Текст книги "Фол"

– И только теперь, здесь, начинаешь осознавать, какого человека мы потеряли. Это сознают даже такие люди, как я, кто не знал покойного близко, чьи встречи с Артуром Георгиевичем были единичны, мимолётны, почти случайны… Но слух о его добрых делах, на которые было безгранично щедро его большое сердце, всё ширился и ширился… – Виктор Павлович делает паузу и вдруг неожиданно, может быть, для самого себя неожиданно, продолжает: – Как Феликс Дзержинский в первые годы советской власти собирал по подвалам и асфальтовым котлам беспризорников, так Артур Георгиевич неутомимо заботился о детях, оказавшихся на улице в наше… – Виктор Павлович на мгновение замешкался. – …в наше сложное, противоречивое время. – В этот миг он, прежде сосредоточенный взглядом на завуалированном чёрным газом бюсте скорбящей под дорогим макияжем красотки, расположившейся возле вдовы, чувствует что-то, переводит глаза на Сулеймана и видит изумление на его прежде неподвижно-невозмутимом лице. Он спохватывается и заканчивает:

– Спи спокойно, дорогой Артур… – Промедлил чуть дольше, чем можно было бы не заметить. – …Георгиевич. Мы всегда будем помнить о том заряде добра, который ты завещал хранить и преумножать.

Прикоснувшись к краю гроба и поклонившись покойнику, Виктор Павлович пробирается к кладбищенским воротам. На этот раз сопровождающие следуют за ним молча.

– Вы меня отвезёте обратно? – спрашивает Виктор Павлович.

– Конечно. Садитесь пока в машину. Мы через пару минут вернёмся.

Парни уходят.

– Скажи, приятель, – обращается Виктор Павлович к водителю, развязывая галстук и возвращая его, – где здесь сортир поблизости?

– Поблизости нет вроде, – принимает галстук водитель и тут же повязывает его себе под воротник. – Да мы быстро. Вы ведь обратно, заседать?

По ковровой дорожке административного коридора решительной поступью идёт Галина. В холле, где на кожаных диванах в расслабленных позах сидят крепкие парни с мобильными телефонами и пейджерами (оставим пейджеры, хотя можно было бы заменить айфонами или айпадами. – С. Б.), подходит к одному из них и отзывает в сторону. Парень лениво влачится за Галиной в сторону, слушает, что она говорит, и постепенно его фигура приобретает поджарый, устремлённый вид. Галина как-то украдкой пожимает ему руку и уходит по коридору в том направлении, откуда пришла. Парень плетётся к своим приятелям, что-то им говорит и быстро уходит в коридор, противоположный тому, по которому ушла Галина.

Джип с Виктором Павловичем и его спутниками стоит в пробке у метро «Улица 1905 года».

– Может, я выберусь? – спрашивает Виктор Павлович у водителя. – Мне очень в универмаг зайти надо.

– А дальше как? Где вы нас найдёте? – спрашивает главный провожатый.

– Да я в метро… Езды-то – пять минут…

– Парковаться тут – не очень… – задумчиво говорит водитель. – И выходить не советую – не то чтобы командир засвистит, но мало ли что… поедет кто в правом ряду… и вообще… сейчас мы быстро…

– Но, может, ребята, припаркуемся как-то… очень в универмаг надо…

– Именно в этот универмаг? – спрашивает главный провожатый. – В другой нельзя, где-нибудь потише?..

– А где потише? – с досадой говорит Виктор Павлович. – Сейчас так и будет: из пробки в пробку… Лучше уж на метро…

Он безнадёжно вздыхает, устраивается на кресле поудобнее и закрывает глаза.

Приезжая девушка моется в душе гостиничного номера. В ванную входит кто-то раздетый – со спины, не видно, кто, а то, что видно пониже спины, загорело, откровенно и непонятно. То есть понятно, что принадлежит атлетически сложенному и молодому.

Девушка тем не менее не пугается, а, дурачась, плещет в невидимое нам лицо парня водой и втягивает его к себе под душ.

Джип медленно ползёт в пробке. Виктор Павлович неподвижно сидит с закрытыми глазами.

Парень и приезжая девушка любят друг друга под струями гостиничного душа, причём сразу и не определить, кто делает это с большим неистовством. Почти не отрываясь, они перетаскиваются в комнату и в объятиях падают на кровать…

Виктор Павлович вздрагивает, по его телу пробегает дрожь, он открывает глаза и смотрит на сидящих рядом с ним. Джип вновь в пробке.

