Текст книги "Очевидец (сборник)"

Лауреат

– Ну? Скольких ты убил сегодня?

От жены тянуло резким, сладковатым запахом. В обычно спокойном голосе Эли сейчас звучали истерические нотки.

Эйфорин. Опять.

– Ты же обещала… – Рудников устало опустился на стул в прихожей, упираясь носком в каблук, один за другим стянул неудобные ботинки.

– Не-ет… – Эля мотнула головой, качнулась, но не упала, ухватившись за стену. – Ты меня не собьешь!! Скольких ты убил сегодня, а, Кирилл?

– Прекрати.

– Почему это? Когда м муж приходит с работы, хорошая жена… подает ему тапочки и спрашивает, как успехи на службе. Мой муж у у… убивает людей. Вот я и спрашиваю: скольких ты…

– Успокойся. Ты говоришь неправду. Повторяешь, как попугай, за всякими писаками.

– Д да, конечно… Я говорю н неправду, соседи говорят неправду, в новостях пишут н н… неправду! Один ты у нас правдивый. Спаси… тель человечества. А ты знаешь, почему Андрей ушел из университета?!

Распаляясь, она говорила всё громче, всё быстрее и выше. Под конец Эля почти визжала.

– Эля…

– Знаешь или нет?! Отвечай! А а, не знаешь! Так я тебе расскажу – твой сын не хотел больше отвечать за фамилию отца! Не мог выносить плевков в лицо и ненависти окружающих! Я тоже боюсь! Стоит мне выйти на улицу, как мне начинает казаться, что каждый встречный готов вцепиться мне в горло!! Ты это понимаешь?! Нет, ты не понимаешь!

Пальцы Эли схватили Кирилла за пиджак, словно она хотела потрясти мужа за грудки. Но бурный всплеск эмоций отнял последние силы – эйфорин она приняла уже давно, и пришло время расплачиваться за несколько часов радостного забытья. Подступила дурнота, слезы, рот наполнился горькой желчью. Эля обмякла, повисла на Кирилле и, уткнувшись лицом в несвежую рубаху мужа, заплакала.

– Не надо, Кирилл… не надо больше. Откажись от Проекта, попроси… п п… перевода, уволься наконец. Проживем без… твоих премий. Только…

Рудников погладил жену по затылку, запутался в свалявшихся волосах. Секундное наваждение прошло. Никогда уже не будет, как прежде.

Эля снова качнулась, уткнулась спиной в косяк и медленно сползла на пол. Какое-то время она еще продолжала бессвязно бормотать, пока не затихла на полуслове. На губах повисла слюна.

Она захрапела, нервно вздрагивая во сне.

Кирилл хотел отнести ее в спальню, но едва он просунул руки под мышки, она встрепенулась и отчетливо пробормотала:

– Не трогай меня, ты! Убийца!

Рудников вздрогнул, как от удара, выругался. Снял с вешалки куртку, накрыл Элю и прошел в кабинет.

В электронном ящике теснилась неразобранная почта. Кирилл устало пощелкал мышью, прокрутил первые два десятка писем. Как обычно – поровну угроз, обещаний вечного адского огня и лаконичных, полных безысходности писем из хосписа: «Согласен участвовать. Мне уже всё равно».

Сколько их уже прошло через Проект! Таких же вот отчаявшихся, измученных хемотерапией, операциями, сжигаемых страшной болью, от которой давно уже не помогают ни уколы морфия, ни наркозное забытье.

Какой-то очередной портал желтых новостей просил об интервью. Рудников даже не стал вчитываться – все их вопросы он знал наизусть. В том числе и тот, самый главный, который Кирилл ежедневно задавал себе сам: когда?

Раньше он говорил срок, потом, когда все сроки прошли, стал уклоняться от ответов. Разве мог он сказать «не знаю»? Что бы тогда сделали с Проектом и с ним самим?

Когда он впервые начал разрабатывать тему, всё казалось таким простым.

Когда Минздравсоцразвития согласилось финансировать Проект, простоты не осталось, но путь к победе всё еще выглядел широким, ровным и светлым.

Тест № 6332, саркома брюшной полости. Результат отрицательный, значительное ускорение роста опухоли, появление метастазов. Показан цикл хемотерпаии.

Рудников сбросил на комп результаты сегодняшних экспериментов. Он дублировал рабочий журнал автоматически, сам не зная зачем. Однажды Андрей дерзко спросил, не потому ли Кирилл методично копирует все материалы на домашний компьютер, что боится, как бы его любимый Проект не прикрыли, а драгоценные данные не арестовали вместе со всем оборудованием?

