: двое малышей ушли из дома и отправились погулять. Нашли их к вечеру, в каком-то кафе. Сидели они там в окружении каких-то израильских тетушек, ели мороженое и рассказывали им истории из своей нелегкой малышачьей жизни. Никакого ощущения опасности окружающие у них не вызывали.

ОТСТУПЛЕНИЕ: Обоих своих детей мы сделали, как бы это помягче выразиться, с перепугу. О беременности жены старшим сыном я узнал, будучи в командировке на Второй ливанской войне. «Подстраховался»: как выразилась одна наша коллега. Вторая беременность, образно говоря, образовалась в самый неподходящий момент. Мы потом посчитали, оказалось, что это случилось за ТРИ дня до первого курса «химии». Которая, как известно, репродуктивную функцию выжигает напрочь. Минимум на пять лет.

– Запрыгнули в последний вагончик, – так моя жена прокомментировала эту новость впоследствии.

В каждой войне очень важен тыл. Это вам скажут в любой военной академии. Мне, на моей личной войне, с тылом очень повезло.

Работал я тогда оператором в Ближневосточном бюро российского телеканала «Вести». Был такой этап в моей бурной биографии. Руководил бюро Сережа Пашков, мой лучший друг. Легенда российского телевидения. 17 лет подряд российский телезритель видит Ближний Восток его глазами. И я вот, значит, тоже приложил к этому руку. Собственно, поработать с ним полноценно мы успели несколько месяцев, прежде чем меня шарахнуло. Я ему все рассказал и посоветовал срочно искать замену, потому что в ближайший год, объяснил я, работник из меня будет никудышный. Серега обиделся. Обозвал меня мудаком, плохим другом, обвинил в недоверии и сказал:

– Я буду за тебя снимать, а ты научи Алену монтировать.

– Я хочу, – добавил он, – чтобы эта работа осталась за тобой и чтобы ты получал зарплату!

Так оно и было все время лечения, и в смысле финансов он нас просто спас.

Кстати, один из наших общих коллег-приятелей, тогда трудившийся на ВГТРК, проболтался кому-то из начальников, что оператор в Израиле сильно болен и проходит лечение. Уж не знаю, зачем он это сделал, но начальство временно закрыло на это глаза. Потом это сослужило плохую службу, но об этом неприятном инциденте расскажу ниже. В тот момент все складывалось с точки зрения работы как нельзя лучше.

Подруга Варя ходила со мной по врачам и всяким социальным службам, потому что с точки зрения владения языком я тогда был полным социальным инвалидом. Заполняла бумаги, звонила, договаривалась. Короче, взяла на себя ту часть суеты, которую никто из нас взять не мог. Мы ее так и называли: «Мамка». Вот пришли с ней как-то в отдел национального страхования оформить пособие по временной инвалидности. Нам выдали папку бумаг, толщиной сантиметра три, меня аж затрясло, как я представил себе, что заполнял бы это сам. А она справилась за четверть часа.

ОТСТУПЛЕНИЕ: Я уже писал, что пока длилась вся эта история, я ни копейки не заплатил за лечение, притом что потратили на меня колоссальную сумму. Более того, платили мне. В Израиле, пока идет химиотерапия, человеку присваивают стопроцентную инвалидность со множеством льгот. Пособие такое-сякое, бесплатная парковка, бесплатные лекарства (любые, входящие в список Министерства здравоохранения, очень, кстати, обширный). Даже не берут налоги. Если человек, предположим, частный предприниматель. И еще множество разных, как это принято нынче говорить, «плюшек». Которые я бы охотно поменял на отсутствие болезни, но, раз уж случилось…

