Текст книги "Комментарии к материалистическому пониманию истории"

§ 3 Проблема социальных изменений

Прежде всего, мы хотели бы рассмотреть в этом параграфе следующие пять тезисов.

1. В свете вышеизложенного, социальные макроизменения есть изменения стадиального, цивилизационного⁸⁴ или же формационного характера. Причем, смена формаций не всегда есть смена стадий. В рамках одной стадии социор может пройти несколько формационных состояний (см. Древний Рим). Но смена стадий всегда есть смена формаций.

2. Одной из основных движущих сил социальных макроизменений является развитие (а иногда и упадок) производительных сил и соответствующая им эволюция производственных отношений.

3. Время от времени, эта динамика выражается в более или менее интенсивной классовой борьбе.

4. Стадиальные изменения всегда имеют эволюционный характер и занимают длительный промежуток времени. Формационные же изменения также за редким исключением имеют эволюционный характер. Революция – один из моментов формационных изменений. Революция не имеет характер всеобщего закона, хотя в момент перехода от аграрной стадии к индустриальной весьма вероятна.

5. Понятие «революция» не всегда может быть связано с понятием «классовой борьбы». Можно говорить о «социальной революции», о «промышленной революции», о «политической революции», о «культурной революции», о «религиозной революции» и т. д. Революция – это коренной слом и качественное изменение социальной системы в целом или её части в относительно короткий промежуток времени.

Комментарии.

I. Социальные макроизменения есть изменения стадиального или же формационного характера. Причем, смена формаций не всегда есть смена стадий. В рамках одной стадии социор может пройти несколько формационных состояний. Для пояснения рассмотрим ситуацию древнеримского социора. Здесь мы обнаруживаем три типа общества. Первый тип. Классический античный полис (от первых царей до Пунических войн). Для него было характерно парцеллярное крестьянское хозяйство, мелкое ремесленное производство, достаточно оживленный рыночный обмен. Почти однородная гражданская община, оформленная в структуре город-государство, слабо выраженная классовая структура. Политическая система: монархия, а затем республика.

Второй тип. Рабовладельческое общество (от Пунических войн до II–III в. н. э.). Здесь структуры античного полиса с его парцеллярным хозяйством оказываются оттеснены на задний план, и доминируют рабовладельческие латифундии и эргастерии. Интенсивное рыночное хозяйство с мощным финансовым сектором, заставляющее многих историков говорить о «древнеримском капитализме». Разложение полисных структур и образование Римской империи. Олигархо-аристократическая республика, эволюционирующая в универсальную бюрократическую монархию.

Третий тип. Магнарный тип общества с элементами политаризма.⁸⁵ В экономике господствуют крупные хозяйства, находящиеся в полной собственности владельца, который распределяет средства производства среди массы арендаторов (колонат). Появляются государственные предприятия и «тягловые» формы эксплуатации населения, обеспечивающие потребности армии и бюрократического аппарата (политарные структуры). Хиреющее рыночное хозяйство. Бюрократическая монархия, деградировавшая в доминат.

Как мы видим, за тысячу лет своего существования древнеримское общество проходит три типа социальной структуры. Фактически, можно говорить о трех формациях, поскольку соблюдены все формационные критерии. Но традиционный марксизм, связанный догмой, говорит об одной общественно-экономической формации – рабовладельческой. Такое утверждение возможно лишь при наличии скрытой посылки провиденциализма. То есть мы знаем, что это общество обязательно должно стать рабовладельческим и посему нам не остается ничего другого, как записать первое и третье состояния в качестве «раннерабовладельческого общества» и в качестве «разлагающегося рабовладельческого общества».

Но если законно отказаться от провиденциалистской посылки, то мы можем допустить, что древнеримский античный полис мог не иметь никакого исторического продолжения. Или магнарное римское общество с элементами политаризма за отсутствием чудовищного давления великого переселения народов могло просуществовать еще несколько столетий. На каком основании мы обозначаем одни социоры просуществовавшие несколько столетий как формации, а другие социоры как переходные формы? Неужели единственным основанием для такого различия является тот факт, что первые, просуществовав несколько столетий, погибли или растворились в исторической тьме, а другие получили блестящее продолжение? Традиционный марксизм столь «сакрализировал» понятие «общественно-экономическая формация», что почти утерял возможность использовать его по утилитарнонаучному назначению. В результате сакральный термин «формация» курьезным образом применяется лишь к тем обществам, которые в средние века назвали бы «мировыми монархиями». Очевидно, что здесь традиционный марксизм стал беззащитной жертвой средневекового провиденциализма и универсализма в новейшей гегелевской разновидности.

