Текст книги "Комментарии к материалистическому пониманию истории"

Но, впрочем, конструирование универсальной морали может опереться не только на миллионаристские ожидания, но и на отсылку к некоей естественной природе человека. Марксисты весьма активно используют и эту возможность, следуя примеру самого Маркса. Еще до создания материалистического понимания истории Маркс возвестил в своих рукописях 1844 г. о благой природе человека. Более того, обе идеи оказываются взаимосвязанными. Именно универсальное, справедливое общество оказывается средством раскрытия подлинной человеческой природы. «Коммунизм как положительное упразднение частной собственности – этого самоотчуждения человека – и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращения человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он – решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение».⁶²

Таким образом, Маркс однозначно заявляет о своей позиции как позиции гуманизма. И даже более того, обозначает её как «завершенный гуманизм». По-человечески гуманистическую позицию Маркса можно только приветствовать, но с позиции науки гуманизм должен быть отброшен как глубоко метафизическая, ценностная посылка. Гуманизм не может быть основанием для объективной научной теории. Причем, в наибольшей степени это справедливо в отношении гуманизма самого Маркса.

Что это за гуманизм, и каков круг идей, составляющих эту позицию? Иными словами, каковы источники, по которым Маркс составлял свое представление о так называемой «подлинной природе человека»?

В качестве наиважнейшего источника гуманизма Маркса следует указать гуманистическую философию Людвига Фейербаха. Фейербах полагал, что современный человек находится под мощнейшим гнетом религиозного отчуждения. По его мнению, все приписываемые Богу положительные характеристики не являются предикатами божественного, а составляют суть подлинной природы человека. Они лишь отчуждены от человека и приписаны божественному. Причем, мы обнаруживаем, что эта идея формулируется Фейербахом не как результат серьезных научных изысканий, а как плод чисто спекулятивной философии. Это очень по-немецки, и это очень сильно напоминает Фихте, с той лишь разницей, что Фихте предавался спекуляции на почве онтологии и гносеологии, а Фейербах – антропологии. Более того, религия, в данном случае христианство, была для немецкого профессора первой половины XIX в. Людвига Фейербаха неким культурным универсумом, вне которого не существует ничего особенно важного. И если христианство является тотальной проекцией надежд и идеалов человека на Божественный Абсолют, то философия Фейербаха оказывается тотальной обратной проекцией этих надежд и идеалов на самого человека. Иными словами, Фейербах исходит из христианских идей как самооче-виднейших, он не подвергает их сомнению, он лишь секуляризирует их, переводя в плоскость антропологического материализма.

Таким образом, мы видим, что, как и в случае с диалектикой, фейербаховско-марксовский гуманизм не был подвергнут тщательной проверке научными процедурами, а был лишь заимствован из немецкой спекулятивной философии и предшествующей культуры.

Другим источником гуманизма Маркса является утопическая традиция европейского социализма XVI–XIX вв. Но и она не базируется на каких-либо серьезных научных изысканиях, а лишь развивает ту или иную версию секуляризированного христианства. Это становится особенно очевидным, если вспомнить что основоположники этой традиции Мор и Кампанелла всецело находились в рамках христианства. Кампанелла был монахом, а Томас Мор даже выступил как мученик католической веры.

Таким образом, мы видим, что большинство источников гуманизма Маркса восходит к антропологии христианства. Более того, вся культура XIX в. пронизана христианскими мотивами. Это время религиозного возрождения, расцвета филантропических обществ, попыток реализации моральных идеалов в области политики и экономики, время торжества пуританизма и строгой морали. Конечно, можно смело утверждать, как это и делают марксисты, что Маркс и Энгельс в силу своей гениальности достигли интеллектуальной и духовной автономии по отношению к окружающему их обществу. Но почему тогда их идеи и ценности столь явно коррелируют с идеями и ценностями этого общества?

