Текст книги "Адмирал Колчак и суд истории"

Как известно, войска не пошли, а контрразведка осталась в руках семеновцев. Наш конвой остался при арестованных до 6-го января, когда мы на станции Байкал были устранены штабс-капитаном Годлевским. Из Листвяничного арестованных и нас всех перевезли на «Кругобайкальце» на станцию Байкал и поместили на пароходе «Ангара», на котором мы пробыли с арестованными 5 и 6-го января. Вечером 6-го меня отстранили, и я не знаю, какой конвой был при них и какова судьба их самих. Подробно об этом может рассказать капитан Колчин, который бежал из Иркутска к Семенову на Байкал, и был правою рукой Годлевского, а теперь он в Иркутске, куда вернулся тайком от Годлевского еще 7-го января. У него свой дом на Звездочке.

6-го января Михайлов вызвал меня к себе и спросил о судьбе арестованных всех, жалуясь на запрещение курить и на то, что перестали давать им еду в достаточном количестве. Я заявил Годлевскому протест, но Годлевский грубо отстранил меня, я пошел сказать об этом Черепанову, вслед за мной пришла на квартиру Черепанова в Щелке моя жена и сказала, что всех служащих контрразведки выселили из «Ангары» и что «Ангара» уходит…

Верно,

товарищ пред[седателя] иркут[ской] чека К. Попов (подпись).

Секретарь Г. Евстратов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 88–88 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 7

г. Иркутск, 18 февраля 1920 г.

Выписка из протокола допроса задержанного Василия Михайловича Полканова февраля 18-го дня 1920 г.

В обысках и арестах не участвовал до 24-го декабря, тогда я присутствовал при обыске и аресте на 2-й Иерусалимской № 77, которым руководил с ордером на свое имя Базанов, затем 25-го декабря с ордером на мое имя был при арестах в земельном отделе, где только предъявил ордер, а распоряжались арестами помощник начальника контрразведки Филин и прапорщик Попелат. В этот же день, после того как арестованные были увезены в «Модерн», я с двумя товарищами прокурора опечатал двери в земельном отделе и ветеринарном отделе земской управы и поставил там стражу из отряда особого назначения при МВД. Сделано это было по распоряжению Филина.

В допросах арестованных в «Модерне» участия не принимал. В арестах на 2-й Иерусалимской принимал участие красноярской контрразведки подпоручик Евгений Александрович Насонов, кончивший специальные курсы контрразведки при старом режиме (он вместе с Абрамовичем после переворота скрылся в Мысовую). Он же Насонов, затем Попелат вели допросы арестованных в «Модерне» в присутствии прокуратуры; собственно говоря, они только записывали показания, а вопросы ставили члены прокуратуры, осведомленные капитаном Черепановым.

В «Модерне» и за все время пребывания арестованных [было] человек 150; аресты, кроме арестованных на Иерусалимской и в земельном отделе, производились не контрразведкой, а войсковыми частями по распоряжению Сычева. Арестованные контрразведкой, по распоряжению Сычева, были отправлены из «Модерна» в Оренбургское училище дня за три до перемирия, причем командовал конвоем я по личному распоряжению Черепанова, сопровождал арестованных и сам Черепанов с Насоновым и Георгием Поповым.

В Оренбургском училище был поставлен караул у арестованных из отряда полковника Благовещенского. Некоторые юнкера в училище, возбужденные тем, что часть юнкеров была убита во время военных действий, предлагали свои услуги для расправы над этими арестованными, крича: «Давайте их сюда, что вы их еще возите на автомобиле!» Но расправа не была допущена.

Накануне 4-го января Сычев распорядился отвезти арестованных на Малую Разводную на пароход для передачи в распоряжение Скипетрова по распоряжению будто бы этого последнего. При этом Сычев приказал связать их по двое. Начальник Оренбургского училища Слесарев, подчиняясь распоряжению Сычева, дал для этого веревки из имущества училища. Арестованные были связаны по двое. Связыванием распоряжался Василий Новиков, сам участвуя и в связывании (Новиков – агент упомянутый выше); присутствовали при этом от контрразведки Ян и Насонов. Был затем дежурный офицер по караулу (начальник караула – фамилии не помню). Сопровождать арестованных на Малую Разводную должен был начальник караула, а список их и рапорт об них Скипетрову должен был отвезти я. Однако во время связывания арестованных Черепанов по телефону сказал, что пароход уже ушел, что отправка арестованных приостанавливается до особого распоряжения и что я должен явиться обратно в «Модерн», что я и сделал, вернувши Черепанову и пакет с рапортом.

