Текст книги "Игра как жизнь. Часть 3. Ярославль, 1948-1958"

Двор

Жизнь во дворе была интересной, насыщенной, да и сам двор становился все более ухоженным. На фотографиях первых лет его обживания двор ещё довольно голый, но постепенно облагораживался. Летом обустраивалась большая, высокая клумба, на которой росли бархотки, львиный зев, ноготки и другие цветы, к осени разраставшиеся так, что в них мы могли прятаться, подрастали кусты желтой акации. Зимой клумба превращалась в катальную снеговую горку, в сооружении которой принимал непосредственное участие и наш папа. Заливался каток, строился снежный городок и лепились бабы. На фото 118 видна эта горка, а также мы, катающиеся на ней: впереди – Оля Саксина, за ней – Надя Пахомова, за ними – Алеша Каретин; стоя съезжает Сережа Белкин, у него за спиной – Герка Травников. На фотографии видны подписи карандашом, сделанные Павлом уже в ходе подготовки этой книги: без него я бы детей не опознал.

С трех сторон наш двор был окружен заборами. Слева и справа были дворы других жилых домов. На фото 118 на заднем плане за забором виден соседний дом №41 по Гражданской (ныне Проспект Октября). Так раньше было принято: у каждого дома – свой двор. Эта, казалось бы, малозначащая деталь создавала особенный уклад, согласно которому формировалось устойчивое понятие «наш двор», «ребята с нашего двора» и так далее, что имело весьма глубокие последствия в образе жизни и способе сосуществования. Разрушив заборы, введя в градостроительную практику так называемую свободную планировку, мы способствовали разрушению этого фактора локального единения (а кто-то скажет – разъединения) людей. Если ячейкой, клеточкой общества считается семья, то устойчивое образование «двор» было сообществом таких ячеек, и становилось своеобразной структурной единицей социума.

За третьим забором располагались запретные, но очень привлекательные пространства: гараж грузовых автомобилей и большущий двор махорочной фабрики, на котором штабелями уложены тюки с табаком. Каждый тюк был размером примерно в кубометр, из них воздвигался штабель – высотой метров пять или около того. Смелые мальчишки постарше меня перелезали в этот двор и играли на штабелях: забирались на самый верх, спрыгивали вниз на хорошо пружинящие тюки табачных листьев. Смелость была нужна потому, что этот складской двор охранялся не только сторожами, но и собаками. Сторож и собаки находились, однако, довольно далеко от края, примыкавшего к нашему двору, они охраняли ворота, выходившие на улицу Некрасова, и когда собаки с лаем начинали бежать, – а им предстояло пробежать более ста метров, – надо было успеть перескочить обратно в свой двор. Теперь на этих пространствах расположились детские сады и какие-то другие образовательные учреждения.

В одном из соседних дворов – за Домом культуры Общества глухих, фасадом выходящим на Володарского, – существовал пруд, на котором мы катались на самодельных плотах. Я до этого счастья едва дорос, а старшие браться катались. Чаще мне доводилось наблюдать за ними с берега. В этом пруду, как мне помнится, – по указанию взрослых, решивших пресечь детское хулиганство, – были утоплены капсюли…