Часто подобное сакральное, провиденциалистское использование понятия «формации» просто озадачивает. Историки-марксисты обозначают раннее римское общество как рабовладельческое или, в лучшем случае, как раннее рабовладельческое. Но ныне уже совершенно ясно, что феномен рабства в этом обществе весьма незначителен и по своему развитию не более масштабен, чем в ряде обществ средневековья, которые называют феодальными. Так, например, в Киевской Руси мы наблюдаем достаточно развитые формы рабства, получившие детальное развитие и оформление в юридических документах. Но ни один марксист не решится назвать это общество раннерабовладельческим. Фактически, мы сталкиваемся вновь и вновь с достаточно произвольным использованием одних и тех же критериев. И лишь благодаря провиденциалистской посылке этот хаос обретает видимость порядка: общество раннерабовладельческое потому, что оно развилось в рабовладельческое; общество раннефеодальное лишь потому, что оно развилось в феодальное. Обстоятельства, детерминировавшие эту эволюцию, теряются, и все сводится к некой таинственной сущности, заложенной в этих социально-исторических организмах.

Используя же понятие «формации» в позитивистском ключе, мы неизбежно приходим к необходимости более свободного обозначения им качественно различных состояний социора. Скорее всего, мы подчеркнем это еще раз, перечень формаций аграрной стадии должен быть существенно расширен с тем, чтобы более полно охватить имеющиеся исторические феномены. Кроме того, необходимо демистифицировать механизмы смены различных состояний социора и отказаться от попыток обнаружить в них руку всемирно-исторического Провидения.

II. Смена стадий всегда есть смена формаций. В принципе это достаточно очевидно. Но, может быть, несколько слов на эту тему будут нелишними. Способ хозяйствования – это лишь абстракция, выражающая определенную сущность целого набора способов производства. Аграрное или индустриальное хозяйство никогда не существуют сами по себе. Они всегда оказываются оформлены в определенный социальный тип. Соответственно, смена способа хозяйствования есть всегда смена социальных типов или, иначе говоря, формаций.

III. Одной из основных движущих сил социальных макроизменений является развитие (а иногда и упадок) производительных сил и соответствующая им эволюция производственных отношений.

Эта, казалось бы, совершенно очевидная и прозрачная марксистская истина не столь проста, как полагают многие традиционные марксисты. В марксистской литературе можно обнаружить, как минимум, две интерпретации. Обе эти интерпретации восходят к Марксу.

Интерпретация первая. Развитие производительных сил осуществляется в рамках определенных производственных отношений, сердцевиной которых выступают отношения собственности. В какой-то момент производительные силы оказываются в противоречии производственным отношениям и отношениям собственности. «Прогрессивный класс» выступает олицетворением новых производственных потребностей, а иногда более или менее адекватно осознает их, и посредством классовой борьбы ломает старые производственные отношения и отношения собственности. Пик этого процесса – социальная революция, которая в результате приводит к установлению новых производственных отношений.

С этой точки зрения социальная революция является необходимой всеобщей фазой смены общественно-экономических формаций, локомотивом истории. С полным правом мы можем назвать эту интерпретацию «революционной» интерпретацией закона соответствия производственных отношений производительным силам.

Интерпретация вторая. Производительные силы эволюционируют в рамках определенных производственно-технических отношений. Причем, сами производственно-технические отношения также эволюционируют сообразно эволюции производительных сил. Это обусловлено тем, что за производством всегда стоит некий «субъект экономического интереса», который непрестанно «реформирует» производственно-технические отношения сообразно своему интересу и выгоде. Постепенно накопление качественных подвижек в системе «производительные силы – производственно-технические отношения» приводит к преодолению меры и качественному сдвигу системы отношений собственности. Последние же активизируют новации в правовом осмыслении системы производства. В итоге в движение приходят все этажи социальной конструкции, и общество медленно и постепенно вползает в новую формацию. Причем, часто это движение сопровождается различными социальными и политическими акциями. Исторически этот процесс является правилом, в отдельных же случаях он сопровождается социальными революциями.⁸⁶ С этой точки зрения смена формаций есть эволюционный процесс. Посему, несколько условно мы можем назвать эту интерпретацию «эволюционной».

