Текст книги "Богдан Хмельницкий. Искушение"

Чигирин. Хутор Суботов

В своей просторной хате Богдан принимал кума – полковника Станислава Кричевского. Ради дорогого гостя на стол поставили лучшие закуски – зажарили барашка, принесли соленья, из погреба достали угорское вино. Молодая хозяйка Мотрона постелила лучшую скатерть и положила на лавки турецкие подушки.

Хмельницкий рад был видеть в гостях своего кума. Тот должен был привезти известия от польского короля Владислава IV относительно спора чигиринского казацкого сотника с подстаростой Данилом Чаплинским. Несмотря на то что во время личной аудиенции король дал Хмельницкому все права на владение хутором Суботов, нападки на Богдана и его семью не прекращались. Дошло до того, что шляхтич Дольгерт по поручению чигиринского старосты Александра Конецпольского забрал в счет налога любимого коня Хмельницкого. Богдан надеялся, что Кричевский достанет денег для выкупа боевого друга.

Однако не все сложилось так, как хотелось: король решил больше не вмешиваться в конфликт своих подданных, да и денег раздобыть не удалось. Но кум рассказал ему странную историю про какого-то божьего человека, которого встретил в Чернобыле и который якобы может показать клад, но только самому Богдану.

– А еще, куме, этот Ларион в бреду говорил, что тебе смертельная опасность грозит и чтобы ты, идя в бой, надевал кольчугу и сторонился врагов. Вот такие слова он просил тебе передать, – договорив, Кричевский долил себе вина, смачно отхлебнул и вытер усы рукавом.

– То, что вокруг меня кружит воронье, всем и так известно. Вот недавно пан Комаровский, зять Чаплинского, при казаках угрожал мне, что могу и без королевского суда головы лишиться.

Хмельницкий пригубил чарку с вином и, встав из-за стола, зашагал по хате. Видно было, что атаман очень сердит. Глаза его гневно горели, чуб был взъерошен.

– Как быть, куме, подскажи! Опять к Владиславу ехать кланяться или к гетману Потоцкому? Шляхетное панство нас, казаков, совсем уже за быдло держит. Как с крымским ханом воевать, так казаки им любы, а как потом добро делить – не хотят, последнее у нас отбирают. Чаплинский у многих наших братьев наговорами да доносами маетки забрал. Теперь вот и на мое добро зарится. Сначала коня боевого у меня отобрали, а потом и до хутора доберутся! Вместо того чтобы сообща от татар обороняться, между собой воюем.

– Не горячись, куме! Ты уважаемый человек, король тебя лично жаловал и не допустит, чтобы лишили маетка. Бог даст, все уладится. Есть у меня от Владислава письма, где он надеется, что реестровое казацтво поможет ему в войне с крымским ханом. Больше того, на эту войну король даже денег выделить обещает. Ты же знаешь, что в последнее время польский сейм принимает решения в пользу шляхетного панства, а Владислав власть теряет. Так что нужны еще королю казаки. А что до денег, может, и правду тот божий человек говорил. Если он от горячки не помер, заберем его из Чернобыля да поедем клад искать. Глядишь, когда золото карман тянуть будет, то и с вельмошановным паном Чаплинским легче договориться, – с этими словами Кричевский тоже поднялся из-за стола и дружески похлопал кума по плечу.

Товарищи снова вернулись к трапезе, и беседа потекла спокойнее.

– Говоришь, Владислав хочет войны с крымским ханом? То-то я смотрю, в последнее время опять татары к нам в гости зачастили. Пока тебя не было, хлопцы часто их возле своих разъездов видели. Очень близко к Чигирину и Черкассам подходят. Вот и два дня тому на Тясме их видели, – сообщил полковнику Богдан.

– Все это не ради забавы. Если татары так осмелели, то наверняка чтобы разведать обстановку. Надо будет завтра с утра проверить посты и укрепления. Прогуляешься со мной? – Кричевский до краев наполнил келих и лукаво взглянул на Богдана. – А что, куме, я смотрю, ты уже отошел после смерти Ганны, и хозяйка у тебя новая появилась?