О капсюлях надо бы рассказать подробнее. С ними связана одна из забав, охватившая дворовых мальчишек. Забава состояла в том, чтобы класть капсюли на трамвайные рельсы, – а по Гражданской тогда ходили трамваи, – и наслаждаться громом выстрела, когда трамвайное колесо приведет капсюль в действие. Наиболее распространенными были капсюли типа «жевело» – к патронам охотничьих ружей. Они выглядели как маленькие стаканчики из блестящей латуни. Были и другие – как маленькие тарелочки. Особый шик состоял в том, чтобы на рельсы выложить не один капсюль, а несколько. И тут начиналось творчество. Можно было выкладывать «горкой», чтобы добиться максимально оглушительного взрыва. В таком случае бывало, что машинист трамвая останавливался, выходил из трамвая и осматривал колеса. Поскольку озорники находились неподалеку, машинисты, бывало, пытались кого-то из них поймать. Разумеется, безрезультатно, но весь этот спектакль доставлял дополнительное удовольствие. Другой способ выкладки капсюлей – «в линию». Подбирая расстояние между капсюлями, лежащими на рельсе, можно было добиться превосходной автоматно-пулеметной очереди. Более того: те мальчишки, которые были склонны к усилению драматизма, составляли целые композиции из разных по частоте и продолжительности очередей, завершающихся большим взрывом финальной «горки». Это увлечение продолжалось какое-то время, пока не вмешались взрослые и родители стали капсюли отбирать. Вот так, помнится, и стал жертвой небольшой набор капсюлей, воткнутых в ячейки картонки: кажется, отец сам и утопил его в том пруду.

Куда более невинной, можно даже сказать – светской, – забавой стало обретение нашим двором набора для крокета: молотки, шары, ворота. В нашей семье имелся набор для игры в крокет в домашних условиях. Небольшие – около двух сантиметром диаметром – деревянные шары, деревянные же молотки с рукоятками сантиметров тридцать, ворота из проволоки с плоскими ножками и деревянные колышки. Мы любили дома играть, расположив площадку на ковре. Не стану описывать правила игры, хотя понимаю, что большинство читателей их не знают, – все можно сейчас прочитать в Интернете. Скажу лишь, что в крокет можно играть команда на команду, но можно и каждый за себя. И шары, и молотки окрашены в определенные цвета: у каждого – свой. Задача состоит в прокатывании шаров через специальным образом расположенные ворота путем нанесения по ним ударов молотком. Выигрывает тот, кто пройдет заданный маршрут первым и «заколется»: попадет в финальный колышек и в знак окончания пристукнет его молотком. При участии нашей мамы и так называемого домового комитета были приобретен набор для взрослого крокета. Он был такой же, как и наш домашний набор, только большого размера – шары диаметром около 10 сантиметров, рукоятка молотка – около метра, чтобы было удобно играть и бить стоя. В домашнем наборе имелось четыре шара, четыре молотка разных цветов, десять ворот и два колышка. Вероятно, в дворовом наборе было то же самое. На какое-то время крокет стал популярным, во дворе выбрали ровную площадку, воткнули в землю воротца, но мне запомнилось не то, как играли, а то, как однажды все это оборудования было использовано по иному назначению.

В одном из углов двора имелась помойка. Не такая, как делают сейчас – мусорные баки, за которыми приезжают мусорщики. Это был огромный дощатый ларь с отверстием и откидной крышкой в середине верхней части, в которое жильцы вываливали свои помойные ведра. Ларь наполнялся, время от времени приезжали мусорщики, лопатами и вилами выгребали содержимое, и ларь начинали наполнять заново. Однажды мусорщики не только вычистили помойку, но и стали разбирать сам ларь – видимо, началась замена таких допотопных ларей на более современные баки. В ходе разборки оказалось, что под днищем ларя свили свое гнездо крысы. Поскольку я стоял рядом, то видел и обнажившуюся в днище большую дыру, прогрызенную крысами, и, когда днище сняли, – большое «гнездо» с копошащимися в нем крысятами. Тут же были и взрослые крысы. Они повели себя агрессивно, но мусорщики их не испугались и принялись бить лопатами. Крысы стали разбегаться, и тут в дело вступили мальчишки, игравшие в крокет: за крысами погнались, норовя прибить их молотком или попасть шаром. Я принимал участие в беготне, но только как зритель: был ещё слишком мал, и к дворовому крокету редко допускался. Запомнилось, как одна крыса добежала до нашего подъезда – а это на другом от помойки конце двора – и ловко взлетела к самому верху притворенной двери, ведущей в подвал: там была щель. Крыса прошмыгнула, и пущенный ей вослед тяжелый шар лишь грохнул по двери.