Думается, что беспристрастный читатель уже отметил, что первая интерпретация есть выражение волюнтаристского и метафизичес-ко-провиденциалистского духа марксизма. При этой интерпретации остается совершенно скрытым естественный механизм приведения в соответствие производительным силам производственных отношений и повседневная мотивация людей, вовлеченных в революцию. Подобная схема уместна для марксиста-гегельянца: некое безличное противоречие между производительными силами и производственными отношениями становится исторической необходимостью, которая загадочным (уж не мистическим ли образом?) реализуется на уровне повседневного сознания масс как требование социального переворота. Иными словами, наивный наблюдатель видит толпу санкюлотов, которые штурмуют Бастилию, потому что они возмущены безнравственным поведением королевского двора или злоупотреблениями местного чиновника. Наш же марксист-гегельянец, ближайший друг научной истины, понимает: перед ним разворачивается эпохальная историческая необходимость, которая лишь приняла обличье толпы санкюлотов для своей реализации.⁸⁷

Вторая же интерпретация актуализирует позитивистский дух марксизма, поскольку интерпретирует социальный процесс в естественно-историческом ключе. Естественно, что мы рассматриваем вторую интерпретацию как более соответствующую видению современной науки.

IV. Принятие в качестве исходной второй, «эволюционной» интерпретации закона соответствия производственных отношений производительным силам в корне меняет традиционное марксистское понимание роли классовой борьбы и социальной революции⁸⁸.

Классовая борьба⁸⁹ оказывается лишь одним из моментов механизма социальных изменений. Более того, она – не всеобщий момент. Существуют значительные периоды времени, когда классовая борьба почти не играет никакой роли в социальной динамике. Примеров тому такое множество, что мы просто затрудняемся привести какой-либо из них с тем, чтобы не умалить остальные. По большому счету, вся Древность и всё Средневековье могут служить одним большим примером, если, конечно, не судить о них по трудам советских историков, которые любое разбойное происшествие трактовали, чуть ли не как предвестник очередной Крестьянской войны.

Причем, понятие классовой борьбы до сего момента мы использовали в «хорошем» смысле слова, как понятие, обозначающее любые формы столкновения классовых интересов. К сожалению, слишком часто традиционный марксизм использует это понятие в «плохом» смысле слова, как обозначение борьбы между классом эксплуатируемых и классом эксплуататоров. Плохой смысл здесь состоит в том, что если твердо следовать историческим фактам, то мы обнаружим, что подобная борьба, хотя она и имеет место быть, но её результат весьма незначителен в механизме смены формаций. В этом отношении, классовая борьба, понимаемая в узком смысле слова (борьба эксплуатируемых и эксплуататоров), по своему значению еще менее существенна в механизме социальной динамики, чем борьба, понимаемая в широком смысле слова.⁹⁰

Далее. Маркс и его последователи сделали чрезмерный акцент на антагонистичности борьбы эксплуататоров и эксплуатируемых. Как мы видим из истории, это взаимодействие двух классов имеет не только антагонистический, но и солидарный характер. Дело в том, что эксплуататорские классы помимо того, что они «жируют» за счет эксплуатируемых, выполняют ещё и вполне определенные общественно значимые функции. Ликвидация этих классов мгновенно приведет к социальному хаосу, в результате которого серьезно пострадают и эксплуатируемые. Эта взаимозависимость всякий раз приводит к тому, что социальный хаос гражданской войны заканчивается воспроизведением прежней структуры. Если же этого не происходит, то социальная «жижа», образовавшаяся на месте распавшегося социора оказывается поглощенной другим социором, в результате чего эксплуатируемые попадают в еще худшее положение, чем прежде. Наиболее ярко взаимозависимость эксплуатируемых и эксплуататоров проявляется в моменты военных конфликтов, когда внешняя опасность способствует укреплению «социального мира» ради успешного решения внешнеполитических задач.

Это же, во многом, относится и к традиционному марксистскому пониманию государства как аппарата насилия одного класса над другим классом. Такое определение во многом отражает реальное положение вещей. Но оно, к сожалению, игнорирует взаимозависимость классов и общесоциальных интересов. В этом отношении, определение М. Вебера оказывается более корректным. Он рассматривает государство как аппарат легитимного насилия. Ключевым словом здесь является понятие «легитимности». Во-первых, оно как раз и отражает наличие взаимозависимости и заинтересованности в поддержании социального целого, а во-вторых, оно отражает тот факт, что большинство членов социора в течение длительных периодов времени воспринимает существующий социальный порядок как законный и справедливый. Это выражается в том, что любое общество имеет набор понятий, обосновывающих определенные правила «социальной игры» и указывающих условия для реализации определенной социальной мобильности. Именно в тот момент, когда эти понятия оказываются дискредитированными или начинают восприниматься большинством как ложные, и происходят социальные потрясения. Но, как мы знаем, социальные потрясения в жизни социора не есть повседневность, они перемежаются длительными периодами «социального мира».