Еще один важнейший источник гуманизма Маркса – руссоистская традиция. Здесь мы, казалось бы, обнаруживаем хоть какую-то попытку, следовать фактам реальности – Руссо и его поклонники слыли знатоками естественного человека явленного им в лице дикаря и туземца. Но, к сожалению, они никогда не сталкивались лично ни с одним туземцем, а лишь опирались на поверхностные описания путешественников. Причем, поскольку их целью являлось морализирование и составление социально-политических прожектов, а не детальное изучение первобытных обществ, постольку из этих описаний туземной жизни они брали лишь то, что согласовывалось с их моралистической позицией. Многочисленные факты жестокости, насилия, доминирования и войн в первобытном обществе они просто игнорировали.

Мы ни в коей мере не хотим утверждать, что вопрос о подлинной природе человека есть мнимый вопрос, и что никакой природы человека не существует. Вне всякого сомнения, мы можем обнаружить целый набор биологических и социальных констант, характеризующих родовую сущность человека. Но, к сожалению или к счастью, картина, которая вырисовывается по данным современных наук, чрезвычайно далека от той, которой ублажают себя многочисленные метафизики, моралисты, гуманисты и прочие духовидцы. Наиболее эффективные методы выявления родовой сущности человека – обращение к истории и к данным биологической и психологической науки. В этом отношении, в качестве крайне любопытного исследования такой человеческой константы как собственническое начало, можно указать трактат Р. Пайпса «Собственность и свобода».⁶³

Если же мы обратимся к данным этологии, то и здесь тотчас обнаружится множество фактов, разрушающих идиллическую картину. Вот некоторые из них:

1. «А вот от каннибализма разумного человека никуда не денешься, человеческие кости в мусорных кучах людей каменного века находили часто и повсеместно. До поры до времени на это еще можно было закрыть глаза, утверждать, что они попали туда случайно, или их занесли птицы или звери, или что это такой обряд погребения. Но недавние раскопки в пещерах на юго-востоке Франции принесли из мусорных ям шеститысячелетней давности множество костей и животных, и человека. Все кости хранят на себе следы каменных орудий, которыми их разрубали, срезая мясо. Оказалось, что человек и зверь разделывались по одной схеме, одинаково разрубались на куски. Кости человека хранят следы соскабливания мяса, а крупные кости раздроблены, чтобы добраться до мозга.

– Это свидетельство общепринятого регулярного каннибализма у людей каменного века, – делает вывод П. Вилла, руководитель раскопок. Итак, людоедство – позднее, эволюционно молодое приобретение, видовой признак разумного человека… Если людоедство – свойство нашего с вами вида, то понятно, что только жестокое подавление этого инстинкта сдерживает его реализацию».⁶⁴ Когда марксисты говорят о торжестве в обществе будущего подлинной человеческой природы и её освобождении от давления чуждой ей силы, то не имеют ли они в виду, в том числе, и повсеместный расцвет каннибализма?

2. Как известно, половые признаки у самок в животном мире гипертрофируются лишь в период размножения, у женщины же, человеческой самки, эти признаки по достижении половой зрелости гипертрофированны постоянно. «Женщина же способна к половому акту не только в течение всего месячного цикла, но и во время беременности, и во время кормления ребенка грудью. В соответствии с такой физиологической способностью женщине всегда не безразличен интерес мужчин, она демонстрирует себя непрерывно. Увеличенные при овуляции молочные железы были у приматов одним из сигналов готовности самки к размножению. После овуляции они, как у всех млекопитающих, редуцируются до почти незаметных размеров. У женщин эта очень удобная обратимость разрушилась, и железы пребывают всегда в увеличенном состоянии, сигнализируя постоянную готовность. Вот какие поразительные перестройки физиологии поведения женского организма произошли на пути превращения обезьян в человека!»⁶⁵

Очевидно, что здесь мы имеем дело с результатом биологического, полового и социального отбора. Скорее всего, эти изменения были необходимы для поддержания постоянного интереса к женщине со стороны мужчин с тем, чтобы обеспечить себе и своим детям пищу и безопасность. Этот вывод вынуждает нас усомниться в «идеальности» социального устройства первобытных обществ, и непреложности действия якобы существовавшего в этих обществах закона коммунистического распределения. Если бы такое распределение существовало, то поддержание постоянного интереса мужчины к женщине просто не требовалось бы. Сам факт принадлежности её и её детей к общине обеспечивал бы необходимую защиту и питание.