Вспомню и другие игры нашего двора: чижик, прятки, казаки-разбойники, русская лапта, поджопники, «Герой Советского Союза». Большая часть их общеизвестна, остановлюсь лишь на двух, изобретенных, кажется, у нас во дворе. Поджопники: играет неограниченное количество детей, один из них ведущий. У ведущего в руках мяч, которым он должен осалить любого из игроков, однако осаливание засчитывается лишь в случае попадания мячом в грудь, живот, голову. Поэтому игроки сидят на земле лицом к ведущему, защищаясь от его ударов откидыванием корпуса на спину с поднятием ног и использованием задницы в качестве щита – отсюда и название. Подробности игры, ее стратегию и цель уже не помню. «Герой Советского Союза»: ведущий дает игрокам всевозможные задания, за выполнение которых награждает орденами. За самое трудное задание присваивается звание «Героя». Мне запомнилось лишь одно такое задание: попасть камешком в колючую проволоку, натянутую над забором. Задания давал Павлик, возможно, он был если не автором этой игры, то одним из соавторов. На фото 119 Павлик на фоне входа во второй подъезд. Мальчик в пилотке, пристроившийся сзади, чтобы попасть «в кадр», – это я, Сережа Белкин; 1956 г. Приведу и другие фотографии братьев Белкиных, сделанные во дворе. На фото 120 Саша Белкин на велосипеде на фоне нашего подъезда (1954 г.). Слева от входа в подъезд – окна Мускабековых, справа – Пахомовых. Справа от пожарной лестницы почти на уровне земли – крышки люков – входов, ведущих в подвальное помещение, склад магазина. На фото 121 – Сережа Белкин на трехколесном велосипеде, фото 1954 года. На фото 122 – Саша возле лужи на фоне забора, отделявшего наш двор от двора 41-го дома.

Запомнилось ещё несколько событий, происходивших во дворе. Например, очередь за валенками – Павел упоминает это в своих воспоминаниях. Видимо, в какой-то период времени валенки стали дефицитным товаром: спрос на них был, а в магазинах их не было. Чтобы не создавать давку, способную парализовать работу магазина, валенками решили торговать «со двора», где и сформировалась эта большая очередь. Вспоминает он и о «чертежниках» – видимо, во втором подъезде была какая-то проектная организация, – и об остатках цветной туши в выбрасываемых ими баночках. Мне запомнились не только баночки с ярко окрашенными остатками туши на дне – желтыми, красными, зелеными, – но и то, как кто-то из мальчишек что-то там взял без спросу, был замечен, и все бросились врассыпную. Побежал и я, но, взбегая на свой четвертый этаж, поскользнулся и рассек лоб об ступеньки. Было немало крови, и даже шрам образовался: виден был ещё несколько лет.

В какой-то момент во дворе – рядом с уже упомянутой помойкой – возник гараж, а в нем – автомашина «Волга». Владельцем и того и другого был профессор Фарберов из первого подъезда. Хорошо помню его внешность, манеру разговаривать, мимику… Он сердился и гонял нас, когда мы забирались на крышу гаража. А забирались мы, потому что с крыши был виден соседний двор и потому что с крыши было хорошо прыгать в сугроб. Компромисс с Фарберовым был найден: мы сбрасывали с крыши снег, а он нас катал на «Волге». Я, по малолетству, снег не сбрасывал, но катался обязательно, сидя на переднем сидении рядом с Фарберовым. Катал он по соседним улицам, совершая небольшой круг.