Богдан поделился с товарищем радостью, что наконец-то обрел спокойствие после смерти жены Ганны. Их воспитанница Мотрона сначала была верной помощницей по дому и хозяйству, присматривала за шестерыми детьми, которые остались полусиротами, а вскоре стала и его подругой. Правда, сыновья не сильно уважают Мотрону и все время называют ее ляшкой.

– Ты же знаешь, что она шляхетного рода. С ее батьком мы воевали у принца Конде во Франции, там он и погиб, а перед смертью попросил меня, как вернусь в Украйну, найти его единую дочку – красавицу Мотрону. Когда отыскал, жила она в таких злыднях, что и сказать страшно. Забрал ее на свой хутор, она вошла равной в мою семью. Мотрона помогала покойной жене, а после ее смерти стала хозяйкой в Суботове, – не без гордости рассказывал Хмельницкий куму о молодой панночке. Глаза его горели вовсе не от вина, а от любви. – Я и не заметил, когда она превратилась в красивую, статную женщину. А какая умная – грамоту знает, несколько языков понимает, хозяйство ведет справно.

При этих словах лицо Богдана просветлело. Видно было, что Хмельницкому сейчас не до боевых подвигов, у него в голове были совсем иные планы.

За дружеской беседой кумовья просидели до поздней ночи, а потом, захмелев, повалились спать.

Рано утром их разбудили крики:

– Пан полковник, под Чигирином наши на татарский отряд напоролись! Срочно помощь нужна!

Кричевский быстро вскочил с постели и, наскоро одевшись, выбежал во двор, где его ожидали всадники. Рядом с ним оказался и Богдан.

– Добрый конь для меня найдется? Тогда и я с вами! – крикнул Хмельницкий и уже оседлал было поданного ему коня, но полковник умерил его прыть.

– Ты, никак, забыл про наш вчерашний разговор? А ну, хлопцы, несите атаману кольчужку! Береженого Бог бережет, да и божий человек зря болтать не станет… – последние слова он прошептал Богдану уже на ухо.

Два десятка воинов Войска польского во главе с полковником Кричевским и сотником Хмельницким галопом понеслись по белому снегу в сторону Чигирина. К полудню они добрались до Тясмы. Там, у леса, жовниры рубились с татарами. Издалека слышались крики, лязг железа и стоны раненых. Видно было, что силы не равны – татары имели явное преимущество.

Кричевский оголил саблю и, скомандовав отряду «Вперед!», ринулся в бой. Они ворвались в гущу нестройных татарских рядов, отбили своих братьев и погнали врагов к реке.

И вот когда исход битвы был уже предрешен, Кричевский заметил, как один из его жовниров замахнулся на Хмельницкого саблей. «Хмель, берегись!» – только и успел прокричать полковник, но клинок уже опустился на шею Богдана.

* * *

И все же он успел немного уклониться. Смягчила удар и предусмотрительно надетая кольчуга. Сабля почти прорубила ее мелкие кольца, оставив невредимыми несколько железных звеньев, защитивших шею сотника.

– Ах ты ж, падлюка! Держите, хлопцы, этого Иуду! Только не рубите, надо еще узнать, кто его надоумил на такое злодейство! – приказал Кричевский подоспевшим казакам. Сам же он едва успел подхватить падающего с коня кума, не дав ему на всем скаку удариться о землю.

Вечером в чигиринском доме Кричевского сидели за столом полковник с сотником.

– А славно у тебя, кум, солдаты сабли точат… Еще немного – и не сидел бы я сейчас с тобой, а вез бы ты мое тело в Суботов несчастным моим детям, – с кривой улыбкой на устах промолвил Богдан, рассматривая изрубленные кольца кольчуги.

