Текст книги "Схимники. Четвертое поколение"

– Что ж, тебе решать, – пожал я плечами. – Одна дорога ничем не лучше другой. Мне все равно, куда держать путь.

И мы повернули к Лихову, городу, названному в честь легендарного Лихослава, к которому возводили свои родословные древа все князья венедов.

Мы шли на юг, а следом неотвратимо надвигалась зима. Но несмотря на это, на ночевки останавливались в чистом поле. Все были по горло сыты городами, людьми и всем, что связано с человеческими муравейниками. Мои ученики давно привыкли к суровым условиям, да и опытному воину, Барчуку, они не в новинку. После Бочага скрипка Малышки зазвучала новыми, веселыми мотивами, а Бешеная стала не такой раздражительной.

На границе с Вилецким княжеством до нас начали доходить первые слухи. На дорогах появились разъезды княжеских воинов. Не дружинники. Барчук определял полки, к которым принадлежали всадники, с первого взгляда. Это лишний раз утвердило всех в мысли, что раньше он служил в подобном полку. Что-то происходило в столице. Мы шли без дороги, стараясь не попадаться воинам на глаза. Но часто видели со стороны, как они осматривали группки путников, очень похожие на нашу. Иногда заставляли раздеваться донага, при этом держа наготове метательные копья-сулицы. А однажды на наших глазах пустили их в ход, убив чем-то не понравившегося путника и всех, кто шел с ним. В тот момент Барчук на них чуть не бросился. Бешеная удержала его. Если разъезды настроены так решительно, тем более не стоит с ними связываться.

– У вас всегда так? – тихо спросил Зануда.

– Никогда подобного не было, – ответил Барчук, скрипя зубами.

– Может, из княжьего терема не очень видно?

– Слушай, Зануда, еще раз скажешь про терем – зубы выбью, – буквально прорычал воин. – Я не из дружинников. И дороги здешние знаю потому, что истоптал их своими ногами не раз.

– Прости, – буркнул Зануда. Он видел, что обычно невозмутимого Барчука буквально трясет от гнева.

Мне все стало ясно, когда тела убитых стащили в одну кучу крючьями на длинных древках, забросали хворостом и подожгли, бросая факелы издалека.

– Эпидемия, – произнес я одно слово.

– Что? – Барчук не понял меня. Не знал этого слова.

– Зараза, мор, – пояснил я. – Разъезды ищут зараженных и убивают, чтобы те не разносили заразу. И сдается мне, направляемся мы к самому очагу.

Чем ближе к столице княжества, тем явственнее становились признаки. Разъезды теперь попадались на каждом шагу. В деревнях въезды были забаррикадированы телегами, поверх которых виднелись угрюмые бородатые лица мужиков, вооруженных вилами, топорами и дрекольем.

Барчук все больше хмурился. Все его поведение навело меня на мысль, что он – знатнее, чем мы думали. Воин действительно переживал за народ, который когда-то защищал, так, как может переживать только радетельный правитель. К тому времени, когда вдали показались белокаменные стены Лихова, Барчук весь извелся. Он мало спал, ночью мучили кошмары. Мешки под глазами старили его лет на десять. Одновременно со стенами мы заметили и оцепление. Залегли в овраге, наблюдая за десятком воинов.

– Может, не пойдем? – спросил Зануда. – Боязно мне.

– Там – вся моя родня, – жестко ответил Барчук. – Остальным идти необязательно. А я хочу выяснить, что с матерью и отцом.

– Мне-то уж точно туда дорога, – промолвил я. – Может, чем смогу помочь.

– Все пойдем, – отрезала Бешеная. – Искатель поборет любой мор. Без него – пропадем. Или разъезд какой на копья поднимет, или заразу подхватим.

Город был окружен. Небольшие отряды по десять воинов оцепили его плотным кольцом так, что и мышь не проскочит. На них были доспехи из толстой кожи, усиленные воронеными пластинами стали. Шлемы – тоже кожаные на металлической основе. Вооружение – меч, круглый щит и легкий самострел. Барчук долго рассматривал их, а потом на всякий случай уточнил у меня:

– Пластины на плечах видишь?

