Текст книги "Очевидец (сборник)"

Влад с силой ударил по тормозам. Сзади протестующе гуднули, новенькая «десятка» с ревом пронеслась мимо.

Именно эта катастрофа первой стояла против фамилии Вилановой! Не веря себе, Влад достал из дипломата тетрадь, просмотрел таблицу еще раз.

«Виланова Татьяна Андреевна – пожар на крупном складе боеприпасов в поселке (зачеркнуто) Курганской области, ж12/1, п3/8;»

Получается, что те двенадцать, что сейчас числятся пропавшими, уже мертвы и еще один человек погибнет при тушении?

Влад выключил приемник, отшвырнул на сиденье тетрадь, задумался. Дай бог, если Ивлев действительно сумасшедший…

В изоляторе Влада встретили совсем иначе, чем вчера. Лейтенант испуганно вскочил при его появлении:

– Извините, следователя Родимова сейчас нет на месте, будет через полтора часа. Он просил передать вам вот это.

«Это» оказалось заключением медэкспертизы. Подследственный Ивлев ночью, приблизительно в 4:15 утра покончил с собой. По всем признакам – самоубийство через повешение. Подпись, печать.

Пообещав, что заедет к концу дня, Влад собрался уходить и уже на пороге поймал неуверенный, чуть испуганный взгляд дежурного. Вздрогнув, тот быстро отвел глаза.

В изоляторе повеситься почти невозможно. У задержанных отбирают всё, включая шнурки и ремни, а в камере нет даже простыней, которые можно порвать на полосы, чтобы свить веревку. Влад знал это не хуже лейтенанта.

Ночью Ивлева убрали. Кто – теперь уж не важно.

Дома Влад первым делом включил телевизор и чуть не выронил пульт. Ярко накрашенная ведущая вещала на фоне карты Кавказа с большой пульсирующей точкой посередине:

– …обрушение сводов тоннеля произошло из-за местного карстового землетрясения. По данным Северокавказского МЧС, сместилось около семи миллионов тонн грунта. Пока трудно установить, находятся ли внутри заваленного тоннеля люди, хотя свидетели утверждают, что видели, как перед обвалом по дороге в сторону тоннеля проследовала колонна большегрузных трейлеров…

Тетрадь невозмутимо подтвердила:

«Виланова Татьяна Андреевна – обвал автомобильного тоннеля на Военно-Грузинской дороге, ж17, п2;»

Вторая катастрофа из списка. Влад рухнул в кресло. Если верить черной тетради, скоро должно случиться еще несколько ЧП – гибель авиалайнера, ДТП, землетрясение на Камчатке. И это только по Вилановой, а сколько еще?!

Боже, если они знают, почему не остановят! Не хотят? Или не могут?

Всю ночь и весь следующий день, отпросившись у Аркадия Наумовича, Влад провел у телевизора. Небритый, с воспаленными глазами он с содроганием переключал каналы. До вечера ничего не случилось. Часов в семь, поддавшись навалившейся бесконечной усталости, Влад задремал прямо в кресле. Он так и не понял – проспал ли хотя бы час. Сквозь сон донеслись слова: «…крупнейшая катастрофа…», Влад вздрогнул, проснулся, прибавил громкости на пульте.

На экране горел в ночи самолет, вокруг суетились пожарные бригады. При посадке в аэропорту Якутска разбился лайнер со ста восьмьюдесятью тремя пассажирами. Почти все они погибли, только семерых спасатели смогли достать из огненного хаоса.

Выходные Влад просидел почти без движения, намертво прилепившись к телевизору, сжимая потными, дрожащими руками пульт и злополучную тетрадь. А катастрофы шли одна за одной. Точно так же, как описано в тетради, только пятая по счету – российский танкер налетел на скалы у берегов Японии – не указана в списке. Но потом была и шестая, и седьмая… и десятая. Список давно закончился, а катастрофы продолжали происходить.

Почти неосознанно Влад повторял про себя: «Найдите его, найдите… Пожалуйста, найдите».