Арестованные были развязаны и снова помещены в Оренбургском училище. Назавтра днем было получено за подписью начальника штаба Иркутского гарнизона капитана Люба, который при Политическом центре еще продолжал служить в штабе округа, официальное предписание, в котором говорилось, что по приказанию генерал Скипетров и генерал Сычев приказывают всех политических заключенных отправить в распоряжение Скипетрова через деревню Патроны, где должен быть пароход. Сычевым бумага подписана не была, но распоряжение делалось от его имени. Снова был написан Черепановым рапорт на имя Скипетрова, рапорт опять вручен был мне для переправки его Скипетрову, а арестованных должен был доставить дежурный в этот день начальник караула при них поручик Шмаков. Арестованные на этот раз не связывались, так как распоряжения об этом не было.

Вечером, когда я должен был отправиться с рапортом и арестованными на Патроны, приехал в Оренбургское училище Черепанов с офицерами и чинами контрразведки – Курдяев с женой, Базанов с женой и сыном, Георгий Попов, Насонов, Филин, братья Василий и Михаил Забродины, Новиков, агент Насонова Кононенко Прохор Кузьмич и поручик Иннокентий Юрков с женой и ребенком. Были потребованы подводы от Загоскина для арестованных и для конвоя. У Черепанова не было своей подводы, и он сел с конвоем, одну подводу взял Курдяев с солдатами и поехал вперед осматривать путь, в качестве разведки; я ехал где попало. У остальных офицеров были свои подводы, а агенты ехали с ними. Я перед поездкой забежал домой, помог жене собрать ребенка и вещи и отправил ее в Патроны на лошади отца.

Все арестованные с конвоем отправились на четырнадцати подводах. В Щукино мы догнали мое семейство, и я с рапортом сел на подводу отца. Арестованные ехали под наблюдением не моим, а Базанова. В Патронах мы остановились пить чай. Арестованные тоже пили чай и закусывали. Это было уже ночью. В это время на автомобиле приехали в Патроны Сычев с офицерами, из которых помню подполковника Валентина Оттовича Рейнгарда, поручика Вишнякова, надворного советника заведующего архивом командующего войсками Фирса Лукича Хапилова (с женой), прапорщика Хапилова, поручика Блиалкина (с женой). Они поехали на Листвяничное, так как парохода не было. Приехали также ночью на автомобиле Артемьев и начальник автомобильной команды подпоручик Шмит на мотоциклете. Они остались ждать пароход. Мы и арестованные по распоряжению Черепанова на подводах двинулись ночью же на Листвяничное. Я ехал впереди на подводе своего отца с женой и ребенком.

На перевоз в деревню Николы мы приехали в 9 часов утра. По требованию Черепанова из Листвяничного подан был пароход «Кругобайкалец», и на нем все мы и арестованные переправились на станцию Байкал. В Патронах пакет с рапортом я, по приказанию Черепанова, отдал Георгию Попову, который на лодке отвез его в Михалево Скипетрову. А Попова Скипетров прикомандировал к своему штабу, но он оттуда бежал, и с этого момента я был уже совершенно свободен от всяких поручений контрразведки.

На станции Байкал нас встретил штабс-капитан Годлевский (комендант парохода «Ангара» и начальник гарнизона станции Байкал) со своим помощником капитаном Колчиным. Семьи они посадили [в] классные кают-купе парохода «Ангара», а арестованных приняли от Базанова и посадили в каюты третьего класса. Там Годлевский стал выкликать арестованных по списку, стал ругаться матерной бранью и арестованного Парушкова два раза ударил кулаком по голове; часовым он приказал наблюдать, чтобы среди арестованных не было ни малейшего движения и не было громких разговоров, а при неисполнении требований часовых приказал стрелять под его, Годлевского, ответственность. Затем Годлевский произвел обыск у арестованных, отобрал у них табак, сушки, кольца, перочинные ножи, часы и т. п. Мы ночевали на «Ангаре». За ночь с арестованными ничего не произошло, но мы их не кормили, а те съестные припасы, которые для них были куплены Базановым, были Годлевским отобраны.