Только сейчас, благодаря Интернету, я узнал имя Фарберова – Марк Иосифович. Узнал, что был он родом из Могилевской губернии, участвовал в Гражданской войне, в 1927 году окончил МВТУ имени Баумана и десять лет был главным химиком и заместителем главного инженера на Ярославском резино-асбестовом комбинате. Потом с 1938 года сколько-то лет отсидел в лагере, но и там продолжал работу по специальности. Пишут, что в этот период он заложил теоретические основы нового способа получения дионовых углеводородов. С 1947 года он – заведующий кафедрой технологии основного органического и нефтехимического синтеза в Ярославском технологическом институте. Вскоре стал доктором технических наук, профессором и научным руководителем проблемной лаборатории. В результате Фарберов создал ярославскую школу промышленных химиков. Я нашел в Интернете немало материалов о Фарберове, в частности, в книге некоего В. Фельдблюма «Вторжение в незыблемое», доступной в Интернете. Другой материал – статья к 70-летию Фарберова, опубликованная в 1970 году в газете «Северный рабочий». В ней, в частности, отмечено то, что стало предметом моих воспоминаний: «Если говорить о других увлечениях профессора, то нужно отметить и такую его большую страсть, как автолюбительство. Тринадцать лет все свои отпуска он проводит за рулем видавшей виды „Волги“. Нынче в его маршруте Валдай, пушкинские места, Прибалтика, Западная Украина. И с таким задором говорит он о своих путешествиях, о двухмесячном ремонте своей старенькой машины, о последних сборах и о непреходящей любви к огромной родной стране, что веришь – и тысячи километров пути, и тяжелый труд за рулем ничуть не обременительны для семидесятилетнего водителя».

Так и хочется процитировать классика: «Бывают странные сближенья…» Я имею в виду ход воспоминаний о дворе моего детства и его обитателях, приведший меня к «Волге» соседа Фарберова, и траекторию юбилейного очерка в газете, не избежавшую встречи с этой же «Волгой».

Через несколько лет во дворе появился второй гараж – отца упоминавшейся Тани Захаровой. Кажется, машина «Победа» была ещё и у Альтовых, но был ли у них гараж – не помню. Явление это – владение собственным автомобилем – было очень редким. Труднодоступность покупки машины из-за ее высокой стоимости сохранялась долгие десятилетия, и только после перестройки свои машины стали обыденной вещью. Я остаюсь критиком автомобилизации населения, не раз писал об этом, выступал на конференциях, но здесь ворчать не стану.

Память – загадочное явление. У каждого в памяти хранится множество эпизодов, в которых не происходит ничего особо важного или необычного. Но память их бережет и готова в любой момент воспроизвести довольно точно. Сейчас я вспомнил один такой «сюжет». Впрочем, в нем имеется и некое моралитэ.

Весна. Я гуляю во дворе. Уже солнечно, снег сошел, но одет я ещё «с оглядкой»: пальто, шапка. Я играю сам с собой под нашим балконом – там, где выход на улицу и та злосчастная калитка, в соприкосновение с которой ещё предстоит прийти моему пальцу. Проход заасфальтирован, но в нем много выбоин. Одна из них – довольно большая – заполнилась водой, и в луже отражается яркое солнце. Я наблюдаю за отраженным солнцем, а потом опускаюсь на колени и пью воду из лужи! Почему, зачем? Ведь никогда раньше такого не делал и не слыхал, чтобы кто-то из людей пил из лужи, – так делают только собаки! Что мне пришло в голову – не помню, а вот последствия – помню: я был замечен кем-то из взрослых, вошедших во двор, и услышал окрик: «Ты что делаешь?!» У этого было два последствия. Первое – о том, что я пил из лужи, родителям было доложено. За этим последовало не только нравоучение, но и вскоре выявленное заболевание: во рту образовались язвочки, которые мама смазывала какой-то сиренево-фиолетовой жидкостью и называла их «а́фточками». Возможно, фото 123 относится к этому или близкому времени: я на нем весьма уверенный в себе четырехлетний мальчик. А на фотографии 124 – замечательная дворовая кампания. В первом ряду слева направо: Павлик Белкин, собака Крона, ее хозяин Сергей Воронин, Сережа Великанов. Во втором ряду слева направо: Таня Захарова, Сережа Белкин, Неля Мусабекова. За нашими спинами, за решеткой, – ул. Гражданская. Место съемки – под нашим балконом, рядом с проходом, ведущим на улицу. Именно там была и лужа, из которой я напился, и калитка, которая стала частью «гильотины» отрубившей мне кончик пальца в эпизоде с неосторожным Вовкой Пахомовым.