Родители известием о моей болезни были, конечно, совершенно шокированы. Прибавьте к этому, что они оба врачи, с 35-летним на тот момент клиническим стажем, навидавшиеся всякого и хорошо понимавшие, что такое саркома. Мама поначалу впала в депрессию, а папа, как человек психологически более устойчивый, этим состояниям не подверженный и очень активный, начал изучать вопрос лечения в Москве. Так мне поначалу и заявил: «Бросай все, приезжай, будем тебя лечить здесь». Даже для Москвы он обладал неплохими связями, работал в крупной больнице и медицинские проблемы решал щелчком пальцев. Но тут я проявил твердость и решительно отказался. Впоследствии отец, хорошо изучивший вопрос, правоту мою лишь подтвердил. Онкология в России неважная, и лечиться там очень дорого. Да еще без всяких гарантий, насколько в этой теме вообще возможны гарантии. Лежа в больнице, наслушался я таких историй про российскую медицину, что волосы вставали дыбом. Парочку из них приведу позже.

Сын наш, Сергей-младший, по малолетству, ему было всего три года, когда все началось, ужаса ситуации не понимал. И это было хорошо. Нет, он, разумеется, видел, что происходят какие-то странные события. Папа периодически куда-то исчезает на несколько дней, а, вернувшись, какое-то время не может встать с кровати. Да и выглядит странно, лысый и весь белый. Залюбленный и зацелованный, любимец всей семьи, он, конечно, обижался, что времени ему стали уделять сильно поменьше, чем раньше. Но, в целом, вел себя прекрасно и особых хлопот не доставлял. За исключением одной. В тот год, когда у меня обнаружили опухоль, в том же сентябре, он пошел в детский сад. И, как всякий нормальный ребенок, до трех лет просидевший дома и ни разу даже не температуривший, начал болеть всеми возможными детскими болезнями. И соответственно носить их домой, папе после химиотерапии. Один вирус сменял другой, ангина следовала за отитом, гайморит перемежался с пневмонией – и я регулярно попадал в реанимацию с осложнениями на эти заразы, которых в обычной жизни бы даже не заметил.

Вообще, огромное количество людей откликнулось на нашу беду. Самыми разными способами. Одни предлагали деньги (мы отказались), другие собирали в российской глухомани целебные дикоросы («вот, читали, что сушеная брусника хорошо помогает от рака») и присылали нам. Кто-то сидел с ребенком и даже забирал его к себе ночевать, кто-то подвозил по рабочим делам (иногда после очередного курса я пару дней не мог сесть за руль). Оказалось, что нас окружает великое множество друзей и просто хороших людей, готовых помогать. Просто так, бескорыстно и даже безо всяких просьб с нашей стороны.

Крестная нашего сына Лера, живущая в Санкт-Петербурге, вместо запланированного отпуска в Европе, примчалась к нам. Сидела с ребенком, готовила еду, убирала дом, короче, взяла на себя часть обязанностей, которые я выполнять не мог большую часть времени, а у Алены для них этого самого времени просто физически не было.

Есть такое выражение: Господь дает испытания по силам. Я в него не верю. Потому что нет таких сил, чтобы пройти то, что пережила Алена. Она буквально вынесла на руках меня из болезни. И об этом я расскажу подробнее. Так будет яснее, как важен в такой ситуации человек рядом с тобой, который готов пожертвовать всем ради тебя. Особенно в такой ситуации, в какой очутился я.

Ее стандартный день во время моей госпитализации выглядел так:

К 6.00 на работу. Она вела утренние эфиры на русскоязычном радио. Потом домой, ребенка надо отвести в сад. Это при условии, что он не болеет, иначе все сильно осложнялось. Потом приготовить еду и ко мне в больницу, напомню, что больничную пищу я есть не мог в принципе. Пару часов со мной, если получится – поспать в палате. Потом на мою работу в бюро «Вестей», монтировать сюжеты вместо меня. Потом домой, забирать Серегу-младшего из сада, снова готовить еду, вечером опять ко мне, иначе останусь без ужина. Снова домой. Жили мы в Модиине, а больница в Иерусалиме. Туда-обратно 60 километров. Дома быстро сделать какие-то домашние дела, упасть спать – и утром все повторялось. Это, если не было внезапных ночных (вечерних) монтажей, а они случались довольно часто. И так два дня (на коротком курсе), пять дней – на длинном. Обычно, к концу длинного ее уже шатало. Но она держалась и никогда я не услышал от нее ни одного слова жалобы.