Тогда он еще ночевал дома, но с отцом уже почти не общался. А если и говорил, то вот так – высокомерно и грубо, с нотками брезгливого презрения в голосе.

В тот раз Рудников промолчал, понимая, что уже давно потерял сына и что любая фраза, любая попытка оправдаться вызовет лишь очередной поток обвинений, хлопанье дверью и горькие слезы Эли.

Ночь не принесла облегчения. Несмотря на бесконечную усталость, сон никак не шел. Часов до трех Кирилл проворочался на кушетке в кабинете – без жены широченная супружеская кровать, свадебный подарок тестя, казалась ему пустой и неуютной. Под утро все-таки удалось ненадолго задремать, но в черную сонную пустоту то и дело вползали огненные строчки: «Согласен участвовать».

Неудач Проекта, сломанных ступеней бесконечной лестницы то ли к ослепительному свету, то ли в самые нижние пределы ада, стало так много, что Рудников начал забывать их лица. Или скорее – старался забыть. Днем получалось, а ночью они приходили снова, иногда один-два или несколько десятков, но чаще все сразу.

Он проснулся от собственного стона, рывком сел на кровати. На мгновение Кириллу показалось, что рядом на стуле сидит жена, что она все-таки пришла ночью и сидела тихонько, всматриваясь в него спящего, да так и задремала… но это оказался лишь неряшливо сброшенный вчера на спинку пиджак и мятые джинсы. Сердце пропустило удар, болезненно сжалось и снова забилось в привычном ритме.

Эля спала в ванной, положив голову на край раковины. Из крана тоненькой струйкой текла вода: после окончания действия эйфорина жену всегда мучила сильная жажда.

Рудников не стал ее будить, умылся на кухне, сварил ударную дозу горького и черного, как тоскливая меланхолия, кофе. Выпил в три глотка, почти не чувствуя вкуса и долго рылся в шкафу, пытаясь найти глаженую сорочку.

Но перед уходом на работу он все-таки осторожно отнес Элю на кровать, укрыл пледом и поставил на тумбочку стакан с водой. Может, просто хотел оттянуть начало нового дня? Хотя бы пять минут побыть просто мужем, что отвечает всего лишь за свою семью, а не за надежду и боль сотен тысяч обреченных…

Наверное, Кирилл и сам этого не знал. Он лишь порадовался, что жена спит почти спокойно и даже немного улыбается во сне.

Иногда так важно порадоваться хоть чему-то, уходя из дома. Особенно если там, за дверью, радоваться давно уже нечему.

У ворот Центра привычно толпились просители, стоял автобус телевизионщиков, увенчанный аляповато раскрашенной тарелкой. Рудников теперь не пользовался своей машиной – увидев знакомые номера, его бы просто не пропустили внутрь без очередного скучного и бесполезного интервью. И хорошо если бы стойку делали только журналисты, две недели назад он едва прорвался через ряды протестантов. Обычно они ограничивались яйцами, скомканными бумажками и прочим мусором, но тогда дело дошло и до камней.

На проходной было пусто. Кирилл с сожалением подумал, что теперь мало кто из сотрудников торопится прийти пораньше, как это было в первый год Проекта. Энтузиазм и вера в скорую победу над раком по-хорошему гнали людей на работу лучше высоких зарплат и премий.

Рудников и сам всегда приезжал за час или два до начала, но теперь он делал это один.

Впрочем, нет. Не один.

В просторном и гулком холле стоял, покачиваясь, высокий и сутулый человек в одноразовом лабораторном халате. На шее у него болталась маска и защитные очки, подвернутые рукава открывали крепкие руки с крупными кистями. Кожа на ладонях и запястьях покраснела от постоянного мытья – как часто бывает у хирургов, – но в неверной полутьме Кириллу почудилось, что руки у человека вымазаны кровью.

– А а! Вот и сам господин руководитель пожаловали! Доложить результаты или и так понятно?!

С неприятным удивлением Рудников понял, что Камов выпил куда больше, чем мог себе позволить.

– Ты пьян!?

– Да! – с вызовом сказал тот. – И не только я! Ты что, ничего не замечаешь?! Да у меня половина лаборатории скоро станут алкоголиками! Ребята пьют, как верблюды, чтобы заглушить совесть. Некоторые ночуют здесь! Слышишь, Рудников! Ночуют! Потому что им стыдно идти домой! Ты хоть ТВ смотришь? Читаешь новостные ленты? Знаешь, как нас называют в СМИ? Клуб государственных убийц! Нас травят, Кирилл! Как бешеных собак!