Гости

Мне кажется, что у нас в Ярославле гости с домашними застольями бывали не так уж часто. Во всяком случае – не сравнить с нашей жизнью в Кишиневе: вот уже где была непрерывная череда гостей, друзей, посиделок и застолий. Тем не менее, гости у нас бывали и об этом стоит рассказать.

Отмечу как факт, мне мало запомнившийся (по младости лет): к нам из Харькова приезжали дядя Коля и Людочка Жарова. Приезжал дедушка Иван. Это событие уже запомнилось: я порезал руку о зубья двуручной пилы. Отец и дед пилили дрова в подвале (в подъезде имелся подвал, где для каждой квартиры выделили дровяной сарай, поскольку в кухнях этого дома были установлены дровяные плиты). Я улучил момент, когда пилу прислонили к стене и потрогал зубчики. Безымянный палец правой руки порезался сразу в нескольких местах четырьмя или пятью зубцами. Крови было много, а шрамы остались на всю жизнь.

В гости регулярно заходила Елена Петровна Сташко. Запомнился эпизод с моим участием. Елена Петровна только вошла, была ещё в коридоре, раздеться не успела, а я в этот момент зашел в туалет, увидел там мышь и заорал. На крик бросились все, но первой была Елена Петровна, которая мгновенно эту несчастную мышь придавила: на ней были валенки с калошами – грозное оружие. Мышка была маленькой, в сущности – это был мышонок. Но я увидел этого зверя впервые в жизни и испугался, Елена Петровна меня пристыдила, поясняя, что мышка совсем маленькая, а я – большой, что мышка вообще ничего человеку сделать не может. Мышка появилась в туалете, видимо, потому, что там стоял большой ларь, в котором хранились продукты. Позднее всем провели горячую воду, ларь вынесли в коридор, а в туалете появилась ванна. В связи с появлением ванны вспоминается ещё один эпизод, описанный Павлом.

Ларь вынесли в коридор, когда отец достал ванну. Мы любили купаться втроем. Один раз в доме появилась домработница, тетя Нонна, которая представилась «морячкой» и заявила, что очень любит купать детей. В подтверждение второго тезиса, а, может быть, и обоих сразу, она набрала воды в ванну практически до краев и запустила в нее нас, естественно, очень довольных. Дня через три она исчезла. Ненамного дольше задержалась у нас и другая домработница, запомнившаяся приготовлением гречневой каши с сахаром. Мама такого никогда не делала, поэтому мы ее есть не стали. Она была уже пожилой, вскоре ее увез взрослый сын с поврежденной левой ногой.

Тетю Нонну и саму процедуру нашего купания я помню хорошо: ванна была наполнена до краев, и в нее велено было погрузиться всем нам троим одновременно. А вот про ещё одну домработницу не помню ничего.

В моей памяти сладкая каша связана и с темой хождения детей друг к другу в гости: мама Танечки Захаровой угощала меня, пришедшего, как обычно, поиграть, гречневой кашей, которую присыпала сахарным песком. Я все съедал с аппетитом, но подслащенные каши, в общем, невзлюбил: каша не должна быть сладкой! Это русская каша, а не пудинг какой-нибудь! Хождение детей друг к другу в гости было будничным делом, я запросто заходил поиграть к своим подружкам Неле Мусабековой или Тане Захаровой, или они ко мне.

Так же запросто ходил к своим товарищам Павлик, чаще других, как мне помнится, – к Вовке Бархоткину из соседнего дома. И к нам захаживали одноклассники Павлика, например, Валя Осадченко. Сохранилась фотография, на которой Павлик и Валя напряженно во что-то всматриваются (рис. 125). А всматривались они в фотоаппарат, которым решили себя сфотографировать, впервые воспользовавшись такой его функцией, как автоспуск. Ожидая щелчка затвора, они и напряглись. Не удержусь от ремарки по поводу коврика у них за спиной. Это один из двух прикроватных гобеленовых ковриков. Один у Павлика – вот этот, с оленями, другой – у Саши, на котором изображен идиллический лесной пейзаж с домиком.

