Текст книги "Падая легкою тьмой"

Ночь затаилась, чувствуя далекое, но неумолимо приближающееся.

Сквозь гул в ушах не услышал. Свет фонаря в глаза и совсем рядом Митькин голос:

– Товарищ прапорщик… Мишка…

– Как же ты… – в лютой ненависти на самого себя, не сумевшего. Но боль. Вялость. Время. – Здесь положим. Не уйти нам с ним. У Хакима антидог – не найдут. Потом заберете. Пусть они назад его, в залом и камнями. А ты мне помоги. Видишь… Зараза…

Ермак уже убежал туда – к залому. Митька тянет за ноги, рука волочится по камню, частые капли с культи и торчащие обломки костей не видны в темноте. Митька спрыгивает, подставляет руки под подошвы Маркела. Не удерживает, пытается подхватить, вместе падают. Охнув, Маркел на доли секунды теряет сознание. Из прокушенной губы кровь, открывает глаза, выдыхает: «Сжег?»

– Да.

– Достань. На дне.

Митька вытряхивает эрдэ к свету лежащего фонаря.

– Суеверный я, Митя. От греха… подальше убрал.

Инъекция. Прерывистое дыхание становится ровным, глубоким, вместе с шальной мутью, ворвавшейся в тело.

Митька тянет поясной ремень. В петлю – на самозатяг.

– Рука?..

– Режь… К нему положи.

Лоскутья. Резко. Отточенным лезвием. Подворачивает обрывки рукава – и на него петлю. Затягивает возле пальцев Маркела. Рвет индпакет. Подушку на кости, разорванное мясо. Туго бинтом. Завязывает, помогает подняться.

– Дай машину. Соберите все и догоняйте.

Идет, не шатаясь, в норме.

Стык глубокой узкой расщелины чистил Ермак. Вдвоем трудно развернуться, но длинная. А Ермак худой. Там немного камней было. Фонарем посветили. Он спрыгнул. Ну, и фонарь ему подали, чтоб светлей. Не видно ж ни черта. Ночь. А Хаким с Зимой подсумки и эрдэ только с него сняли. Ремень с ножом опять надели. Поправили все. Магазины, железки забрали. Документов же нет – в полку. А их – подсумки – чтоб не мешали и пустые чтоб под голову потом. И в спальник Мишку. Спальники легкие и теплые, американские вроде. Маркел где – то надоставал. Потом подали его Ермаку. Туда, вниз. Он уже коченеть начал. Ну, тверже стал. Ермак принял, внизу уложил хорошо. Под голову подсумки свернутые. Они камни сверху стали подавать, а Ермак его обкладывал… Мишку… Тут Митька прибежал. Вниз туда наклонился. Руку отдал. Ермак камень отложил. И под отворот спальника. Туда. Внутрь. К плечу Мишки. Чтоб вместе вроде им… И камни уже быстрей. Втроем же. Ермак его всего. Хорошо так. Проверил еще. Все вроде в норме. Хорошо. А Хаким уже назад. Ну, с этой, от собак. Потом Ермаку отдал. Тот на камни, чтоб Мишке спокойно, потом забрать чтоб… Ермака за руки вытянули. Собрали, проверили – и бегом Маркела догонять… Все быстро, тихо, молча… Молча.

Ночь ежится. Предчувствием бессилия зажигает яркую немигающую каплю в оборках покрывала, которой уготована участь противостоять юной бесплотности надвигающегося. Еще невидимого.

Митька работал. Времени не было, нужно выходить срочно. Забрал у Хакима антидог.

– Вперед, вперед! Догоню!

Сбросил перед стеной оба эрдэ. Полез наверх, в нору. Фонарем. Крови немного. Растер ладонью. Антидог. Вниз. Стена чистая. Антидог. Забрал все, осветил, проверил. Антидог. Отбежав назад, еще. Вперед, тоже.

И уже круча обвала, волны непроходимого каменного поля. Ближе к левой стене. Шаткая опасность ловушки. Нога в щель – огнем в колено – и конец. Не напрягаться! Легче! Быстрее.

Глухой сдавленный стон откуда – то из глубины. В свете фонаря узкий провал, на самом дне лежит черный. Странный шлем, броня.

– Сейчас, сука!

На колени, прижав фонарь к стволу, сует вглубь. Клокочущий хрип, под шлемом отсвет красноты.

Нажать!.. Свой он… Свой же! Кулак в кровь. Нахлынуло из забытья криком раздавленных слез.