В заключение вопроса о классовой борьбе, мы позволим себе некое ценностное рассуждение о феномене эксплуатации.

Авторы родились и воспитывались в Советском Союзе и, соответственно, с детства усвоили «непреложную истину», что эксплуатация

– это всегда зло. Ныне же, пережив социальные потрясения конца 80хх-90хх гг. XX в. и отчасти освободившись от навязанных идей, они пришли к несколько иным выводам. Безусловно, ситуация когда рабочий не знает чем накормить своих детей в то время как буржуа кормят деликатесами своих собак – отвратительная ситуация. И мы всецело за то, чтобы она была прекращена как можно скорее, и были созданы условия, при которых она вовсе невозможна. Но вместе с тем, теперь мы знаем, что радикальная социальная революция, направленная на окончательное уничтожение эксплуатации, приводит к значительно худшим результатам. Во время этой революции оказываются расстреляны и сброшены в одну яму и «жирующие» буржуа и голодающие рабочие. А на место прежних эксплуататоров приходят эксплуататоры новые – еще более безжалостные, еще более циничные, еще более жестокие.

Памятуя об этом и беспристрастно исследуя историю, мы обнаруживаем, что эксплуатация – непреложная данность цивилизованного общества.⁹¹ По крайней мере, в ближайшей исторической перспективе.

Эксплуатация – это не только данность, но и необходимость. Без неё цивилизация невозможна.

Эксплуатация – это изъятие части прибавочного продукта и распределение его по всем этажам социальной пирамиды. Очевидно, что этот прибавочный продукт идет не столько на создание условий для праздной жизни вышестоящих, сколько для выполнения общесоциальных задач и функций. Сам Маркс неоднократно указывал, что цивилизация есть прямое следствие перераспределения прибавочного продукта. И если мы не являемся сторонниками Ж… Ж… Руссо и не призываем вслед за ним вернуться в леса, то мы должны во многом реабилитировать феномен эксплуатации.

Это тем более необходимо, если мы откажемся от примитивного понимания производящего труда как труда физического, и вслед за Марксом будем рассматривать всё общество как систему производства и воспроизводства. В этом случае, за редким исключением, почти все члены общества оказываются выполняющими свою общественнополезную функцию. В результате феномен эксплуатации предстает как взаимообмен между членами общества социальными ресурсами, обусловленный естественно сложившимся порядком разделения труда. Пропорции такого обмена зависят не только от места, занимаемого в иерархии, но и от квалификации, общественной полезности и необходимости, престижности и т. д. И если в будущем окажется возможно общество, где эти факторы перестанут быть значимыми, и где воцарится полное социальное равенство, то мы можем только приветствовать подобную перспективу. Но в обозреваемой исторической перспективе мы не находим предпосылок для реализации подобной идиллии. И как ученые мы не рискуем делать серьезные прогнозы относительно далекого будущего. Это дело мы оставим для умов утопистов.

V. Стадиальные изменения всегда имеют эволюционный характер и занимают длительный промежуток времени. Формационные же изменения также, за редким исключением, имеют эволюционный характер. Революция – один из моментов формационных изменений. Революция не является всеобщим законом, хотя в момент перехода от аграрной стадии к индустриальной весьма вероятна.

Понятие «революция» не всегда может быть связано с понятием «классовой борьбы». Можно говорить о «социальной революции», о «промышленной революции», о «политической революции», о «культурной революции», о «религиозной революции» и т. д. Революция – это коренной слом и качественное изменение социальной системы в целом или её части в относительно короткий промежуток времени.

Итак. Вопрос о революции в традиционном марксизме крайне запутан. Что еще хуже, большинство марксистов даже не замечают этой путаницы.

Суть проблемы восходит еще к Марксу. Маркс однозначно заявляет – революция есть способ смены формации. Но, заявляя так, он чаще всего рассуждает о буржуазных и пролетарских революциях, которые опосредуют гибель феодальной и капиталистической формации. Вполне естественно и логично при этом, что Маркс рассуждает здесь о классовых битвах, о власти, о диктатуре класса. Фактически, понятие социальной революции и политической революции совпадают. И дело не в том, что Маркс не различал их. Для него политическая революция – выражение и реализация социальной революции. Отчасти, Маркс прав. В Новое и Новейшее время мы действительно наблюдаем серию социально-политических революций, знаменующих радикальную смену типа общества.