Широкая пластина была у каждого приклепана на наплечниках. Я присмотрелся. Гравировка в виде арбалета – единственный узор на всем доспехе.

– Вижу.

– Что изображено?

– Арбалет.

– Егеря, – сказал Барчук, поднимаясь во весь рост.

Он пошел вперед, чуть пригнувшись. Мы все давно успели изучить эту его манеру. Так он шел на Зануду после очередного поражения, собранный, сосредоточенный, опасный. Я не стал его останавливать. Да, на первый взгляд безумие – пытаться прорваться в Лихов силой. Тем более что егеря, скорее всего, не давали зараженным выбраться из города. Вряд ли станут они задерживать безумцев, рискнувших отправиться туда, где свирепствовал мор. Да и уговорить их, если заупрямятся, – дело плевое. Но хоть и шел Барчук как в бой, глаза его не горели боевым задором. Скорее, что-то другое мелькало в них. Озорство. А поскольку в последние дни взгляд его переполняли только боль да звериная тоска, я не стал ему мешать. И Бешеную удержал от этого.

Егеря услышали его шаг слишком поздно. Оно и понятно. Обернулись, когда Барчук уже ринулся вперед. Дистанция сократилась слишком быстро. Самострелы тут же стали бесполезны, а двое ратников растянулись на земле, припорошенной первым снегом. Сверкнули выхваченные мечи, но к тому времени легли еще трое. Оставшиеся на ногах обступили Барчука. Острия клинков уперлись в него. И вдруг егеря опустили оружие.

– Зело паршиво. – Барчук сплюнул. – Половина погибла. А я один был. А ежели бы двое?

– Воевода, не вели казнить, – улыбнулся егерь, у которого гравировка на наплечной пластине сверкала медью, – видимо, старшой, командир десятка. Крепкий, поджарый воин, в светлой бороде и волосах которого обильная седина была почти незаметна, а морщины и шрамы исчертили лицо такой густой сеткой, что первое от второго уже и не отличишь. Он ухватил узловатыми пальцами Барчука за плечи и прижался к его груди.

– Велел бы, Первуша, да не воевода я вам более.

– Да как же так? – всплеснул руками старшой. – Весь полк извелся! Сотник Храбр даже супротив приказа соглядатаев разослал по всем окрестным городам да весям. Батюшка твой сказал – мол, сгинул, не ищите, нового воеводу дам вам, а мы все одно не успокоились.

– Воевода, значится, – пробормотал Зануда.

– А что сотник Злоба?

– В порубе нынче сидит. И не сотник он вовсе, а старшой, как и я.

– Что ж стряслось?

– Батюшке твоему перечить посмел. Так прямо и сказал: «Доколе тела воеводиного не узрю, другому не покорюсь». Ох, осерчал батюшка твой. Потом всем полком челом бить ему ходили, дабы не казнил горячего да неразумного. Насилу отстояли. Плетей Злобе всыпали, конечно, серебряные самострелы с плеч сорвали, добро, что жив остался. Да еще в поруб его бросили, дабы остыл. Месяца два уже. То-то радости будет. Злоба – он более всего по тебе убивался.

– А тебя здесь любят, – задумчиво промолвила Малышка.

– Воеводу-то Велислава? – хмыкнул разговорчивый старшой. – Да за него все наши егеря и еще два слободских полка головы сложить готовы! Эх, девица-краса, тугая коса! Воевода наш – всем воеводам воевода. А батюшка его…

Егерь вдруг осекся и посмотрел на Барчука так, словно только вспомнил, зачем они здесь, под стенами города, стоят. Разом помрачнел старшой. Нахмурились остальные. Всю радость с лиц как ветром сдуло.

– Прости, воевода, неразумного. Батюшка-то твой…

– Что стряслось?! – теперь пришел черед Барчука хватать старого знакомца за плечи и трясти его, как грушу.

– Дык с княжьего терема зараза и пошла. А как весь кремль охватила, батюшка твой велел запереть ворота. А тех, кто испужался да сбежать вздумал, сам порубил. Князь-то к тому времени преставился уже. А батюшка твой крикнул: «Гой-еси, дружинники славные! Вилецкий люд поил нас, кормил, в дорогие шелка одевал! Кому же, как не нам, от мора черного уберечь их. Расплатимся, вои!»

