Текст книги "Персональная политическая история"

***

Вездесущая реклама подарила человечеству слово «модель» в его новом качестве. Теперь «модель» часто обозначает не нечто, подобное настоящему, а нечто самое настоящее и окончательное. «Фотомодель» означает идеал красоты, модельная обувь – лучшая обувь. При этом слово «модель» не потеряло своего смысла и как технический термин и, хотя и примененное к человеку, по-прежнему сообщает о кропотливом труде модельеров над заготовкой, а также предполагает огромные, серийные партии мужчин, женщин и их детей, созданных на основе модели и, следовательно, мы можем говорить о существовании технологии их создания.

О«кеу! Следует, однако, добавить, что словосочетание «образец поведения», например, в гостях, никого из людей, кроме их непослушных отпрысков, не пугает, но понятие «модель поведения», пусть даже в тех же гостях, уже настораживает и провоцирует длительные дискуссии о правах человека и многие осуждают моделирование поведения, не замечая, что каждый день участвуют в таком моделировании, (которое есть очень старший брат обучения хорошим манерам), например, покупая вещи под действием рекламы. Многие родители приветствуют нестандартные системы обучения, но тем не менее выбирают школу для своих детей соответственно общепринятым канонам и общепринятым представлениям о нестандартных системах. Нестандартный метод обучения, оказывается, есть всего лишь нестандартный, может быть, самый быстрый путь получения стандартного результата. Существенна ли эта нестандартность с точки зрения философа? Или философ приветствует детей, окунающих локти в тарелку с супом?

Широта процесса, о котором говорилось выше, позволяет предположить его естественность. Слово «модель» применительно к человеку вошло в повседневный обиход, что свидетельствует о постепенном, настойчивом и повсеместном изменении внутренней сущности человека. «Ни в одной стране мира не зафиксировано снижения количества больных астмой или уменьшения потребления жиров – и это несмотря на активные меры, предпринимаемые людьми для улучшения экологической ситуации на Земле и нормализации питания!» (Смена, Санкт-Петербург, 12.93), и также бесполезно отрицать явный процесс стандартизации человеческого менталитета во всех областях земного шара. Этот процесс замечается многими и ими же воспринимается с радостью, поскольку приводит к упрощению и, следовательно, к облегчению жизни, некогда столь трудной и наполненной непостижимым и тревожащим смыслом. Жизнь человека превращается в последовательность операций, предсказуемых и обязательных к исполнению. Уплата налога становится жизненно важной процедурой. Приглашение коллег на семейное торжество, как и приобретение машины или мебели, становится содержанием многих и многих дней и ночей! В качестве награды человека ожидают определенные блага и, более того, человеку даже не приходится ломать голову над тем, что есть благо. Это тоже чья-то работа – создать модель блага и сделать ее популярной. В большинстве случаев теперь этой работой занимаются не священники. Жизнь становится понятней и гарантии общества человеку надежней, но равнение на подобных себе приводит к усреднению результата. Нынешние времена вряд ли бы дали повод Ломброзо написать его «Гениальность и Помешательство». При этом я полагаю, что Ломброзо умел отличить гениальность от простой экстравоган-тности.

Американский лидер Pablic Relations Сэм Блэк резюмировал в 1989 году: «Перемены в концепции КСО в США можно охарактеризовать так: от понятия «хороший гражданин» и «общественный лидер» 70-ых годов перешли к понятию «супер-гражданин-лидер». Заметьте, что при этом из оборота оказалось изъятым доброе, естественное и многосмысленное слово «хороший», на смену которому пришло резкое, беспокойное, искусственное слово «супер», рождающее, по крайней мере сегодня, довольно однообразные ассоциации. Само понятие КСО – Корпоративная Социальная Ответственность приводит к размышлениям об осуществляющемся переносе ответственности за процессы и события в обществе и поступки отдельных граждан, слагающие эти процессы, с самих граждан, совершающих поступки и проступки и досягаемых для закона, на все общество – неподсудное и ненаказуемое, ибо оно само творит и суд, и расправу. Предполагая естественность этого переноса мы предполагаем его соответствие законам Природы. И далее подведем некий предварительный итог, способный озадачить и напугать нынешнего не супер-гражданина-лидера. Ведь мы сегодня уверены, что человек – это не только Человек Разумный, но также и Человек Смеющийся (Платон), и Человек Играющий (Хейзинг), и даже Человек Плачущий и Человек Виноватый, в общем, Человек во всех его прошлых и настоящих непостоянстве и проблематичности. А в максимально совершенном с точки зрения «супер-гражданина-лидера» обществе, которое постепенно складывается на Земле по законам природы, быть не может законов и даже обычаев человеческих, которые сегодня еще часто противоречат природным, и в рамках наших нынешних представлений о добре, зле, радости и печали такое общество беззаконно и бесчеловечно.

