Текст книги "Комета Магницкого. Полное собрание"

Он бросил взгляд на Жанну. Та страдала. Несчастная. Чего взъелся? Мать-одиночка, системотехник в драном халате, всякая сволочь прохожая норовит ухватить за ногу, эх, бедная ты моя, бедная! Магницкий ничего не мог с собой поделать, в одну секунду расчувствовавшись бездонной жалостью. Его не остановила даже Вильгельмина Карловна, опять возникшая в конце коридора чёрным призраком брючного костюма пятьдесят четвёртого размера. Жанна пригорюнилась, сгорбилась, опустила голову, и щека её оказалась близка, как никогда. Он быстро поцеловал щёчку, бедняжка даже вздрогнуть не успела, и пошёл навстречу маме Вильгельмине, нежно, сыновьи, улыбаясь. Успел различить шелест за спиной: «Опять ты, Витя…».

И тут случилось невозможное. Во-первых, Вильгельмина слегка посторонилась, давая дорогу, чего в принципе никогда не бывает – все её обходят, от мала до велика, а во-вторых, отвела в сторону твёрдый крупнозернистый гранит сердитых глаз. Вот, знает, кошка драная, чьё мясо съела. Виктор маршировал вплоть до дверей рабочей комнаты, стукнулся в них три раза лбом, спросил: «Разрешите войти?» – и вошёл. Зоя Степановна бросилась угощать его аж растворимым кофе с конфетой из личных запасов. Жалеет, что ли, тоже?

11. Японская шелкография

В половине пятого субботы Магницкий взялся за приготовление глазуньи с зелёным луком и фруктового салата. Яйца весело шкворчали на сковороде, Виктор резал груши и яблоки на салат, когда мимо дверного проёма, на котором никогда не было дверей, прошла по коридору Нина. Заметив Магницкого, отступила от моратория на общение, который сама прежде и объявила.

– Не дали квартиру? Так тебе и надо!

– Не дали, черти, буду жить в общаге дальше, теперь уже до второго пришествия точно.

Почувствовав извинительный тон, Нина решила, что Магницкий, свалившись с мечтательных небес на общежитскую кухню, глубоко раскаивается в своём наглом поведении, ищет перемирия и даже восстановления отношений, хотя бы для начала в вопросах кулинарных. При виде холостяцкой глазуньи она сморщилась, будто надкусила лимон:

– С такой беды опять на глазунью перешёл? Господи, Виктор, сто раз тебе говорила, что вредно есть столько яиц за один присест, в них же голимый холестерин. А это что, фруктовый салат? – глаза понимающе раскрылись. – Опять девушку поджидаем? Магницкий, ты неисправим… годы бегут, а привычки остаются.

Но Виктор со своей стороны предпочёл мораторий считать полным разрывом отношений в той их части, что существуют меж мужчиной и женщиной. Таковые были обруганы Ниной принародно, он претерпел, спасибо, больше не надо. Общение же обыкновенное соседское и даже приятельское поддерживать согласен.

– Ничего не понимаешь в здоровом питании, – обернулся, продолжая крошить яблоко в миску. – Ну, вот, порезался из-за тебя!

– Это как всегда. Консервную банку открыть не можешь, не порезавшись. А теперь капаешь в салат, гляди, прямо льётся. Идём к нам, йодом обработаю и забинтую.

Вздохнув с сожалением, Магницкий высыпал фруктовый салат в мусорное ведро.

– Благодарю покорно. Сам забинтую, если будет надо. – Подхватил сковороду, отнёс в комнату.

Прижал к пальцу кусочек газетной бумаги, вышел в коридор. Неподалёку Нина встала читать книгу под неоновой лампой. Конечно, она всегда читает в коридоре, говорит, светлее, чем в комнате, но теперь это выглядит демонстрацией. Когда Пума энергично пролетала мимо, Нина на мгновение оторвала глаза от страницы, коротко в упор взглянула на радостную гостью. Таким взглядом можно уток сбивать на охоте, если ружьё дома забыл. Есть охотники? Другой раз с собой Нину берите, ладно? Чтобы не засорять водоёмы свинцовой дробью.