Теперь он мог только мечтать о том, чтобы неведомая ему организация определила, наконец, нужного человека и устранила его. Собственные мысли временами пугали Влада: как же так, он – адвокат, законник, готов чуть ли не овациями приветствовать убийство!

Наверное, так сходят с ума.

Он не подходил к телефону, а после особо настырных звонков – отключил его, ни разу не вышел из дому, почти ничего не ел, только сидел и покрасневшими глазами в жилках лопнувших сосудов неотрывно глядел на экран.

Телевизор превратился в цель его существования.

И вот на третий день… Ночью Влад почти не спал, ворочался с боку на бок, представлял новые катастрофы, под утро вскочил на час раньше начала телетрансляции, слонялся по квартире из угла в угол, дожидаясь первой новостной передачи. Когда она началась, Влад жадно вцепился взглядом в экран, ожидая и одновременно боясь новых катастроф, но за утро НИЧЕГО не произошло.

Он не мог поверить: неужели нашли?!

Первую половину дня он привычно просидел перед экраном, но опять – ничего. В стране всё спокойно, ничего не падает с неба, не горит и не взрывается. Влад понемногу начал приходить в себя, выкарабкиваться из трехдневного кошмара.

Господи, наконец-то! Значит, нашли. Погиб ничем не примечательный человек, отдал свою, наверняка, бесполезную жизнь, чтобы прекратилась эта ужасная карусель аварий и катастроф.

Влад встал с кресла, потянулся, всё еще с опаской поглядывая на экран.

Впервые за три дня он со вкусом поел, в холодильнике, правда, ничего не оказалось, пришлось готовить что-то на скорую руку из дрянных полуфабрикатов, но разве это важно? Влад побрился, надел свежую рубашку, поколебался немного и достал-таки из шкафа «деловой» костюм.

Сегодня можно.

Влад решил выехать пораньше: днем Маришку забирать, а ведь он ей «кое-что интересное обещал». Наврал, конечно, ничего такого у него не было, но раз уж обещал – надо купить.

Перед выходом Влад открыл форточку – проветрить, подвинул в угол коробки с книгами, которые за два года после развода он так и не удосужился разобрать, подхватил дипломат и вышел.

За его спиной тревожно мигала на телефоне лампочка «call». Звонок был выключен.

В конторе всё прошло гладко – шеф даже похвалил за четкий доклад по Ивлеву. Как выяснилось, неведомый Фонд «Демократия и правосудие» все-таки перевел деньги, и бюро вышло из этой истории с некоторой прибылью. Владу даже выписали небольшую премию, и, пользуясь хорошим настроением Аркадия Наумовича, он отпросился пораньше.

Подарок лежал на заднем сиденье, красиво упакованный в блестящую фольгу, перевязанную ленточкой. Нарядный вязаный шарфик с изображением любимого Маришкой хоббита Фродо Влад купил в Детском мире час назад. Должен понравиться. Да и практично – сентябрь идет к концу, осень в самом разгаре, зима не за горами.

Два года назад, когда они с Катериной разводились, Влад выторговал себе одну неделю в месяц на общение с дочерью. Жена, теперь уже бывшая, на удивление быстро согласилась. С разводом жестко стояла на своем: «Я устала ждать от тебя успехов, понимаешь, устала! Я хочу жить нормально!» – а тут почему-то не противилась. В глубине души Влад надеялся, что дело не в свободной неделе, которую можно провести с… – ну, кто-то же там есть у нее! – а в том, что Маришка любила отца чуточку больше. Впрочем, Катерине наверняка было всё равно.

Так и повелось: Маришка поочередно живет то у отца, то у мамы. И ни он, ни дочь никак не могут привыкнуть к тому, что она больше не Хмельницкая, а Рамазанова. Маришка то и дело жалуется: учителям приходится по два-три раза ее вызывать. Ну не лежит душа к новой фамилии!