– Отдохни, Слава, выспись. Когда я звал тебя в Проект, то не обещал, что будет легко. Если тебе тяжело – увольняйся. Или работай без рефлексий, как я. Биться головой о стену – трусость, честнее довести дело до конца, чтобы не стыдно было смотреть в глаза самому себе.

Ему действительно до сих пор удавалось держать себя в бронированном кулаке. Выпады и травля стекали по непроницаемому панцирю, которым Рудников окружил себя. Кто-то ведь должен держаться и дальше тянуть страшную и почти уже бессмысленную лямку.

Кирилл обошел покачивающегося Вячеслава, мельком подумал, что зам и правда выглядит не очень – набрякшие веки, красные, слезящиеся глаза, по лицу растеклась нездоровая бледность. Как бы и в самом деле не спился.

– Хочешь всемирной славы? – зло бросил Камов вслед. – Думаешь, потомки памятник поставят? А новым Менгеле прослыть не боишься?!

Рудников сбился с шага, хотел развернуться, взять Камова за шкирку, словно напрудившего лужу щенка, бросить в лицо пару яростных фраз… Удержался с трудом.

– Его результатами по гипотермии и баротравмам медицина пользуется вполне осознанно. Без, как ты говоришь, ненужных рефлексий. Но никто почему-то не спешит назвать его именем клинику или исследовательский центр!

Это был не тот Камов, который шесть лет назад блистательно защитил докторскую на ученом совете и которому Кирилл предложил престижную работу в Проекте сразу после официальной части банкета.

– Мне не нужна клиника, – помолчав, медленно проговорил Рудников. – Уж ты-то знаешь лучше других…

– Знаю. Но всем не объяснишь. Нас по-другому не называют: «Проект Рудникова» и никак иначе.

– Тебя так волнует, что пишут журналисты? Раньше они делали из нас героев, а теперь – так и не дождавшись результатов – мешают с грязью.

– Да! Волнует! Потому что их читаю не только я! Жена, мама, друзья… Они ничего не говорят прямо, Кирилл. Но мне уже не верят. И я не могу запретить им думать и шептаться за моей спиной.

«Хорошо, когда только за спиной, – подумал Рудников, вспомнив Элю. – Тебе пока везет, Слава. Твое имя упоминают только вместе со мной и на вторых ролях. Обычно меня полоскают в одиночестве».

– Пятнадцать минут славы быстро превращаются в месяцы и годы ненависти, если ты не можешь обеспечить немедленный результат. И ты решил сдаться, Вячеслав? Руки опустились?

Камов заметно сник. Огонь, еще недавно полыхавший в глазах, куда-то ушел, уступив место усталости, отчаянию и неверию в собственные силы.

– Дело не во мне. Я был с тобой с самого начала и – ты прав – пойду до конца. Даже после таких ночей, – он отстраненно посмотрел на свои кисти и спрятал их за спину. Наверное, ему, как и Кириллу, тоже виделась везде чужая кровь. – Но кроме нас в Центре работают еще несколько сотен человек. И с каждым днем остается всё меньше тех, кто верит в успех. А те немногие, что не сломались, больше не гордятся своей работой и стараются пореже об этом вспоминать. Особенно на людях.

Перед солидной дверью с табличкой «Руководитель Проекта» Кирилл остановился, вставил в прорезь личную карточку. Индикатор плеснул зеленым, замок загудел и щелкнул. Рудников вошел в кабинет, досадуя про себя, что вместо привычной утренней работы придется теперь успокаивать зама, вести бесконечный разговор, в котором им обоим прекрасно известны все слова и фразы. Но Вячеслав остался снаружи. Помялся на пороге, звучно сглотнул и пригладил волосы.

Кирилл подумал, что он собирает силы на заключительную парфянскую стрелу. И не ошибся:

– Помнишь самую несмешную медицинскую шутку? – спросил Камов. – «Чем крупнее врач, тем больше у него кладбище». Если судить по результатам, ты у нас как минимум должен быть министром здравоохранения. А то и председателем ВОЗа.

«Вот и Вячеслав сдается. Если не выдержит и он – я останусь совсем один».

Надо держаться. Верить и держаться.

Только где взять еще хотя бы немного этой самой веры, когда ее не хватает уже не только на друзей и близких, но даже на тебя самого?