Но Пума – не дикая утка, и тем более не домашняя, на такие мелочи внимания не обращает, мимо пронеслась с довольным видом, вроде и не заметила обстрела.

– На вашем этаже везде пахнет глазуньей, настоящий общежитский запах, – сообщила весёлым голосом, уже войдя в комнату. И шепнула на ухо: «Женщина в халате с книжкой, случайно, не твоя гражданская жена?».

– Как догадалась?

– Взгляд чересчур серьёзный. Она не войдёт сейчас сюда?

– Думаю, нет.

– Ты ей рассказал про меня?

– Она очень чуткий человек, всё понимает. И очень тактичный. Работает на кафедре общественных наук.

Магницкий сделал шаг навстречу. Пума упокоилась щёчкой на груди.

– Я так по тебе соскучилась, прямо бегом бежала. Посижу немного и уйду. А завтра снова приду, можно?

– Ещё спрашиваешь.

– Конечно, если удастся выкроить время. Но глазунью можешь не жарить. Ах, пора топать, не то жена ещё чего-нибудь не то решит про нас. И устроит скандал, несмотря на всю свою тактичность. Чур не провожать!

Виктор всё же вышел следом. Пума быстро удалялась по коридору. Нины на обычном месте не было. Да рано ещё ей читать, чего встала? Людей только насмешила. В воскресенье он купил бутылку сухого белого вина. Это как долгоиграющая пластинка, можно сидеть за столом долго, греть в руке бокал и пить маленькими редкими глоточками, глядя друг на друга, созерцать и ничего не говорить. Салат готовить не стал по причине не очень зажившего пальца, две порции винегрета принёс из буфета. Сегодня он был уверен на все сто, что Пума обязательно придёт, потому приложил немало усилий, дабы спровадить Борцова на свидание к его детям.

– Гена, ты отец, или… кто?

– Отец, который никому не нужен.

– Да нужен, нужен, они только вид делают, а небось с утра на часы смотрят: когда появится этот папашка?

– Думаешь?

– И думать нечего, очевидный факт. Вот вырастут, тогда точно нужен не будешь, а сейчас, с тортом – да за милую душу.

Тихо матерясь у зеркала, Гена завязал галстук и ушёл на свидание с детьми при полном параде. Смешной Борцов. Вечером опять будет проклинать самый чёрный день в его жизни, когда он, как дурак, расписался в загсе, ни о чём ужасном даже не подозревая. Ладно, пусть покричит, но желательно не ранее семи часов. На этот раз Пума припозднилась, явившись в половине шестого, доведя тем самым Виктора до белого каления.

Точнее сказать, ворвалась в комнату, дверь в которую была оставлена полуоткрытой, сделала удивлёнными огромные глаза:

– Магницкий! Ты почему до сих пор не в постели?

– Что? – Виктор глянул на бутылку сухого и две сиротливые жестяные тарелочки из фольги с винегретом, которые непринуждённо ожидали своего часа в компании со сверкающими на солнце солидными дяденьками-бокалами.

Такого начала он не предполагал, и, хоть был довольно взрослым человеком, слегка растерялся, но успел одним движением сдёрнуть с тахты покрывало. Взирая расширенными зрачками, Пума так же стремительно сбросила через голову, отшвырнула в сторону платье. Выжидательно смотрела, покачиваясь на высоких каблуках босоножек. Блиц-партия молниеносных поочерёдных ходов была разыграна в полминуты, следом наступил получасовой провал памяти, сопровождаемый лишь странным шипением и мельканием сумасшедших красных пятен перед глазами.

Взалкав жаждой полуденной пустыни, Магницкий вскочил, схватил со стола приготовленную бутылку сухого вина, которое, казалось бы, можно было пить бесконечно долго, весь вечер и всю ночь, смакуя маленькими глоточками, подолгу глядя друг на друга, закинул голову и вылил в себя половину освежающе холодной жидкости, не чувствуя никакого вкуса, а лишь одну прохладу, которая заструилась по шее и груди.