Но с этой марксовой правотой большинство марксистов попадают впросак, как только они обращаются к Древности и Средневековью. В советское время на философском факультете острословы выразили это затруднение шуткой – «На улицы Рима высыпали народные массы с лозунгами и транспарантами: «Долой рабовладельцев. Вся власть феодалам».

Действительно, за редким исключением⁹² мы не наблюдаем в Древности и Средневековье революционной смены формаций. Кроме того, достаточно скоро при более детальном изучении истории стало ясно: смена формаций – длительный и постепенный процесс, где революция, или серия революций – лишь возможный заключительный этап. Но ведь тезиса Маркса о том, что революция это способ смены формаций, никто не отменял. Соответственно, марксистам пришлось одновременно оперировать двумя различными понятиями «революция».

1. Революция – радикальная, коренная смена способа производства и всех сопутствующих ему социальных структур в достаточно краткий промежуток времени (несколько столетий), где краткость этого промежутка определяется в сравнении с длительностью предыдущего периода.

2. Революция – радикальная, коренная смена способа производства и всех сопутствующих ему социальных структур в достаточно краткий промежуток времени (несколько десятилетий), осуществляющийся посредством интенсивной классовой борьбы.

Конфуз состоит в том, что, признавая оба определения как адекватные⁹³, марксисты нарушают логические законы тождества и запрещения противоречия, наполняя одно понятие различными значениями и смыслами. Виной тому вовсе не неразумие, а следование традиции и политическая дисциплина.

Как всегда, для преодоления этой путаницы необходима небольшая реформа Маркса. И как всегда, в этой реформе мы собираемся руководствоваться духом марксистской парадигмы, верностью фактам, неприятием метафизики, методологической простотой и согласованностью, соответствием марксистских понятий понятиям используемых в мировой науке.⁹⁴

Самое разумное, что можно сделать на этом пути – отказаться от одного из определений понятия «социальная революция». Такой отказ означает и упразднение тезиса Маркса, что социальная революция есть обязательный и всеобщий способ смены формации. Нет никакого смысла в том, чтобы идти наперекор общеустоявшемуся в мировой науке смыслу понятия «революция» и обозначать им эволюционные эпохи смены формаций, где почти полностью отсутствует интенсивная классовая борьба. И в тоже время, это вовсе не означает, что понятие «революция» непременно должно быть связано с феноменом классовой борьбы. Такая связь также шла бы вразрез с общенаучной традицией и создавала бы массу затруднений, лишая нас возможности обозначить такие явления как «промышленная революция» или «религиозная революция».

Таким образом, марксистское понятие революции должно обладать достаточной емкостью и учитывать общепринятые способы его использования.

Революция – это коренной слом и качественное изменение социальной системы в целом или её части в относительно короткий промежуток времени. Можно говорить о «социальной революции», о «промышленной революции», о «политической революции», о «культурной революции», о «религиозной революции» и т. д.

Стадиальные изменения всегда имеют эволюционный характер и занимают длительный промежуток времени. Формационные же изменения также за редким исключением имеют эволюционный характер. Революция – один из моментов формационных изменений. Более точно – в определенные отрезки истории смена формаций сопровождается целой серией различных социальных, политических, промышленных, религиозных и культурных революций. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на Европу XVI–XX вв. Здесь становление индустриальной стадии в её типической форме – капитализм, сопровождалось серией различных революций.

Социальная революция – это коренной слом и качественное изменение социальной системы в целом в относительно короткий промежуток времени. Чаще всего социальная революция включает в себя политическую революцию и реализуется посредством ее.⁹⁵ Но социальная революция нетождественна политической революции. В редких случаях она может совершаться без нее. В качестве примера можно привести радикальные реформы, «революцию Мэйдзи» в Японии. Чаще же всего, социальная революция сопровождается мощной политической революцией: Великая французская революция, китайская революция 1911 г., две русских революции 1917 и 1991 гг. Такие политические революции являют собой не смену формаций, но радикальный шаг на пути к смене формаций. Часто, несмотря на радикальный характер, они нуждаются в дополнительной череде политических и экономических революций. Как мы это наблюдаем во Франции, где радикальная революция 1789–1794 гг. получила своё дополнение в промышленной революции 20–30 гг. XIX в. и череде политических революций 1830–1871 гг.