Старшой смахнул набежавшую слезу. Остальные опускали глаза, не рискуя встречаться взглядом со своим бывшим воеводой, только что узнавшим, что теперь он – сирота.

– Славный витязь был твой батюшка. И воевода справный. Не все дружинники за ним пошли. Эх, гниль, на княжьих пирах задами лавки полируют! Я бы с такими языка брать не пошел. А только были и среди них добрые вои. Батюшка твой – сам знаешь как горазд мечом махать. Только ты и мог одолеть его. А тут взял два меча и встал в воротах, аки скала. Знатная сеча была. Ох, знатная! Сам не видел, люди сказывают, что как понял твой батюшка, что не сдержит всех, кто смерти убоялся и вырваться в город возжелал, – велел верным своим кремль запалить. И запалили с четырех сторон. Знатно полыхало, ан зря вышло. То ли сбежал кто из челяди княжьей, то ли еще как зараза пробралась в город.

– А матушка? – сцепив зубы, спросил Барчук.

– Все, кто в кремле оставался, погорели, – развел руками старшой.

Привычен был мой ученик не выдавать чувств перед простыми ратниками. Не дал воли горю, лишь зубами скрипнул.

– Ты, воевода, в город никак собрался, так нечего тебе там искать, – промолвил Первуша. – Вертайся к нам в полк. Заждались тебя. А времена для княжества Вилецкого нынче смутные наступают. Все слободские полки сами по себе под копье встали. Соседи аки волки скалятся на землицу нашу. Того и гляди кинутся. Нет нынче князя-батюшки. Некому супостату отпор дать. А только не переломить им вилецких ратей. Воеводы добрые нужны.

– Вам действительно лучше не ходить со мной, – подтвердил я. – Не знаю, хватит ли моих сил с этой заразой совладать.

– Хватит, – убежденно заявила Малышка. – Ты, учитель, сам говорил, что ищешь себя, свое место в мире, применение своим умениям. Когда-нибудь и мы будем искать его. А может быть, схимники копят знания, чтобы вот так вставать между простыми людьми и тем, против чего эти люди бессильны? За других решать не могу, но я не останусь.

– Ну а я что, зря столько болтался по миру с тобой? – возмутился Зануда. – Нет уж, учитель, так просто от меня не отделаешься. А вот Бешеной и Барчуку лучше не ходить.

– С каких это пор ты за меня решаешь?! – закричал на него бывший воевода. – Все пойдем!

Бешеная лишь молча склонила голову, подтверждая, что согласна с ним. Зануда же не обратил внимания на тон. Сам сирота, он прекрасно понимал, каково это – узнать, что твои родители погибли.

– Пропустишь нас, Первуша? – спросил Барчук.

– Эх, рад бы не пущать, воевода, а только захочешь пройти – разве же станем мы тебе помехой. И все же подумай, не ходил бы…

– Я слово дал. А ежели бы и не дал, надо так, Первуша. Коли сгину, не поминайте лихом. Бывай здоров, старшой. Остальным передай… – Голос его сорвался, но Барчук взял себя в руки и закончил твердо: – Передай, не вернусь я. Нового воеводу пусть слушаются.

Город встретил нас открытыми воротами. Кому их запирать? Пустые улицы, угрюмые дома, редкие телеги трупожогов. В воздухе – стойкий смрад горелой плоти. Дымы многочисленных костров. Сложно сказать, пытались ли лекари бороться с заразой. Если и пытались, то безнадежно проигрывали. Давно не являлась черная смерть в венедские земли. Не было от нее лекарства. Мы стояли в воротах. Я все не решался сделать шаг в зараженный город. Оглянулся на своих учеников. Бледные лица, в глазах – страх. Вот оно, дело, достойное схимника. Это – не таможенных чиновников уговаривать. Но не чувствовал я привычной уверенности.