Утром всех чинов контрразведки потребовали к Сипайлову. Черепанов вызван был со своей квартиры на станцию Байкал. Сипайлов обратился на нас с грубыми выговорами и бранью, грозил расстрелом, называл провокаторами, говорил, что мы должны поступить в его распоряжение, что он сам отправил и собственноручно расстрелял в сопках три тысячи человек. Во время этих выпадов он держал в руках четверть водки и стакан. Один из нас – Насонов упал тут в обморок. Попову Георгию Сипайлов сказал: «Я вас назначаю к себе – вы будете выводить у меня в сопки». Тот ответил, что он неспособен на это, а Сипайлов заметил: «Ничего, у меня руку набьете».

Мне, Черепанову, Базанову, Забродину и Невольцеву (он же Шатаровский) Сипайлов дал распоряжение отправиться в Култук для формирования там пропускного паспортного пункта. Причем начальником назначался Черепанов, а помощником Базанов, я же – офицер для поручений. Мы отправились в Култук в то же день в теплушках. С парохода «Ангара» в этот же день мы были Годлевским изгнаны вместе с семьями и вещами, и пароход ушел на Мысовую, а за ним шел «Кругобайкалец». На пароходе были увезены и арестованные. Об их судьбе я слышал впоследствии от повара парохода «Ангара» (кажется, Мехалюк, поляк, знакомый моего отца), что они были раздеты до нижнего белья, их выводили на борт, били по затылкам деревянной колотушкой и затем спускали под винт в Байкал; шум и крик были редко слышны, так как пароход шел, проламывая лед толщиной 3–4 вершка <…>

Верно, секретарь Г. Евстратов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 89–90. (Машинопись, копия.)

Документ № 8

г. Иркутск, 7 марта 1920 г.

Протокол допроса Федора Константиновича Цыганкова марта 7-го дня 1920 г.

Я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, допрашивал названного выше Цыганкова, причем последний показал:

Я, Федор Константинович Цыганков, 21 года, по профессии – извозчик, жил в г. Иркутске в Знаменском предместье по Нижнепономаревской улице, в доме № 41/16. В 1918 г. я был мобилизован и причислен к 9-му Иркутскому полку, позднее переименованному в 53-й полк в 5 роту. После был прикомандирован вместе с другими солдатами этого полка к Култукскому военно-контрольному пункту, в команду этого пункта.

Начальником пункта и команды был сперва подпоручик Шабалдо, а его помощником прапорщик Егоров (из них Егоров застрелился, а Шабалдо – теперь, вероятно, в бывшем 53-м полку). Шабалдо позднее был заменен прапорщиком Кащуком, после Кащука был начальником еще один поручик, фамилии которого не могу сейчас вспомнить, а затем поручик Абрамович. Когда култукская команда была расформирована, Абрамович перешел в контрразведку штаба округа и перевел туда из команды меня, а еще ранее ефрейтора Николая Павловича (отчества твердо не помню) Вербицкого. Я был переведен потому, что находился под надзором Абрамовича, как своего начальника, с февраля 1919 г., когда я привлекался к ответственности за причастность к будто бы большевизму, сидел 28 дней в тюрьме и был выпущен под надзор начальства.

В контрразведке штаба округа я исполнял обязанности солдата, которому давались всякого рода приказания. Я и делал то, что мне приказывали, а именно: ходил для офицеров за водкой, за мукой, отводил арестованных в тюрьму или милицию, присутствовал в качестве конвоира при офицерах на обысках и арестах, иногда посылался для внешних наблюдений за некоторыми квартирами. Как, например, за квартирой каких-то лиц, подозревавшихся в изготовлении фальшивых денег и живших на Подгорной улице. По политическим делам на такие наблюдения я не посылался, а на арестах и обысках по политическим делам не в роли солдата-конвоира присутствовать приходилось. Больше ничего я при контрразведке не делал. Я не знаю, кем при контрразведке я считался, но я думаю, что просто прикомандированным солдатом, потому что такое удостоверение я и имел. При контрразведке я служил только два месяца, а именно: с 3 ноября 1919 г. по день переворота.