– Ты, сволочь, если… не сдохнешь… Запомни! На всю жизнь! Должник ты теперь, падла!

…Глухой разрыв. Очередь. Разрыв. Еще. Летящее в вершинах слабое эхо. Митька не слышит – он уже за завалом. Ночь рвется вдалеке, на длинном переходе к Паку.

Коротко вспыхнув, луч Митькиного фонаря выхватывает спины четверых, тяжело бегущих в пологий подъем впереди.

* * *

Ермак разбил рацию. Хаким ушел по своим делам. Маркелыч держался в норме, розовый. Не мужик – кремень. Каштаринцев пришлось, правда, поорать от души – сначала ж влепят, а потом разбираться, кто да что. Приняли с радостью, братаны. Рассказывали про бучу у каких – то спец, то ли местных, то ли еще откуда-то. Летюху аж пришлось на трубу подорвать. Тот обматерил, чуть по рации ногой не въехал – и дальше дрыхнуть. А те еще бились, километрах в пятнадцати. Только – только стихать начало. Нашли время духов гонять, чудики. Дня им мало.

Хакимовы разведданные ушли в штаб. Всех кроме него, конечно, представили к муделям. Но ему вроде по хрену. С бабками. Ох, и любит же. А чего? Что есть, что нет – капуста. Маркелыч знает точно, поэтому и не переводятся.

Вот только Мишку… Не забрали. Там он. Не смогли без Маркела. Может, и к лучшему. Ермак хорошо его. Чего тревожить – то, а?

Занимался рассвет. Камень скоро оживет в лучах любимой.

Сергеич

Москва, Ясенево, 04.07.1995, 10:02

Выспался, помыл машину, накормлен.

В кабинете Якименкова резануло необычным.

– Здравствуй, Чеканов. Присаживайся. Ну так как, выясняется?

– Пока ничего конкретного, но работаем, – ответил Сергеич, хотя про себя подумал: «Сейчас. И три часа потом твою ахинею слушать по поводу».

Терехин уже внес дополнительную ясность.

– Детонатор телефункен – изделие очень нежное и чувствительное. Рассчитано для использования на большой дистанции открытых пространств, несколько меньшей при наличии массива поглощающей сигнал преграды. Но не в зоне мощных радиопомех подавления и уж никак не на подземном общественном транспорте. Продукт не войскового – специального назначения. Если не на боевом взводе, то киловольт не запустит – предохранитель блокирует цепь приемника многократно и механикой. Практически безотказно. Думаю, дело в неопытности гражданина. Снял с блокировки ошибочно. Предохранитель небольшой, цвета одного с корпусом, и на боевом лишь точка красная, неяркая.

Ехал в метро. Долго ехал. Вагон моторный, искрит на щетках двигателя, на токосъемнике. Сигнал получается чисто шумовой, фоновый, но мощный для приемника. Било в схему, било – и пробило. Чувствительная очень.

Фотографии сделали еще вчера – председатель правления банка, заместитель, главбух, начальники отделов. Гроб был в тесном контакте с кем – то из них. У Степашина знакомый в охране, хороший знакомый Володя. Он и пояснил, что в депозитном хранилище отработанная система: в сейфе два замка, в хранилище входят только владелец со своим ключом, служащий со своим и при сем охранник. Володя бывал часто. Но председатель волен поступать по – своему, и балует верхушку – имеют свои депозитники, оба ключа, и, естественно ни служащего, ни охранника. Ключи Гроба, как установил Володя, оказались от одного из баловней.

Лицо Гроба готово к 17:00. Пришлось опять Володю потревожить. Узнает. Прохлынов (или Прохлынин) Олег Константинович. Днями пропадал в кабинете Кедрова. Тот машину, водителя и, по мнению Володи, костюм, галстук и носки и т. д. выделил. Странного вида. Взгляд сонный, нижняя губа висит. Кислый господин. Едва начал пахнуть холеным. Каким образом в затрапезном виде, да еще и в метро, плюс амплуа Гроб – вопрос сложный. Дружба разрослась недели две назад. До этого Кедров долго дружил с Бутягиным Андреем Николаевичем. Неразлучно. История идентичная. Машина, пиджак, носки и так далее. Странностей предостаточно. С запашком. Но Сергеич уже в падении: «Поставлен вопрос о служебном несоответствии».

Якименков в глаза не смотрит. Сурово, в сторону.

– Вопрос о служебном несоответствии снят. Тебе верят, Чеканов. Это понятно? Учитывают твою молодость, прошлые заслуги. По программе тебя собираются посылать. По обмену. В США. И скоро. Трудись, Чеканов. Отдавай все силы нашему общему делу.