– Вот мы сейчас и разберемся с этим рубакой. А ну, ведите его сюда, хлопцы! – приказал полковник.

Два реестровых казака ввели в комнату жовнира со связанными сзади руками. Несмотря на приказ Кричевского не трогать шляхтича, вид у него был жалкий: губа разбита, левый глаз затек, веко уже стало багрово-синим, да и изодранная одежда свидетельствовала, что пану досталось по ребрам от казаков.

– Как тебя звать? Кто подговорил тебя напасть на сотника? Признавайся, злодей! – грозно прорычал пан Станислав.

– Вельмошановный пан полковник, не велите казнить, – взмолился жовнир, падая на колени перед Кричевским. – Дашевский мое имя, служу у вас совсем недавно. Видит бог, не хотел я причинить вреда пану сотнику. Принял его за татарина, я же раньше не видел его в нашем полку.

– Брешешь, собака! Да как же ты мог меня принять за татарина, ежели я ехал рядом с паном полковником вас от басурман вызволять! Говори правду! – тут уже не сдержался и сам Богдан, выскочив из-за стола.

– Погоди, кум. Как, говоришь, тебя кличут, Дашевский? Не может того быть…

Словно увидев нечистого, Кричевский повернулся к католическому кресту, висевшему на стене его комнаты, и перекрестился.

– А ну-ка, хлопцы, выведите этого рубаку во двор, всыпьте ему для начала плетей, а потом заприте на три дня в холодную, пусть остынет.

Недоумевающие казаки подхватили молившего на коленях о пощаде жовнира и вытащили его из комнаты. Хмельницкий тоже не понял, почему полковник прекратил допрос. Он был уверен, что Дашевский сознательно, по чьей-то подсказке, нанес ему коварный удар.

Едва закрылась дверь, Богдан набросился на кума:

– Что ж ты его не допросил? Неужели поверил, будто он принял меня за татарина? Да понятно же, что его подослал Чаплинский, чтобы избавиться от меня.

Хмельницкий со всего размаху стукнул кулаком по столу и, поднявшись, подошел к окну. Он увидел, как казаки выволокли Дашевского во двор и привязали к лавке, оголив спину. Рядом в ведре с водой уже стояли розги. Жовнир визжал как свинья, пытаясь избежать наказания. Несмотря на то что этот человек чуть не отобрал его жизнь, Богдану было неприятно смотреть, как его будут наказывать.

– Так что случилось, кум? Какая муха тебя укусила, ты отпустил этого злодея, не узнав, кто его подослал? – спросил он, вернувшись к полковнику.

– Да я смотрю, ты наш вчерашний разговор совсем забыл? Припоминаешь, я тебе рассказывал про паломника Лариона Добродумова – послушника Донского монастыря, который, возвращаясь из паломничества по святым местам, специально тебя разыскивает? А может, ты забыл, что паломник тот предрекал тебе опасность в бою и даже имя врага назвал – Дашевский! – напомнил Кричевский сотнику.

Услышав это, Богдан слегка побледнел и опустился на лавку.

– Важно не то, кто его подослал, а то, что сбываются слова Лариона. А значит, и про клад он не просто так рассказывал. Вот что, кум, надо нам за этим паломником в Чернобыль возвращаться. Дай бог, чтоб он хворь поборол. Я с ним своего Василя оставил, денег на лекаря ему дал.

– Ну, раз так, выходит, он мне жизнь спас. И теперь я обязан найти его. Утром поеду ненадолго на хутор, возьму снадобья, которые мне Мотрона из целебных трав готовила – она в этом понимает, – и к вечеру вернусь в Чигирин. Собирайся, кум, в дорогу, поедем за твоим божьим человеком, – сказал Хмельницкий и ушел в свои покои спать.