В ноябре, вместе с поручиком Курдяевым, был назначен для открытия эсеровской организации по доносу солдата, кажется, коменданта команды 56-го полка (бывшего), с которым жил эсер Канашкин – рабочий из Бодайбо. По этому поручению я ничего не сделал, хотя хорошо познакомился с Канашкиным и у него часто бывал и, хотя особым доверием Канашкина не пользовался и кое-что от него знал, но в контрразведку не доносил. Поручик же Курдяев отделился от меня, завел знакомство с эсерами, независимо от меня, познакомился он, между прочим, с П.Д. Яковлевым, с лицом, называвшим себя бывшим товарищем министра Михайлова… И может быть, целым рядом других. С Михайловым, одновременно с управляющим уездом Надежиным, Курдяев ездил в Черемхово на переговоры с повстанцами. На эту поездку был приглашен Курдяев и я. На переговорах с товарищами присутствовали Надежин, Михайлов, Курдяев и я. Из переговоров выяснилось, что повстанцы ждут в Иркутске восстания и не хотят давать угля, если с восстанием дело затянется. Когда это выяснилось, Михайлов остался в Черемхове, а нас просил вернуться в Иркутск и заняться подготовкой восстания.

Мы, то есть я и Курдяев, поэтому и вернулись в Иркутск; что стал делать в Иркутске Курдяев, я не знаю, а я поселился на Знаменском у Канашкина и начал организовывать представителей военных частей и вести агитацию в пользу восстания. Это может подтвердить Канашкин, который живет и теперь на Знаменском предместье, на Соловьевской улице, в доме № 52. После собрания представителей военных властей на Знаменском предместье, накануне восстания, я был послан Самарцевым со своим братом Петром Цыганковым, который был представителем от одной из частей, расположенной в военном городке, позвать его на следующий день на утро на угол 2-й Иерусалимской и Сараиной улиц за получением пароля, а я сам должен был тогда же вечером, по приглашению Самарцева, явиться туда же на собрание.

Когда я сообщил брату то, что просил Самарцев, пришел на 2-ю Иерусалимскую (номер дома, кажется мне, 77/32), то у дома, где должно было быть собрание, встретил вооруженный наряд, и тогда я ушел оттуда, боясь ареста. На утро туда пришел брат и был там арестован.

Брат мой – Петр, сейчас служит в 3-м советском полку, в какой роте, не знаю, чуть ли не шофером или телефонистом, а теперь его квартира на Знаменском предместье, по Верхней Пономаревской улице, в самом последнем доме по правой руке.

Когда начались военные действия в Иркутске, они застали меня в городе, и так как мне некуда было деваться, то ходил в контрразведку в «Модерн», но в контрразведке ничего не делал. А после переворота я совместно с приезжими коммунистами, фамилии которых не знаю, пришел в Политический центр в Русско-Азиатский банк, чтобы поступить на какую-нибудь службу, но не встретил никого из знакомых, ушел домой и стал заниматься извозным промыслом.

В начале ноября я был командирован вместе с прапорщиком Дмитрием Юрковым и Николаем Вербицким, и тремя добровольцами из воздухоплавательного отряда с Иннокентьевской: Стрелковым, Щегловым и Черновым в Александровский местный батальон для открытия большевистской организации. Там мы расспрашивали солдат о настроениях в батальоне и солдаты говорили, что у них есть связи с отрядом Карандарашвили (Каландаришвили. – Ред.) и что они готовы перейти на сторону этого отряда. От солдат мы и узнали, что переговоры с ними ведет некий Подоплевов, который был арестован контрразведкой по нашему указанию. Когда он был арестован, то он указал Михаила Пасютина, а Пасютин, в свою очередь, выдал всю организацию и в батальоне, и в Иркутске, и в Иннокентьевском. Допрашивал Пасютина Черепанов, которому он все и рассказал.

Во время собирания сведений в Александровском батальоне все эти сведения стекались у Юркова; арестовано было в Александровском батальоне человек 32–33, причем арестованы они были по указанию всех шестерых командированных в батальон, то есть Юркова, четырех человек, фамилии сейчас не помню. В открытиях каких-либо других организаций я участия не принимал. В аресте на Иерусалимской улице в конце декабря и земельном отделе земской управы тогда же участия ни прямого, ни косвенного не принимал. Никого по этому делу не выдавал, так как сам участвовал в этом деле, активно помогал эсерам, а не как провокатор. Я не остался бы в контрразведке после этих арестов, если бы не был арестован мой брат. Я оставался в контрразведке, рассчитывая выручить брата и некоторых других арестованных. Брат был освобожден во время перемирия. Более ничего сказать не имею.