Слева что-то зашипело, с удивлением увидел собственную руку, порезанную вчера, из которой теперь с тем самым странным шипением, в такт ударам сердца, прыскала кровь. Подушка, плечо, грудь Ларисы были усыпаны красными лепестками размером с двухкопеечную монету, столь удивительно изящными по форме, что казалось, будто их специально долго и аккуратно рисовал тончайшей кисточкой некий искусный японский живописец, посвятив изображению лепестков на нежнейшем шелке тела все бесконечное время жизни, и вкладывая в рисование каждого отдельного иероглифа сакральный смысл, абсолютно недоступный пониманию западного человека. Однако же то, что смысл тайно присутствует, было отчетливо ясно и этому человеку. Она манила его к себе пальчиком.

В дверь грозно застучали. Кому-кому, а Магницкому хорошо известен этот стук Гены Борцова, вернувшегося не в настроении после посещения своей семьи, неумолимый, словно приговор ревтрибунала.

– К сожалению, сосед пришёл, – заворожённо глядя на красные лепестки неизвестного цветка, произнёс он.

– Не открывай, пока не оденусь!

Как всегда в подобных случаях, с одеванием не слишком получалось, прошло две минуты, и Борцов педантично доложился ещё раз чётким оловянным солдатиком.

– Минуточку ждём, – предупредил Виктор.

– Магницкий, это я, – подал голос Борцов, – отворяй давай.

– Не ори, Гена, успеешь.

– Магницкий, ты обнаглел вконец, – воскликнул сосед, уже врываясь в жилое помещение, и сразу бегом-бегом к своей драгоценной тахте – проверять. – Бордель тут развёл!

Пума выскочила в коридор, Виктор за ней. Заметив, что он не отстаёт, Лариса бросила откровенно сердитый взгляд и ускорилась ещё более.

Даже сзади на открытом плече виднелись красные революционные лепестки.

– Погоди, куда вчистила?

– У тебя отвратительно довольный вид, – произнесла сквозь зубы с обидой, – из которого всем вокруг делается ясно, что только что переспал со мной и очень гордишься этим.

– Заблуждаешься, вид нормальный. А у тебя – вон, посмотри…

– И наставил вдобавок автографов, чтобы никто не сомневался.

Расстались молча. Вытерев автографы платочком, Пума пошла к остановке, он зачем-то тянулся следом, старательно не глядя в её сторону. Долго стояли в разных местах. Автобуса не было. Магницкий начал медленно приближаться, но когда оказался почти рядом, как бы случайно, а не специально, Лариса остановила такси, прыгнула на переднее сиденье и быстро уехала, даже не взглянув на прощание из-за стекла. В это последнее мгновение он заметил на мочке её уха, рядом с серёжкой, свою кровную метку, махнул рукой огорчённо, после чего вернулся к Борцову очень сердитым.

12. Розы для Любы

На следующее утро получилось так, что, не сговариваясь, они одновременно открыли двери своих комнат и вышли по делам с бумагами в коридор, который оказался пустынен, свет не горел в связи с кампанией борьбы за экономию электроэнергии на производстве. Две тёмные шеренги дверей говорили об опасности: каждая в любое мгновение могла открыться. Но это не помешало броситься навстречу друг к другу и прижаться, держа руки отстранёнными, что со стороны бы казалось несколько смешным.

– Миленький, вытерпишь без меня три дня?

– Куда-то едешь?

– Нет. Ложусь на обследование в больницу.

– Что-то серьёзное?

– Да нет, не смертельно.

– А всё-таки?

– Что, насторожился? Не беспокойся, инфекции никакой нет. Даже если бы и была, тебе уж точно никак не передалась: обычная проверка на бесплодие. Семейство разочаровано итогами первого года совместной жизни, вот и решили обследовать да в случае чего наказать.

Лариса прыснула таким жизнерадостным смехом, что Виктор вздохнул с облегчением: на заболевшую миленькая совсем не похожа.

– А можно прийти навестить?

– С ума сошёл?

– Просто махну рукой и уйду.