Возвращаясь домой ранним утром следующего дня, сотник не стал гнать лошадь, в пути ему хотелось немного поразмыслить над жизнью. С одной стороны, он верный слуга короля Владислава, но с другой – польская шляхта ведет себя в Диком поле как единовластный хозяин, все больше и больше притесняя казачество. Многие его братья, которых обобрало до нитки шляхетное панство, не вынесли издевательств и ушли на Запорожье. Там они почувствовали себя по-настоящему свободными и независимыми. Хмельницкий понимал своих товарищей по оружию, но считал, что бунт не выход для казаков. Пока король на их стороне, негоже казакам против законной власти идти.

С такими тяжкими думами Богдан добрался до Суботова. Въезжая на подворье, он увидел чужих лошадей. Почуяв неладное, Хмельницкий ворвался в дом. От представшей картины кровь в его жилах закипела. За столом сидели подстароста Чаплинский и его зять Коморовский и смеялись во все горло. Мотрона прислуживала непрошеным гостям.

* * *

Увидев Хмельницкого, гости тут же замолчали, они явно не ожидали возвращения хозяина. Мотрона же забилась в угол и, потупив глаза, стала теребить платок.

– Добрый день, шановное панство! Чем обязан такому неожиданному визиту? – едва сдерживая гнев, спросил сотник и, обернувшись на молодую хозяйку, уже ласково обратился к ней: – Принеси-ка нам, моя люба, еще вина, хлеба и мяса. Устал я с дороги. Да и вы, панове, наверное, приехали к нам в гости с какой-то хорошей вестью.

Хмельницкий вытащил изрубленную кольчугу и бросил ее на стол прямо перед Чаплинским. Затем снял жупан и шапку, расправил усы и сел напротив за стол.

– Так чем обязан визиту столь шановных гостей? – уже окончательно взяв себя в руки, еще раз спросил Богдан. Он не сомневался, что Чаплинский был уверен в его смерти.

– День добрый, пан сотник, – подстароста тоже успел прийти в себя после неожиданного возвращения хозяина, но видно было, что он на ходу придумывает причину своего визита. – Да мы вот прослышали, что полковник Кричевский из дальней поездки к тебе пожаловал. У нас к нему поручение важное от пана Потоцкого. Решили, что здесь его и застанем, да, видно, разминулись мы ненароком.

– Все так, пришлось нам с паном полковником срочно ехать братчиков от нападения татар выручать. Да только в бою один жовнир меня за татарина принял и чуть не ускорил мне встречу с Господом нашим Иисусом Христом, – перекрестившись на образа и указав на кольчугу, поведал гостям Хмельницкий.

Прищурясь, Богдан внимательно наблюдал за Чаплинским и Коморовским – те были явно разочарованы.

– Но Бог миловал, – продолжил он, – моей душе, видно, рано еще к праотцам отправляться. Так что давайте выпьем за мое здоровье, панове. Мотрона, неси нам скорее вина!

Молодая женщина вошла в комнату с кувшином в одной руке и блюдом с едой – в другой. На ее красивом лице царили уверенность и спокойствие. Она неторопливо разлила вино по чаркам, не пролив ни капли, рука ее уже не дрожала.

– Спасибо, люба, ступай, не мешай нашему разговору, – Хмельницкий проводил ее взглядом, но заметил, что Чаплинский жадно смотрит на Мотрону. – Ну что, панове, будем здоровы!

Гости подняли чарки и, произнеся «Будьмо!», осушили их до дна.

– Вижу я, пан сотник, что вы быстро нашли замену покойной жене. Предлагаю выпить за новую хозяйку Суботова! – Чаплинский протянул свою чарку.

Мотрона подошла и снова налила всем вина. От Богдана не укрылось, что дивчине были приятны слова подстаросты. Щеки ее разрумянились, глаза заблестели.

– Ты смотри, пан Коморовский, как Богдан Зиновий ладно устроил свою жизнь. И король его род уважает – вон какой хутор пожаловал: с плодородными землями, ланами да садами. И хозяйка у него молодая да гарная.