– Что это? – спрашивает Виктор Павлович, которому всё не удаётся прийти в себя после сонного забытья и, может быть, чего-то увиденного.

– В каком смысле? – спрашивает главный провожатый.

– Так у меня весь график дня полетит! – начинает бунтовать Виктор Павлович. – Надо было у метро меня выбросить…

– Всё в порядке, – успокаивает главный провожатый и протягивает ему мобильный телефон.. – Позвоните, куда вам надо.

Виктор Павлович смотрит на главного провожатого долгим взглядом:

– Всем нужно моё личное присутствие. Когда доплетётесь до телеграфа, притормозите. Я выйду.

– Да мы вас…

– Нет-нет, – перебивает провожатого наш герой. – Накатался!

Виктор Павлович выскакивает из перехода и устремляется по Камергерскому переулку, к зданию МХАТа.

В вестибюле толпятся абитуриенты. Идёт прослушивание очередной группы жаждущих послужить Мельпомене.

Виктор Павлович подскакивает к двум парням, стоящим чуть в стороне.

– Ребята, кто в этом году на актёрский набирает?

– Да они все там сидят, – вздыхает один. Видно, что он уже явил свои способности мэтрам и теперь тоскует от неизвестности.

– А Ефремов там? (Что делать, не думал не гадал, казалось – он так же вечен, как то, о чём пишу. Оставляю, скорбя. Хотя происходящее может происходить и после 24 мая 2000 года).

– Какой?

– Как какой? Олег Николаевич, конечно.

– Его вроде не было сегодня. А вот сын его тут проходил.

Увидев в этот момент, что дверь зала, где идёт прослушивание, открылась, Виктор Павлович бросается туда, сметая двух дежурных студентов-распорядителей, и стулья, которые ограждают коридор от абитуриентов.

Из зала вышла средних лет известная актриса.

Виктор Павлович уже возле неё. Он потрясает рукой с часами, тычет пальцем в циферблат.

– Я отниму у вас только одну минуту! Экстраординарный случай!

Актриса внимательно смотрит на Виктора Павловича. В пальцах у неё сигарета.

– У вас зажигалки не найдётся? Вы курите?

Виктор Павлович не курит, но зажигалка у него есть. И сигареты в его сумке найдутся – если потребуется.

– Случай экстраординарный, а просьба обычная… – начинает Виктор Павлович. – …для этого времени года. То есть и обычная и не совсем обычная.

Известная актриса курит. Она по-прежнему хороша, как и в своих первых фильмах. Хороша, хотя и по-другому, нежели тогда. Курит, словно изучая взгляд гражданина Пихто, направленный ей в лицо.

– Я, в общем, здесь оказался отчасти как лицо должностное, – продолжает Виктор Павлович, выдерживая взгляд актрисы. – Но при этом не совсем от своего имени прошу, а выполняю просьбу коллеги… Понимаете, он депутат от Кольского полуострова, ну, то есть от его части… И вот сегодня к нему заявилась на приём девчонка… девушка оттуда… Помогите, просит. Так, мол, и так, хочу в артистки, я за вас голосовала… окажите содействие!..

– Ну, знаете… – изумляется актриса. – Если я, скажем, за Бориса Николаевича (а можно: «за Владимира Владимировича», так ещё жизнерадостней будет) голосовала, что же мне, идти орден «За заслуги перед отечеством» просить?!

– Понимаю, понимаю… Но здесь несколько иной случай, – Виктор Павлович вдруг улыбается. – Но похожий. Вот почему: девушка ведь талантливая! И пела нам, и танцевала… Только коллега мой сейчас на заседании подкомиссии, и меня потому попросил. Чтобы хоть прослушали непредвзято!! – Последнее он произносит почти умоляюще.

– Зря вы это! Мы всех непредвзято…

– Вы-то, конечно, а вот девушка жалуется. Имеет уже печальный опыт. Говорит, в Ленинграде, в Питере то есть, поступить не дали, отвернули!

– Да-а… – тянет актриса. – Про Питер ничего не могу сказать…

– Вот-вот, – сразу начинает укрепляться на достигнутом рубеже Виктор Павлович. – Ей надо объективно. Человек из народа, всё-таки.