Беременность протекала тяжело. Повезло, что не случилось никаких осложнений или (не дай бог!) необходимости сохранения. Но весь первый триместр ее мучил сильнейший токсикоз, постоянно тошнило и рвало, не было сил, но моя миниатюрная и хрупкая жена казалась сделанной из какой-то закаленной стали. Это уже потом я понял, что она совсем не из стали, что ей было невероятно, немыслимо трудно. Но тогда я этого осознать не мог. Я вообще плохо что-то осознавал. Держался как мог и считал дни, сколько еще осталось.

Эти бесконечные разъезды, а в день она наматывала иногда по 300 километров, в конце концов, подвели под монастырь. В один из дней, опаздывая на одну из работ, она здорово превысила скорость в Иерусалиме и ее остановила полиция. Превышение было на 40 км/ч от разрешенного, более чем серьезно. За такое права обычно отбирают на месте на месяц, потом суд, лишение, штрафы. В нашем случае лишение прав, даже на пару дней, означало неминуемую катастрофу. Молодой страж порядка усадил Алену к себе в машину, отобрал права и начал заполнять протокол, начав процесс с обычного в таких случаях вопроса: куда торопимся? Вместо ответа Алена разрыдалась и, судя по всему, настолько искренне, что полицейский отложил ручку, бумаги и спросил: «Почему ты плачешь?»

Она ему все и вывалила. Про мужа, который валяется в больнице с онкологией, про две работы, свою и его, про больного ребенка (а Сергей-джуниор как раз приволок из садика очередной вирус) и про свое состояние. Беременна, устала смертельно, а еще работать и к мужу вечером. Надо сказать, что израильская полиция отсутствием человеколюбия, в принципе, не страдает. Но тут патрульный вообще повел себя в высшей степени гуманно.

Во-первых, вернул права. Объяснил, что, конечно, нарушает правила, но, учитывая обстоятельства, а он, по его словам, рассказу верит, отбирать их ни в коем случае нельзя.

Во-вторых, весь Аленин сбивчивый рассказ записал в протокол дословно. Сказал даже, что если будет суд, он готов свидетельствовать в ее пользу. Посетовал, что, раз он уже начал заполнять протокол, то порвать и выбросить его не может, но советует найти хорошего адвоката и, глядишь, все обойдется.

Адвокат Игаль, матерый волчара, съевший собаку на всяких дорожных делах, принял нас в своем офисе в небоскребе в центре Тель-Авива. Его нам подсуропили друзья, накануне, с его же помощью, избежавшие лишения прав за подобное нарушение. Выслушал он про наши злоключения со скучающим видом, полистал бумаги и, обращаясь к Алене, выразился в том духе, что ты, мол, занимайся здоровьем мужа, а я займусь твоими правами. Потом, содрав с нас кучу денег, вырулил дело так, что из-за нарушений в составлении протокола лишения не будет, но, поскольку в протоколе записано признание в нарушении (да, превысила, торопилась на работу), придется заплатить штраф. Который, кстати, был на порядок меньше его гонорара. Такие вот чудеса правосудия. Короче, права Алене оставили, штраф и услуги адвоката мы оплатили, и все пошло своим чередом дальше.