После работ по расшифровке генома научный мир всерьез взялся за проблему искусственного конструирования ДНК. Конечно, генетическое программирование человеческого организма пока еще оставалось делом неблизкого будущего – и не только по морально-этическим причинам, не хватало мощностей и быстродействия даже суперкомпьютеров. Но отдельные типы клеток уже поддавались перестройке, тем более что один из них, чужеродный и смертоносный, никак не хотел уступать современной медицине, несмотря на всё богатство ее арсеналов.

Сбросив на кресло надоевший пиджак, Рудников сел за стол, развернул к себе экран компьютера, старательно отводя глаза от висевшего на стене наградного листа. Каждую строчку он давно выучил наизусть, особенно ту, что набранная старинным витиеватым шрифтом красовалась в графе «Название работы»:

Кирилл Рудников, «Методы управляемой перестройки раковых клеток».

Когда-то лаконичные формулировки вселяли в него гордость и наивную веру, а теперь при взгляде на них Рудников испытывал лишь стыд и бессилие. Поэтому он старался не смотреть в ту сторону, но по закону подлости красочный бланк в застекленной рамочке упрямо лез в глаза.

Увы, теория оказалась слишком сырой и пока еще далекой от практики. Точнее – от практической пользы, словно и не было пяти лет невероятных усилий, сотен проб и тысяч неудачных экспериментов.

На первых порах веселые отмороженные лаборанты перекрестили Центр лечения рака в Центр мучения рака. Сейчас эта шутка уже не казалась такой смешной.

Да и молодежь давно утратила прежний веселый задор и чистые идеалы.

Слишком тяжело раз за разом разрабатывать новые схемы, просчитывать их, воплощать на практике… чтобы снова получить отрицательный результат.

А за каждым из них – живой человек, обезличенно названный в журнале наблюдений больным или пациентом, но всё равно живой, который вдруг получил самый фантастический на свете шанс. Шанс перестать медленно умирать.

Потому и нет до сих пор недостатка в добровольцах, несмотря на все неудачи.

Пока нет. Некоторые эксперименты заканчивались ничем, разве что удавалось чуть замедлить рост опухоли, затормозить распространение метастазов. Дать человеку лишний месяц жизни. Но чаще развитие пораженных клеток ускорялось. В некоторых случаях едва ли не в форсажном режиме. Больной сгорал от рака даже не за месяцы или дни – за считаные часы. И революционный метод лечения, в который так верил мир еще совсем недавно, превращался в изощренный способ убийства.

Тяжело, когда приходится искать последний штрих открытия методом проб и ошибок, когда приходится идти наугад, нащупывая дорогу практически вслепую. Говорят, Эдисон, пытаясь найти подходящий материал для нитей накаливания электрической лампочки, перепробовал шесть тысяч материалов.

Но у него за каждым экспериментом не стояли чужие страдания и человеческая жизнь.

Тест № 6333, рак поджелудочной железы. Результат отрицательный, ускорение роста метастазов. Показано немедленное хирургическое вмешательство.

Вот она, ночная работа Камова: новый пациент, новая схема перестройки – всё новое.

Только результат всё тот же. Очередная неудача.

В начале осени толпа у входа в Центр впервые попыталась ворваться внутрь. Точное число Рудников сразу забыл, они были для него одинаковыми, ярко-желтые листопадные дни – но, наверное, это случилось где-то в первой декаде октября.

Агрессия росла постепенно, Кирилл просто не замечал, не слишком веря в тревожные доклады охраны. Но сначала журналистов и просителей сменили протестующие одиночки с плакатами, потом целые группы и наконец – парадный въезд плотно перекрыла толпа. Они не уходили даже на ночь, дежурили, сменяясь, по двадцать четыре часа, но сам Рудников, да и большинство старших врачей приезжали на работу по дальней аллее, куда обычно пускали только амбулаторные автомобили и фургоны «скорой».

В тот осенний день с забытой датой демонстранты внезапно поперли на забор и ворота, облепили прутья решетки. Под весом десятков тел створки угрожающе прогнулись.

Полиция приехала быстро, но нескольких охранников успело поранить камнями и пустыми бутылками. На первом этаже приемного корпуса пришлось заменить полдюжины разбитых стекол.

К концу месяца счет нападений пошел на десятки, а половина крепких парней из секьюрити подали заявления об уходе.

Доклад начальника охраны лежал на столе у Рудникова в общей папке невеселых новостей. Камов получил копию и пришел к руководителю почти сразу, взъерошенный и несколько растерянный:

– Что же делать, Кирилл?