Агентов контрразведки Иркутского штаба я знаю по фамилиям: Николая Вербицкого, Сергея Домрачева, Михаила Забродина, остальных знаю только в лицо, но не по фамилиям. Баронесса Кенне в контрразведке была у Черепанова, но не знаю зачем, как будто у ней был арестован муж. Вспоминаю из постоянных агентов солдата (не знаю, какой части) Геймана (имени не знаю), жившего по 1-й Иерусалимской на углу 3-й Солдатской с правой стороны, если идти из центра. Из агентов контрразведки знаю Гранта, Абрамовича, Юркова Дмитрия, Филиппа Базанова (чиновника), Полканова, Попова (имени не знаю, маленького роста, человек смуглый, волосы темно-русые). Из агентов еще вспоминаю солдата Косолапова из комендантской команды, Будаева, Скрябина, Закаляпина – не знаю по фамилиям, может быть, узнал бы в лицо. Лобко знаю, он входил в контрразведку, но сторожем не служил, был ли он агентом, наверное не знаю, но по всей вероятности, был. Конаровский, если не ошибаюсь, служил сторожем (небольшого роста, но коренастый), был ли он агентом, не знаю.

Фамилии тех 32-х человек, которые были арестованы в Александровском местном батальоне, указаны были Михаилом Пасютиным по списку, составленному с его слов. Они при аресте выкликались, а мы опознавали их в лицо. В этом смысле я и указал тогда 4-х человек, удостоверившись, что это действительно те, кто выкликались.

Показания мне прочитаны. Федор Цыганков.

Товарищ председателя К. Попов.

Верно,

тов[арищ] председателя] иркут[ской] чека К. Попов (подпись.)

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 91–92. (Машинопись, копия.)

Документ № 9

г. Иркутск, 13 марта 1920 г.

Протокол допроса

Марта 13-го дня 1920 г. я, член Чрезвычайной следственной комиссии Всеволод Петрович Денике, опрашивал в помещении комиссии, угол Котельниковской и Большой гр[ажданина] Катанаева, причем последний на предлагаемые ему вопросы отвечал:

Катанаев Георгий Ефремович, 72 [года], Баснинская 31. Я состоял председателем Чрезвычайной следственной комиссии для расследования действий полковника Семенова и подчиненных ему лиц.

Назначение мое на этот пост состоялось при таких обстоятельствах. 5-го февраля меня пригласил министр внутренних дел Старынкевич и сообщил мне, что Верховному правителю было угодно назначить меня председателем Чрезвычайной следственной комиссии по делу Семенова. Это меня очень удивило, так как Верховного правителя я до этого времени не знал и, кроме того, как человек старый и не специалист, не считал себя подходящим лицом для занятия этого поста. На мой вопрос, почему выбор Верховного правителя остановился на мне, Старынкевич мне объяснил, что мою кандидатуру выдвинул он, так как в министерство постоянно поступают жалобы на действия Семенова и, кроме того, необходимо выяснить причины непризнания Семеновым власти Верховного правителя. Задачу эту, по его словам, могу выполнить лучше, чем кто-нибудь другой, так как пользуюсь большим уважением среди казачества; при этом Старынкевич сказал, что мне в помощь будут даны опытные юристы.

Я от назначения отказался, но через некоторое время был приглашен к Верховному правителю, который просил меня принять назначение. Причем из его слов я понял, что на меня возлагается роль не только производства расследования, но и выяснения дальнейших отношений Семенова к Верховному правителю. Тогда я вынужден был согласиться и 2-го февраля состоялся приказ о моем назначении.

В состав комиссии были назначены тов[арищ] пред[седателя] ирк[утской] суд[ебной] палаты Кисилев, Бушуев, генерал-лейтенант Нотбен и полковник Рудко. А в качестве делопроизводителя был тов[арищ] пред[седателя] ирк[утского] окружного суда Макеев. 8-го февраля я выехал из Омска вместе с Нотбеном в Иркутск и прибыл туда 12-го. В Иркутске к нам присоединились остальные члены комиссии. Мы прибыли в Иркутск до 28-го февраля, собирая сведения о деятельности Семенова. Здесь у нас состоялось вполне определенное впечатление, что Семенов власти Верховного правителя фактически не признает, и в Забайкалье мы окажемся как в чужом государстве.

В силу этих обстоятельств мною было отправлено Семенову предъявленное мне Вами письмо от 20-го февраля 1920 г. Письмо это было прочитано членам комиссии и ими одобрено. Написано оно было дипломатично, и, конечно, далеко не все в нем следует принимать за чистую монету. На это письмо мы ответа от Семенова не получили, но к нам явился японский офицер Хори, представитель ген[ерал]-лейтенанта Ооба, нач[альник] японской дивизии в Чите и сообщил, что атаман Семенов не имеет возможности ожидать нас в Чите, так как он уже давно собирается ехать лечиться в Харбин, если мы через два дня не приедем, то он уедет.