Или вот: приходим мы в Министерство транспорта оформить какие-то бумаги, касающиеся машины. Идет прием, множество народу, машина выплевывает талончик с номером 652, а на данный момент обслуживают номер 385. И сидеть бы нам там до вечера. Но я вошел в помещение на костылях, Алена с выпирающим из-под платья животом и коляской, в которой сидит малолетний сын. Всю эту картину маслом видит охранник и сразу подходит к нам, мол, чего пришли. Объясняем, вот такая-то надобность. Он отводит нас в сторону и уходит. Возвращается с начальником этого отделения. Тот даже ничего не стал спрашивать, выглядели мы, по меткому выражению моей жены, как «социально незащищенные слои населения вместе взятые, кроме пенсионеров». Просто пошел на свободную стойку, включил компьютер и за пять минут решил наш вопрос.

Глава информационной службы украинского телеканала «Интер», с которым я вовсю сотрудничал, Лариса Горская, узнав о моем диагнозе, сказала: «Блин». И велела продолжать, хотя я предупредил, что в профессиональном смысле от меня особого толку, наверное, не будет.

– От тебя? – удивилась она. – Не валяй дурака. Работай, как работал.

Потом целый год украинский зритель видел меня в обличии вампира – лысый, белого цвета и периодически шатался в кадре. Но никто из начальства, редакторов и коллег слова мне не сказал. А вот на другом канале из Казахстана заявили, что пока сотрудничество прекратят – мол, поправишься, милости просим. Я поправился (забегая вперед), но больше с ними никогда не работал.

Четвертый курс я перенес уже плохо, гораздо хуже, чем предыдущий. Сильно тошнило, была какая-то невероятная слабость, меня буквально шатало ветром. Однажды пришлось снимать в сильный хамсин (это такой горячий ветер, частое явление в наших краях), температура под 40, дышать нечем и воздух сухой, как из доменной печи. Было как раз схождение Благодатного огня в Иерусалиме. Внутрь храма я, конечно, не пошел. Попробуй в моем состоянии выстоять на ногах 9 часов, пока чудо случится. Поэтому снимал я снаружи, пока мой шеф – Пашков парился внутри храма. Кое-как добрел до Яффских ворот, вскинул тяжеленную (ощущение было, что весит она раза в три больше, чем на самом деле) камеру на плечо, как в глазах потемнело, все вокруг поплыло и я не грохнулся только потому, что стоявший рядом паломник – здоровенный бородатый мужик с крестом на пузе, схватил меня за шиворот. Я немного отсиделся, попил холодной воды и, кое-как утвердившись на ногах, пошел работать.

Но я, несмотря на на что, держался, понимая, что впереди операция, а потом вторая часть химиотерапии. Как-то раз, прогуливаясь по больничному дворику, встретил Сухера. Тот оглядел меня скептически, потрепал по плечу и сказал, что после этого курса даст мне месяц отдохнуть и потом прооперирует. Опухоль надо удалить. Я кое-как продержался положенные пять дней и ночей и отправился домой.

Через несколько дней мы пошли с Аленой на контрольное УЗИ и узнали, что у нас будет девочка.

#ИСТОРИЯРАК

Екатерина Сахарова, г. Москва

Все началось в 2008 году, мне было 27 лет. У меня приключился развод с тогдашним моим мужем и это, я считаю, и стало триггером. Сначала появилась рана на спине, потом там выскочила родинка. Ее удалили, взяли гистологию и сказали, что это злокачественная меланома. Российские врачи сказали, что ничего особо не требуется, только наблюдаться. Гистология и осмотр показали, что все в порядке, опухоль удалили, края чистые.

Беда наших врачей в том, что они не говорят – хорошо бы делать это или вот это. Они вообще мало разговаривают с пациентами. Хотя один онколог сказал мне, что есть приличная вероятность рецидива. Но мы тогда его не услышали, и я сейчас об этом жалею. Мне тогда запретили беременеть, мол, надо подождать несколько лет. Наверное, можно было бы родить, а сейчас детей нет, и уже вряд ли будут.