– Работать. Охрана нас не касается, Тележников прекрасно знает свое дело. Снимет внутренние посты, сократит патрулирование. Справится.

– Но… ты понимаешь, что будет через месяц? Уже сейчас мы практически в осаде! А когда уйдет последний охранник, сюда ворвется толпа и нас просто линчуют!

Рудников хлопнул ладонью по столу.

– Прекрати истерику! Никто сюда не ворвется. Все не уволятся, да и тем, снаружи, просто надо стравить пар, выплеснуть эмоции…

– Но что мы им сделали? Им всем? – Камов нервно ткнул большим пальцем куда-то за спину. – Я могу понять родственников наших больных, но там же не только они!

– Знаешь, – Кирилл поднялся, подошел к окну, с минуту бездумно смотрел в застекленную серость с моросящим дождем и мокрыми голыми деревьями. – Дав людям надежду, ты на короткое время становишься героем. Но стоит им эту надежду потерять, как из героя ты превращаешься в кровавого монстра, убийцу и – что еще более непростительно – в обманщика и шарлатана. Нам мстят, Слава, мстят за то, что когда-то позволили уговорить себя в нас поверить. А те, кто уговаривал, писал восторженные статьи и снимал красивые репортажи, теперь маршируют во главе крестового похода.

Совсем скоро Рудников убедился, что снова ошибся. В охране оставалось всё меньше людей, да они совсем не стремились рисковать жизнью ради давным-давно развенчанного Проекта.

Где-то через неделю после памятного разговора с Камовым Кирилл задержался на работе допоздна. Минздрав требовал очередную докладную записку – и Рудников добросовестно писал многостраничный отчет. Конечно, его можно было сдать и завтра, но Кирилл давно уже не торопился домой. Эля ушла слишком далеко, после сына он потерял и жену, и за порогом давно забытого семейного уюта его не ждало ничего такого, ради чего стоило бы торопиться.

Откуда-то снизу донесся едва различимый звон, словно деревянный молоточек ударил в неисправный камертон. Рудников не стал вслушиваться, поглощенный сухими казенными строчками, да и звук больше не повторялся.

Он успел написать больше половины, когда в дверь неожиданно постучали. Удивленный, Кирилл покосился на часы – половина второго ночи. Кто еще мог остаться в Центре, кроме него, вынужденного трудоголика?

Дверь резко отворилась, впустив в привычную кондиционированную тишину запах гари и шумное дыхание запыхавшегося человека. На пороге мялся охранник в перемазанной сажей униформе. В руках у него Рудников заметил огнетушитель со свернутым набок раструбом.

– Кирилл Александрович! Хорошо, что вы на месте. Вызывайте полицию срочно, у нас все линии перерезаны! А я пока тушил, где-то рацию потерял.

– Тушили?! Что случилось?

– Да вот, – на чумазом лице секьюрити появилась улыбка, – «зажигалку» бросили с улицы. Бутылку с горючей смесью. Хорошо, что я заметил, а то могла бы беда случиться. Нас сейчас совсем мало, патрулирование отменили: почти вся смена сидит на въезде, сторожит идиотов.

Холодея, Рудников потянулся к телефону.

– Точно потушили? Может, пожарных заодно…

– Не беспокойтесь, Кирилл Александрович, оно толком загореться-то и не успело. Я куртку сверху кинул и пеной залил. Сначала, правда, растерялся – пытался ногами затоптать… Штаны вот чуть не сгорели.

Он снова улыбнулся, радостный и довольный, что всё кончилось, что он не оплошал и справился. Рудников смотрел на оплавленные ботинки, на обгорелые лоскуты форменных брюк и обожженную кожу в прорехах.

– Как ваша фамилия? Я скажу Тележникову, вам положена премия.

– Да не надо мне премии, – охранник посмотрел Кириллу прямо в глаза. – Мама моя у вас лежит, Василькова Мария Николаевна.

Он повернулся и ушел, но Кирилл не стал окликать его. Он спешно листал базу с историями болезни – в журнале экспериментов не было фамилий, только безликие «больные» и номер теста, но в базе можно было найти конкретных людей.

Вот она, Василькова М. Н. Тест № 8714.

На всякий случай он проверил и журнал, хотя прекрасно помнил результат.

Тест № 8714, рак кишечника. Результат отрицательный, ускорение роста метастазов. Хемотерапия невозможна. До следующего теста больная может не дожить.

