Текст книги "Все, что шевелится"

– Ax, как же верны твои слова, Сотон! – удивился осведомлённости хана Забадай. – И как только сумел ты узнать эти новости? Видать, сорока их тебе на хвосте принесла из далёкой горной тайги! Мудёр ты, великий хан, ничего не скажешь, раз даже птичий язык доступен тебе!

Сотон приободрился. Страсть любил, когда другие дураки его умом восхищались. Слаще мёда были для него такие речи. Этого гонца решил наградить. Порылся в наградной шкатулке старшего брата, отыскал медаль ползуна «За покорение вершины в сто аршинов» и щедро одарил. Медалька была серебряной и кое-какой ценностью обладала: её можно было отковать и сделать прекрасную блесну, на которую все щуки с окунями как бешеные кидаться станут, и ни одна рыбалка не сорвётся.

Забадай растрогался, облобызал ручку хана.

– Что спасибо, то спасибо. Славно я теперь порыбачу. Мудёр ты, хан, и щедр безмерно. За такой великий дар я и дальше буду служить тебе службой верной, невероломной…

– Точно будешь? – не поверил Сотон.

– Да батюшкой клянусь, чтоб мне ягодной бражки не пить.

– Ну, ежели бражки, то тогда да, верю. Вот и скажи мне…

– Ну?

– Не нукай, не запряг. Тоже мне нукер нашёлся.

– А кто такой нукер? – не понял недалёкий Забодай.

– Нукер – это… – Сотон прикрыл глаза и надолго задумался.

Сторонники Сотону были ужас как нужны. Он живёт в юрте хана, своего младшего брата, уже год. Подженился на вдове братовой, красавице Булган, и считает, что он теперь главный. Досталась ему власть полковника как бы по наследству. Но! Есть же и прямой наследник – сын Чоны. А сын имеет куда больше прав на юрту и имущество своего отца. Юрту и имущество отдать можно, хотя и жалко. Но без юрты начальника кем станет Сотон? Старшим братом покойника. И только. Никто Сотону власти не доверит, спросит: «А по какому такому праву?» Сказать: «А по праву наследования!» – нельзя. Ответят, что по такому праву хан – это Джору, а Сотон лишь его дядя. Кабы у Сотона было высокое воинское звание – полковник там, бригадир, на худой конец, – тогда можно было бы упирать на стратегический талант, боевые заслуги. Но нет высокого звания, хоть тресни! Когда-то носил Сотон звание подсотника, да и того лишился. Чона ни за что ни про что отобрал у старшего звезду подсотничью. Поставил кашеваром, а кашевар – это и не воинское, и не звание вовсе.

Понимал Сотон, что никаких прав на ханское звание у него нет. Кроме одного – женат он на вдове покойного. Это хоть какое-то оправдание. Но если вернётся Джору, то и это хрупкое доказательство прав Сотона на власть рассыпается, как трухлявый пень под сапогом. Что же делать в такой неприятной ситуации? Как поступить?

Самое главное, решил, скрипя мозгами, Сотон, – это набрать большое число сторонников, которые поддерживали бы его и боролись с противниками. На кого можно положиться? Кого привлечь в сторонники? Дадагов можно. Эти виноваты в смерти Чоны, благодарны Сотону, что он их над кузнецами главными назначил. Живут теперь в Юртауне, столице ханства, а не в провинции – посёлке Жемус. Без них, правда, никакой бронзы из посёлка не получишь, они одни и знают секрет бронзы, но зато хорошо, что сторонники тут, под рукой. Если какая свара, то помогут. Что мы имеем? – Сотон вдруг стал думать о себе в третьем лице. Мы имеем поддержку от дадагов. Но при этом теряем бронзу, без братьев рудокопы не могут разобраться, где именно копать медный колчедан, И где он медный, а где – вредный. И как с колчеданом дальше поступать. Как его плавят? А хрен знает! Нет, дадаги знают! Но знаниями с другими делиться не хотят. И правильно делают, между прочим, решил Сотон. Мы бы тоже ни с кем не поделились.