Тогда мы в тот же день выехали в Читу. С нами поехал и Хори, командированный в наше распоряжение, как он сказал, чтобы оказать нам содействие в местностях, где находятся японские войска. Когда мы приехали в Читу, то были встречены офицерами генерала Ооба и представителем Семенова полковником Меди. Они пригласили нас на обед к Ооба. Мы были приняты Ооба очень любезно, он подчеркивал свое благожелательное отношение к адмиралу Колчаку и желание устранить все недоразумения между ним и Семеновым.

Во время этого обеда Ооба спросил меня, нахожу ли я удобным приглашение на обед Семенова. Я ответил, что всецело предоставлено это его такту, но дал понять, что для меня это нежелательно. На другой день мы были приглашены на официальный обед, на котором присутствовали некоторые близкие Семенову лица и представители местной гражданской власти. Ооба провозгласил тост за Верховного правителя и нашу комиссию и произнес большую речь. Я ответил провозглашением тоста за японского императора и Японию как дружественную нам страну и ее представителей, находящихся здесь.

Из слов Ооба я понял, что он считает Колчака и Семенова двумя русскими патриотами, двумя равноправными сторонами, так как власть обоих чисто фактического характера… Причем Япония, ради счастья дружественной ей России, желала бы уложения возникших между ними недоразумений.

Перед этим обедом я виделся с Семеновым и старался его убедить, в интересах его собственной реабилитации, дать нам возможность всестороннего выяснения его деятельности, как в отношении того обвинения, которое содержится в приказе Верховного правителя за № 61, так и в отношении прочих дел, возбужденных против него министерств[ами] юстиции, путей сообщения и труда. Семенов изъявил желание дать показания по поводу обстоятельств, вызвавших издание приказа № 61, уклонился от ответа на вопросы дачи объяснений по поводу других обвинений. Семенов сказал, что по состоянию своего здоровья должен немедленно уехать, но оставит своих представителей, которые дадут объяснения об обстоятельствах, связанных с изданием приказа № 61.

После свидания с Семеновым сейчас же после того, как Семенов вышел, ко мне явился офицер, посланный Ооба, и сказал, что если мне необходимо, то Семенов может и остаться. Я сказал, что в данный момент присутствие Семенова не вызывает[ся] необходимостью для следствия. После этого комиссия приступила к своим работам.

Работа комиссии происходила в крайне тяжелых условиях; свидетели были терроризированы и окружены шпионами, усиленная слежка велась и за нами. Представители Семенова строго держались того взгляда, что обследование деятельности Семенова комиссией должно вестись в пределах выяснения обстоятельств, связанных с изданием приказа № 61. Выводы, к которым я пришелв результате расследований, изложены в имеющемся в Вашем распоряжении моем разговоре по прямому проводу с министром юстиции. В действиях Семенова еще не было государственной измены в момент издания приказа № 61, но впоследствии деятельность Семенова может несомненно рассматриваться как измена и бунт, которые имели место и во время издания приказа.

Комиссия выехала из Читы 3–4 апреля, я же 1-го апреля. 6-го апреля я вместе с Бушуевым выехали из Иркутска в Омск, остальные члены комиссии еще остались в Иркутске. Подробный доклад комиссии и мой личный доклад, вместе со всем делопроизводством комиссии и делами, переданными нами министерству юстиции и другим министерствам для расследования, представлены мною при особой описи министерству юстиции, помнится, 15-го июня, по расформированию комиссии. Копия разговора по проводу и копия моего личного доклада, кроме того, должны находиться в военном министерстве, так как незадолго до последнего переворота мною были переданы товарищу министра Карликову для министра Ханжина.

Показания мне прочитаны, Георгий Ефремович Катанаев.

Член Чрезвычайной следственной комиссии В.П. Денике.

Верно, секретарь.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 93–94 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 10

г. Иркутск, 15 мая 1920 г.

Дополнения к показаниям Катанаева

В дополнение к показаниям, данным мною 13-го сего марта, необходимым считаю сообщить нижеследующее, являющееся как бы результатом, хотя и не вполне ожиданным, командировки нашей следственной комиссии в Забайкалье.