Васильков уволился через неделю и даже, как говорили, не пришел забирать положенные выплаты. Потом его видели в группе протестантов, избивших двух работников второй операционной.

По предложению Камова в каждой лаборатории вывесили небольшое цифровое табло. Без надписей, без украшений, просто цифры, неумолимо меняющиеся с частотой сердечного ритма. Конечно, никакой мистики в этом не было – компьютер знал, что примерно каждые сорок секунд на Земле от рака умирает человек и просто прибавлял единицу к числу на табло.

Табло завешивали, загораживали шкафами, даже несколько раз срывали со стены, но на следующий день оно появлялось снова.

Через неделю трех аналитиков пришлось отправить на психическое рекондиционирование – у них случился нервный срыв.

К декабрю проект перешагнул десятитысячный эксперимент.

Тест № 10009, острый лейкоз. Результат отрицательный, взрывной рост, эвтаназия.

Среди ночи Камова разбудил звонок.

Он ждал его со страхом каждую бессонную духоту, когда приезжал ночевать домой, хотя выспаться всё равно не получалось. Каждую минуту, оказавшись вне стен Центра, он ждал вот этого телефонного сигнала. И не важно, что в нем – закрытие Проекта, арест, пожар, бомба… Уже неважно.

Вячеслав не верил в хорошие новости.

– Доктор Камов? – сухо спросил кто-то официальный и властный. – Срочно приезжайте в Центр. У входа вас встретят.

– А в чем дело?

– Приезжайте. Ваш начальник мертв. По предварительной версии – покончил с собой

Когда взломали дверь, всё уже было кончено. Рудников полусидел в кресле, голова – или, вернее, то, что от нее осталось – бессильно склонилась набок. Стена за спиной самоубийцы казалось черной от запекшейся кровавой кляксы.

Компьютер на столе мерцал звездным небом скринсейвера, заливая полутемную комнату холодным морговским светом. Позже, когда медэксперты констатировали то, что было понятно и так, когда увезли тело и попрощался до утра сухощавый следователь, Камов догадался проверить рабочий ноут Кирилла.

Видимо, Рудников успел написать несколько писем: почтовая программа оказалась открытой. Но прочесть их или хотя бы выяснить адреса получателей Камов не смог – отослав почту, Рудников аккуратно стер всю переписку.

В журнале наблюдений прибавилась всего одна запись:

14 мая. 16:42. Тест № 13546, аденокарцинома легкого. Результат положительный, проверка подтверждает. Повторная проверка подтверждает.

Всё. Теперь можно. Прости, Эля.

Действительно всё, понял Камов. Решение получено, найдена наконец единственно верная схема перестройки клеток. И теперь Кирилл Рудников мог ни за что больше не отвечать. Или – если быть точным – мог больше не держать ответственность в себе, не сжимать волю в кулак, надеясь довести до конца начатое дело.

Глобальной задачи, ради которой можно принести в жертву всё… больше не было. А вина осталась. Чудовищная вина за тринадцать тысяч уничтоженных надежд. Ее вешали на Рудникова со всех сторон, и в конце концов он поверил в нее сам.

Выстрел прозвучал примерно в 17.00.

Самый пожилой из экспертов, мусоля в руках безникотиновую сигарету, мрачно, в паузах между жадными затяжками, рассказал Камову, что несколько минут Рудников был еще жив. Целил точно в правый глаз, но немного промахнулся. Перед смертью ему было очень больно.

Только теперь Камов понял почему.

– Нет, – едва слышно пробормотал он. – Кирилл не промахнулся. Он так себя наказал.

Спустя три года профессор Рудников станет нобелевским лауреатом по медицине и физиологии человека.

Посмертно.

За всю историю Королевского Нобелевского комитета никогда еще премия не присуждалась через столько времени после смерти ученого. И никогда раньше на нее не номинировали посмертно. В статуте, воплотившем пожелания самого Нобеля, сказано, что «посмертное награждение возможно лишь в том случае, если кандидатура впервые выдвигалась еще до смерти лауреата». Но в этот раз комитет согласился нарушить овеянную веками традицию.

В погоне за сенсацией журналисты раскопают уйму подробностей. В том числе и то, что несмотря на массу громких имен среди конкурентов, нобелевские академики выбрали Рудникова единогласно.

Еще через два года антираковый имплантат официально назовут «чипом Рудникова», а новейший исследовательский комплекс по наномедицине в Цюрихе тоже получит его имя.

Но Кириллу Рудникову будет уже всё равно.