***

В одном журнале, помнится, это был блестящий глянцем номер карманной «Англии», мне попался на глаза термин «Корпоративная репутация». Не требуется особой прозорливости, чтобы увидеть в ней младшую сестру КСО.

Скорее всего, читатель и из собственного жизненного опыта сможет привести примеры, когда в жертву Корпоративной Репутации приносились длинные волосы или короткие юбки, джинсы, целые музыкальные направления и многое другое. Когда это явления проявляется в национальных масштабах, над ним смеются, но когда речь идет об одной отдельной фирме, говорят о фирменном стиле и подсчитывают прибыль.

Слово «добродетель» некогда означало способность к труду и в силу индивидуальности труда в те времена заключало указание на личность. Способность к труду считалась почти божественным даром и «добродетельный» применительно к человеку означало «деятель добра». В условиях общественного разделения труда, когда труд не требует особенных усилий, а приветствуемым результатом является общественное благо, добродетель перестала быть сущей чертой отдельного человека и само слово перешло в разряд устаревших. Теперь у истоков блага стоит все общество, а не отдельный человек. Но солнечный луч, падающий на лицо человека, освещает его, хотя и не просветляет сознания. Каждый член общества забирает себе капельку общественной добродетели, добродетель измельчается, капельки тщательно изучаются, измеряются и сравниваются между собой и – какое кощунство! – с другими явлениями мира, приносящими общественное благо. Добродетель приобретает стоимость и становится товаром. В этих моих словах нет ни капли цинизма, а есть только грусть по тем смутным временам, когда добро непременно несло в себе некое божественное начало.

Когда в обществе дискутируется вопрос о легитимности употребления наркотиков или проституции, о раздаче нуждающимся слабых наркотиков или об открытии публичных домов, принято оправдывать это интересами общества, жаждущего мира в самом себе, и называть это мерами профилактики недугов общества. На самом же деле происходит следующее: общество, виновное в наркомании и проституции, оправдывает себя, создавая два искусственных (новых) права. Право одних медленно убивать себя и право других обеспечивать им эту медленную смерть. Таким образом в общественном сознании даже смерть, скрытая за портьерами языка, становится общественным благом и общество начинает служить ей. И это тоже происходит в рамках естественного процесса, в результате которого человечество превратится в нечто единое, как колония дрожжевых грибков. Возникает даже концепция социально-этичного маркетинга, «суть которого в том, чтобы обойти стороной проблемы возможных конфликтов между потребностями покупателя и его длительным благосостоянием» (Ф. Котлер. Основы маркетинга) Это и многое другое делает зависимость человека от общества состоянием весьма и весьма приятным, притягательным и мало кого удручающим. Что ж, если доверять Ключевскому, и крепостное право, со временем ставшее регрессивным фактором развития русского общества, в большинстве случаев начиналось с добровольного перехода крестьян под защиту помещика от государства и других помещиков.

***

И мы вправе как обычно спросить себя, что есть Бог? Возможно ли ответить на этот вопрос так, как требует того ожидание заполненного людьми стадиона и не оскорбить при этом самого Бога? Как сказал Монтень: «Человек крайне неразумен: он не в состоянии создать клеща, а между тем десятками создает богов».

Не оставить ли в прошлом бесплодные попытки создать портрет отсутствующей натуры и не попытаться ли лучше определить непонятным словом, нуждающимся в расшифровке, другое непонятное – явление, прочувствованное многими и способное даже, если использовать метод от противного, выразиться в статистических данных распространяющихся по Земле признаках и последствиях натурального в человеке?

Я полагаю, что для человека, ушедшего с площади (или со стадиона) Бог определен. Бог есть то, что дает возможность, дает знание и силу вырваться из плена Природы, может быть, вернуться несколько к ее истокам, но свернуть с уготованного ею пути в беспощадное к свободной личности будущее человечества. Человек – вот место обитания Бога и нет Бога иного, кроме Бога Индивидуального.