Известны случаи, когда социальная революция разворачивается посредством политической и религиозной революции: Английская буржуазная революция XVII в. и Нидерландская буржуазная революция рубежа XVI–XVII вв.

Революция не имеет характер всеобщего закона, хотя в момент перехода от аграрной стадии к индустриальной весьма вероятна. Этот тезис особенно важен, ибо позволяет понять смысл весьма актуальных для человечества событий. Кроме того, он во многом объясняет причину, по которой Маркс сформулировал тезис о том, что революция есть обязательный способ смены формации.

Маркс жил в эпоху, когда переход от аграрной стадии к индустриальной в Европе вступил в решающую фазу. Мощнейшие буржуазные революции сотрясали европейские общества до основания. Хотя имелись и примеры эволюционной смены формаций – прусский путь развития капитализма и реформы 60-хх гг. в России – Маркс был склонен, больше внимания обратить на общую тенденцию и рассматривать эти примеры как исключения. К этому было тем больше оснований, поскольку сам Маркс был активно вовлечен в политическую деятельность.

Фактически, тезис Маркса о том, что революция и интенсивная классовая борьба есть обязательный и всеобщий способ смены формаций, – тотальная проекция Новоевропейских реальностей на историю в целом. Неоправданная проекция.

Революция не имеет характер всеобщего закона, поскольку основой смены формаций является смена способов производства. А как мы и показали выше, смена способов производства чаще всего есть эволюционный процесс. Субъект экономического интереса, стоящий за каждым способом производства, непрерывно приспосабливает производство к новым реалиям. В какой-то момент процесс достигает меры, и старый способ производства переходит в новое качество, а старый субъект экономического интереса трансформируется в новый. Два блестящих примера этого: эволюционная трансформация землевладельческого класса Англии в так называемое «новое дворянство» и преобразование класса рабовладельцев Римской империи в класс земельных магнатов, эксплуатирующих колонов. Причем, это вовсе не эксклюзивные примеры. Мы же лишь апеллируем к знанию истории, которым должен обладать каждый социальный теоретик.

Но при переходе аграрного общества в индустриальное ситуация кардинально меняется.

В отличие от предыдущих эпох, где хозяйство эволюционировало из одного состояния в другое, здесь мы наблюдаем достаточно уникальную ситуацию. Производство представлено двумя укладами – в недрах традиционного аграрного общества возникает и начинает достаточно бурно развиваться фактически инородная ему экономическая структура – промышленный уклад, представленный самостоятельным субъектом экономического интереса – буржуазией. В итоге, в рамках разлагающегося аграрного общества оказываются рядоположенными два экономических уклада и два субъекта экономического интереса. Причем, аграрный уклад являет достаточную косность и консервативность, что отражается в политической консервативности землевладельческого класса. Промышленный же уклад бурно развивается и наполняет всё большей экономической и политической силой класс буржуазии. В редких случаях подобная рядоположенность относительно «согласованна» и тогда возможны два варианта: либо буржуазия оказывается достаточно слабой, чтобы столкнуть класс традиционных землевладельцев, но правящая элита, во избежание революционных эксцессов, сама осуществляет решительные реформы – прусский путь развития капитализма. Либо же интенсивность развития капиталистического сектора столь велика, что она достаточно быстро вовлекает в орбиту капитализма традиционные аграрные структуры – формирование «нового дворянства» в Англии.

Но часто, экономическая и политическая рядоположенность двух укладов и двух субъектов экономического, а значит и политического интереса, оказывается «несогласованной». В итоге окрепшая буржуазия сталкивает с социальной арены одряхлевший класс землевладельцев, разрушает традиционные структуры аграрного общества и достаточно быстро абсорбирует их обломки в капиталистическую структуру.

Именно в силу этих обстоятельств переход аграрного общества в индустриальное чреват великими революциями и социальными потрясениями. Но проецировать этот процесс на всю историю в целом совершенно недопустимо. Еще раз подчеркнем, мы имеем дело, во многом, с исключительной ситуацией.

По рассмотрению последнего пункта мы полагаем, что наш критический разбор материалистического понимания истории закончен. Но поскольку это теоретическое ядро в марксизме обрамлено определенной политической доктриной и специальными рассуждениями об истории, постольку мы считаем разумным рассмотреть и то и другое отдельно. Соответственно, далее мы критически рассмотрим политическую доктрину марксизма и в заключение предложим краткий очерк всемирной истории, так как она представляется с точки зрения реформированного марксизма.