Фотографии дают возможность рассмотреть, например, одежду, которую мы тогда носили. Времена были небогатые, но одежда была добротной. На Павлике и его товарище вполне «приличные» курточки на молнии. А на фото 126 Павлик с кошелкой в морозный день собрался в магазин за хлебом.

На нем двубортное пальто «на ватине», шапка-ушанка, варежки и – обратите внимание: валенки. В валенках тогда ходили очень многие. У нас в семье валенки были у каждого, причем все они были сделаны дедушкой Иваном. Рассматриваю и кошелку, вернее – сумку с верхней металлической планкой и замком. Называть ее кошелкой совершенно неверно и даже оскорбительно по отношению к такой «модельной» сумке. Но я позволил себе такое ее наименование лишь потому, что как дамская сумка она уже не использовалась – износилась, и функционально стала «кошелкой», то есть простой хозяйственной сумкой. Вспомню в связи с этим фото, что хлеб тогда чаще всего продавали «на вес». Батоны, буханки и прочие изделия с небольшим фиксированным весом и покупавшиеся поштучно тоже существовали, но в Ярославле чаще был хлеб, выпекаемый большими буханками, весившими около 2 кг. В хлебных отделах были специальные большие резаки – подобные рычагу, встроенному в прилавок. Продавец отрезал столько, сколько закажут – полкило, например. Потом клал отрезанное на весы. Поскольку угадать вес с нужной точностью было трудно, от куска отрезалось лишнее или к куску добавлялось недостающее. Эти кусочки назывались «довесками», и дети, которых посылали за хлебом, очень их любили, потому что по дороге это можно съесть, не испортив основной хлеб отламыванием корочки (за что дома могли и пожурить).

Изучение одежды можно продолжить и по другой фотографии, на которой я стою на нашем балконе (рис. 127). На мне довольно странная одежда: род комбинезона. Я его помню, и помню, что он мне очень не нравился. Ни у кого из других детей я такого не видел и это само по себе было плохо – с точки зрения мальчишки, который вовсе не стремится выделяться. Материал, из которого он был сделан, я точно назвать не могу, но это был какой-то трикотаж с ворсом. Странным был и пояс-ремень: два его конца накладывались друг на друга внахлест и каждый запирался на свою пуговку. Это было неудобно. Откуда взялось это чудо – не знаю. Но времена были такие, что одежду носили не ту. Какую хотелось бы, а ту, какая досталась. Обувь была тоже из разряда не самых распространенных: ботинки на сложной шнуровке. Нижняя часть шнуровалась, как обычно с помощью дырочек, а верхняя – цеплялась за крючки. Это мне нравилось. Ботинки были, кажется, чешского производства. Завершу рассматривание фотографии двумя замечаниями. Первое – за спиной, на противоположной стороне Гражданской улицы видно здание Ярославэнерго. Второе замечание касается сливного отверстия в полу балкона: для отвода дождевой воды: устройство для балконов необычное, поскольку дождевая и всякая иная вода стекает с балконов с любого края по всему периметру. Здесь мы видим нечто необычное: край балкона приподнят, образует небольшую плавно искривленную «стенку», поверх которой обустроена изгородь. Почему и для чего это было сделано – не знаю. Точно так же выглядел и торец балкона, выходящий в сторону двора.

Уделив внимание одежде, вернусь к теме гостей. На празднования дней рождения гости приходили. Но я не очень хорошо помню эти события, думаю, что их было немного. Запомнился один из Сашиных дней рождения, когда к нему пришли одноклассники. Поскольку день рождения вблизи нового года – 20 декабря, – то имениннику были подарены елочные украшения: большие, тяжелые стеклянные шары зеленого и сиреневого цветов. Подарил их мальчик по имени Вовка Майоров. Мой и Павлика дни рождения – летние, и праздновались всегда вне дома. В те годы в основном в Саду, в Южном.