– Люди говорят, что она шляхетного роду. Такой красавице не в навозе с холопами и мужицким быдлом пристало жить, а с шляхетным паном по Варшаве в карете в шелках да мехах кататься. Выпьем же за красоту Елены Прекрасной этого Дикого поля! – предложил Коморовский, подняв свою чарку.

Это была еще одна пощечина Хмельницкому. Мало того что Чаплинский непрошеным гостем заявился на его хутор, так он еще и издевается, нахваливая красоту его хозяйки.

Справедливости ради следует сказать, что воспитанница Хмельницкого действительно была необычайно красива и заметно выделялась среди других красавиц не только на хуторе, но, пожалуй, и во всем Диком поле. И хотя мать ее казацкого происхождения, отец Мотроны был из знатного польского рода, поэтому и воспитывал свою единственную любимую дочь как панночку. Пока ее сверстницы возились по хозяйству, няньки да мамки учили Мотрону народным мудростям, а пан окружил доцю учителями, чтобы обучили ее грамоте, языкам и другим наукам.

Но недолго нежилась в отцовской любви Мотрона. После того как батько погиб на войне, тяжко им с матерью пришлось. Имение их было разорено, а сами они чуть ли не в наймы подались. Если б не товарищ покойного отца Богдан Зиновий Хмель, могли бы и умереть в нищете. Хмельницкий же, выполняя последнюю волю погибшего друга, разыскал его семью и забрал на свой хутор. Очень скоро молодая и ладная панночка стала первой помощницей больной жены Богдана. А уж после ее смерти все хозяйство как-то само собой перешло в надежные руки Мотроны.

К тому времени девушка расцвела, как прекрасный степной цветок. Ее высокая, стройная фигура приобрела приятные округлости в необходимых местах, густая каштановая коса спускалась ниже пояса. В отличие от других девушек, которые привыкли к труду под палящим солнцем, кожа у Мотроны была белая как снег, а кисти рук – тонкие и нежные. Но главное, что привлекало в этой шляхтянке, – ее выразительные черные очи, которые как будто насквозь смотрели в душу. Именно эти очи и пленили старого Хмеля, утонувшего в них, как в бездонном колодце.

– За красоту своей хозяйки я выпить не прочь. Тем более что она скоро станет моей законной супругой, – сверля Чаплинского взглядом, произнес Богдан и одним глотком выпил вино.

Услышав эти слова, Мотрона взглянула на Хмельницкого с удивлением и испугом. Никогда раньше он не заговаривал о том, что хочет обвенчаться с ней. Конечно, она благосклонно принимала знаки внимания и подарки уже немолодого вдовца, но относилась к этому скорее как проявлению отеческой заботы. Молодая паненка почитала Богдана как второго отца и была благодарна ему за то, что он вытащил ее из нищеты, приютил и дал кров. Однако как мужчина он никогда ее не интересовал.

Мотрона мечтала, что однажды все же выйдет замуж за пана шляхетного рода, который увезет ее в Варшаву или Краков, ну или хотя бы в Киев, где ее ум и красота будут оценены по достоинству. А хутор казался ей временным прибежищем. Поэтому, услышав похвалы Чаплинского, Мотрона встрепенулась и понадеялась, что слава о ней как о Прекрасной Елене скоро пойдет далеко за пределами Дикого поля, и тогда найдется для нее достойный жених. Но слова Богдана заставили ее встревожиться.

– На все воля Божия! А до свадьбы еще дожить нужно, – ответил, ухмыляясь, подстароста. – Ну что ж, спасибо за радушный прием, пан сотник. Нам уже пора в Черкассы возвращаться, да еще заехать к полковнику Кричевскому в Чигирин надобно, – на том гости вышли из хаты и покинули Суботов.

Как только Чаплинский с Комаровским отбыли, Мотрона принялась убирать со стола. Богдан внимательно смотрел, как ловко она управляется, как грациозны и легки ее движения, как печальны ее бездонные глаза, и все больше понимал, что отпускать от себя такой цветок он не намерен.