– Да? Ну, хорошо, только в регистратуру не вздумай обращаться с передачей. Утром не приходи, в обед тоже, а главное – после шести ни-ни, в это время приёмный час начнётся. Давай сделаем так. Придёшь к пяти часам, я окно открою и буду сидеть на подоконнике. Помашем друг другу ручками.

– Хорошо, приду.

– Буду ждать тебя, миленький.

Время назначенной встречи предполагало, что надо сорваться с работы пораньше, часа этак в четыре. Виктор купил букет белых роз и, несколько смущённый их чрезмерным великолепием на фоне собственной заурядной внешности, поспешил на первое свидание с миленькой. Медсанчасть состояла из трёх пятиэтажных зданий, разбросанных по озеленённой кустиками сирени территории, огороженной невысокой оградой, выкрашенной светло-голубой дешёвой краской. «Точно оградка при могилке, только очень длинная», – подумалось Магницкому. Вход на территорию свободный. По асфальтовым дорожкам, сквозь которые местами пробивалась травка, а кое-где и кустики, мирно бродили больные в мятых пижамах цвета хаки не по размеру, подставляя солнцу блаженные физиономии.

У приёмного покоя толклись посетители, желавшие передать свои сетки с яблочным пюре в неурочное время. Они кидались навстречу каждому больному, возвращавшемуся с прогулки. Виктор начал обход вокруг главного корпуса, разглядывая окна, в которых мелькали женские головы, обошёл его со всех сторон, затем два других, сходил даже к двухэтажному пищеблоку (чем чёрт не шутит, вдруг и здесь какое отделение расположено?), но Пумы нигде не обнаружил.

Она не сидела ни на одном из подоконников. Не высовывалась ни из одного окна и даже не мелькала за стеклом. Магницкий сделал второй круг, за время которого пришёл к выводу, что число открытых окон резко увеличилось и количество женских голов в них тоже. Что тому виной – приближение приёмного часа или белый букет роз – неизвестно.

– Мужчина, вам кого позвать? – спросили со второго этажа.

– Молодой человек, какую палату надо? – крикнули с третьего.

Но Виктор молчал, оберегая инкогнито, и сделал дополнительно третий круг почёта. В шесть часов почти все окна распахнулись. Под ними сосредоточились толпы посетителей, кричащих кто во что горазд. Только Пумы нигде так и не видно. С роскошным букетом роз в этой толпе Виктор чувствовал себя человеком не от мира сего, и вдруг мелькнула догадка. Ясно, как белый день: Пума его разыграла. Не лежит она ни в какой больнице, просто взяла отгулы и отдыхает на даче, или в городском саду на каруселях катается.

– Не буду я никому ничего передавать, через приёмное отделение передавайте, – по тропинке пробегала медсестра, отбиваясь на ходу от посетителя, – раз не положены больному ваши котлеты, значит, не положены.

– Девушка! – воскликнул, озаряясь радостью, Магницкий, – наконец-то я вас нашёл, милая вы моя! Уже шестнадцатый день ищу, и наконец-то! Возьмите цветы, пожалуйста. Это вам.

– От кого?

– От меня.

Сестра посмотрела на букет и остановилась.

– Кому-то хотите передать?

– Нет, исключительно для вас.

– Что-то не припоминаю, в каком отделении лежали?

– Вы меня не знаете, да и я вас видел однажды утром, в трамвае, две недели назад. На этой остановке сошли. Представьте себе, уже две недели в свободное от работы время разыскиваю с цветами. Каждый день с новым букетом. Наконец нашёл, слава тебе, господи! Возьмите, пожалуйста, не то разорюсь подчистую.

Медсестра неуверенно улыбнулась, опустила глаза. Посторонний гражданин, до того самым бессовестным образом пытавшийся навесить ей на руку пакет с домашними котлетами, мгновенно устыдившись, направился передавать принесённое через окошечко в установленном порядке.

– Вам, наверное, от меня что-то надо, – предположила она, – хотите узнать о своих знакомых или родственниках? Номер палаты неизвестен? Скажите фамилию, я помогу найти без всяких цветов, а передачи проносить не имею права.