Кроме того, эта характеристика, безусловно, относится к родовой константе человеческой сущности, но сколь далека она от гуманистической картины благой природы человека.

3. Гуманизм исходит из предпосылки, что по своей природе человек добр. Соответственно, ликвидация социальных причин порождающих агрессию с необходимостью должно привести к тотальной реализации этой благой природы человека. Но данные науки показывают, что механизм агрессии унаследован нами от животных, и он является постоянно самозаряжающейся и самовоспроизводящей системой. «Раньше психологи думали, что агрессия вызывается внешними причинами, а если их убрать, то она проявляться не будет. Этологи показали, что это не так. При отсутствии раздражителей агрессивность, потребность совершить агрессивный акт всё время возрастает, как бы накапливается. А порог запуска агрессивного поведения понижается, и всё более мелкие поводы оказываются достаточными, чтобы агрессивность вырвалась наружу. В конце концов, она вырывается без всякого повода».⁶⁶ Иными словами, даже если человек будет помещен в райские условия, то агрессия в нем всё равно будет накапливаться и требовать выхода. Это одна из причин существования иерархии, которая является средством упорядочивания канализации агрессии.

Как видим, здесь мы также имеем дело с характеристикой подлинной природы человека. Но она совершенно не вписывается в прекраснодушные грезы гуманистов.

Толкуя об общечеловеческой морали, гуманисты ссылаются на то обстоятельство, что во всех обществах существует запрет на убийство, кражу, насилие и требование помощи сообщиннику. На этом основании они думают вывести фундамент для общечеловеческой морали. Тщетные усилия, которые имеют успех лишь у заведомо положительно настроенной публики!

1. Эти нормы – плод кабинетной абстракции. В каждом обществе и сообществе реально они выражены чрезвычайно разнообразно, и, по большей части, способ этого выражения может мало утешить моралиста.

2. Сам отбор весьма предвзят. Мы обнаруживаем также во всех обществах агрессию⁶⁷ и социальную иерархию. И эти общества (если не брать в расчет одиночек-интеллектуалов последнего века) воспринимают данные явления глубоко положительно. Отчего же наши моралисты не включают и эти положения в свою «общечеловеческую» мораль? Ответ очевиден: «общечеловеческая» мораль – плод спекулятивных усилий современных теоретиков, и их эмпирические изыскания – лишь видимость, долженствующая прикрыть произвольное накручивание «фактов» на уже заранее изготовленную умозрительную конструкцию.

Во всех человеческих обществах мы обнаруживаем религиозную веру. Но почему марксисты и ее не вносят в список общечеловеческих ценностей?

3. Само наличие во всех обществах запрета на убийство, кражу, насилие и требование помощи сообщиннику не может выступить в качестве основы для морали. Мораль имеет императивную природу духовного рода. Это императив безусловный, категорический. Но эти нормы в большинстве своем выступают в качестве условных императивов. Конечно, в умах людей они – категоричны. Но это – превращенное сознание. В реальности же данные нормы – необходимые условия поддержания социального целого, так же как и наличие пищи, воды или воздуха. Рационально выстроить и обосновать на этой основе мораль невозможно, поскольку момент перехода от условного к безусловному, категорическому всегда будет носить нерациональный, произвольный характер. Эта проблема несущественна для практической деятельности. Но она непреодолима для научного суждения. Путать же вольное морализирование со строгим научным дискурсом пристало профанам, но не ученым мужам.

Итак, идея прогресса, определяющая вектор направленности эволюции человечества, ненаучна, ибо она есть сомнительная ценностная интерпретация данных человеческой истории, поданная под видом строго объективного, научного вывода, используемого в дальнейшем, как исходная посылка.