Огромная крыса перебежала дорогу и юркнула куда-то в подворотню. Где-то завыла собака, дополняя картину запустения. Скрипели, мотаясь на ветру, ставни покинутого дома. Куда делись хозяева? Успели сбежать от надвигающейся напасти или померли, и тела их выволокли крючьями, бросили на телеги и отвезли к кострам, на которых сжигали умерших от болезни? А если сбежали, то не напоролись на разъезд? Велики глаза у людского страха. Ретивые ратники могли заколоть любого, в ком заподозрили бы следы болезни. И кто осудит их? Достаточно одного человека пропустить, чтобы мор расползся по всем городам и весям. Тогда его уже ничем не сдержишь.

– Холодно, – тихо произнесла Малышка.

Барчук снял подбитый мехом плащ и набросил ей на плечи. До сих пор он не проронил ни слова. Держался воевода. Привык, что как бы ни скребли на сердце кошки, а подчиненные видеть того не должны.

– Может, вернетесь? – спросил я в последний раз.

– Обговорили это уже, Искатель, – ответила за всех Бешеная. – Мы с тобой. Хоть толку от нас немного, а все же не гони. Сам говорил, наша жизнь – наши ошибки. Только не ошибка это.

– Тогда пошли.

Среди явно заброшенных домов один выделялся. Ставни плотно закрыты, дверь заперта, а к ней прибит кусок красной тряпки. Видимо, так метили дома, в которых уже была зараза. Я постучал. Никто не ответил. Может, хозяева умерли, а может, не имели сил даже произнести слово.

– Посторонись, учитель, – произнес Барчук, доставая топор, которым обычно рубил дрова.

Два раза стукнул обухом по двери, прислушиваясь к звуку, а потом, высоко размахнувшись, всадил топор между двумя досками. Хрустнуло. Дверь распахнулась. Нашим глазам предстал перерубленный деревянный засов.

– Любой егерь знает, – пояснил Барчук, – как дверь такую открыть.

Затхлый воздух ударил в нос. Вонь мочи, испражнений, потных тел, приправленная специфическим запахом болезни. Сперва в темноте ничего не было видно. Потом начали проступать детали обстановки. В доме было холодно, печь давно не топили. На лавке лежал крепкий мужик. Глаза его были закрыты, грудь судорожно вздымалась. То и дело его сотрясали приступы кашля. На губах пузырилась кровавая пена. Я вошел первым. Осмотрелся. Кровать. На ней – две женщины. Тоже еще живы. Я подошел к печи, заглянул на нее. Детишки. Четыре холодных трупика. На лицах застыла мука. И вдруг в самом темном углу сверкнули два глаза.

– Прочь, прочь, – старческий голос. – Смерть здесь, мор здесь, ступайте прочь, пока живы!

Сгорбленная старуха выползла на свет. По голосу казалось, что она сильно пьяна. Язык заплетался. Мне не надо было прикасаться к ее телу, чтобы ощутить, какой у старухи жар. Но главное – на шее я заметил гнойные бубоны. В полутьме они казались черными и, наверно, такими же были и на свету. До сих пор мне не приходилось сталкиваться с подобным, да и слышал крайне мало. Давно не являлась в венедские княжества жуткая гостья – бубонная чума.

– Беги, сынок, – прошамкала старуха. – Спасайся.

«Сынок». Я горько усмехнулся. Бабка явно младше меня. Простолюдины стареют рано. Жизнь, полная тяжелого труда и постоянных забот о пропитании, никого не делала моложе.

– Спокойно, матушка, – промолвил я. И голос мой завибрировал, входя в унисон с ее мозгом, успокаивая, усыпляя.

Слишком сильное влияние. Но по-другому нельзя. Если я хочу кого-нибудь спасти, действовать надо быстро. Некогда слушать возражения старухи, ее советы бежать и спасаться. Ее тело обмякло. Я подхватил, не дал упасть, уложил на стол, стоявший посреди единственной комнаты. Глубоко вздохнул и раздавил один из бубонов. Черный гной хлынул наружу. Я прикоснулся к нему указательным пальцем, слизнул каплю, повисшую на кончике. Малышка при этом отвернулась, не в силах вытерпеть зрелище. Остальные смотрели не отводя глаз, хоть и побледнели еще сильнее. Я, не обращая внимания на них, присел возле стены и закрыл глаза.