– Ничего не надо, абсолютно. Честно-честно, – в кои-то веки не врал Магницкий. – Кроме вашего имени, честное слово, больше ничегошеньки. Назовитесь, и тотчас исчезну, растаю, как утренний туман, даже помнить забудете.

Медсестра призадумалась, стоит ли называться, но Виктор уже сунул ей в руки букет.

– Или хотите, чтобы остался навсегда?

– Пожалуйста. Любовь.

– Огромное спасибо. До свидания.

Удачно избавившись от роз, со всех ног кинулся по бугристой дорожке к окрашенным в голубой цвет распахнутым воротцам, сваренным из труб. Вот если бы узнала каким-то образом Нина о его сегодняшнем похождении, необыкновенно долго смеялась и в назидание обязательно придумала прозвище пообидней. Но что прикажете делать с колючими розами в общественном транспорте в час пик? Не засовывать же их в куст сирени? Кстати, Нина довольно часто по жизни бывает права. Житейской мудрости у неё не отнять. Если хорошенько сесть да вспомнить, то окажется, что права она бывает практически всегда.

13. Давай убежим сейчас?

Виктор чертовски разозлился на Пуму, однако при встрече решил вида не показывать и даже не напоминать. Как будто ничего не случилось. Пусть только скорее в укромном уголке примостит свою румяную щёчку у него на груди. Даже словом не помянет, будто и не ходил никуда. Скорее всего, забыла, или нельзя было открыть окно. Мало ли какие в отделении порядки? Да не могла Пума взять и просто надуть его из чисто спортивного интереса. Или всё-таки надула?

В начале обеденного перерыва Магницкий сбегал на шестой этаж занять очередь на бильярд, после чего помчался в кафе-беляшную. Увидел в хвосте очереди Пуму, но даже не вздрогнул, она стояла с комсоргом Милой, просто кивнул, прошёл к Забаве, который уже лазил по карманам в поисках денег. Возле них очутилась Мила.

– Что как не свои, мальчики? Купите нам четыре беляша и два стакана какао, мы пока столик забьём.

– Только не до смерти, – согласился Забава. – Он нам в стоячем положении ещё не раз пригодится. Не последний день живём, девушки!

Борис расплачивался, Виктор носил тарелки и стаканы к высокому столику с миниатюрной круглой мраморной столешницей, за которым они еле разместились вчетвером – стоя. Очутившись рядом, почувствовал намеренное касание локтя Пумы и руку не убрал, но подумал сердито: «Ишь, надула, как резиновый шарик, теперь по новой начинает фокусничать».

Забава первый разделался с беляшами, вытерев салфеткой пальцы, скомкал её в тарелку.

– Ну, я готов к труду и обороне. Идём, Витёк, сыгранём партийку. Чувствую, сегодня насухо тебя обставлю. На что спорим?

Пума снова коснулась локтем, загадочно улыбаясь.

– Эх, Забава, вот я бы тебе рога враз обломала. От борта в среднюю лузу, – сказала Мила, отставляя стакан в сторону. – Витёк, будь другом, уступи партию девушке.

– Играйте, – легко согласился Магницкий, – из комсомольского возраста я выпал, из молодых специалистов тоже попросили перейти в пожилые. Мне теперь нельзя торопиться, надо тщательно пережёвывать горячую пищу.

Когда комсомольцы убрались на свой бильярд, они с Пумой, не тратя время понапрасну, очутились в армовской комнате, недовольно разглядывая друг друга.

– Что показало медицинское обследование? – чрезмерно вежливо поинтересовался Магницкий, окончательно утверждаясь в мысли, что ни в какой больнице Лариса не лежала. Уж слишком чудесно выглядит.

– О, многое…

– И что конкретно?

– Конкретно мог бы и не обещать, что придёшь, никто за язык не тянул, я бы пережила.

– Я приходил, между прочим, как дурак, с букетом цветов. Бегал искал твоё раскрытое окно, где ты сидишь на подоконнике и ждёшь меня.