– Но предварительное прослушивание закончено. Идёт экзамен первого тура.

– Да ведь потому и обращаемся к вам! – Проситель изображает почти отчаяние. – Девчонка к нам из глуши пёрла, потратилась, понятно, не из лишних денег! В Ленинграде уже утёрлась, а мы, значит, туда же – «Москва слезам не верит». Выслушайте её! Ведь всего несколько минут… Ну, хотите, мы письмо на бланке дадим… Руководству вашему… Олегу Николаевичу… Ангелине Осиповне (увы, когда писалось, была жива)…

– Ну, Ангелина Осиповна, здесь положим, не при чём, – актриса раздавливает окурок в кофейной банке, стоящей на подоконнике вместо пепельницы. – Странные вы там какие-то, народные избранники! – Она вдруг головокружительно, как в фильмах, обезоруживающе улыбается. – Да, и вы в их числе! Просите за своё юное протеже…» – Она мне не протеже, а избиратель коллеги моего», – с упорством успевает сказать Виктор Павлович. – Просите, – она повторяет, – сделать протеже, – и у кого, у актрисы!! Хоть бы подумали: ну, зачем мне молодая – талантливая, как вы утверждаете… – Опять улыбается. – …молодая, талантливая соперница в будущем?! Обратились бы к мужчинам нашим… Они к молодым дарованиям благосклоннее…

– То-то и оно! – вздыхает Пихто. – Что ж, девчонке путь на подмостки сразу с грязи начинать?! Потому-то к вам…

– Ну, ладно, будет. – Актриса указующе поднимает палец со старинным витым кольцом. – «Сразу с грязи»… А не сразу, значит, можно? Впрочем, это уже рассуждения… Где ваша подопечная? Попробую договориться с комиссией.

– А я сейчас приведу, – торопится Виктор Павлович. – Она здесь неподалёку, в скверике, басню повторяет… Сейчас, мы мигом… Засекайте время… А как вас вызвать?

– Обратитесь, вон к той девушке или к тому, кто будет абитуриентов вызывать. Хоть имя-отчество моё знаете? – Опять улыбается.

– Помню, – улыбается Пихто в ответ, а сам уже устремляется по коридору. Бежит, повторяя: «Помню и люблю. Хоть и без отчества». И вдруг ухает, красноречиво потрясая в воздухе сжатым кулаком: «Какая женщина!!».

Северная красавица вновь сидит, как никуда не уходила, там, где ей указал Виктор Павлович, – у Большого театра. Сидит, уставившись в данную ей гражданином Пихто книжку «Холм Сатаны». Несмотря на жару, девушка, как может видеть подошедший к ней Пихто, свежа и сосредоточена, только у её румянца на щеках появилась соблазнительная эдакая матовость.

– Ой, дяденька! – восклицает она. – Виктор Борисович! Наконец-то!

Пихто пропускает «Виктора Борисовича» мимо ушей.

– Ну что, готова? – спрашивает он.

– Читала, – отвечает девушка. – Страшно то как! Лучше надо было всё же Станиславского повторять. Но вы же сами сказали: «про Москву»! Так неужли все эти ужасы описанные – правда?

– Раз описаны, – правда, – твёрдо отвечает Пихто. – Будет тебе – про ужасы! Дай сюда, – взяв книжку, спрятал её в свою сумку. – Слушай… Как, кстати, тебя зовут?

– Зинаидой Гавриловной.

Пихто смеётся.

– Ну, ты чудо, Зинаида Гавриловна!.. Слушай, Зина, внимательно. Я договорился в театральном училище – тебя прослушают.

– В Московском художественном договорились? – с настойчивостью спрашивает девушка.

– В нём самом – где же ещё! Как ты и просила. Сейчас я тебя научу, как правильно говорить, чтобы понравиться…

– Ой, дяденька… Виктор Борисович, а я разве неправильно?

– Ты меня слушай! Скажешь, что в Ленинграде… в Петербурге… в театральный поступала, но тебя не приняли…

– Ой, Виктор Борисович, а зачем врать-то?! Я в Питербурх и не хотела-то ехать! Ведь Станиславской Константин Сергеевич здесь…

– Послушай, я понимаю, что и Станиславский здесь, и Немирович-Даннченко, и Ширвиндт-Державин тоже здесь…

– А вы его тоже знаете?