Хотя, безусловно, религиозный взгляд на историю людей, отличный от взгляда сквозь призму экономических или социальных идей, по своему интересен и открывает в людях нечто, чего иначе не увидеть.

Свободный человек уходит с площади, но вряд ли он направляется к другому свободному человеку и, скорее всего, в освобождении нет ничего общего со Спасением. На том уровне сознания, на котором возможно освобождение, Спасение, как его понимает основательная часть общества и не понимает остальная часть, придавая или нет ему значение или даже насмехаясь над ним, не существует не только как событие, но даже как термин для умозрительных конструкций. В нем нет нужды. Разве удавалось спастись от жизни, хотя бы и в потусторонней, кому-нибудь из живущих? Но жить можно освобождаясь…

Оказывается возможным провести луч, начиная с ребенка, окунающего локти в тарелку с супом, через общество несовершенное и пока еще часто противоречащее своему поводырю-природе, через общество совершенное с точки зрения «супер-гражданина-лидера», через общество – колонию дрожжевых грибков, и этот луч упрется в мысль, изложенную выше, застывшую на губах классического отшельника.

Слабые проблески этой мысли заметны в заявлениях, что Христианскому Богу, якобы, более мил тот, кто более грешен, поскольку его раскаянье служит большим доказательством сути и существования Спасителя. Но если говорить о Боге не христианском, а о Боге Индивидуальном, не о Спасителе, а об Освободителе, то наиболее ценным для него человеком (жилищем) является грешник вообще не склонный к раскаянью. Пытаясь определить личные качества этого грешника, не склонного к раскаянью, необходимо заметить следующее:

Христианская Церковь и светское общество во все времена проявляли способность и обыкновение понимать, объяснять и прощать такие поступки своих членов, как ложь, кражу, насилие вплоть до убийства и т. п., но никогда не прощали и не прощают ереси. Полагая Свободного человека нецерковным и несветским мы узнаем, что он – этот грешник, не склонный к раскаянью, любезный Богу Индивидуальному, наоборот, приветствует ересь, но не прощает лжи, кражи, насилия и остального вышеупомянутого. Свободный Человек способен только боречь и создавать, а разрушает он только иллюзии.

***

Некто, а именно Шекспир, сообщил нам, что жизнь человека подобна театру. В нем есть подмостки, на которых убивают холостыми зарядами и живут без смерти, и кулисы, за которыми все имеет реальный и решительный конец. Люди плохо помнят свои роли, а самая лучшая память у госпожи смерти, но по прихоти своего любовника – забвения, она обычно не смеет и рта раскрыть.

Другие, например, Хейзинг или Берн, подробнее рассказали о правилах и выигрышах наших игр и игрищ. Фотографы, имеющие привычку перебирать старые фотографии, смогли бы проиллюстрировать их книги. Кто-нибудь, когда-нибудь напишет книгу о философии фотографов с большими глазами – большими, чем объективы их камер.

Человеческие игры достигают масштабов, сравнимых разве только с человеческими бедами, причем вторые, естественно, обычно бывают следствием первых. Создается впечатление, что и попытка устроить в России социализм или, как говорят некоторые – коммунизм, была всего лишь игрой в средневековье. «Мечты церкви о гармоничном обществе наталкивались на жестокую реальность противоречий и борьбы классов. Удерживаемая клириками по крайней мере до XIII века почти полная монополия на написание литературных сочинений, скрывала интенсивность классовой борьбы…» (Ж. Л. Гофф, «Цивилизация средневекового Запада») Всего несколько слов надо изменить в этой фразе, чтобы ею можно было описать Россию известного времени. Это была игра и те, кто сориентировался в ситуации быстро, успели пожать недурные плоды.

Впрочем, с точки зрения Храма Бога Индивидуального, коим является человек, но не всякий человек, нет принципиальной разницы между любыми политическими концепциями и способами устроить общество, если в результате их развития человечество становится «колонией дрожжевых грибков». Одни системы преполагают быстрое и даже размашистое – как фашистская диктатура, делающая ставку на немногие «сильные» свойства людей – продвижение по предначертанному пути. Другие потакают прихотям и слабостям человека, число которых, несмотря на кажущееся разнообразие, также ограничено, и приводят к тому же. Любое из воинств, гибнет ли оно за металл, за пепси или за нацию во всех своих победах прежде всего побеждает само себя и поступает с собой так, как хочет поступить с врагом.