Зараза проникла в меня. Я чувствовал ее, но ничего не предпринимал. Просто ждал, и в моем разуме, отточенном схимой, начало медленно рождаться понимание. Болезнь атаковала мое тело, быстро и безжалостно. А я изучал ее. Сам изгнать заразу я мог в любой момент. Нужно не это. Я должен был понять, как повлиять на чужое тело, чтобы заставить его исцелиться. Непростая задача.

Солнце уже перевалило далеко за полдень, когда наконец во мне само по себе возникло понимание. На человеческом теле есть множество точек, влияя на которые с ним можно делать все, что угодно. Немного об этом знают лекари бедуинов, немного – степняки. Мы, схимники, умели это в совершенстве.

Я подошел к мужчине. Вонь давно не мытого тела ощущалась здесь еще сильнее. Он болел уже не один день. Что ж, посмотрим, что можно сделать. Я сорвал с него лохмотья, в которые превратилась рубаха. Чумные бубоны покрывали тело слишком густо. Кое-какие из них лопнули. Вытекающий гной не смущал меня. Я начал нащупывать нужные точки на его теле, медленно, осторожно. Болезнь проникла слишком глубоко. Надо было подстегнуть ослабленный ею и голодом организм. Можно ли твердо сказать, что такое усилие окажется ему по плечу? Я не знал. Желание жить, пусть даже подсознательное, творит чудеса.

Чувствовал отклик на свои действия. Тело боролось. И я продолжал воздействия. Тем временем мои ученики тоже не сидели без дела. Они натаскали воды, растопили печь, открыли ставни, впуская свежий воздух. Из найденных продуктов приготовили похлебку. Пусть, когда больные придут в себя, она давно остынет. Борьба с заразой отнимала у тела много сил. Их надо будет подкрепить хоть какой-нибудь пищей.

Наконец я закончил. Бешеная тут же поднесла мне лохань с водой. Руки у меня были грязными по локоть. Девушка с ужасом смотрела на покрывавший их гной из раздавленных бубонов.

– Рано, – сказал я. – Еще трое остались, а времени терять нельзя. Потом займемся вами.

– Что? – Бешеная отпрянула и чуть не выронила лохань. – Мы тоже больны?

– А как ты хотела? Полдня провести в зачумленном доме и остаться здоровой?

Я направился к кровати. Женщины еще были живы. Хорошо. Теперь уверенность, что я их вытащу, окрепла. Сам принцип лечения уже стал яснее, потому следующие пациенты отняли меньше времени. Бабкой я занялся последней. К тому времени солнце село.

Потом помыл руки и велел ученикам раздеваться. Даже если кому из них повезло и зараза каким-то чудом не прицепилась, все равно подстегнуть их организмы – нелишне. Тем более что тело, научившееся противостоять этой болезни, второй раз подхватить ее не сможет. Не знаю, как те, кто справился с ней сам, а вот вылеченные мною – точно исцелились навсегда.

При свете лучины я наскоро перекусил. Не знал еще тогда, что это – последняя моя трапеза в чумном городе.

– Почему ты первым вылечил мужчину? – спросила Малышка.

– Кормилец, защитник, – пояснил я двумя словами.

– Сейчас на улицах полно мародеров, – произнес Зануда. – Женщины, даже если выздоровеют, сами пропадут. Могут убить, могут снасильничать, даже просто поиздеваться могут. А мужчина и защитит, и пищу найдет. С ним у всей семьи больше шансов выжить.

Мы потушили лучину, но ставни оставили открытыми. Выжившие жильцы этого дома плавно перешли от горячечного бреда к простому здоровому сну. Жар спал. И даже лица их выглядели уже не так болезненно. Мы напоили их, хоть в себя они еще не пришли. Большего сделать просто не могли. Передо мной лежал весь зараженный город. Я просто не мог позволить себе выхаживать каждого отдельного больного.

Многое мне довелось повидать в жизни. Но до сих пор вздрагиваю, вспоминая зачумленный Лихов. Не буду писать об этом подробно. Ничего хорошего нет в тех воспоминаниях. Я не лечил людей, я боролся с мором. Кто-то спросит – в чем разница? Подстегнув тела больных, принудив их побороть заразу, я спешил дальше. Никогда до того я не поступал подобным образом. Обычно я в буквальном смысле слова ставил пациента на ноги и покидал его лишь тогда, когда он был в силах о себе позаботиться.