«Политработничек проснулся», – мысленно прокомментировал Сергеич.

– С документацией помогу. Учитывая важность. Машинистку получишь.

«Ты обалдел, что ли, Якименков?!» – возмутился про себя Сергеич.

– И к зарубежным коллегам поедешь. Опыт переймешь. Своим поделишься. Вот так. У меня все. Дергать тебя пока не буду. Вопросы?

– Нет.

Секретарша в приемной уткнулась в машинку. В коридоре бритый Степашин. Взгляд вопрошающей побитой собаки.

– Арбайтен, арбайтен.

Уносится оповещать.

Все в сборе. Довольны. Фролов с Кудриным вчера мать Гроба навещали, версии любовь – близкие родственники – друзья под парами. Сергеич отпустил, но у Степашина власть негласная.

– Мать в слезы. Переживала очень. Еле успокоили. Гроб постоянно вне дома. Работал официантом, две недели как уволился, точно не помнит и не знает где. Его документов в доме нет. Не женат, про девушку не знает, из друзей – тоже. Приезжал на днях в чужом костюме с каким – то важным. Чаю хлебнули и уехали. Внизу большая темная машина ждала… Продукты Гроб часто приносил. Теперь некому. Вдова пожилая. Из родни у нее только сестра в Калуге. Почти не общаются. Какие-нибудь физико – химические эксперименты или тому подобное не проводил. По ее словам, все с девочками в детстве играл. Потом замкнулся. В армии не служил. Был у него давно знакомый, в ресторан устроил, но больше она знакомого не видела. Фотографии все из юных лет. Отдала под честное слово. Живут в однокомнатной хрущобе на Первомайской. Бедно.

– Учеба?

– Десять классов. Школа рядом с домом.

Сергеич черкает клетки в блокноте. Колонка тех, кому мешал, – все, кроме одной клетки зачеркнул. Любовь. От нее две стрелы. И еще две клетки появляются: господин Кедров и господин/госпожа Х. Любовь и ревность. Ох, и несет голубятиной. Здорово несет. Нестерпимо. Но причем здесь изощренность – пластид, спецдетонатор? Кедров в любом случае выпадает. Лямур! Две недели не расстаются. Зачем эти сложности? Да и Гроб. Поднимался. Метро и джинсы уже в прошлом. Ненавистном. Прежние ревнуют? Посылай. У Кедрова за пазухой тихо и безопасно. Тьфу! Манцев никаким боком. Не то что узко. Куда в стену – то?

И тонко. Самой высотой ноты. Но этот уже в прыжке. Рвет цепь. Захлебываясь бешенством от запаха добычи, уничтожает двойной смысл слова «тяни». Но цепь попрочнела, не разорвать. В поход за миражами до седьмого пота? А потом ты – в конуру и лаять?

Начальственное таканье трансформировалось в паузу размышления.

– … Попытаемся объять необъятное. В духе традиций.

Тянет он, тянет. Нужность спешки лишь в плане доставляющих хлопоты насекомых очевидна.

– Степашин, к Володе и все про председателя, до дна. Кудрины, жучить его авто и квартиру. Терехин, бомбы в сторону. Прежний… как его… Бутылкин?

– Бутягин.

– Бутягин. И к шести все здесь. Кроме Кудриных, естественно. Меня час – полтора не будет. Вперед.

Теперь телефоны.

Палыч сразу начал ругаться, но список на прослушивание забрал под обещанную завтра с петухами санкцию.

Сергеич поставил группу на частности, оставляя за собой брезжащее главное – концерн, владелец банка. Манцев для концерна или крыши – звонок. Прет в мэры. Полезность. Сам ни в какую. Кто вы такие? Я с несущими блага, консультирую. Деньги? Увольте, не нуждаюсь, сам помогу. В духовном плане что-нибудь глобальное? Нет, ребята. У меня уже всё есть. И обидел. Смертельно обидел. Угрозы закончились. Гроб ехал за жизнью.

Сергеич на третьем подземном этаже. Карточка. Дверь бесшумно прячется в стену, еще раз карточка. Зеленый. Дверь уезжает в стену. И еще.

– Допуск… Проходите.

Внутреннее убранство тела страны при взгляде через нижний окуляр. Запах чересчур синтетический.

Концерн вне запретного файла. Денежно – завальный кретинизм золота отсутствует. Дядя Ваня с оброком в допустимых пределах. Манцевых в избытке, просился бы – подумали. Опять все к черту, и этот в конуре щерится.