А вот кузнецы дадаги плохие. Подкову могут отковать, гвоздь, а чего посложней, меч или кольчугу – не могут. Плохие мечи куют, в руке неудобные, к бою мало приспособленные. То у них рукоятка тяжёлая, то наоборот – клинок. А кольчугу сковать и вовсе не умеют. Из колечек её плести – дело долгое. А сами колечки? Пока-то их наделаешь! Лучше, говорят, накуём пластинки латные, оно и быстрей. Так и пластинки у них не получаются: то слишком толстые, тяжести неимоверной, то тонкие – любая стрела пробивает. Вот дети Божинтоя, хористы, те умели и мечи ковать, и латные доспехи, и кольчуги лёгкие, но надёжные. Хористы – настоящие кузнецы, а дадаги – спецы металл лить. Вот кабы хористов с гор назад в Юртаун вернуть, а дадагов наоборот – в горы отправить, тогда бы всем лучше стало. Но дадаги в горы возвращаться не хотят. Здесь они поселились в жилищах хористов и ничего, считай, не делают. Бабы копаются в огородах, мужики для развлечения ходят на охоту, да бражку пьют и с гулящими бабёнками гуляют. А в горах работать надо – металл плавить. Кому ж хочется работать? Нам тоже не хочется, мысленно согласился с поведением дадагов Сотон. Нам тоже хочется пить-гулять с бабами.

Насильно вернуть дадагов в горы, к работе, Сотон не мог. Во-первых, они – сторонники, во-вторых, знают главную тайну: кто подговорил бухиритов на Юртаун напасть и Чону убить. Начнёшь с дадагами ссориться, они всю правду и выдадут. Расскажут, как их Сотон подкупил обещанием возвыситься над родом Божинтоя. А правда всплывёт – Сотон утонет. Никак нельзя с дадагами ссориться, опасно, понимал бывший подсотник. Но и сторонники они ненадёжные, всегда могут козырять; «А вот мы правду-матку резать начнём!»

Эх, нужно заводить других сторонников, которые нас бояться будут. Такими можно управлять. А сторонниками, которых сам боишься, не покомандуешь, Хорошо бы их всех убить…

Вот о чём думал Сотон, разговаривая с Забадаем. И так в разговорах и рассуждениях запутался, что дадаги из друзей и сторонников во врагов превратились, а хористы чуть ли не в лучших друзей. Старого Забадая он, кажется, сумел подкупить медалькой. Чем бы его ещё крепче подкупить? Чтобы на чёрное дело пошёл – убил пащенка. Сложно старикана убедить, тут брехнёй какой-нибудь пустой не отделаешься. Что бы ему пообещать? В полку заслона у Забадая было невеликое звание тройника. Разве пообещать звание подсотника?..

– Забадай, а ты хотел бы получить звание подсотника?

– Хотел, как не хотеть.

– Так я тебе присвою.

– А на какой хрен мне звание?

– Ты же сам сказал, что хотел получить!

– Это когда ещё было. Когда молод был, когда у нас полк был, когда были армии, когда шли стычки и битвы! Тогда получить звание подсотника было почётно и ответственно. А сейчас? Что я с твоим званием делать стану? На грудь его не повесишь. Звание – это пустой звук, его ни есть, ни пить нельзя, И что за подсотник без подсотни обученной? Что дюжинник без дюжины и полковник без полка.

– А звание нукера получить хочешь? – спросил хитрый Сотон.

– Да кто ж такой нукер?

Хотел Сотон ему объяснить, что никто, придурок, который почём зря нукает, но тут в голову пришло объяснение куда лучше.

– Нукер, – принялся вдохновенно врать Булганов приживала, – это старый доблестный воин, который управляет дюжиной молодых бойцов. Обучает их воинскому искусству, а больше ничем не занимается. А хан его за это поит-кормит.

– За что кормит? – не понял Забадай.

– Как «за что»? За то, что нукер его, хана, со своей дюжиной охраняет от врагов внешних и внутренних.

– А какие у тебя внутренние враги? Глисты, что ли?

– При чём тут глисты? – рассердился бывший кашевар. – Внутренние враги – это хористы. Я, скажем прямо, думаю, что они мои друзья, а они враги.

– А почему ты думаешь, что они твои друзья? Сам же говорил, что это из-за их лишней опёки брата твоего убили! И за смерть брата ты грозился им люто отомстить!