– Кого это «его»?

– Ну, Державина… Михаила Михаиловича. – Девушка старательно выговаривает имя-отчество артиста. Прикрывает глаза. – Люблю. Он культурной. – Топает ногой в своей ужасной кроссовке. – А вот Ширвинда за то не люблю, что он над Михаилом Михаиловичем на людях шутит и при этом ещё и трубкой дымит, как пират какой.

– Послушай, Зинаида, – Пихто тоже поневоле остановился. – Ты только там, в училище про этих двух друзей не рассказывай. Прочитай басню, стишок, то, что попросят… Слушай больше, говори меньше… Да… Наверное, ты права, про Петербург без дела не вплетай…

– А «с делом» – это когда? – заинтересованно спрашивает претендентка на актрису.

– Ну, если их разжалобить захочешь… Вот скажешь, думала, в Санкт-Петербурге от ворот поворот, так хоть в Москве правду найду… Комиссии это по душе придётся…

Огромное здание в стиле русского модерна из тех, что немало на Бульварном кольце. Доходные дома в начале века, большевиками они превращались в респектабельные – в коммунистическом понимании, конечно, – учреждения и ведомства… Затем, за годы перестройки, после череды аренд и поднаёмов такие особняки постепенно стали скопищем маленьких и небольших контор или, как стали говорить, фирм.

Молодой человек, посланный Галиной, в сопровождении двух мордоворотов, не дождавшись лифта, взбегает по некогда роскошной, а теперь обшарпанной лестнице на какой-то этаж. Бегут по коридору, он, сверяясь с бумажкой, отыскивает нужную дверь и без раздумий толкает её плечом. Дверь не поддаётся. Знак мордовороту – и со второго удара дверь распахивается.

На письменном столе сидит с раскинутыми ногами торопливо начинающая застёгивать блузку девушка. Маленький плешивый брюнет с потным лицом и изрядным брюшком, никак не может затолкать это брюшко в собственные расстёгнутые брюки.

Он потрясён вторжением гостей, но услышав короткий вопрос их главного, не сопротивляясь, лезет в карман висящего на плечиках рядом со столом пиджака, достаёт оттуда связку ключей… Однако руки его слушаются плохо, поэтому посланец Галины отбирает у него ключи и сам лезет в сейф. Не обращая внимания на папки и бумаги, покоящиеся внутри, он роется в недрах сейфа; наконец, отыскал там необходимое – кассету для портативной видеокамеры (ушли или почти ушли кассеты… Но компромат-то остался! – С. Б.).

Мгновенно троица исчезает, вновь оставив наедине окончательно вспотевшего толстяка и совершенно приведшую себя в порядок девицу.

Пихто заканчивает разговор с актрисой. Девушка со своими пожитками стоит рядом.

– Ну вот, Зинаида, – говорит наш герой. – Прослушаешься, и никуда отсюда не уходи. Жди меня. Обязательно дождись. Мы тебе поможем с жильём устроиться… – делает паузу и смотрит на актрису. – Если, само собой, ты комиссии понравишься… – Вздыхает. – Но если и не понравишься, дождись тем более. Но я быстро вернусь. Дело не очень большое. – Он смотрит на часы и стремглав убегает.

Пихто несётся вниз по Кузнецкому мосту, пересекает Петровку, Неглинную, Рождественку…

Сквозь шумы центра летней Москвы вдруг раздаётся довольно ясный, хотя в сопровождении некоторых похрипываний, голос: «Диаметр, я Радиус-третий. Объект вступает в зону вашей визуальной видимости… – Короткий смешок. – Уж не к вам ли он в гости направляется?».

«Отставить болтовню», – слышен другой, начальственный голос в то время, как Виктор Павлович почти на рысях миновал приёмную ФСБ на Кузнецком мосту – и дальше, дальше, через Лубянскую площадь, чтобы в конце концов скрыться за дверями здания бывшего ЦК ВЛКСМ.

Виктор Павлович сидит в приёмной, ведя беседу с секретарём – худощавой молодой брюнеткой с закрытом тёмно-сером, несмотря на жару, костюме.

– Значит, опять тебя взяла… – задумчиво говорит он. – И как понять?