Помню ещё один детский праздник, на который я ходил с братьями. К кому именно – не помню, но к кому-то во втором подъезде. Быть может, это был Алеша Каретин. Запомнился он мне необычной игрой, почти аттракционом, изготовленным родителями именинника. Было собрано устройство в виде сложным образом изогнутой толстой медной проволоки, укрепленной на двух столбиках, расположенных на расстоянии около полуметра и привинченных к деревянному основанию. На проволоку было надето медное кольцо диаметром несколько сантиметров с рукояткой. К рукоятке и к медной проволоке были подведены провода, подсоединенные к батарейке. На деревянном основании укреплена лампочка от фонарика. Если кольцо касалось проволоки – электрическая цепь замыкалась, и лампочка загоралась. Задача состояла в том, чтобы аккуратно, нигде не коснувшись кольцом проволоки, обойти все сложные изгибы проволоки, пройдя ее от начала до конца. Оказалось, что это не так уж просто: с первого раза ни у кого не получилось.

Вспоминая другие детские игры и поделки, нельзя не вспомнить массовое увлечение выпиливанием и выжиганием. У каждого мальчишки был лобзик, и все что-нибудь выпиливали. Самыми популярными были выпиливания рамочек для фотографий. Рисунки рамочек были доступны и в детских журналах, и в приложении к ежегодным «Детским календарям», и в приложениях к журналу «Юный техник», выходивших сериями в рубриках «Сделай сам». В них давались подробные описания и схемы изготовления самых разных поделок – как по столярной или слесарной части, так и по всевозможным изделиям из бумаги, картона и т. п. В более поздние годы пошли публикации, связанные с изготовлением радиоприемников и т. п.

Рисунок, скажем, рамочки для фото надо было с помощью копировальной бумаги перевести на фанерку, а потом лобзиком аккуратно пропилить по всем линиям, повторяя узоры. Среди моделей для выпиливания были и полочки, и фигурки животных, и прочие вещи, как забавные, так и полезные. Многое из этого делали мои братья. Пытался делать и я, но, надо сказать, что для качественного выпиливания нужна довольно крепкая рука и верный глаз. У меня выпиливание получалось не очень-то хорошо: я «сползал» с линии, не удерживал пилку строго вертикально и, кроме того, часто ломал саму пилочку. А вот это было делом печальным и наказуемым: пилочки были дефицитом, просто так пойти и купить их в магазине было непросто, чаще всего их кто-то из взрослых привозил из Москвы: в «Детском мире» они в продаже были почти всегда. Дефицит научились преодолевать, изготавливая пилочки самостоятельно. В Ярославле технология была примерно такой. Проволоку для изготовления пилочки следовало подобрать на мостовой после того, как по ней прошли мусороуборочные трамваи, которые расчищали пути с помощью круглых цилиндрических щеток, находившихся под днищем. Усики этих щеток делались из стальной проволоки, они время от времени отваливались и оставались на мостовой. Следующий этап – расплющивание круглой стальной проволочки. Этот процесс был «механизирован»: клали под трамвай, получалась полоска шириной около двух миллиметров и толщиной менее миллиметра: как раз то, что надо. Оставалось с помощью маленького треугольного напильника – надфиля – терпеливо произвести нарезку зубьев.

Согласитесь, что ценность пилочки любого происхождения была высока, так что допускать к выпиливанию начинающих малышей не очень-то хотелось: сломают ценную вещь. Тем не менее процесс шел, кое-что освоил и я.