12:07. Запыхавшийся Степашин. Вкралась проблема. Судя по всему, Кедров туповат. Наречем Дур. Возомнил о независимости, пререкается. Кредиты по своему усмотрению. Неделями мир осматривает без дозволения свыше. Концерн на ус мотает, паразитирующую личность пока терпит. Скандалов с криком избежал, но предпосылки есть – на инструктаже в офисе безопасности список вхожих требуют. Старший охраны, политический бывший, рвет на полный вперед, а заодно и Дуру простукивает. Некрасиво. Ты в команде, правила уважать надо. Дур же на ручеек информативный не реагирует. В кураже. Пора бы в невозвратку, но еще не ойкнуло. Степашин пояснил: рытье могилы невозвращаемыми кредитами на своих. Возможность есть, близко к большой чечне. И в надежде на ее же крышу, иначе могила не для банка. Глаза застишь, господин Дур? Из грязи в князи?

13:40. Неожиданный Фролов.

– Господин в банке, а водитель здесь, в пяти минутах. Ремонт. В квартире поставили чисто. Кудрин заболел. Сотрясение вроде. В больницу его отвез. После квартиры подъехали к банку. Встали. Метров двадцать до их стоянки на другой стороне. Около 12:00 появился водитель, сел в машину, потом к ступеням входным. Девица появилась из банка. Курили, смеялись, и он за руку ее все прихватывал. Кудрин перешел на ту сторону. И под пьяного к ним. Остановился метрах в шести. К стене прислонился. Девица ушла. Водитель к машине. Кудрин подошел сзади, шатается. Водитель дверь распахнул. Кудрин к нему. Тот оборачивается. Кудрин руки протянул, мол, знакомого встретил. Жука – то забросил. А тот… Я не понял. Быстро очень. Куда – то вверх и рукой машет, зовет. Камеры же везде. Кудрин уже сел. Охранники выскочили и оттащили к стене. Оставили сидя. Потом, минут через пять, председатель вышел. Прыгающий какой – то, с чемоданом, подождал, пока охранник дверь откроет. Сел и уехали. Наверное, обедать. Я не выходил, камеры же. Кудрин очухался, подошел, сел в машину. Зеленый весь. Ни синяков, ничего. Говорит, в лоб ладонью открытой ударил. Слушать за ними я не мог. Кудрина бросать?

– А если бы он умер? Конспиратор.

– Да он двухметровый. Такую глыбу танком только. И чего ему будет – то, боксеру? Ну, и камеры везде…

– Камеры. Свободен. Работать.

14:46. Терехин по телефону.

– Странное стечение обстоятельств, Евгений Сергеевич. Бутягин живет напротив Манцева. Две недели назад поселил у себя гражданку Крушникову. Разговаривал только с ней. Мистер в отъезде, по делам предстоящего бракосочетания. Раньше Крушникова работала в баре. Проститутка или ошибаюсь, но чем – то от нее тянет, деловым. Шарма хоть отбавляй. Мистер у ног, точно.

– Манцев напротив. Как это выглядит?

– Подъезды напротив. Метрах в тридцати. Дома типовые.

Этот зевнул в конуре. Открыл глаза и получил костью Фролова по морде в 15:18.

– Только что господин ругался с водителем, а потом спрашивал по телефону Андрея Николаевича. Того, наверное, не было. Извинился, попрощался и шепнул уже после, очень тихо: «Уничтожу». Извините за звонок, Евгений Сергеевич. Думал, может быть, ценное что-то. Носятся как ненормальные. Отбой.

Андрея Николаевича уничтожу? Или о своем о чем – то? Кто у нас Андрей Николаевич? Сам Бутягин. И Манцев напротив. Хвостатый устал ждать. Тоже не торопится, но во взгляде укоризна: рассмаковался, таких ему жрать неинтересно. Приподняв ногу на остальное, брезгливо подталкивает мордой к миске господина Дура с очень личным и премерзко пахнущим, наступив лапой на господина Гроба – несвеж.

Финальные клетки в колонках. Жертва – Бутягин. Исполнил – Гроб. Интерес – Дур. Так и назовем: «Проблемы семьи Дурогробовых» – и в милицейскую компетенцию, террористы – политика закончились. Скоро вам, Дурогробовы, переезжать. А машинистка уже переехала, не обманул Якименков.

– Здравствуйте, меня зовут Маша.