– Как понять, Витюня, это твоя забота, – отвечает ему секретарша, не отрываясь от копания в своих бумагах. – Только Степановна наша знала и знает прекрасно: я человек проверенный и надёжный, Ну, было, оступилась – трахнулись мы тогда с тобой, можно сказать, прилюдно, после баньки этой дурацкой… По пьяни, можно сказать…

– Слушай, Жека, вот этого не надо! – останавливает её Пихто. – Не надо… Или тут тоже прослушивается?

– Да, мне плевать: «прослушивается» – «не прослушивается», – хлопнула стопкой бумаг о стол секретарша. – Я по делу говорю. У меня тогда попросту кураж был, я-то в ваши со Степановной отношения не вникала, и не по чину и не по натуре моей это… А то дело говорю, что я ей по службе товарищ верный. И не предательница. Что, в конце концов, я у неё мужа увела?!. тебя, кролика! на пару часов притом… А когда она меня выгнала и этого павлина к себе помощником взяла, что думаешь, не вспоминала меня добрым словом? Вспоминала, иначе бы я здесь опять не оказалась.

– А павлина-то куда?

– Туда… Меня это мало, знаешь ли, интересует. Он ведь хоть и красавец мушшына, а глу-упой!… Так и не сообразил, что Степановна его от тоски к себе приблизила, из-за предательства твоего, а не потому что там что-то…

– Ну, брось! «Предательство»! Кто я ей? Ну, случился у нас с тобой солнечный удар в лунную ночь, ну, исполнили разок песнь торжествующей любви…

– Разок! – В глазах Жеки что-то заплясало. – У тебя с арифметикой в порядке, Витюня?

– В порядке, Женюра, – в тон отвечает ей он. – Что, скажешь, плохо было? И ещё, когда малину впотьмах собирали…

– Тогда было, может, и хорошо, потом плохо стало – когда Степановна меня уволила, как говорится, без выходного. Хорошо, хоть полкан мой не прознал, что к чему… Всё к Степановне порывался пойти отношения выяснять. Чуть антикоммунистом не заделался! «Вот, орал. – Номенклатурная морда всё равно вылезет, как ни перекрашивайся!» О, господи, сколько же я ему лапши тогда навешала, до сих пор – не поверишь, – совестно!

– Чего ж не поверить? Ты всегда была девушкой искренней.

– Через то и страдала! А всё-таки: чего сейчас пришёл? Мириться?

– Да мы, в общем, с Тамарой Степановной и не ссорились… Ты лучше про павлина мне расскажи.

– Ага, задело! Да не переживай особенно! Тем более, что нет его уже! Всё. Он ведь птичьими своими мозгами так и не понял, зачем здесь сидел. – Жека подпрыгивает не без грации на своём кресле. – Из фаворитов полез в соуправители. К Степановне-то!!. Ну, скажи, Витюша, даже тебе – Тебе! – это удавалось?!

– Брось, Жека! Ты всё же упрощаешь то, что…

– То, что надо, я не упрощаю, – глаза Жеки потемнели. – Если ты обделывал руками Степановны свои дела, то, во всяком случае, никогда идею коллективного руководства ей не навязывал. Так или не так?

– Да ведь я никогда, миль-пардон, под непосредственным началом у Тамары Степановны и не был!

– Верно. Хватило ума. Но ещё тебе, дураку, скажу, если не догадываешься: потому всё хорошо у тебя было, что запала на тебя Степановна. Мёртво запала! Сейчас, конечно, после того нашего, как ты выразился, лунатического удара, может, и приостыла, но если что надо – как подруга верная тебе говорю…

– Чья подруга верная, Жек? – Пихто встал с кожаного дивана, на котором сидел, и подошёл к секретарскому столу. – Моя?

– Отойди, дурак, – понижает голос Жека. – Я второй раз залетать с тобой не намерена! Отойди, я тебе говорю.

– А я ведь помню, какой ты была горячей! И не от баньки совсем. Нет, скажешь?!

– Ну, ты дурак, Виктор, клянусь! – Жека заговорила ещё тише. – Сумасшедший!! Ты же не ко мне на свидание пришёл, а к Степановне на приём! Опомнись! Я же твои интересы блюду, идиот!