Но всегда выигрывает играющий. Особенно в бизнесе не стоит огорчаться при неудачах, а лучше поспешить отыграться на еще менее удачливом партнере. Большие состояния достигаются играючи, как титул чемпиона мира по шахматам, хотя со стороны все чрезвычайно напоминает напряженный труд. Состояние, а точнее, благосостояние является положительным результатом всех наших игр, но не всегда оно измеряется звонкой монетой, кредитной карточкой или красавицей женой.

Отказ от какого бы то ни было общепризнанного великолепным результата, отказ от чьей-то жертвы или от блага в том виде, как его определяет общественное мнение, есть Сверхигра.

Способных к Сверхигре немного. Еще меньше играющих, но иногда, когда мы жутко спешим по своим делам, нам навстречу попадаются люди, которых в рамках этого сочинения мы называем Свободными. Эти люди могут сыграть с нами в наши игры, не проявляя особого интереса, но никогда не опускаются до игрищ. Их обычным времяпровождением и является Сверхигра. Правда, в силу краткости человеческого века они успевают сделать в ней только один ход, а именно – стать Свободными. Результат им увидеть не суждено, впрочем, эта игра – всегда новая для человечества, а результат новой игры всегда положителен хотя бы по причине своей новизны. Эти люди с чувством собственного достоинства или даже с видом явного превосходства уступают нам дорогу, и мы их больше не видим, так как не имеем привычки оглядываться или озираться по сторонам. Стало быть, они не опасны для нас. Они отказываются от результатов наших игр – жестоких и бесчеловечных, как сама природа. Тем более они отказываются от жертв, потому что жертва – это результат даже не игры, а игрища. Они люди в том смысле, как сами думают о себе. Они такие, какими считают возможным быть человеку, а не такие, какими становимся мы под влиянием своей второй натуры – производной от технократического пути развития человечества и второй производной от первой, природной натуры. В каком-то смысле, они борются с натуральным.

Если Человечество, выражаясь словами Вернадского, есть попытка природы мыслить биологически, то, может быть, судьбы Свободных людей, вернее – людей Освобождающихся, есть результаты попыток природы прикинуть иной вариант развития живого, иная мысль. Может быть, это один из будущих вариантов.

Этих людей мы узнаем по их привычке отказываться от даров Волхвов, хотя при желании им не составит труда вспомнить, сколько эти дары стоят. Таких людей мы обычно называем беспечными и у меня, смотрящего им вслед, возникает мысль, что результатом Сверхигры и оказывается Право на Беспечность, которым они так гордятся и дорожат.

1999

Печатное слово третьего тысячелетия
Культура его потребления

Достаточно быть змеей в террариуме, чтобы написать трактат о четырех стеклянных стенах.

Но надо стать птицей, чтобы написать о крышке.

Жизнь человечества в новом тысячелетии представляет собой хаотический клубок11
  Успех персон и компаний во многом зависит от того, насколько они смогут упорядочить этот хаос собственных связей.


[Закрыть] различных связей; экономика, социология, биология, психология и многое, многое другое переплетены и должны быть изучены автором, желающим точно и емко описать ее. Так было и всегда, но с ростом численности населения планеты, с увеличением информационных, экономических и разных других связей между людьми, «картинка» стала намного сложнее. Поэтому, прежде чем говорить непосредственно о письменности, необходимо выяснить, чем живет и чем питается мозг современного пишущего и читающего, изменилось ли что-нибудь по сравнению с веком минувшим, про который довольно верно замечено, что «Случайное возбуждение – вот повседневная пища человека двадцатого века»22
  Э. Майяни, «Этрусски начинают говорить».


[Закрыть].