Дмитрий Васильевич

Москва, 05.06.1995, 01:15

– Прошу прощения за поздний звонок, Александр Викторович. Но вы, я думаю, продолжаете пьянствовать, и ваше наслаждение дивным вечером на природе неописуемо. В ответе попрошу быть лаконичным. Валютную линию претензиями занимать не позволю. На приеме.

– Ты, конь, чего такой довольный? Или не наработался? Излагаю кратко, и никакие отказы не принимаются. В субботу к пяти часам жду. И с Таней, никаких других. Понял? Мить, ну приезжай, а? Банька, шашлычки, а в воскресенье по лесу побродим, о своем побазарим. Я тебе штуку одну покажу. Лазерную. Пальнешь. И мои по тебе с Таней очень соскучились. Ну, чего в духоте – то городской торчать? Сломайся, Митюх.

– Буду, Саш. Слово. Особых забот с Идиотом не предвидится. Не до катаний. Герасим очередное Муму надыбал. Еще одеть, обуть надо. Скоро блевать начну от этих козлов. Прихватить чего?

– Все есть. Водки только. Пары, думаю, нам хватит. А для прекрасных дам хакимова вина еще цистерна, и шампанское есть. Слово дал, жду. Да, чуть не забыл, ты когда у своих крайний раз был? Нина Владимировна наказала уши надрать. Получишь.

– Ага. Заеду, заеду.

– Ну, давай, пока. Жму лапу. Не скучайте.

– Жму. До встречи, Саш.

Скорбящий Герман Станиславович продолжал хранить молчание. Стопор первой брачной ночи. Поиск – турне по увеселительным заведениям окончен, предстоял медовый месяц. Отпускай, козлина, отпускай.

– Дмитрий, вы опять спите? – отнюдь не скорбным голосом прозвучало из динамика рации.

– Никак нет.

– Машину к 09:00, – уже утонуло в визге колес и боевом кличе «Тася, я с тобой!».

Пастух остался. Прихватил Дмитрий Васильевич настырно преследующий «жигуль». Насчет оперативников мысль возникла, но сразу улеглась. Чересчур быстро, не в духе. Концерн под Идиота копает. Славик уже намекнул. По большому секрету, естественно. Но почему – то всему банку. А Дмитрия Васильевича проинструктировать не пожелали, секретчики.

Дожевывая сникерс, он несся по ночному Кутузовскому в объятия любимой, пытаясь понять мимолетное, оброненное Кедровым на рынке при покупке цветов у не желающей уступать дамы: «Я ее виноватой сделаю, и завтра ручной будет». Дал на пятнадцать тысяч больше и с грустью, печально посмотрел даме в глаза. И та стушевалась. Не южная, родная дама, в норме. Торговались долго – и вдруг… Но деньги взяла. Дмитрий Васильевич натолкнулся: «Что, метод подчинения людей? Чушь». Действительно. Просто слишком.

Сергеич

Москва, Ясенево, 05.06.1995, 09:00

– Олег Палыч, с добрым утром. Как обещал, с петухами.

– Петухи все передохли, ожидаючи. Будешь слушать или заберешь?

– Заберу. С комментариями коллег как-то сподручнее.

– Ну – ну. Обрати внимание на лазерную штуку. В распечатке крестиком помечено. Интересны мне твои проблемы, Женя. Не скрою. Сам молодость вспомнил, за оператора посидел. Учти на будущее.

«Чего им всем от меня надо?» – промелькнула недоуменная мысль в голове Сергеича.

– На шести номерах подавители слышно. Пять банковских и один – квартира. Класс высоченный. Из последних. Можешь, конечно, на стекла пушкой попробовать, но не думаю, что получится. Очень мощная машина. Успехов.

Небритый Степашин. У Кудрина сотрясение. Фролов отдыхает, сбросил ночью кассеты и хронику. Терехин неподалеку от Кедрова, слушает – пишет. А Машенька просто прелесть, с головой и почти все отстрочила.

– Палыч пометил. Поищи, Саша.

«…о своем побазарим. Я тебе штуку одну покажу. Лазерную. Пальнешь. И мои по тебе с Таней…»

– Ну и?..

– 01:15–01:21/05.07. От номера 5773215. Адрес: Пустышковское шоссе, дом 96. Это жилгородок нашего Центра Ш–15, Сергеич. Мите от Александра Викторовича.

Степашин листает хронику Фролова.

23:40 – Д. и неизвестный (встретились в Испанском баре) в квартире.

23:41–01:57 – водитель ожидает у подъезда дома Д.

– Водитель с Александром Викторовичем беседовал.