– Я про хористов сказал так, для примера, – стал выкручиваться интриган. – На самом-то деле они мои враги внешние, за пределами Юртауна. Или друзья – я ещё и сам толком не понял. А есть у меня ещё и враги внутренние – дадаги. Ничего не делают, ходят, а ковать толком не умеют. Зря медь переводят. Я к ним со всем уважением, а они меня убить хотят.

– За что? – удивился Забадай.

– За то, что хочу их в Жемус вернуть. Пускай там за добычей колчедана следят и хорошую бронзу варят.

– Так и посылай. Пускай варят, хорошая бронза нам нужна.

– Я-то готов послать, а они не хотят в горы возвращаться. Им и в Юртауне хорошо. В горах-то работать надо, а тут можно и так прожить, бабы прокормят. Хоть свои, хоть чужие. И чтобы в горы не возвращаться, они готовы меня убить. Вот они – внутренние враги, живут внутри, в Юртауне. А как с ними бороться? Я сам их убить не могу: дадагов много, они сами кого хочешь пристукнут. А вот были бы нукеры, их бы послал, они бы дадагов и перебили.

– А зачем их перебивать? – не мог взять в толк Забадай.

– Так они же – внутренние враги.

– А, если внутренние, тогда понятно, – согласился Забадай. – Только я одного не пойму: а зачем их убивать?

– Так враги же.

– Чьи враги-то?

– Так мои, я тебе сколько уже толкую.

– Раз твои враги, ты их убей.

– Не могу, их много больше. Без нукеров мне с ними не справиться. Понял теперь?

– Теперь понял. Если нукеров будет больше, то они дадагов победят.

– Правильно. Теперь понял?

– Ну.

– Хрен гну! – рассердился Сотон. – Нукер ты и есть! Назначаю тебя нукером!

– Ну.

– Вот ты и перебьёшь дадагов.

– Как же я их перебью, если дадагов больше? Мне не справиться.

– Так-ты же наберёшь дюжину.

– А… Если наберу, тогда, может быть, и справлюсь. Но ты же сам говорил, что набрать нужно пацанов, обучить воинскому искусству, тогда станет боевая дюжина. Но пока боевую дюжину обучишь, лет пять пройдёт.

– Долго, – вздохнул Сотон. – А побыстрее нельзя?

– Быстрей не получится, быстро только глухарь с глухарихи спрыгивает. Конечно, молодых можно и не обучать, только от необученных какой прок? Необученных дадаги сами перебьют. Не станут они смотреть безучастно, как их пацаны колотят. Дадаги – мужики крепкие.

– Сам знаю, – сказал Сотон. – А то бы сам давно всех перебил. Значит, придётся лет пять ждать?

– Да уж никак не меньше. А ты меня все эти пять лет поить-кормить станешь?

– Зачем тебя кормить? Ты пока ещё ложку в руках удерживаешь.

– А как же я стану обучением заниматься, если меня никто не покормит? На мне и скот, и огород, у меня охотничьи угодья и сенокосные, пастбища. Их обихаживать нужно, без моего догляда пропадут.

– А ты своих пацанов работать заставь, пускай пашут и сеют, косят и за скотиной ухаживают, – придумал Сотон.

– Каких пацанов? У-меня две девки, а сыновей нет.

– Да я не про детей, а про боевую дюжину.

– Тогда я дюжину не боевому искусству обучу, а хозяйствованию. Как пасти, как овец стричь, как корма на зиму заготовлять, как пшено да овёс сеять.

– Дело хорошее, – одобрил Сотон.

– Тогда я согласен стать нукером, – загорелся было Забадай, но тут же сник: – А почему это родители пацанов своих мне отдадут? И дома руки их в работу сгодятся.

– Так ты же станешь обучать их воинскому искусству.

– А кто будет следить за моим скотом и пастбищами?

– Пацаны и станут.

– Тогда они боевому искусству не научатся.

– Как же не научатся, если ты их обучать станешь?

– А кто за скотом и пашней приглядит? – гнул своё Забадай.