Больные вели себя по-разному. В первом доме я буквально выдернул хозяев с порога смерти. Если бы не мое вмешательство, они не дожили бы до вечера. Потому и были они относительно спокойны. Другие же метались в бреду, харкали кровью. Попадались такие, в чьи тела только проникла зараза. Эти исцелялись сравнительно легко, за них я не волновался. Они в силах и о себе позаботиться, и о тех, кого я вытащил почти из могилы.

Несколько раз нам встречались шайки мародеров. Но, завидев мечи, кольчугу Барчука и кожаные доспехи Зануды с Бешеной, считали за лучшее убраться. Жалкие остатки городской стражи пытались сдерживать волну хаоса, охватившую погибающий город. Я проникся уважением к этим людям, которые исполняли свой долг до последнего, пока болезнь не подкашивала их. Помогал им в первую очередь, и скоро у северо-западных ворот, которые носили характерное имя Корчевских, сформировался анклав порядка.

Выжившие стражники прищучили мародеров, исцеленные мною люди начали помогать своим соседям. Поверив в то, что им теперь ничто не грозит, они с радостью принимали больных и вели ко мне. На третий день я двинулся в глубь Лихова. За все это время не заснул и на миг, не съел и крошки пищи. Зато теперь каждый зараженный занимал у меня очень мало времени. Я отточил свои умения до бритвенной остроты. Мои ученики спали урывками. Они тоже делали все, что могли. Зануда даже порывался лечить. Он легко запомнил те точки, на которые я воздействовал, и посчитал, что теперь может все сам. Пришлось объяснить ему, что при подобных болезнях нужно не только давить на правильные места на теле человека, но и чувствовать отклик организма, на что он пока неспособен. Бешеная взяла на себя руководство добровольными помощниками, которые заботились о больных, пока те не вставали на ноги. Барчук же возглавил остатки городской стражи и добровольных ополченцев, организовал их в отряды, вооружил, расправился с любителями поживиться на чужой беде, распределил патрули.

На пятый день мы наткнулись на баррикаду. Несколько кварталов вовремя отгородились от остального города, не пуская чужаков. На какое-то время это позволило спастись от мора. В нас полетели стрелы и копья. Горожане были не склонны к разговору, но на шее одного из защитников я заметил приметный бубон. Все-таки оружие и баррикады оказались бессильны против болезни. Ее разносчиками были крысы, а их баррикадами не сдержишь. Вернее, даже не сами крысы, а их блохи. Сопровождавшие нас городские стражники и ополченцы вознамерились было проложить дорогу топорами. Я запретил им делать это. На штурм пошли те, кто принял схиму, во главе со мной. Я не хотел гибели людей, обезумевших от страха.

В этой части города проработал еще два дня. Больных здесь оказалось несравненно меньше. А чтобы развить в здоровом теле способность сопротивляться заразе, хватало нажатий на три точки. Потом мы пошли дальше, сопровождаемые не только вооруженными мужчинами, но и женщинами, готовыми ухаживать за больными.

На десятый день я понял, что сражаюсь с чумой не один. В Лихове были другие схимники. К тому времени мор пошел на убыль. Не знаю, сколько жизней спасли наши усилия. Не одну тысячу, это точно. За нашей спиной жизнь города входила в нормальную колею.

Наконец мы вышли к пепелищу, которое осталось от кремля. Центр города, здесь когда-то находился княжий терем, казармы дружинников, множество хозяйственных построек. А нынче остался лишь черный пепел. Лиховский кремль был рубленным из дерева. Наверно, дуб разгорался неохотно. Отцу моего ученика долго пришлось сдерживать обезумевших жителей кремля, дабы те не разнесли заразу по городу, пока жаркое пламя не поглотило всех.