В какой-то период очень популярными стали клоуны-кольцебросы. Часто они были в образе Буратино, но были и другие рисунки клоунов с длинными носами (на рис. 128 – образцы возможных моделей). Из фанеры выпиливалась длинноносая голова с ручкой и кольцо. Кольцо привязывалось на веревке около полуметра длиной к рукоятке или к носу. Задача состояла в том, чтобы, держа фигурку за рукоятку, покачивать кольцо, а в удобный момент подкинуть его и набросить на нос. Фигурки клоунов раскрашивались, рисовались глаза, губы, волосы, колпачки, воротнички и т. п. Забава была очень популярна и в Ярославле, и в ещё большей мере в последующие годы в Кишиневе.

Обращаю назидательное внимание, что эта и многие другие игры не только были полезны сами по себе – развивали ловкость, глазомер и пр., но и вовлекали в освоение многих навыков в процессе изготовления. Уверен, что этот процесс – ручного труда – давал и дает очень много для интеллектуального развития, для формирования гармоничного, всесторонне развитого человека. Утрата этой линии развития весьма печальна, переход к миру потребления, в котором можно пойти и просто купить готового Буратино, не принесла пользы ни детям, ни обществу.

Продолжу «гостевые» воспоминания памятным визитом дяди Лени, тети Полины, Людочки и Игоря в 1958 году. Начну с цитирования записей Павла.

В этом году к нам приезжали все тульские Христофоровы. Дядя Леня как ответственный работник имел при себе пистолет и прежде всего спросил у мамы, куда его от нас спрятать. Так и не знаю, где он был. Игорь привез нам в подарок пневматическую винтовку, на которую мы с завистью смотрели долгие годы. Приехали они на «Волге», на ней же мы прокатились в Карабиху (дом-музей Н. А. Некрасова). Много гуляли по городу, Игорю и Люде я устроил экскурсию, примерно такую же, как немногими годами ранее Люде Жаровой. Правда, их интересовало не совсем то, что меня, но это выяснилось позднее. Обе сестры еще тогда отметили, что я люблю все русское. Игорь в тот приезд поразил меня своими манерами. Выходя из троллейбуса, он поддержал старенькую бабушку такого неприглядного облика, что мне было трудно даже стоять рядом.

Перед приездом Христофоровых несколько дней трудилась не разгибаясь бабушка Люба – готовила все, что она умела, к приезду старшего сына. А умела она очень многое, ее кулинарные творения остаются непревзойденными среди всей родни и, не исключено, такими и останутся. Печенья с изюмом было заготовлено ведро, остальные блюда также делались в огромных количествах. Все наши попытки попробовать заранее, вопреки обыкновению, безжалостно пресекались. «Ведь скоро Лёнечка приедет!» Был припасен ликер «Шартрез», который и нам дали попробовать. Мы много сидели за столом, слушали мамины пластинки (песни Раджа Капура, «Чико-чико из Порторико» и прочие), обсуждали новейшие фильмы, например, ленту о польских уголовниках под названием «Шляпа пана Анатоля».

В воспоминаниях Павла я, сколько бы их ни перечитывал, всякий раз отмечаю что-то новое, не замеченное при первом чтении. Скажем, только сейчас мне стало ясно, когда именно мы побывали в Карабихе: факт помнил, эпизоды и впечатления от поездки всегда были живы, а вот то, что это связано с приездом Христофоровых и мы были там все вместе, – забылось. Не мог я ничего знать и о прогулках – экскурсиях – по городу: это проходило без меня. А вот бабушкины печенья с изюмом и все прочее, что было наготовлено, – тут без меня не обошлось! Ликер «Шартрез» я, думается, так и не пробовал, а вот сосуд, в котором его продавали – пузатенький фарфоровый кувшинчик или графинчик с узким вытянутым горлом, снизу темно-синий с золотой каймой, сверху белоснежный, – остался в семье как часть красивой и дорогой посуды. Впоследствии его использовали как вазочку для небольшого букетика цветов. Сейчас он хранится в семье Саши. «Встал на место» и памятный мне просмотр фильма «Шляпа пана Анатоля»: получил привязку ко времени и месту.