– Звони, Саша.

– Алло, доброе утро. Я вас сразу узнал, Людочка. Мне, пожалуйста, потрошки гражданина. Москва, Пустышковское шоссе, дом 96. Телефон: 5773215. Александр Викторович… Записываю. Маркелов А. В., 1960 года рождения, русский, женат, сын. Служащий органов с 1987 года. Учебный центр Ш–15, завскладом спецтехники и оборудования. Все, все, огромадное спасибо, Людочка. До свидания.

С милицейскими придется подождать. Террполитика уехала, родная контора приехала. Что, клыкастый, не спится?

– Сергеич, я знаю его. Однорукий со склада. Классный мужик. На огневой подготовке инструкторам иногда помогал. В этом деле бог.

– Шевели мозгами, Саша. Через официал долго и громко. Где бы нам про пластид – телефункен побыстрее…

– В Ш–15 знакомые остались, но без касательства.

– А по заявкам?

– По заявкам… Через бухгалтерию управления должны были проводить. Там есть одна. Как же ее звать… Галина… Нет, Катерина.

Распахнулся гроссбух – записная книжка Степашина. Копался он в этой куче бумаги недолго.

– Алло, доброе утро. Екатерину попросите, пожалуйста. Да, Ветрову… Катюша, здравствуйте. Это Степашин беспокоит… Ну, не ругайтесь, пожалуйста. Я уже в слезах… Вот, решил вдруг позвонить… Меркантильные, конечно… Цветы и шоколадка сегодня… Нет, завтра. Хорошо?.. Ну вот и ладненько. Кнопочки понажимайте, пожалуйста. Заказы на радиодетонаторы «Телефункен» серии 43 и пластиковую взрывчатку С–4. Я повторю, запишите… Что? Через двадцать минут ровно? Прелесть вы моя. Жду…

– Сергеич, у меня тишина с деньгами.

– Понял.

Через двадцать минут сорок шесть секунд из уст Катюши выплыл сектор Ш–15 в ровном кильватерном строе аббревиатур.

– И что там про «…я тебе покажу… побазарим»? Давай беседу от и до.

Магнитофон проглотил.

С личным Дурогробов по коллегам не пойдет. Только проверенные знакомые. Водитель – кандидатура подходящая. Год возит, все личное на глазах, плюс деньги. Митя в клетку уселся плотно, вместе с Маркеловым. Орудие преступления трещит, готово лопнуть. Этот лает уже в другую сторону. Хвостов унюхал, многочисленных и разнообразных. А пока – санкции, ордеры. Задержание, обыск – и прямо на лазерной штуке.

– Придется граждан потревожить, Саша. Бери наружку, ставь, и дом с округой смотри. Вперед, – сказал Сергеич. Одновременно он уже думал о другом: «Палычу список очередной, Якименков, бумажки».

Дверь хлопнула. Сергеич расслабился и почувствовал взгляд. Добрый. А стук машинки пропал уже давно. Машенька. Не глаза – море. На работе и дома нельзя, говорите? Его скандалы по жизни преследуют. Их кредо – он.

– Это театр, Евгений Сергеевич.

– Нет, Машенька. Стечение обстоятельств, единичное. Только и всего. Вы где обедаете?

– Здесь. Чай, сахар – ваши. Бутерброды домашние.

– Вношу коррективы. Мой надомный информатор в прекрасном расположении духа. Обед обещаю. Заодно и познакомитесь. Удивительная особа.

– Это мама ваша?

– Бабушка. Уникум. Не против, Машенька? Я от чистого сердца.

– Если от чистого сердца, то не против.

– Прекрасно. Я сейчас по делам убегу, а в половине первого жду вас у входа С. Хорошо?

– Хорошо, Евгений Сергеевич.

Сейф закрыл, и что-то а – ля Степашин понесло, полетело. Сквозь Палыча, Якименкова и так далее.

* * *

Жаркий воздух рвался в окна, приносил нечто, весьма отдаленно напоминающее прохладу. А с ней было уютно. Впервые за годы. И Федор Михайлович сердечным теплом: «Горе великое, течением времени, в радость тихую…» Оля с ним. Она ушла раньше, значительно раньше, нежели допустимо. Идиотизм баланса? Порочность правила? И в аналитике разума – твердая прямая линия связи. Бытие, порочность. А дальше – темно и страшно. Все рушится. Зло. Бытие в омуте зла.

– Зачем же жить? Утрата невосполнима. Лишь зло вокруг.