Тем более, если учесть, что кроме живущих людей планета населена безмерным количеством их образов и моделей, наравне с живыми участвующими в общении и создании общественных ценностей. Безусловно, образ некоего героя, как и любого другого идола, сначала придумывает один человек. Но образ начинает влиять на людей и даже на другие образы. Он влияет на них годами, занимает место в сознании, к нему апеллируют школьные учителя. Можно научиться пеленать детей и на безжизненных резиновых пупсах, а совершать подвиги на примере Павки Корчагина или Супермена. Но эти «пупсы» не кричат, когда им отрывают ногу или откручивают голову, и пахнут резиной, а Супермен все вооружается и вооружается. Взрослея и превращаясь в героев «крутых» боевиков, эти идолы остаются бесчувственными; необходимо разбить пару десятков автомобилей и застрелить сотню террористов, чтобы выдавить из них нечто подобное улыбке. Это влияние неживого и вымышленного на живое, обеспеченное средствами коммуникации, занимает свое место в информационном поле Земли.

Маршалл Маклюэн, осознав множественность и влиятельность связей между людьми (даже без учета идолов), описал фантастическую «глобальную деревню».

«По его словам, в ХХ веке произошел новый переворот, связанный с электричеством: «Электрическая цепь разрушила время и пространство, погрузив каждого из нас в океан забот других людей. Она заново восстановила всеобщий диалог в глобальном масштабе. И главной вестью, которую она принесла людям, стала весть о всеобщем Изменении». Маклюэн считал, что возвращение к «племенному» восприятию мира на новом этапе – безусловное благо, потому что таким образом люди вновь начнут ощущать себя целым, коллективом, в котором нет места изоляции, индивидуализму и подавлению меньшинств, потому что «слишком много людей знают слишком много друг о друге».

По Маклюэну, именно телевидение позволило вернуться человечеству в дописьменную общину, в «глобальную деревню», где информация доступна сразу всем и получить ее можно практически мгновенно. В этом мире человек уже не в состоянии строить свое восприятие как раньше – последовательно, шаг за шагом, по кирпичику. Ему приходится учитывать сразу все факторы, а поскольку времени на их анализ нет – полагаться на интуицию, заворожено уставившись в мерцающий ящик («общинный костер»)»33
  Цитируется по «Коммерсант Деньги» №28 (332).


[Закрыть].

Но он сам, проведя активную жизнь на вершине славы, разочаровался в идее «глобальной деревни», поскольку выяснилось, что полученная информация значительно отличается от первичной и истинной, и, значит, невозможно на ее основе построить адекватно реагирующее на события идеальное общество. Он мог бы прийти к этому выводу существенно раньше, если бы вовремя прочитал и понял слова Боратынского «мысль изреченная есть ложь».

Так возможно ли достоверно описать мир и человечество как часть мира, пользуясь переданной и полученной информацией? Скорее всего, нет – именно потому, что передаваемая информация является лишь производной от реальных процессов, на нее влияют собственники средств коммуникации – в большей степени, и операторы – в меньшей.

Олдос Хаксли догадался об очень важном и сказал об этом так:

– Можно было бы заявить, что по-настоящему важна не та книга, которая обращает в свою веру десяток миллионов случайных читателей, а та, которая обращает очень немногих, обладающих во время ее распространения реальной властью – написал он44
  Олдос Хаксли, «Писатели и читатели».


[Закрыть].

Остается только заменить слово книга на слово новость, как мир прессы повернется к читателю совсем другой стороной: уважаемая деловая газета превратится в жуткую медузу-горгону. Насколько же живы, и живы ли вообще, те, кто начинает утро с просмотра столбцов новостей?

Сами журналисты говорят об этом:

«Борьбу за виртуальное пространство саммит семи55
  Саммит в Генуе в июле 2001.


[Закрыть] индустриально развитых стран мира плюс Россия проиграл толпе хулиганов, потому что иначе и быть не могло. Кто из журналистов, будучи в здравом рассудке, предпочтет протокольную съемку мировых лидеров, призывающих к борьбе с бедностью, кровавому столкновению демонстрантов с полицией.

Не знаю, зачем все СМИ мира уделили этому свинству такое внимание. Уже всем, по-моему, ясно, что «рядовые антиглобалисты» – бытовые хулиганы, а их мифические идейные вожди – неудачники, не пробившиеся в мир большого цивилизованного лоббизма. Глобализм – это деньги, а бороться с ними могут только другие деньги, а не дети. Не говоря уж о бедных филиппинских малютках, которых антиглобалисты хотят избавить от империалистический эксплуатации, то есть лишить работы66
  «Хулиганы и президенты», 23.07.2001 14:25 | Время новостей (Интернет).