Барчук сел прямо в пепел, набрал полные горсти, пересыпал из ладони в ладонь. Хлопоты последних дней не давали ему вспомнить о собственных потерях, но сейчас на пепелище сидел не воевода вилецких егерей, не ученик схимника, а простой юноша, потерявший всех родных и близких. Слезы катились по его щекам. Потрескавшиеся губы шептали слова прощания. Бешеная подошла к нему сзади, обняла за плечи. Барчук обернулся, прижался к ее груди и разрыдался.

Тяжелое зрелище. Мы ведь до сих пор не знали, кто был его отец, что заставило воеводу одного из четырех вилецких полков бросить все и отправиться на поиски схимника. А теперь никто не решился бы пуститься в расспросы.

И вдруг наше одиночество было нарушено. Десятка два людей в черных вощеных плащах, которые, по общему мнению, могли сохранить от заразы. Но под плащами виднелось оружие, знакомые кожаные доспехи, а один раз сверкнула наплечная пластина с изображением арбалета. Вилецкие егеря быстро оцепили место. Один из них двинулся прямиком к Барчуку. Он скинул капюшон, распахнул плащ словно для того, чтобы его узнали. Антская кольчуга, наплечные пластины такой же формы, как у остальных, только с золотой гравировкой. Я заметил, как они с Барчуком похожи. Наверно, одного возраста. Тот же рост, та же стать, цвет и разрез глаз, даже повадка одинаковая. Только черты лица незнакомца тоньше, да подбородок больше выдается вперед.

Барчук встал ему навстречу, отстраняя Бешеную за спину. Наверно, это и был новый воевода вилецких егерей. Некоторое время они в упор смотрели друг на друга. Егерь отвел взгляд первым.

– Здрав будь, Велислав, – произнес он.

– И тебе здравствовать, Часлав.

– Явился за своим наследием?

– Наследие мое обратилось в пепел. Как ты можешь о таком думать? Наш отец погиб! По нем еще тризну не справили, а ты уже скалишься на меня.

– Отец умер князем.

– Лучше бы он жил княжьим братом. Ты последний в роду остался? Так забирай княжество. Мне оно не нужно.

– По-другому раньше ты пел, брат. Еще бы, нынче княжество в смуте. Соседи скалятся, аки волки, каждый хочет кусок урвать. Такое княжество тебе не нужно?

– Твои права на наследство неоспоримы. Ты – законный сын, я – нет.

– Конечно, ведь моя мать не была рабыней.

– Моя тоже! – вспыхнул Барчук. – Она была заложницей! Она – внучка князя. Пусть ее княжество присоединено к Вилецкому, по знатности рода моя мать не уступит твоей. И отец любил ее!

– О, любил ее, любил тебя, все тебя любят! Посмотри на этих. – Часлав нервно махнул рукой в сторону егерей. – Увязались за мной, боялись, что мы с тобой убьем друг друга. Думаешь, за меня они испугались? За тебя! Для них ты остался воеводой, а я так и не стал! Хоть ты бросил их, ушел. Тебе мало было любви отца. Ты хотел славы, славы, которая позволит тебе отодвинуть в сторону законных сыновей, наших братьев, меня! Младший ублюдок, позднее дитя, возжелавший стать первым! Ты нашел своего схимника?

– Нашел. – Вперед выступила Бешеная. В глазах ее разгоралось знакомое мне пламя ярости. – И сумел выбить у него меч. Ты не побоялся пройти сквозь зачумленный город, чтобы сказать это?

– Ты зря проделал этот путь. – Барчук встал рядом со своей возлюбленной. – А теперь иди прочь. Хватит оскорблять память моей матери и нашего отца. Я больше не стою на твоем пути. Я – ученик схимника.

Вот так открылся нам краешек истории Барчука. Часлав ушел, забрав с собой егерей. Те оглядывались. Все еще надеялись, что воевода передумает. Но я-то знал: Барчук уже принял решение.

Потом он расскажет нам все. Дед его – двоюродный брат того самого Прибыслава Вилецкого, которого подняли на копья собственные дружинники, верный сподвижник Императора, стал князем, когда уже было ясно, что Император не вернется и Империи не удержать. Старший его сын оказался бесплоден, но младший, Братислав, стал вернейшим соратником брата и опорой его правления. Всем было ясно, что именно он наследует княжеский стол. Для укрепления власти в жены ему выбрали девицу из самого влиятельного боярского рода. Словом, все как везде. Жена родила ему пятерых сыновей и трех дочек, так что наследников хватало. Жену Братислав не любил. Какая там любовь, когда впервые увидел ее на свадьбе. Старший их сын уже был сотником в полку тяжелой пехоты, которой так славились вильцы, когда Братислав встретил юную наследницу одного из поверженных княжеских родов.