– Ищи изначалие. Зачем ты здесь? Просто. Оглянись. Добро. Тебе вбили в голову, что все зло от женщины. Нет, женщина – несущая добро. Добро с женщиной. Оно неразделимо с ней. Добро заложено в женщине вместе с любовью. Окружай женщину любовью. Сильная связь, земное притяжение – любовь между мужчиной и женщиной. Ну так окружай женщину мужчиной – защитником. Ты же защита? А теперь как две половинки: мужчина – защита вокруг женщины – добра.

– Но Оли нет со мной!

– Все кончится. Рано или поздно жизнь уйдет…

– Оля. Надо лишь…

– Но истинное, сокрытое от тебя изначальное правило лишит единения, если, ломая, к ней. Живи.

– Но чем?

– Идеалом правила: охрани в любви несущую добро. В радости тихой. Ожидания.

* * *

А бабуля улыбается, и даже всплеснула руками. Довольна. Ее индикатор постоянно врет, но необходимо учитывать обещание участкового принять меры: «Я, Женечка, в предвкушении, и ваша очередная знакомая недостойна строгой оценки в связи с этим. Пусть будет». Оценки позже. Категоричные, доступные для понимания. В лицо.

– Тамарниколавна, знакомься. Это Маша. Пообедаем – и на работу.

– Хорошо, хорошо.

– Вам помочь, Тамара Николаевна?

– Что ты, деточка. Отдыхайте.

Они уже ехали на «ты» по настоятельной просьбе Сергеича: «Маш, я молодой. Ну что ты Сергеичем? Жени вполне достаточно».

– Хорошо у тебя. Просторно и прохладно.

– Это не у меня, Маш. Это у папы с мамой.

– А где они, на работе?

– На пенсии. За городом живут. Невозможность совместного существования с Т. Н.

– По – моему, прекрасная старушка.

– Сегодня – да. Но тому причины. Интимного плана. Я бы даже сказал, курьезные.

– Тайна?

– В некоторой степени.

Сергеич включил пожизненный «Пинк Флойд», и общались, и обедали, и вам неинтересно уже. Спешить? Увольте.

* * *

Степашин приехал к 17:00. Где – то спер типографский план дома и участка Маркелова.

– Наружное наблюдение Толи Шувалова. Дом – сруб двухэтажный. Лес. Участок пятнадцать соток. Сарай, гараж, баня с прудиком, летняя кухня. Сам благоустраивался. От дороги двести метров. Проблем, похоже, никаких. Чуть попугаем девушек и киндера. Ну что ж поделать… Киндер с собакой гулять выходил. Года четыре. И овчарка юная. Может, кобель.

– Ты уверен, что планировка типовая, не перестраивал?

– Сто процентов.

– Ну и все, Саша. Отдыхай до субботы. К 19:00. Вот на цветы и шоколадку.

– Лечу на отдых.

Степашин

Москва, 05.07.1995, 17:13

– Технический перерыв. Вы не видите, топливо сливают? Через двадцать минут открою.

За решеткой госзаправки неумолимость. Инженерная мысль почти без овса. Впереди вечер, ночь и целый день. Спешить, в принципе, некуда. Почитаем? Степашин дернул ручку бардачка и пожалел. Банка сайры, отвертки, ключи, газеты, журнал, свертки, ржавый амбарный замок. Утрамбовываемое достигло критической точки. Процесс пошел валом. Половину под сиденье, выбрасывать неудобно, народ же смотрит. Остальное обратно, до следующей критической. Исчитанная вдоль и поперек «Юность» в голову не шла.

Как же ты так вляпался, Викторыч? Степашин помнил. Был благодарен за тайну. Давно. Еще ничего толком не понюхав.

– Ну что, охламон, учишься? А чему?

– Метко стрелять, Викторыч.

– Не-е-ет. Стреляют спортсмены. Ты убивать учишься. Совсем другое. И во имя чего? Во имя правды, справедливости? Добра?

– Ну да.

– А добро – то убийства не терпит. Убийство – зло. Поэтому учись не убивать, а нейтрализовать с наименьшими увечьями. Убийство – брак. Непростительный брак. Ты не на войне, ты в миру.

– Да. Но… А если времени не хватит на наименьшие увечья?

– Времени, говоришь? А что такое время, по – твоему?

– Секунда, миг. Быстро очень.

– Быстро… Ты страх помнишь? Паралич страха? И на глазах всё. Миг в секунду. А секунда – резиной. И тянется, тянется.

– Было. В детстве.

– А говоришь, быстро очень.

– Так что же? Напугаться до полусмерти? Обездвижит.