А я как раз жила уже со своим нынешним мужем. Он моложе меня на пять лет. Я пришла к нему зареванная, мол, не будет у нас детей. Но он сказал – ничего страшного, главное, что ты здорова, а насчет детей еще подумаем. Он все знал: и диагноз, и перспективы, но не ушел, не бросил меня, несмотря даже на разницу в возрасте, и это очень сильно меня вдохновило. И мы после этого прожили с ним шесть лет, пока у меня в паху не появился узел. Мы к тому времени очень много работали, вели активную жизнь – спорт, путешествия и все такое. Почти не отдыхали, только в непродолжительных поездках. Это тоже повлияло, наверное.

В какой-то момент я обнаружила у себя в паху узел, величиной с куриное яйцо. В онкоцентре врач посмотрел и сказал, что ничего страшного. Но я, а кое-какой опыт уже имелся, настояла на проверках, попросила сделать хотя бы УЗИ. Доктор как-то нехотя согласился. А врач-узист посмотрела и сразу сказала: болезнь вернулась. Нашли еще метастазы за брюшиной, выше в лимфоузлах. Посовещавшись, они пришли к выводу, что это все неоперабельно. Доктор, к которому нас отправили после всех проверок, сказал искать два с половиной миллиона рублей. Дескать, есть препарат, он новый, еще даже не зарегистрирован в России, он вам поможет. Для нас тогда это были просто гигантские деньги. Был момент какого-то отчаяния и непонимания того, что делать. Но один из наших друзей, который нам активно помогал, сказал – вам нужно в Израиль. И мы поехали.

Странно, но у меня не было ощущения, что я могу умереть. Я эту поездку воспринимала как отпуск. Я отдыхаю в теплых краях, ну еще и обследуюсь заодно. Это, видимо, была своего рода защита – я пыталась оградить всех и себя от мысли, что это может плохо кончиться.

В Израиль я прилетела в уже очень плохом состоянии. Не могла ни есть, ни пить, даже ходить толком не получалось. Рвало и было очень дурно.

Израильские врачи сразу сказали – что можно лечиться и нужно оперироваться. Но сразу на операцию не взяли, потому что нужно было снизить активность опухоли. Поэтому сначала мне прописали курс того самого препарата, который в России не был зарегистрирован, а в Израиле уже вовсю применялся. Я купила лекарство и после первой же дозы на следующий день почувствовала себя абсолютно другим человеком. Вот вчера стоять не могла, а сегодня хожу, гуляю, ем. Как только курс закончился, меня опять пригласили в Израиль и взяли на операцию.

Израильская медицина устроена совершенно по-другому. Разница драматическая: и дело не только в технологиях, они сейчас при желании доступны всем. Дело в отношении к пациенту. Сначала замечаешь мелочи – в больницах не надо надевать бахилы, в отделение может прийти кто угодно, моя мама со мной практически жила в палате. Но главное – они с тобой все время разговаривают. Мой хирург, такой забавный персонаж, приехал на встречу на «Харлее» и был похож на героя байкерских фильмов. Он мне час объяснял, в чем будет заключаться операция, с мельчайшими подробностями. Рисовал схему. И так везде – онколог, например, свои заключения начинал словами: «Моя прекрасная пациентка Катя…» и дальше диагнозы, протоколы и все формальности. Из этих мелочей складывается настроение, а настроение – это половина успеха в таких историях. А еще это вызывает сильнейшее доверие к тому, что делает врач, а это тоже очень важно. Вот врач сидит и говорит: будем делать то-то и то-то, у этого такие-то возможные или обязательные последствия. И потом эти самые последствия уже не становятся неприятной неожиданностью. А еще израильские доктора ничего не запрещают – у них философия такая: если можешь, состояние позволяет – делай.

Как-то, уже в Москве, я пришла просить у доктора рецепт на лекарства. Для того чтобы получать эти препараты, там сложная процедура, комиссии-консилиумы. И когда она с ходу мне отказала, я начала настаивать. Она посмотрела в мою карту и сказала: «Ты живешь уже 10 лет, не гневи Бога». Я изумилась сначала, как же так – она упрекает меня тем, что я живу. Поэтому, я с ней быстро попрощалась.