– А не надо мои интересы блюсти! – Пихто уже нависает над столом верной подруги. – И откуда ты вообще знаешь, что не к тебе? Может, Степановна только повод, чтобы возобновить нашу нежность, нашу страсть, наше затмение. Я шёл именно к тебе. И шёл не просто! Вот, смотри…

То, что на мгновение показал Жеке Пихто, лишает её речи и движения. Она застывает в кресле, её взгляд останавливается на средней части туловища Пихто, в то время как тот без особой спешки возвращает известный брючный элемент в цивилизованное состояние.

К сожалению, дальнейшего развития немой сцены не получается: из переговорника раздаётся голос Тамары Степановны.

– Евгения Сергеевна, ко мне есть кто-то?

Жена мгновенно оживает.

– Да, один посетитель. – Она не успевает сказать, кто, как раздаётся величавое:

– Проси. – И после короткой паузы: – А потом – обедаем.

Виктор Павлович идёт к заветной двери, а окончательно пришедшая в себя Жека шепчет-шипит ему вслед:

– Эк тебя безопасным сексом телевидение распропагандировало! Раньше-то посмелее был!…

Тамара Степановна сидит за столом и пишет. Это женщина лет сорока пяти, хотя выглядит явно моложе. У неё прекрасная осанка, крепкая высокая грудь, и только во взгляде прочитывается возраст. Глаза у Тамары не маленькие, и поэтому опыт прожитых лет спрятать в них трудно.

Всё это можно успеть понять, пока хозяйка кабинета не только с изумлением, но и с недоумением смотрит на стоящего перед нею Пихто.

– Виктор… – наконец произносит она. – Чем обязана?

Он вздыхает.

– Здравствуй… Тамара… Степановна.

– Понятно. – Она встаёт и выходит из-за стола. Теперь видно, что и фигура у неё на зависть, и ноги – хотя и несколько полноваты в икрах, но это уж – кому что нравится. – Значит, пришёл с какими-то своими делишками…

– Ну, почему делишками?! Пришёл с хорошим, серьёзным, перспективным делом. Пришёл к вам как к доброму товарищу.

– Ты, наверное, забыл, комсомолец! – Тамара делает ещё один шаг по направлению к нему. – С добрыми товарищами не «выкают»!

– Тамара! Тома! – Пихто совершает расчётливый порыв ей навстречу, но очень своевременно останавливается, сохраняя достаточное пространство. – Я тогда оказался очень перед тобой виноват, хотя произошедшее между мной и Евгенией было лишь лёгким флиртом…

– Флиртом? – выдохнула Тамара. – Её кошачьи вопли в малиннике, которые не то, что в доме, – на полустанке были слышны, ты называешь вашим флиртом! Замолчи, если не хочешь, чтобы я тебе все достоинства оторвала, а её навсегда отсюда выкинула…

Она вернулась за свой стол.

– Впрочем, Женю я простила. Она просто дура недотраханная… Но тебя, кобеля, и кота шелудивого… Какое у тебя выгодное дельце? Блядюшку какую-нибудь свою молоденькую на хорошее место хочешь устроить?! Хватит. Дурил уже Тамару Степановну. Это мы проехали!

– Тома, да послушай же! Никаких женщин. Только дело. С большим наваром. Но проще и надёжнее всего прокрутить его через ваши структуры. Я тут прикинул… И поддержку от комитетов постараюсь обеспечить.

Тамара смотрит недоверчиво, но молчит.

– Ну! Разве я тебя всегда только обманывал?!

– Почему же всегда? На самом деле – не всегда! Но всегда использовал, как подкидную доску. Трамплин. Начиная с того дня, как занесло меня в ваш трепаный прованс с инспекцией этой…

– Ну, и чего плохого?

– Да ничего, разумеется, товарищ комсомольский секретарь. Если забыть, конечно, что ты тогда, молодожён сраный, вместо того чтобы к жене своей, беременной к тому же, домой отправляться, ко мне в койку в номере залез!

– Тамара! Ну зачем сразу жену приплетать? Это была другая история… школьный вальс – и всё такое. А мы… а нам… ну, разве плохо тогда было?

Тамара вздыхает. Горестно запускает пятерню в свои густые, умело крашенные волосы.

– И какого дьявола я тебя тогда сюда потащила, плебоя захолустного?!

Виктор Павлович только разводит руками: мол, моей вины здесь нет.

– Думала: вправду чувство, ну, мало ли как случается… А оказался самый паскудный бабник – и больше ничего!