Радио, будто бы объявившее сегодня мораторий на плохие новости, наигрывало легкие танцевальные мелодии. Влад, развалившись в кресле, легко покручивал руль, насвистывал в такт музыке.

Четырехчасовые новости прошли незаметно – никаких тревожных вестей и катастроф. В конце дикторша радостно сообщила:

«…сегодня после ремонта открылся Кукольный Музыкальный театр. Главный режиссер театра сказал в интервью нашей программе…»

Влад подумал, что надо бы сводить Маришку на какой-нибудь спектакль. В принципе, если попытаться выполнить всё, что он наобещал дочери за последнее время, то и месяца бесконечных походов не хватит. Но надо же с чего-то начинать.

У дверей школы Влада встретили заплаканная учительница и директор, внешне собранный, но с растерянным лицом.

– Владислав Игоревич, у нас плохие новости…

– Что случилось?!

– Мы с утра пытаемся вам дозвониться. Никто не брал трубку, и мы…

– Да в чем дело?

– Марину сегодня утром сбила машина. Почти у самого входа.

Влад почувствовал, как земля под ногами, только что такая твердая и крепкая, вдруг стремительно ухнула куда-то вниз.

– Что?! Какая машина?

– Мы не успели рассмотреть, она была вся перемазана грязью… Иностранная какая-то…

Крепко, до боли сжав кулаки, Влад выдохнул, помотал головой.

– Ладно, после разберемся. А куда Маринку повезли, в какую больницу?

Директор странно посмотрел на Влада, хрипло произнес:

– Вы не поняли. Марины больше нет.

Дотла
(из цикла «Мифы мегаполиса»)

А ты был не прав – ты всё спалил за час.

И через час большой огонь угас.

Но в этот час стало всем теплей!

Машина Времени. «Костер»

– Девушка, ну сколько можно! – устало воскликнула стоящая передо мной пожилая дама с огромной, туго набитой сумкой.

Молоденькая медсестра, острой мордашкой чем-то неуловимо похожая на колли, не обращая внимания, звонко процокала каблучками по коридору. Очередь проводила ее осуждающим взглядом.

Был бы я нормальным больным, самое время начинать возмущаться: в самом деле, сколько можно! Получить медкарту в регистратуре – целый подвиг. Пока регистратор – неторопливая старушка-божий одуванчик – отыщет хотя бы одну, уже полдня пройдет. А приставленная к ней помощница то и дело бегает курить и крутить задом в рентгеновский кабинет. Очередь, конечно, знает всё. Удивительно, с какой скоростью распространяется бесполезная информация! Кто, когда и зачем сказал вот этой спортивного вида молодой мамаше с низким грудным голосом, что в рентгене устанавливают новый аппарат для флюорографии, что понаехало аж пятеро молодых мастеров наладчиков, а коллектив в поликлинике сплошь женский, даже хирург и гинеколог, так что сами понимаете…

Только я не простой пациент.

Впрочем, пусть хоть весь персонал соберется вокруг флюорографистов, пусть пьют там чай с тортом и домашней выпечкой – предметом негласного соревнования тех медичек, которые могут похвастать и черными чулочками, и высокими каблуками, и максимально короткими полами форменного белого халата, только не перед кем. А тут выпал шансик.

– Как вы сказали ваша фамилия… – дребезжит старческий голос из-за перегородки.

Солидный дядя с багровой шеей вымученно вытирает платком потные волосенки (честнее сказать – лысину), сипит:

– Короткопалов.

Старушка снова подслеповато щурится на монитор, неумело тыкает сухоньким пальчиком в клавиши.

Мне-то всё равно, даже скорее на руку, а людей жалко. Жара страшная, врагу не пожелаешь париться в очередях. Конечно, так проще работать, всего три-четыре ключевых объекта: окошечко регистратуры, набитые взвинченными от духоты и бесполезного ожидания людьми гулкие холлы перед кабинетами участковых врачей, ряды одинаковых стульев у кардиологии, заполненных такими же одинаковыми, похожими как родные сестры, старушками. И разговоры у них одинаковые:

– А я вот вчера проснулась, пошла в булошную и на обратном пути у меня в пояснице ка-ак вступило-о…

– Что вы говорите!