На Святой земле со мной начали происходить всякие чудеса. Например: когда мы были в Храме гроба Господня, человек, который нас сопровождал, подошел к греческим священникам и попросил: «Вот девочка, она болеет сильно, помогите». Они меня завели в кувуклию и читали надо мной молитвы. И оттуда я вышла с осознанием того, что буду жить. Как пальцами кто-то щелкнул. Были сомнения, страхи, но тут все рассеялось.

После операции довольно долго меня преследовали сильнейшие боли, врачам пришлось удалить много узлов и разрезать меня вдоль и поперек. Сначала было очень тяжело, потом подобрали правильную комбинацию обезболивающих и стало легче.

Потом началась таргетная терапия. Это совершенно новый вид лечения, в России он почти не используется, а в Израиле его применяют довольно активно. Все было хорошо. И через три года я сказала: «Давайте отменять лекарства, я хочу родить». Но моя онколог всячески тянула время. Она так и говорила: «Мы тянем время, Катя, ждем, что появится какое-нибудь лекарство». Я сердилась, обижалась, это потом я поняла, как она была права. К исходу четвертого года мне отменили таблетки. И через три месяца болезнь вернулась. Оказалась, что «таргетка» ее успешно сдерживала.

Я очень верила в силу своего иммунитета, думала, что он поборет рак, но ничего не получилось. Мне назначили другой вариант лечения, иммунную терапию. Это совсем новый метод, настоящий прорыв. Лекарства купили в Израиле, а капалась я в Москве. Моя свекровь медработник – и она ставила мне капельницы дома. Это важно – быть дома, а не в больнице. Банальность, что «стены помогают», но это так, на себе проверила. Но у иммунной терапии оказалось много побочных явлений – щитовидка не работает, еда не усваивается. Без креона я есть не могу. И начался сильнейший ревматоидный артрит – ограничения подвижности и сильные боли пришли ко мне в первый раз. Вот для меня артрит был страшнее, чем рак. Для человека активного и подвижного – это было ужасно, он меня буквально обездвижил. Болели колени, локти, бедра. День начинался после дикой дозы стероидов. И только к обеду я могла двигаться.

Но с артритом мы почти справились. Израильский врач помог подобрать терапию. Самое страшное, что здесь я его получить не могу. Из-за его стоимости в России препарат не дают, хотя он есть в списке жизненно важных. Но я прошу, поскольку знаю, что он есть, и понимаю, что его другим людям даже не предлагают. И я осознаю, насколько мне повезло.

После долго перерыва я смогла встать на сноуборд. Это для меня было невероятно важно. Сначала мы просто слетали в горы, муж катался, а я просто гуляла. У меня, на фоне одного из лекарств, развилась сильнейшая фоточувствительность, и бродить приходилось буквально, как космонавту (закутавшись с ног до головы). На открытых участках кожи ожоги появлялись за 10 минут. Но я научилась с этим жить. Артрит мешал кататься, так я с утра напивалась таблеток и понемногу, потихоньку, осторожно, по два часа, но каталась. Это было невероятное ощущение свободы.

Я не боюсь говорить о своей болезни. Большинство моих друзей и близких постепенно поняли и приняли – не надо этого сторониться, не надо пугаться. Меня надо воспринимать вместе с моей болезнью, как часть меня, раз уж она есть. Не игнорировать ее и не отрицать. Родные не пытались посадить меня в клетку и оградить от внешнего мира. Я много общалась с психологом, и она убедила меня, что мне не надо задавать вопрос «За что?» Важно другое – «Зачем?» Что я могу изменить благодаря этому в себе и своей жизни? Какой урок я получила? Чем нужно дорожить, а чем можно спокойно пожертвовать. Мне один знакомый подарил деньги на шубу, а я потратила их (с его согласия, конечно) на поездку на парусную регату. Я научилась жить и получать удовольствие. Несмотря ни на что.