Пихто подходит к ней ближе.

– Тома! В чём виноват – в том виноват. Просил прощения. Искренне каялся. Сейчас же пришёл с самыми обычными, но очень интересными деловыми предложениями. Ну, разошлись в одном, так давай хоть сохраним взаимовыгодные деловые отношения. Вон, к примеру, даже контрабандисты из бывших братских республик, когда дело налаживают, национальные свои разборки забывают!

– Да не верю я в твои деловые предложения, не верю! – почти закричала Тамара. – Сколько раз ты меня наёбывал – и всё какими-то новыми твоими бабами кончалось…

– Ну вот, ты опять ругаешься матом, – почти с огорчением и вместе с тем смиренно произносит Виктор Павлович. – Зря! Одно дело, когда подобные слова вылетали у тебя во время страсти, мне это даже нравилось, ты помнишь, но…

Тамара присвистывает.

– Слушай, Виктоар, а ты по новой моде этим самым… проповедником… то есть священнослужителем не заделался? Ведь из номенклатуры нашего ленинского орденоносного немало туда подалось…

– Нет, пока ещё не заделался, – спокойно отвечает Виктор Павлович, а сам как-то проводит рукой по спине Тамары, после чего она охает и на выдохе произносит:

– Ты что же это, змей, делаешь, а? Тайностью мест моих пользуешься?!

– Тома, да разве я… – как ни в чём ни бывало произносит Пихто, а сам вновь повторяет заветное касание.

– Ну, точный кобель, – произносит Тамара голосом, размягчающимся от слога к слогу. – Ты чего придумал?! Здесь же кабинет, официальное место!

– А разве не было у нас с тобой уюта и в кабинетах? – Пихто возобновляет свою нежную атаку, и Тамара выбрасывает руки на стол, опускает на них голову, выгибаясь, начинает почти стонать:

– Уйди, ещё уйди немедленно, ещё сейчас же, ещё…

– Да я уже ухожу, ухожу, – повторяет Пихто. Руки его не бездействует, но сам он с тоской смотрит на настенные часы – и дело не сделано, и время улетает. Хотя, конечно… Пальцы его стали ещё более бойкими.

– Ты зачем пришёл… Витя… отвечай… – неслось из губ Тамары, затиснутых в собственные руки.

– Я… пришёл… с… выгодным… предложением… – прерывисто отвечает Пихто, не теряющий надежды договориться о деле.

– Уходи! – вскидывается Тамара на кресле. – Уходи сейчас же!

Пихто разводит руками, делая шаг от стола.

– Нет, не уходи! – Тамара повелительно и вместе с тем просяще тянется к нему. – Дай поцелую… на прощанье…

Пихто, несколько обескураженный, всё же возвращается на покинутую позицию.

Шумно дыша, Тамара берётся за его распояску, но дойдя до искомого, вскрикивает.

Однако в отличие от других, ранее последовавших откликов на специфическое одеяние Виктора Павловича, в этом было не только негодование – тяжёлый гнев.

– Ах, вот оно что! – Тамара, приходя в неистовство, становится белой, при этом она проворно вновь одевает Павловича. – Вот оно что! Опять собрался провести дуру! Изготовился! Не мытьём, так катаньем непременно! И отказа не будет! Да, дорогой товарищ, таким расчётливым блядуном я тебя ещё не знала! И как ещё причиндал твой не отсох от такого! – Она всё не может прийти в себя, в то время как Виктор Павлович в позе царевича Алексея с известной картины Ге, стоя у стола, меланхолически водит пальцем по лежащей здесь стопке пригласительных билетов в конвертах. – И гандон-то какой выискал! Хоть бы вспомнил, мудила, что я в калошах не трахаюсь!

– И опять ругаешься, – безысходно произнёс Пихто и, поражаясь собственному нахальству, продолжил: – А ведь неправа. Совсем не так меня поняла.

Эта фраза у Тамары вызвала новый приступ ярости.

– Потрясающе! Да как же ещё было понимать тебя, когда факты – факт налицо!..

– Всё. – произносит Пихто. – Я ухожу. – Он подносит ближе к глазам и рассматривает верхний пригласительный билет. – Очень хорошо. Я тоже приду на эту презентацию а ты, надеюсь, к тому времени придёшь в себя. И сможешь меня, при свидетелях, но в стороне от них, – выслушать. – Он прихватывает ещё несколько пригласительных и идёт к двери.