Идея прогресса глубоко противоречит парадигме материалистического понимания истории. Правда, выше мы уже неоднократно писали, что прогрессистские установки К. Маркса и Ф. Энгельса были их любимейшей и заветнейшей мечтой. Вроде бы, здесь у нас налицо явное противоречие. Но, в действительности, никакого противоречия нет. Противоречие есть лишь для людей, относящихся к марксизму, как к религии, а к его основоположникам – как к её пророкам, каждое слово которых есть истина. Противоречие есть для эпигонов, неспособных мыслить самостоятельно и творчески, вся научная деятельность которых сводится к дословному благоговейному повторению того, что было сказано гениальным учителем.

Мы же льстим себя надеждой, что не относимся ни к первым, ни ко вторым. Мы льстим себя надеждой, что мы – ученые, и поэтому, оказываясь перед выбором – научная парадигма марксизма или любимейшая идея Маркса, мы выбираем, конечно же, научную парадигму. А принципиальное требование этой парадигмы – рассматривать эволюцию человеческого общества, как естественно-исторический процесс.

Что значит – рассматривать эволюцию человеческого общества, как естественно-исторический процесс?

Когда готы разрушают и грабят Рим, и все понимают, что это – перст Божий, тогда мы имеем дело не с естественным процессом, а с процессом сверхъестественным, поскольку в таком естественном, казалось бы, процессе, как разрушение и разграбление Рима, мы видим реализацию глубокого смысла, а может быть, даже и логики сакральной истории. Мы видим этот процесс, как нечто глубоко гармонично заключенное в ткань истории, которая имеет осмысленное начало и осмысленный конец.

Когда мы видим Лазаря, одним мановением руки Бога презревшего смерть и восставшего со смертного одра, мы понимаем, что перед нами глубоко сверхъестественный процесс, в уяснении смысла которого любой биолог и физиолог стоит с понурым, жалким видом.

Это все примеры неестественных процессов.

Когда же огромная каменная глыба, без всякого действия со стороны, с грохотом отваливается от скалы и стремительно катится вниз, то мы понимаем, что здесь мы имеем дело с глубоко естественным процессом. Миллионы лет эта скала подвергалась различным видам эрозии, и вот теперь она разрушается на наших глазах. Перед нами итог естественно-исторического процесса эрозии, один из этапов этого процесса. В падении этого камня нет ни смысла, ни логики, ни морального воздаяния, ни свершения социальной справедливости, ни залога светлого будущего.

То же и в живой природе, эволюция которой есть естественно-исторический процесс. Миллионы лет биомасса развивается и бурлит, в итоге выходит величественное царство гигантов – секунда, другая в масштабах вечности, и палеонтологи раскапывают их кости, с сожалением качая головой и сетуя, что они никогда не смогут увидеть воочию этого великолепия.

Только самый вздорный лжеученый, каких, впрочем, изрядное количество вокруг нас, решится утверждать, что все этапы этого развития были заранее предопределены, и что мы живем в лучшем из всех возможных миров, и что даже гибель этого великолепного царства гигантов есть непременный залог торжества, в конечном итоге, мировой гармонии. Такой ученый будет тотчас осмеян и изгнан из научного сообщества биологов и ему придется отправиться… – куда бы вы думали? – конечно же, на философский факультет, и здесь он получит почтенный титул доктора социально-философских наук и облагодетельствует нас многотомным собранием сочинений.

Это, конечно же, лишь образ, но, увы, слишком точно совпадающий с реальностью. Чем же ещё занимаются традиционные марксисты, говоря о прогрессе в естественно-историческом процессе эволюции общества, как не все тем же метафизическим мудрствованием, каким наполнены тома лжеученых и мистических пророков?

Если же говорить менее образно, но более строго, то:

Эволюция человеческого общества есть естественно-исторический процесс. Это означает, что он свершается вне всякого смысла и логики. В нем нет заранее предопределенных результатов. И лишь «лапласовский» ум, способный одним взором охватить и оценить все взаимодействия Вселенной, смог бы, да и то приблизительно, предсказать итог всего этого. Хотя, впрочем, если верить физикам и их принципу неопределенности, то и он оказался бы посрамленным в этой попытке.