Исполнявший тогда обязанности министра юстиции правительства адмирала Колчака Г[осподин] Старынкевич, рассмотрев представленные ему мною по возвращении в Омск заключительное постановление Следственной комиссии по делу Семенова и особый мой доклад о ходе всего дела и вообще о тогдашнем положении дел в Забайкалье, счел необходимым ознакомить с таковым самого адмирала чрез личный мой по сему доклад последний. – Для чего им исходатайствован был личный прием меня правителем, вместе с находившимися уже в Омске членами нашей комиссии: генералами Нотбег и Г. Чущуевым.

В назначенный день и час все мы явились к адмиралу, которым, как оказалось к тому же времени, для присутствования при нашем докладе были вызваны и[сполняющий] об[язанности] военного министра генерал Степанов и, прибывший из Владивостока (кажется, по поручению заседавшей там международной комиссии), генерал-лейтенант Романовский, с предложениями о том же Семенове от лица союзников (японцев, англичан, американцев).

Доклад мой, продолжавшийся не менее полутора часов, закончен был изложением моего мнения, что действенным средством закончить конфликт с Семеновым и получить возможность беспрепятственно и надлежащим образом закончить порученное комиссии следствие о всем творящемся в Забайкалье – будет арест Семенова в Харбине или Владивостоке, где он, как мною изложено в показании 13-го марта, находился за все время пребывания комиссии.

В числе сопровождения весьма небольшого конвоя своих соратников, такой арест, по мнению моему, не вызвал бы особого волнения в самом Забайкалье, где сторонниками Семенова, готовыми при всяких обстоятельствах поддержать его оружием, являлось далеко не все казачество и разношерстный сброд наемный инородчины, не говорю уже о японцах, которые никогда бы не перешли в открытую поддержку противника колчаковского правительства, находившегося тогда в апогее своей силы и международного значения.

Выслушав внимательно мой доклад, дополненный несколькими примечаниями моих сочленов по комиссии, адмирал Колчак сказал: «Благодарю вас за обстоятельный доклад. Лично я заранее был уверен, что вы найдете в Забайкалье то, что вы в действительности нашли. Присоединился бы я и к вашему предложению об аресте Семенова, если бы над нами не тяготели обстоятельства, которые сильнее нашей воли и стремлений… План дальнейших наших действий уже предрешен». Этим наша аудиенция у адмирала и закончилась.

Через несколько дней после этого адмиралом был отдан приказ по войскам, где он, объявляя об ошибочности (или, вернее, преждевременности) своего обвинения Семенова в измене (прик[аз] № 61), брал это обвинение обратно и восстановлял его в прежнем командовании всеми войсками, расположенными в Забайкалье. В ответ на это, как известно, последовала телеграмма Колчаку от Семенова, с выражением верноподданнических чувств и всегдашней готовности служить правительству адмирала не за страх, а за совесть.

Б[ывший] генерал-лейтенант Георгий Катанаев.

Иркутск, 15-го мая 1920 г.

Верно, секретарь Г. Евстратов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 95–95 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 11

г. Иркутск, 15 марта 1920 г.

В Чрезвычайную следственную комиссию б[ывшего] генерал-лейтенанта Георгия Семеновича Катанаева заявление

При аресте моем в гостин[ице] «Модерн» в ночь с 9-го на 10-го января сего года от меня отобраны были чемодан и корзина с принадлежащим мне имуществом, которое оставлено в той же гостинице под наблюдением комендантской ее части.

Вскоре после этого как чемодан мой, так и корзина подвергались подробному осмотру и часть их содержимого: а). Бумаги и дела, имеющие отношения к причинам моего ареста (были переданы в Чрезвычайную следственную комиссию для ближайшего их рассмотрения), б). Мои рукописи научного характера (переданы моей племяннице К.Н. Завьяловой для вручения мне, что ею и исполнено), в). Прочее имущество – домашние вещи, книги, ордена, медали остались при гостинице на хранении впредь до выяснения моей прикосновенности к делу, по которому я арестован.

Ныне, по освобождении моем от ареста, я обратился в комендантскую часть «Модерна» за выдачей мне чемодана и корзины с оставшимися в них моими вещами. Налицо оказалась только корзина, чемодана же не было, и за[ведующий] коменд[антской] частью заявил мне, что такового при вступлении его в должность принимаемо им ни от кого не было и существовал ли он где-либо и существует ли теперь в другом месте, ему неизвестно.