Ее держали даже не заложницей, ведь родовых земель лишился еще ее дед. Просто как-никак она тоже была из Лихославичей. Не выгонять же прочь. Так и жила при княжьем дворе непонятно кем. Поздняя любовь Братислава оказалась подобной жаркому пламени. Прославленный воевода мог не опасаться людской молвы. Он признал незаконного сына, нарек его Велиславом. А через месяц разрешилась от бремени его жена, родив шестого мальчика, которого и назвали Чаславом.

Детство их прошло в вечном соперничестве. Велислав, незаконный, но любимый, и Часлав – один из шести братьев, если разобраться, лишний, нежданный ребенок. Как во все это умудрился влипнуть их отец, кто знает. Что злословить о мертвых?

Велислав удался в отца. Некоторые ветераны видели в нем молодого Братислава. В четырнадцать лет он стал старшим в егерском полку, набранном в основном из земляков его матери. Через год уже командовал сотней. Егеря никогда не сидели на месте. Тяжелая вилецкая пехота – это для больших боев. А пограничные стычки – удел егерей. Они же были лазутчиками и много кем еще. В восемнадцать лет воеводе егерского полка уже, казалось, не к чему будет стремиться. Но он хотел большего. Понимал, что никогда не сядет на княжий стол, – это как раз Велислава не печалило. Он хотел стать княжеским первым воеводой. Кто бы из братьев ни правил после отца, Велислав хотел быть его мечом, грозой его врагов.

Воеводу назначают не по знатности рода, а по уму. У Велислава хватало и ума, и опыта, его любили простые ратники, уважали другие воеводы. Юношеские мечты развеял отец. Возможно, хотел он как лучше. Открыть глаза сыну, пока не поздно. Правда состояла в том, что в старших своих сыновьях он сумел воспитать любовь к братьям. Они держались вместе с детства. Вместе давали отпор обидчикам в детских играх, вместе учились владеть оружием, вместе вошли в княжескую дружину. Для них было уже почти свершившимся фактом то, что когда-нибудь один из пятерых станет князем, а один – воеводой. Остальным трем достанется дружина, пехота и конница. В планах их если и отводилось место младшим братьям, то точно не выше воеводы егерского полка, который всегда считался вспомогательным.

Вот тогда и возникла у Велислава идея найти и победить схимника. Обладателя подобной славы просто не посмеют отвергнуть. Для начала он разослал своих лазутчиков по всем окрестным княжествам. Но цель этого знал лишь его отец. Так начался его путь ко мне, в конце которого воеводы Велислава не стало, зато появился ученик схимника Барчук. Кто бы мог подумать, что егерей отдадут его брату-сопернику. Благодаря этому Часлава не оказалось в кремле, когда туда пришел мор. Так он остался последним представителем княжеского рода.

Эта история многое объяснила. Например, его отношения с Бешеной. Не хотел незаконнорожденный сын Братислава, чтобы на его детях лежало клеймо ублюдков. Но сейчас ни о каком свадебном обряде и речи быть не могло.

Больные теперь приходили ко мне сами, или их приносили. Я занял один из заброшенных домов, ученики привели его в порядок, местные жители доставляли им еду. Эпидемия – слово из языка древних. В Лихове она шла на убыль. Но все равно работы хватало. В воздухе уже не носился запах горелой плоти. И печаль о тысячах погибших отошла, уступив место радости выживших, в мыслях похоронивших себя, но спасшихся.

Благодарные люди приходили к моему дому. Они хотели видеть меня, запомнить, рассказать детям. Вряд ли мое лицо осталось в чьей-то памяти. Как я и говорил, городскими стражниками командовал Барчук, простых людей организовывала Бешеная. Мне же оставались больные, а жар и бред – не лучшее состояние для того, чтобы запомнить лицо.