Человеческие общества – социальные особи, организмы – возникают, существуют, гибнут, возникают вновь и вновь гибнут, а иногда эволюционируют, проходя различные этапы. Этот процесс детерминируется внутренней сущностью социального, внешней средой, миллионами, в конце концов, случайных факторов самого разнообразнейшего рода, и он никуда не направлен. Он лишь поступательно осуществляется во времени – из прошлого в будущее. И, соответственно, социальный теоретик может лишь систематизировать типы и формы, возникающие в этом движении, и пытаться понять причины и механизмы их возникновения. Как только он выходит за рамки этого и начинает рассуждать о прогрессе, о светлом будущем, о логике, смысле и необходимости этого процесса, он тотчас оказывается за пределами науки, попадая в объятия спекулятивной философии.

Если общество – это материальная система, а именно эта позиция наиболее адекватна марксистской социальной теории, то теоретик должен максимально дистанцироваться от всех понятий, загруженных человеческим, ценностным видением социальной реальности, и изучать ее так же, как изучаются другие материальные системы органического и неорганического характера. Как и в случае с живыми организмами, он должен воспринимать общества как различные формы социальной жизни, применение к которым ценностных понятий крайне некорректно и опасно. Образно говоря, социальный теоретик должен себя чувствовать не посетителем реликвариума, а посетителем «социального зоопарка». Когда вы приходите в зоопарк, то неразумно воспринимать те или иные формы биологической жизни как добрые или злые, прогрессивные или консервативные, современные или отсталые. Здесь нет прогрессивного бегемота и реакционного крокодила, доброго ежа и злого волка, простоватого медведя и коварной лисицы. В эволюции живого нет ни смысла, ни воздаяния, ни прогресса, ни морального урока. Нет всего этого и в эволюции социального.

Биологи говорят, что за время существования жизни уже пять раз происходило массовое, тотальное вымирание видов, вызванное естественными, привходящими, фактически случайными для сущности живого факторами – например, падение метеорита. Пять раз эволюция фактически начиналась с нуля, поскольку перед несколькими выжившими видами простиралось поле, совершенно очищенное от других форм. Катастрофа, происшедшая 65 млн. лет назад, оказалась событием, позволившим в очередной раз периферийным, «подпольным» видам захватить Землю. Одним из потомков этих видов является человечество. Подобные катастрофы будут и в будущем. Идея прогресса здесь неуместна.

Не существует плохих и хороших, прогрессивных и реакционных обществ. Все общества должны восприниматься социальной теорией по ту сторону добра и зла. Теория может лишь констатировать эффективность или неэффективность той или иной формы социальной жизни. А степень эффективности выражается в способности выжить и экспансировать в наличных условия. В этом отношении можно утверждать, что этот основной закон живого справедлив в качестве такового и для социального. Это очень печальная истина для человеческого разума. Мы видим, что целесообразность выживания вида в природе довольно часто обеспечивается за счет интересов индивида. Когда самка богомола пожирает во время спаривания самца, то это ужасно для самца, но для вида – неплохая стратегия выживания. То же и в человеческой истории. Здесь «благо» социального организма по большей части обеспечивается «пожиранием» индивидов. И можно лишь надеяться, что естественное действие объективных законов социального однажды породит форму, в которой благо целого окажется в гармонии с благом индивидов. Но такая надежда всецело принадлежит области человеческих упований⁶⁸, а значит, она оказывается вне сферы науки.

Если общество – это материальная система, то и изучать ее необходимо как материальную систему. Это означает, что теория общества должна быть максимально очищена от понятий ценностного, человеческого содержания. Социальная теория должна возвыситься над субъективным восприятием человечеством самого себя. Это возможно. Примером такого возвышения может быть психотерапия – дисциплина, возникшая в XX столетии. Здесь все, что человек может рассказать о себе, воспринимается лишь как феномен, как «хорошо обоснованная иллюзия», которая должна быть проанализирована в объективных понятиях науки. Текст, возникающий в результате такого анализа, отличается от текста самого анализируемого так же, как картинка на экране монитора компьютера отличается от программы, ее создающей.