[Закрыть]».

Избирательность – вот «право первой ночи», присвоенное вельможами третьего тысячелетия – хозяевами информационных каналов.

Следовательно, изучая новостную жизнь человечества невозможно достоверно описать его и также сделать хоть немного точный прогноз развития, так как изложенное в новостях никогда не является достоверным. И сами новости, если и ведут куда-то, то только не в реальный мир. Тем более в России, где, по словам Карамзина, строгость законов компенсируется мягкостью их исполнения. Узнать рецепт, и даже то, что кто-то им удачно воспользовался – это совсем не то, чтобы приготовить блюдо самому. В этом смысле, печатное слово, особенно в новостях, часто можно сравнить с туманной пропастью между Словом вообще и Делом.

Правильнее основывать свои прогнозы на явлениях. И к циркулирующей информации относится именно как к явлению. Мол, не кто-то сказал, что будет то-то и то-то, и так, вероятно, будет на самом деле, потому что сказавший очень умен и вообще наш президент. Просто надо видеть явление, что президент что-то сообщил, и некоторое количество людей его услышали и изменили свое поведение. Почему они это сделали? Потому, что они тоже так думали (думают)? Или потому, что их заставили услышать и подчиниться? Или потому, что им понравилось поощрение за послушание? Или они не могут не быть послушными? А потом они услышат другого человека, может быть, даже и не президента вовсе, и поменяют свое поведение еще раз. А потом еще раз, и еще. И на размеры и длительность этого явления влияют не столько сами слова и то, как, где и кем они были сказаны и переданы, но и многое, многое другое, что является предметом изучения и использования многочисленных социологических институтов, PR и просто рекламных компаний. Именно все эти особенности и свойства человека, влияющие на его выбор, являются длительными и малоизменяемыми со временем факторами и достойны изучения. Влияние президента на общество – явление, но чувство голода, или страх, или что-то другое – намного более «долгоиграющие» явления. А новость – это просто вспышка («вспышка справа!», «вспышка слева!»77
  Армейские команды.


[Закрыть]). Человек, желающий хоть немного приблизиться к истине, должен прорваться сквозь заградительный огонь, отделяющий его от источника новостей.

У письменности и литературы как части письменности в этом клубке информационных потоков свое место, обеспеченное, прежде всего тем, что у текста дольше жизнь, чем у устного сообщения, и его влияние может быть сильнее.

Кстати, именно в этом слабая сторона «сетературы» – возможность, пусть даже теоретическая, корректировки текстов, которые должны быть первозданными в любой момент времени. Человечество уже знает, к чему приводит исправление текстов хотя бы на примере переводов Библии. Читатель, вынужденный соединяться с глобальным сервером для получения доступа к тексту, не защищен от манипулирования. Только гарантированная неизменность текста в томе (или на другом носителе) на собственной книжной полке, которая сродни верности друга, обеспечивает чистоту заключенной информации, неизменность принципов и ценностей на протяжении существования хотя бы самой книги. А это время соразмерно, и часто больше срока смены двух поколений, при которой и происходит смена ценностей. Иными словами, овеществленная информация, например, книга, из разряда новостей переходит в разряд явлений. А ведь мы уже решили, что только явлениям и следует придавать значение.

Но при этом литература как один из наиболее распространенных способов обмениваться информацией также не может не изменяться под действием обстоятельств. Меняются стили, словарные запасы, сами слова, темы и персонажи.

Теперь, например, стало окончательно ясно, что вся та часть культуры вообще и литературы в частности, которая организовалась вокруг конфликта «личность и общество» имеет в основе лишь один вопрос: возможно ли построить эффективное экономическое общество, учитывающее и использующее индивидуальные черты людей? Или иначе: может ли быть экономически эффективным общество (слово «система» в данном случае неприменимо) ярких индивидуумов?

Тургенев устами Паншина88
  «Дворянское гнездо».


[Закрыть] выразил эту проблему так:

«У нас, – продолжал он, – лучшие головы – les meilleures tetes – давно в этом убедились; все народы в сущности одинаковы; вводите только хорошие учреждения – и дело с концом. Пожалуй, можно приноравливаться к существующему народному быту; это наше дело, дело людей… (он чуть не сказал: государственных) служащих; но, в случае нужды, не беспокойтесь: учреждения переделают самый этот быт».