– Обездвижит, если по – человечески страх примешь – всем телом, экономно. Организм тебя защитит от перегрузки. Но тогда – убивать. А ты же решил с добром жить. Тогда убийство в себя прими, затормози организм. Пусть организм себя на перегрузке убивает, но даст тебе иное время. Страхом убивает.

– Это как?

– Страх где у тебя? В сердце страх. В сердце добро – больше страха. В сердце зло – меньше страха. Меньше боится зло боль причинить. Так вот. Вы на одной исходной. Он тебя убивает. Ты его – нет. У тебя больше забот, больше страха, а значит, больше времени. Но не до паралича.

– А как же? Регулировка невозможна.

– Почему? Тренировкой.

– Да где ж страх возьмешь?

– Просто. Я в тебя стрелять буду.

– Убьете, Викторыч.

– Царапну. Но не убью и не раню, мне тоже страшно. Но ты нутром будешь чуять, что убиваю. Страх придет. Это для начала. Как бледнеть перестанешь, добавлю. В темноте.

– Ведь помру от страха, Викторыч.

– А физо[20]20
  Физические упражнения (жарг)..


[Закрыть] тебе на что? Восстановишь. Если с душой, до изнеможения. Но это не все. Страх на свет дитя произведет. И скоро.

Степашин не видел его с тех пор. Завертелся, да и время. А ведь родилось. Отдал Викторыч, поставил – и вот теперь…

Ревет на всю заправку. – Вы что, Волга, уснули?

Александр Викторович

Пустышковское шоссе, дом 96, 05.07.1995, 21:40

– Па, сказку.

– О чем же сегодня мы расскажем вам, синьор?

Александр Викторович решил, что пора. Мишка возьмет это. Сохранит, не разумея, до времени. Чуть сложновато, но постарается как можно доходчивее, чтобы полочки приняли.

– Сегодня ты узнаешь о том, как появилась на свете маленькая Любовь Чувствовна. Любочка.

– Давай про Любочку.

– Жили – были два маленьких человечка. Они гуляли, смотрели вокруг. Но чего – то им не хватало. Моря, горы, леса, разные страны, наша любимая Земля. Но они не понимали, что такое любимая. А с ними был добрый друг Воздушкин. Он был очень большой и умел даже летать. Он очень любил человечков. Человечкам было плохо без Воздушкина, человечки дышали им. Вторым большущим другом была Водичка Жизневна. И Водичка очень любила человечков, им же нужно было обязательно пить. И вот Водичка с Воздушкиным подумали вместе: «А почему бы нам не познакомить человечков с Любочкой? Они бы тогда любили родителей Землиных, нас и друг друга. Но друг друга больше всего». И Водичка Жизневна с Воздушкиным попросили Свету Счастьевну…

– Нашу маму?

– Нет. Тогда мамы не было.

– А дед был?

– И деда не было. Это было очень – очень давно.

– Ну, давай дальше.

– Так вот. Попросили Воздушкин с Водичкой Жизневной Свету Счастьевну помочь. Подумали уже все вместе и решили взять маленький кусочек Воздушкина, а потом разделить на половинки.

– Воздушкину больно?

– Нет, Мишук. У тебя волосик если дернуть, совсем же не больно, да?

– Не больно.

– Этот маленький кусочек они назвали Ошей – двушкой. Взрослые уже потом называли, и сейчас называют Кислородыч. А два, потому что Ошка не может быть один. Он быстрей – быстрей бежит, и другая половинка бежит, встретились – и все хорошо. А то совсем одному плохо. И Водичка с Воздушкиным, и Света Счастьевна положили одного Ошу к одному человечку, а другую Ошу к другой, в сердечки. Половиночкам хорошо, потому что человечки всегда вместе, как мы с мамой.

Мишук засыпал.

– В тебе живет Оша – мальчик. Где – то далеко – Оша – девочка. Им нужно встретиться. Совпадение только одно. Найди и защити. Вместе будьте с добротой. Дайте жизни других Ошей. Может быть, ты и не найдешь свою половинку, но в любви восходит добро, и злу не разорвать. А про Цешу с Ашей в понедельник.

Усыпанный звездами свод удивленно мерцал, внимая островку тепла в безбрежном, покрытом мраком одиночестве. Догорающий костер. Тени огня всполохами на огромных соснах, обступивших темный сруб, зеркало воды и два любящих сердца, согревающих своим теплом третье, еще совсем маленькое, но растущее, крепнущее, наполняющееся добротой разума.