В свете этих рационально оправданных и необходимых требований к современной социальной теории, ученые, пользующиеся понятием «прогресс» и прочей субъективной рухлядью, могут спокойно отдыхать на своей «протонаучной лавочке» и больше не засорять эфир науки своими «троглодитскими» шумами.

Если прогресс существует, если все ступени исторического развития заранее предопределены и однозначно ведут лишь в одном, благом направлении, то это очень удивительное обстоятельство. На его основании идеалисты и теисты правомерно делают однозначный вывод о существовании Мирового Разума. Странно, что марксисты, являясь материалистами, постулируют это обстоятельство и совершенно не делают тех выводов, которые из него вытекают. Почему они радостно указывают на признаки прогресса и не задумываются при этом, с чего бы это мироздание так славно благоприятствует человеку? Оптимистическое видение будущего чаще всего свойственно юным. Видно, мы имеем дело с очень «юной» научной мыслью.

К. Маркс и Ф. Энгельс были детьми своего века и в этом отношении они отдали должное всем антинаучным «шалостям», что разрешались ученым в то время. Они выстроили концепцию истории, которая насквозь пронизана провиденциализмом. И в этом отношении вся комбинация чередования их общественно-экономических формаций есть не больше, чем дань предрассудкам науки и общества XIX века.

Более того, вся их концепция истории слишком сильно отдает всё тем же христианским мифом, что тысячелетия вдалбливался в умы европейцев, и что поныне существует в культуре как одна из важнейших архетипических форм.

В самом деле, в христианском мифе мы находим рассказ об изначальном, невинном состоянии человечества, затем следует пагубное грехопадение, преодоление этого грехопадения через Благую Весть, и постепенное возвышение к Царству Божьему на Земле. В этом есть сокровенный сакральный смысл человеческой истории. Каждое событие этой истории может быть понято лишь через призму этого смысла.

То же и в марксизме. В начале мы обнаруживаем девственную чистоту первобытного коммунизма, эдакого царства альтруизма. Затем следует пагубное частнособственническое «грехопадение». Но оно не бессмысленно и не проклято навеки – оно необходимо, и марксисты долго и схоластично начинают рассуждать о прогрессивности и исторической оправданности той или иной формы пагубного классового общества. Затем, о долгожданное, закономерное чудо! – следует Благая Весть: буржуазия разложилась, пролетариат созрел, Маркс открыл подлинные законы общественного развития, которыми теперь можно воспользоваться на благо общества, и светлое будущее грядет! «Грех» частной собственности будет изжит и вновь возобладает коммунистическое общество, но уже лишенное тех досадных огрех, что были в эпоху первобытности.

Более того, как и христианам, большинству марксистов и в голову не приходит вопрос о том, что же будет после торжества светлого будущего. Часто говорят о конце предистории и смотрят с крайнем неудовольствием на тех мерзопакостных диалектиков, которые памятуя о законе отрицания отрицания допускают мысль, что после коммунизма последует новый виток истории с неизбежным отрицанием первого порядка – классовым обществом, основанным на новых формах частной собственности.

«Лестница» формаций, или, говоря словами Ю. И. Семенова, линейно-стадиальный подход в интерпретации истории, созданный К. Марксом и Ф. Энгельсом, был убедителен в XIX веке. В XX же веке под ударами мощного потока новейших фактов он стал трещать по швам. Большинство марксистов предпочло просто не замечать этого⁶⁹ – постоянно наталкиваешься на марксистские исторические тексты, где изложение фактического материала находится в чудовищном противоречии с его интерпретацией. Постоянно читаешь в академических изданиях о феодализме на средневековом Востоке или о рабовладельческом способе производства на Древнем Востоке. С невиннейшим видом авторы повествуют о малочисленности рабов, о незначительности их роли в производстве, о непомерно высокой покупной стоимости раба и с торжеством подытоживают: «перед нами расцвет рабовладельческого общества».

Возникает подозрение, что имеешь дело просто с глупцами. Но нет, читаешь и видишь – неглупый человек.