– Да-а. Вот к Татьяне Аркадьевне за рецептом пришла. Но сосед мой всё новую какую-то мазь рекомендовал, говорит…

Просто сегодня моя смена. До семи. Потом проверюсь на резерв – и спать, провалиться в сон и ни о чем не думать. Ведь завтра мой выходной, а всё те же холлы, кабинеты и стулья будет обхаживать Рик. А послезавтра – снова я… Потом опять Рик… Я… Рик… Работа такая, и ни он, ни я не можем отказаться, плюнуть, разорвать контракт. И дело не в пресловутой совести. Любой из наших вам скажет: куда же я уйду? А люди? Нет, наше место здесь. Пока не иссякнет резерв и не снимут с Проекта. Тогда уж всё: солнце, море, теплый прибрежный песок и пожизненная пенсия от государства. Санаторий, или как его чаще называют у нас – Отстойник для хилеров.

Странное слово – хилер, да? Когда-то в среде нашей вечно мятущейся интеллигенции модно было блеснуть эрудицией: есть, мол, такие филиппинские врачи, так они делают операции без скальпеля и разрезов, а аппендицит так вообще – мизинцем выковыривают. Сейчас смешно слушать, конечно, а тогда многие верили. Некоторые всерьез, даже других пытались обратить в свою веру с пеной у рта. Другие отвечали уклончиво: ну да, да, слышали, конечно, филиппинские хилеры то, филиппинские хилеры се, но нам все-таки кажется, что они шарлатаны.

Но в глубине души верили и они.

А слово запомнилось.

Поэтому когда пустили Проект, название привязалось само – хилеры. Как-то приросло. Поначалу много вариантов было, помню, знахарями называли, волхвами, лечарями и даже ведунами. Потом перестали.

Насчет конкретной физиологии всего этого дела вы лучше с научниками переговорите. Они такими терминами завалят, что в глазах темно станет! Паранормальная гипербиоэнергетическая активность, сверхчувственное проецирование генной нормалистики, замещение иммунологической составляющей реципиента…

Да суть-то, если честно, не в названиях.

Факт остается: мы лечим. Ничего не делаем – не заряжаем воду, не водим руками и не вещаем угрожающим голосом с телеэкрана. Просто стоим рядом и лечим. Всех. Радиус действия разнится, у меня вот, например, семь метров, у Рика – пять. В Питере, говорят, есть девчонка, из новеньких, так она вроде аж на пятнадцать работает.

– Девушка!!! – возмущенно пытается осадить возвращающуюся курильщицу кто-то из хвоста очереди. – Мы уже сорок минут здесь стоим!!

Голос мужской, но бесцветный. Хлюпик. Наверное, какой-нибудь младший менеджер, да и дома точно сидит у своей половины под каблуком …Сейчас, она его…

– Кто же виноват, что вам всем после пяти приспичило! Мы не можем разорваться, врачи – тоже люди! Утром бы приходили – народу почти нет!

– Утром я на работе!

– Я тоже! И не мешайте мне ее делать!

Протиснулась за перегородку, демонстративно клацнула задвижкой. Впрочем, чего я на нее взъелся? Тоже, небось, жизнь не сахар. Переться после работы через всю Москву в душной подземке, полчаса ждать автобуса, а потом еще час трястись в нем, полном полупьяных приставучих хамов. Зато дома она наверняка преображается. Любит какого-нибудь беспородного лопоухого щенка, всегда помогает подругам, если что. Да еще весь подъезд ходит к ней померить давление, укольчик сделать – что я не знаю, как это бывает… И судачат старушки на скамеечке у подъезда:

– А наша-то Танечка – человек добрый, душевный… Вчера делала мне укол, так я даже и не почувствовала, не то, что этот коновал из районной!

Интересно, что бы они про нас сказали?