– Это я, как дура, три часа жарилась на подоконнике, а ты не пришёл.

– Пришёл, тебя не было!

– Я ждала, ты обманул.

– Неправда, как дебильный, носился с цветочками вокруг всех трёх корпусов, круги давал. Из окошек кричат: «Мужчина с букетом, вам кого нужно?». А мужчина назвать фамилию права не имеет, головы не поворачивает – глухонемым притворяется.

– Зато сейчас можешь говорить, что душеньке угодно. Всё равно никто не поверит.

– Да уж.

Оба замолчали. Пума с деловитым видом уселась на рабочее место программиста, занялась отладкой. Магницкий ощутил себя посторонним человеком, однако никак не мог уйти. Стоял, засунув руки в карманы с хмурым видом, смотрел в экран, на скачущие зелёные цифры, похожие на танцующих чёртиков. Вдруг Пума взглянула исподлобья, весело и хитро, вскочила, прыгнула, обвив шею руками.

– Миленький, соскучилась! Давай убежим сейчас?

– Давай.

– Поехали, миленький, ко мне. Хочешь?

– К тебе? Хочу! Куда?

– К маме. Не беспокойся, она на работе. Только чур, в троллейбусе заходи в задние двери, я в передние, и выйдем потом каждый в свои. Договорились? Не обижайся, представь себе, что мы советские разведчики, и нам жизненно необходимо соблюдать правила конспирации, иначе провал.

– Я пойду сзади в четырёх шагах, а если тебя остановит кто-то знакомый, начну читать газету.

– Какую газету?

– Воображаемую.

Согласно правилам конспирации, Пума уселась на высокое переднее сидение троллейбуса и отвернулась к окну, а Магницкий встал на задней площадке, и смотрел неотрывно на неё, что вполне естественно и правилами конспирации не возбранялось. Пума зашла в подъезд дома, начала подниматься по лестнице. Согласно тем же неписаным правилам, он следовал сзади, не отставая и не догоняя. Открыв дверь ключом, она быстро исчезла внутри квартиры. Выждав пару минут, Виктор вошёл следом, огляделся по сторонам, закрыл за собой дверь.

– Отличная квартирка, хотелось бы иметь такую на старости лет. Трёхкомнатная?

– Трёхкомнатная. Проходи в спальню, – отозвалась она откуда-то.

В центре спальни располагалась семейная кровать размером два на два, было много зеркал и живых цветов в самых разнообразных вазах и вазочках. Несколько кустистых растений произрастали из больших керамических ваз, стоящих прямо на полу. Что-то вроде небольшого зимнего садика. Из душа выскочила Пума в цветном коротеньком халатике, бросилась к нему навстречу, не дойдя шага, распахнула халат, предлагая восхититься обнажённым телом, танцующим шагом упорхнула к мебельной стенке, из которой достала простыню, взмахнув ею, опустила парашютом на кровать. Парашют лёг неровно, Пума принялась расправлять.

Не выдержав испытания на хладнокровие, агент Магницкий схватил противника за талию, с размаху бросив поверх простыни, и сразу оказался рядом. Пума быстро перевернулась, встретив бесстрашным взглядом:

– Знаешь, что будем сейчас делать, родненький?

– Даже не догадываюсь.

– Ребёнка.

Через какое-то время возникло неприятное ощущение, что на них смотрят. Будто все члены неведомого семейства, включая мужа и свекровь выстроились вокруг кровати, на которой в пылу страсти происходило лечение от бесплодия. «Это из-за зеркал, – подумал он, – хорошо, хоть на потолке нет». «Сладко, сладко, миленький», – закрыв глаза, шептала Пума.

Вот опять она что-то говорит. А ничего не слышно, будто уши заложило.

– Что?

– Знаешь, сколько времени прошло?

– Времени? Сколько?

– Два часа. Кто угодно может прийти в любую минуту, если уже не пришли, а мы тут с тобой…

Где-то посреди лестничной площадки Магницкий ощутил прощальный толчок кулаком в спину – вместо поцелуя.