Тогда возникает мысль: материалистическое понимание истории – это настолько безжизненная научная форма, что она совершенно не может быть приведена в соответствие новым фактам. И тоже нет! Такие попытки уже давно предпринимаются. И весьма успешные попытки!

Но что весьма характерно, несмотря на бездну трудностей, противоречий и метафизических натяжек, все эти попытки остаются в рамках линейно-стадиальной концепции истории, или легких вариаций её. Складывается твердое убеждение, что авторы этих попыток не столько знают, сколько хорошо чувствуют – тронь линейно-стадиальную концепцию и весь мессианский социально-политический пафос марксизма относительно переустройства существующего общества ради общества будущего, полетит в тартары. А ведь большинство марксистов стали марксистами из-за увлеченности именно этим пафосом. И учителями им было твердо обещано, что только марксизм дает им подлинно научное обоснование этому пафосу, что только благодаря этому научному обоснованию они входят в число «избранных» и так выгодно отличаются от жалких утопистов.

Здесь весьма уместно будет привести в качестве примера попытку такого «улучшения» материалистического понимания истории, предпринятую Ю.И. Семеновым.⁷⁰ Этот марксист, будучи профессиональным историком, честным историком, хорошо видит несоответствия классической линейно-стадиальной схемы Маркса историческим фактам. Он понимает, что ни о каком поэтапном движении отдельного общества от формации к формации говорить нельзя, он знает, что большинство отдельных обществ, социально-исторических организмов, не пережили больше одной формации, поскольку погибли и были заменены другими социально-историческими организмами. Он признает, что даже те общества, которые уцелели в этой «мясорубке» истории, прошли весьма причудливый путь, слабо укладывающийся в классическую схему. Но при этом он чувствует, хотя и вряд ли понимает, что разрыв с линейной схемой Маркса неизбежно приведет к краху так называемой научной обоснованности марксистской политической программы. И он, как убежденный коммунист, всячески сопротивляется этому. Он предпринимает отчаянную и по-своему виртуозную попытку спасти линейную схему, модернизировав её. Но поскольку модернизировать её в рамках современной науки в принципе невозможно, эта «модернизация» оборачивается удивительнейшей реанимацией самых спекулятивных образцов метафизической мысли. Это становится видно, хотя бы уже при беглом взгляде на главу его книги, где он перечисляет идейных предшественников его глобально-стадиального подхода к истории. Средневековым и Новоевропейским мыслителям посвящены объемные параграфы, но чем ближе к современности, тем менее объемными они становятся. Последний же параграф, озаглавленный как «Современность» вовсе поражает. Одну пятую его занимают стихи Брюсова, в остальном же тексте упомянуты ученые и мыслители XIX века. Может быть, Ю. И. Семенов и считает их современными мыслителями, но вообще-то год издания его книги 1999 – ныне же Ю. И. Семенов благополучно обитает уже в XXI веке (дай бог ему здоровья). Сразу же за этими мыслителями «современности» следует сам Ю. И. Семенов, против чего, мы впрочем, не возражаем, а также английский философ и этнолог Э. Геллнер, положительно отозвавшийся на действительно интересные работы Семенова.⁷¹

Суть реформы, предложенной Ю. И. Семеновым, состоит в том, что следует отказаться от схемы линейной смены формаций в рамках отдельного социально-исторического организма. Но саму эту схему следует, во что бы то ни стало сохранить, приложив её к человечеству в целом. Тогда мы получим эстафетно-стадиальное или, точнее говоря, глобально-стадиальное понимание истории. Вымпел прогресса, всякий раз как он выпадает из рук ведущей цивилизации, подхватывается новым социально-историческим организмом, обычно находящимся на периферии прежнего мирового центра. Этот социор создает новую общественно-экономическую формацию, которая является следующим закономерно необходимым шагом в поступательном развитии человечества. Подлинным субъектом исторического процесса здесь выступает человечество в целом. Книга Семенова наполнена тезисами типа: «Для человечества в целом выход состоял в том, что экономические отношения более высокого типа начинали формироваться не в этом социоисторическом организме, а в совершенно иных социорах, к которым и переходила ведущая роль в мировой истории».⁷²