– Потом уберешь, Мотрона, присядь со мной рядом. Расскажи, о чем говорили Чаплинский с Комаровским, пока меня не было, зачем они на самом деле приезжали, что тут вынюхивали? – Хмельницкий взял из ее рук пустую чарку, погладил девушку по голове, проведя рукой по всей длине ее косы и чуть задержавшись ниже пояса.

Мотрона покорно приняла эту ласку.

– Не верьте им, пан Богдан, они не за Кричевским сюда приезжали. Чаплинский был уверен, что вас убили. Угрожал детям вашим, что, как только вас похоронят, он разорит и сожжет хутор, а детей ваших заберет себе в холопы. Боюсь я, что его угрозы не пустые слова. Он на все пойдет, чтобы со свету вас сжить, – взволнованно произнесла она.

– Не тужи, моя голубонька. Все будет хорошо, ничего со мной не случится. Не посмеет он тронуть вас, у меня от самого Владислава охранная грамота на хутор имеется. А теперь вот что, собери-ка мне, любонька, вещи в дорогу, положи все самое необходимое. Завтра мы с полковником Кричевским выступаем в важный поход и, как только вернемся, поможем всем бедам. Сейчас же, как управишься, спать ко мне приходи. Ты же хозяйка в Суботове, пора тебе уже спать на хозяйской постели, – говоря это, Хмельницкий нежно поцеловал в лоб Мотрону, снова провел рукой по ее волосам, потом по спине и по груди.

Богдан взял панночку за подбородок, приподнял опущенную на грудь голову и заглянул в очи, стараясь разгадать ее чувства и мысли. Однако на этот раз взор Мотроны был пуст, как будто ее бездонные колодцы были вмиг осушены. Но на такие тонкости, как девичья дурь, Хмельницкий не собирался обращать внимания. Богдан поцеловал Мотрону в нежные молодые уста и вышел из комнаты. Сгораемый страстным желанием, старый казак намерен был сегодня же взять то, что, по его разумению, уже давно должно было принадлежать только ему и никому более.

На рассвете Хмельницкий поднялся, будто заново родившись на свет. Несмотря на степенный возраст, любовные утехи с молодой хозяйкой Суботова сотник завершил только с первыми петухами. Уставшая Мотрона тихо спала, свернувшись клубочком в углу широкой постели. Богдан не стал ее будить, сам вышел во двор и дал указания прислуге, что еще необходимо собрать в дорогу.

Хмельницкий уже пожалел, что согласился поехать в Чернобыль, но он прекрасно понимал, что, дав слово казацкое, надо его держать. Конечно, оставлять молодую хозяйку и детей на хуторе одних сейчас было крайне опасно. И хотя его старший сын Тимош – уже славный парубок, защитить родовое гнездо он пока не сможет. Про двух дочек, а также десятилетнего Остапа и малолетнего Юрия и говорить нечего – совсем еще мальцы.

Оставив в Суботове для защиты десяток казаков своей сотни и отдав последние распоряжения, Богдан попрощался с детьми и поскакал в Чигирин, чтобы уже на следующий день вместе со своим кумом Кричевским отправиться на север Украйны, в Чернобыль.

Несмотря на запах весны, уже ощутимый в воздухе, зима не спешила покидать бескрайние степные просторы. И хотя в полях к полудню видны были небольшие проталины, снег еще надежно укрывал землю и соломенные крыши мазанок. Вместе с казацким обозом в Чернобыль следовал уездный лекарь, который излечил Богдана после возвращения с Тридцатилетней войны в Европе. Этот чародей вез в своих узелках драгоценный груз – заморские снадобья, которые должны были поставить на ноги загадочного послушника Иллариона Добродумова, спасшего Хмельницкому жизнь. Что-то подсказывало Богдану, что этот божий человек появился в его жизни не случайно и именно он должен сыграть в его судьбе решающую роль.