Мы, конечно, не делаем из диабетиков и гипертоников тотальных здоровяков, больше всего похожих на космонавтов перед последним медосмотром. Не умеем потому что. Да и не надо это, а то бы обязательно нашелся какой-нибудь умник, заглянул в статистику, сложил два и два, умножил на гонорар и… Не успеешь глазом моргнуть – разворот в «Мегаполис-Экспрессе», заголовок аршинными буквищами: «Эпидемия выздоровлений! Врачи не верят фактам», снизу меленько: «Наш спецкорр в зоне абсолютного здоровья».

Такая реклама нам не нужна. Проект еще только-только вышел из пеленок, пока всего двадцать шесть хилеров зарегистрировано, а семеро из них уже исчерпали резерв, так что… А если тайна вскроется? На всех нас просто не хватит. Не всесильные же, не боги. А как людям объяснишь?

Вот и дежурим по поликлиникам. Полегонечку подлечиваем кому-то сердце, кому почки, печень, ноги, спину… Сегодня в Братеево, завтра на Дмитровке, через неделю вообще где-нибудь в Капотне.

Почему в поликлинике, спросите? Так это легко. Более подходящее место для нашей работы даже и искать бесполезно! Всё так идеально складывается. Никаких тайн, никаких аномальных явлений. А если и случилось чудесное выздоровление, есть на что списать. Смотрите. Походил пациент в поликлинику, поторчал в очередях, вырвал с боем карту, пробился к врачу, выскреб зубами рецепт – и, пожалуйста! Лучше чувствовать себя стал, боли прошли, не кашляет. За счет чего, спрашивается? Правильно, помогло лечение, процедуры, хорошие лекарства, наконец, купленные за бешеные деньги.

– Какая разница, найду я вам карту или нет!? Без пяти семь уже! На часы посмотрите!! Ни один врач вас не примет. Всё!! Мы закрываемся.

Сухим щелчком хлопнули створки жалюзи на окошке регистратуры. Распаленная очередь еще продолжала воевать, однако люди из хвоста уже обреченно потянулись к выходу.

Ну, вот и всё – можно домой. Только заскочу резерв проверить. Да и цветы Ирке надо купить – три года знакомства завтра, попышнее бы обставить, а то опять обидится.

Резерв – штука такая, с ней лучше не шутить, а то в одночасье ноги протянешь. За подробностями опять же к научникам, а я постараюсь по-простому объяснить. Возможности хилера не безграничны. Даже наоборот, очень даже и конечны, вон уже семеро наших в Отстойнике навсегда замариновались. Хилер – как бы человек с очень большим запасом здоровья. Хилера почти невозможно убить – разве что расчленить на куски и раскидать в разные стороны. Или взорвать, например. Одного нашего, говорят, у пожарных нашли, он весь медалями обвешан был – человек тридцать на пожаре спас. И все удивлялись: как это так, парень в огне минут по пять пропадает, а возвращается – ни следа ожогов?

Мы никогда не болеем, почти не устаем, в нашей крови дохнет вся болезнетворная пакость, любая рана заживает в секунды. Ирка, помнится, до смерти перепугалась, когда я руку на пикнике порезал. Собралась меня чуть ли не в реанимацию везти, еле отговорил. Зато после того, как на ее глазах затянулась рана, многое объяснять пришлось. Главного только я ей не сказал. Правильно, думаю. Ну, были проблемы с печенью, ну, прошли сами собой – с кем не бывает! Молодой, здоровый организм справился с болезнью. Пусть так и дальше думает…

Ведь хилер не просто сам здоров как бык. Он еще всем этим и с другими поделиться может, если обучен, конечно. И главное тут – не переборщить. Не отдать слишком много, а то и самому не останется, и как спидозник скопытишься от первого же сквозняка или пореза. Телеграф слухов доносит, что были уже такие случаи, вроде как во Владике и еще на Севере где-то, в Мурманске, что ли… Там аппаратура похуже, чем в столице, вот и не уследили ребята – вокруг столько больных людей, они просто помочь хотели, всем…

Так что за резервом следить надо, неровен час – исчерпаешь, тогда всё, прямая дорога на пенсию.