Эта – Тургеневская – постановка вопроса довольно редкая, в том числе и для него самого. Обычно конфликт общества и индивидуума носил яркую идеологическую окраску. Но со временем это прошло и сегодня романтики, исповедующие нематериальные идеалы, в том числе greenpeace – это типичные персонажи новостей и мыльных сериалов, нещадно эксплуатируемые и приносящие доход в рамках «чисто экономических концепций» масс-медиа и шоу-бизнеса.

Другой герой Тургенева выразил эту концепцию просто и точно: «Займи свое место в пространстве, будь телом, братец ты мой»99
  «Накануне».


[Закрыть].

Очевидно, общество больше не беспокоит судьба каждого индивидуума в отдельности. Общество интересует только то, как индивидуум служит ему, обществу в деле утверждения неиндивидуальных ценностей. Почему?

Вероятно, дело в том, что вся история человечества и отдельных систем, в том числе экономических разных масштабов, дает отрицательный ответ на сформулированный выше вопрос об эффективности общества ярких индивидуумов. Каждый владелец бизнеса сталкивался с тем, что в определенный момент развития компания начинает больше нуждаться не в ярких и дорогих инициативных сотрудниках, а в прилежных и недорогих исполнителях процедур. Что же говорить о государствах и всем человечестве, существующем в сетях всемирных корпораций. Как правило, яркие личности резво стартуют, но на финиш приходят усердные «муравьи». И чем длиннее дистанция, тем это очевиднее.

Почему бытовой разговорный язык и язык бульварных романов и сериалов так беден? Это хорошая иллюстрация к тому, что сказано выше. Поскольку в совершенном экономическом обществе для проведения операций требуется меньше сигналов, чем в хаосе, а слова как раз и есть такие сигналы, то их и требуется меньше. Для достижения экономических целей надо говорить коротко и контрастно, без второго и прочих смыслов.

Таким образом, скорость передачи информации и связанные с ней изменения средств коммуникации, в том числе книг – это способ снизить себестоимость, оружие в конкурентной борьбе.

Экономика требует от литературы эффективности, увеличения прибыли и минимизации затрат. Таким образом, возникает требование: каждый абзац должен содержать новость или быть явлением. Следовательно, чем меньше слов в абзаце, тем выше производительность чтения, больше прочитанных и напечатанных книг, больше объем торговли и т. д.

Учитывая глубокую экономизацию, то есть поглощение денежными отношениями всех прочих, современного общества, когда каждый шаг, в том числе даже внешне сугубо эстетический вроде какого-нибудь безобидного хобби (назначение хобби – релаксация, воспроизводство рабочей силы), направлен на извлечение материальных благ и выгод, очевидно, что сама экономика в том или ином виде должна занимать центральное место в литературе, в том числе в переводной и в новых изданиях русской литературы1010
  Очевидно, что значительность, придаваемая конфликту человека и общества в курсе школьной литературы до 1985 года, во многом обусловлена политическими мотивами, соответствием этого конфликта представлениям о классовой борьбе как движущей силе развития общества.


[Закрыть]. Герои должны продолжать «делать и пилить деньги», добиваться не правды, а прав. А эстетствующие, рефлексирующие персонажи, переживающие личные художественные обиды, оказываются лишь аутсайдерами экономической жизни общества, то есть личностями без продолжения, интересоваться которыми – удел таких же странных чудаков. Интеллигент исчезнет из литературы (исчезнет литература об интеллигентах), на смену ему явится интеллектуал. Точно также из современного романа практически исчез пейзаж: пейзаж, пусть даже городских окраин, требует относительного многословия, что неприемлемо для современной литературы.

Этот процесс происходит на разных сторонах планеты: в США, стране практически без истории и самобытной культуры, идеология, подменяющая культуру, накладывается на современную экономику; в Китае, стране некогда во всех отношениях противоположной США, современная экономика накладывается на тысячелетнюю культуру. Результат один: «маленький» в единственном числе человек перестал быть ценностью, более того, один «маленький» человек потерял право на индивидуальность. Иначе он выпадает из круговорота общественных ценностей. Только подчинившись общим правилам поведения, в том числе правилам реагирования на новости, на рекламу, правилам речи и письма он обретает покой и место, но не под солнцем, а (в терминах маркетинга) в целевой группе потребителей.