– Про гандон не забудь, – бросает ему Тамара в спину.

– А что про… забыть? – спрашивает Пихто и, не ожидая какого-либо ответа, скрывается за дверью.

Но и на этот раз дойти до вожделенного уединения в месте общего пользования ему не удаётся.

– Витёк, – окликает его в коридоре и догоняет широкоплечий парень или молодой мужчина, одетый по-летнему, но дорого.

– А, Игоряха! Привет!

– Что, не расстанусь с комсомолом?

– Да так как-то, – неопределенно отвечает Виктор Павлович. – Зашёл вот… Однако нужных людей не застал…

– Есть проблемы?

– Какие-то есть. Но это пустяки. Сам где?

– Так, совместная фирма. Кручусь между Европой и Азией, с залётами в Москву.

Чем занимаетесь, если не секрет?

– Не совсем секрет, но отвечать долго. Всем. А что, есть предложения?

– Предложения всегда найдутся. Оставь визитку.

– Это пожалуйста. А ты куда сейчас?

– Мне к Центральному телеграфу попасть надо.

– Телеграмму на родину отправить? – улыбается парень. – Нет проблем. Я на колёсах.

Северная красавица Зинаида выходит из класса, где продолжается прослушивание абитуриентов, а следом за ней оттуда же появляется импозантный пожилой мужчина, с манекенной театральностью, куда большей, чем это прилично для мужчины, – причёсанный и ухоженный.

– Марина! – вполголоса окликает он Зинаиду, но та не оборачивается.

Тогда мужчина обгоняет девушку и останавливается перед ней.

– Ну, здравствуй, Марина… если не ошибаюсь… Колодкина. Хотя вроде ты теперь Зинаида… И фамилия другая. Как понять? Если замуж выходят, фамилию могут поменять, но чтобы имя!.. Да ты и не замужем, насколько понял из личного дела твоего… Притом из Порьей Губы какой-то назвалась. Разве ты оттуда? Странно…

Девушка выслушивает всё это молча, а потом начинает говорить, при этом сохраняя прежние не только интонацию, но даже слова и обороты в речи.

– Ну, и Зинаида. А вам-то что за дело, Олег Иванович. Ведь вас всё равно девушки не интересуют… – Он пытается что-то произнести, но она продолжает: – И вообще вы преподаватель истории КПСС, а не театрального искусства…

– Я теперь, Марина, политологию преподаю, – улыбается Олег Иванович. – Так что, если поступишь, я на этот раз буду тебе читать историю политических учений ХХ века…

– Представляю, – фыркает девушка. – И опять двойку мне поставите.

В глубине коридора появляется Пихто. Он видит эту беседу и предупредительно останавливается, полагая, что это один из педагогов, набирающих курс. Впрочем, отчасти так оно и есть.

– Но я так и не понял, что за маскарад. Конечно, и в Щукинском ты куролесила, но это что-то странное… Если ты тогда исчезла, потому что подалась на рыбные промыслы… Но сменить всё…

– Не гадайте, Олег Иванович, – улыбается девушка, изменив тон и стиль речи. – Разве всё в этом мире подлежит объяснению? Тем более, меня предупредили, что я могу вас встретить. Правда, не ожидала, что так сразу. Но вы же человек серьёзный, и всё поймёте правильно…

Тень тревоги пробегает по неестественно холёному лицу Олега Ивановича. Он вздыхает.

– Ладно. Иди. Сдавай свои экзамены.

– Не грустите, Олег Иванович. Среди абитуриентов полно хорошеньких мальчишек. – Девушка довольно смело, если не сказать вульгарно для её простодушного обличья, делает Олегу Ивановичу «прости-прощай» язычком и направляется к Пихто, ещё ранее ею замеченному. Внимательно всмотревшись в Виктора Павловича, политолог возвращается в класс.

– Сразу на третий тур велели приходить, – объявляет девушка Виктору Павловичу, вновь войдя в свою роль.

– Молодец! – искренне восклицает он. – И у меня для тебя по этому случаю награда есть. – Он достаёт пригласительный билет. – Вот. Сегодня вечером пойдём на презентацию. Роскошное зрелище. С фейерверком.

– Ой, дяденька! Виктор Борисович!