Стеклянная крестовина вынесла меня на улицу. Сразу навалилась безысходная жара, придавила к земле. Душный, наполненный пылью воздух, казалось, стоял неподвижно, люди с безумными глазами рассекали его, будто осязаемую преграду. Ладно, метро здесь недалеко. Через площадь перейду – и в переход.

Внизу стоял гулкий неумолчный шум. Десяток веселых студентов шумно покупали пиво. Продавец пиратских видеокассет, пряча глаза, втолковывал какому-то лоху, что «вот это самый последний хит». Стайка девчонок с роликами через плечо, над чем-то громко смеясь, не преминули смерить меня оценивающим взглядом. Крепкий парень в металлистическом прикиде обиженно гудел в трубку: «Я тебя уже полчаса жду!» Рядом с ним лихорадочно рылся в потрепанной записной книжке щупловатый подросток, пытаясь одновременно воткнуть в приемное гнездо телефонную карточку. Получалось плохо. С другой стороны тянулся ряд аляповатых палаток. В них продавали всё, в основном – плохое, дешевое и китайское. Ага. Вот и цветочный…

Я начал проталкиваться к заставленному жестяными вазочками прилавку. Одуревшая от жары продавщица пшикала из пульверизатора на букеты и на себя.

– О о! Пардон…

Неудачно получилось, на витрину отвлекся – Ирка хризантемы любит, а их здесь я чего-то не вижу… Извини, парень.

Чернявый кавказский красавец сверкнул белоснежными зубами из курчавой бородищи:

– Ничего.

Забавный у парня пакет, огромный, весь белый, лишь в верхнем углу, почти у ручек, изображение двух скалящихся шахматных коней. Веселые такие лошадки, черные, с огненно-красными глазами…

Когда из перехода гуськом потянулись вымазанные в саже оранжевые робы спасателей с носилками, журналисты, растолкав немногочисленный омоновский заслон, рванулись к ним с микрофонами.

– Сколько жертв?

– Убитые есть? Сколько раненых в критическом?.. Довезете?

Эмчеэсовцы хмуро и устало смотрели из-под потных челок и почерневших от копоти касок, молчали. Журналисты настаивали, напирали, тыкали объективами камер прямо в носилки, крупным планом выдавая в эфир перепуганные лица пострадавших. Кто-то из известных телекомментаторов уже нудно бубнил в микрофон о разгуле террора и призывал президента выполнить, наконец, свою обещанную угрозу.

Вдруг журналистская братия хищно метнулась в сторону: появился пресс-секретарь мэрии. Этот уж молчать не будет. И точно, мягким баритоном зарокотал хорошо поставленный голос уверенного в себе и в «озвучиваемых» текстах человека:

– …семнадцать легкораненых, трое от госпитализации отказались, двое с ожогами средней тяжести и один в тяжелом, почти критическом состоянии. Жертв нет. Террористы рассчитывали запугать население нашего города…

Никто и не замечал, как с величайшими предосторожностями по залитым углекислотной пеной ступенькам передают с рук на руки страшный предмет. Спасателям пришлось взрезать оплывший восковыми каплями пластик прилавка. Бесформенный предмет, отдаленно напоминающий человеческое тело, спешно грузили в реанимацию, когда кто-то из медиков расслышал сдавленный шепот.

– Тихо! – крикнул он. – Тихо. Он хочет что-то сказать.

Запекшиеся, почерневшие губы бессильно кривились, но из горла наружу рвался всё тот же вопрос:

– Сколько погибших?

Пожилой медик потемнел лицом, едва не уронил носилки от неожиданности.

– Успокойтесь. Всё в порядке. Все живы. И вас сейчас в Ожоговый привезем. Там вас починят, не волнуйтесь…

– Хоро… шо, – неслышно шептал раненый, – что… хватило… на всех… у меня… всего… семь метров…