– Ты совмещай, совмещай, – придумал выход из замкнутого круга бывший подсотник. – Землю попашут, потом мечами помахают, разомнутся. Сенца покосят, потом с копьями попрыгают. Стадо выгонят, рядом на конях рубке потренируются. Это выход?

– Выход, – согласился Забадай. – Только при такой системе обучения они не пять, а десять лет учиться будут. Так что не жди, что раньше от своих внутренних врагов отделаешься. А вдруг я за эти десять лет помру?

Сотон внимательно оглядел старого Забадая. Этот – может. Правду говорит, вряд ли десять лет продюжит. Да и на кой ему, хану, нукер с нукерятами, которые через десять только лет станут хоть на что-то годны?

– Но хоть через десять-то лет ты с моими внутренними врагами справишься, коли жив будешь?

– Через десять, если пацанов научу и сам жив буду, справлюсь. А если ты сам к тому времени помрёшь? – задал совершенно справедливый вопрос Забадай.

– Это тут причём? – опешил Сотон.

– Зачем мне с твоими внутренними врагами бороться, когда твои внутренности в земле сгниют?

– Не про то ты говоришь, нукер, ой не про то, – раздражённо сказал хан. – Мне от тебя нужна служба верная: убить там кого или покалечить маленечко. Вот кабы ты мне завтра всех дадагов перебил…

– А зачем? – никак не мог взять в толк Забадай. – Если их перебить, то кто бронзу хорошую варить станет?

Сотон почесал затылок. Такого вопроса он себе не задавал, когда от бездумья лихо рудознатцев во враги произвёл. Убить дадагов захотелось по одной незамысловатой причине: те знали о предательстве, а потому не только плевали на его распоряжения и вели себя независимо, но и прямо грозились раскрыть причину нападения бухиритов. Чонавцев погибло немного – сам полковник да Божинтой, но были раненые, одну юрту сожгли, три – поломали, убили лошадь. Вторая беда, что из-за сговора посёлок кузнецов хороших лишился. Где их теперь искать? Мундарга вон какая большая. И дадагов сейчас перебить никак нельзя. – и без кузнецов останешься, и без рудознатцев… А кузнецы в посёлок вернутся, расскажут, что именно Дадага хана пристукнул. Тогда и Дадага не смолчит, расскажет, с кем они бухиритам подмогнуть договаривались, чтобы над кузнецами возвыситься. А подговаривал он – Сотон… Ну кругом незадача, в Матушку-Первомать!

– А если дадагов не трогать? – спросил хан. – Тогда станешь нукером?

– Смотря что делать, – сказал Забадай.

– А то и делать, – сказал Сотон, – что я тебе прикажу.

– Ты прикажешь в Иркуте утопиться, а мне к речке бежать?

– Зачем я тебя стану топить? И сам не стану, и другим не велю.

– А вдруг скажешь, что я – твой внутренний враг? – гнул своё старик. – Тогда велишь?

– Тогда велю, – признался хан.

– Зачем я к тебе нукером пойду, если ты меня утопить собираешься?

– Да кто сказал, что собираюсь? Я ничего такого не говорил, – замахал руками Сотон. – Сам скажи: не говорил я?

– Ну.

– Кто же лучше тебя нукером будет? Наберёшь дюжину – и вперёд!

Так они до позднего вечера препирались. Один не хотел идти на службу, потому что второй не хотел за неё серьёзно платить, надеялся полезными советами отделаться. Вот и тянули вола за хвост. Тут из тайги вернулась Булган с корзиной малины и невольно подслушала кусок разговора.

– Возьмёшь Сордона и Долбона, ты всё ж таки их бывший тройник, а они хоть и старые, да удалые. Недаром говорится, что старый конь борозды не испортит. Пойдёте нынче же в лес, подкрадётесь к пащенку Джору и зарубите его мечами. И бабу его, красавицу, зарубите мечами, чтобы не проболталась.

– Да у нас мечи давно затупились, – заотнекивался Забадай. – Когда мы их в последний-то раз точили? Тридцать лет прошло, кабы не сорок, Мне, уж и не сосчитать.

– Тогда топоры возьмите, – нашёл выход коварный хан. – Топоры-то у вас острые?

– Топоры острые. Зачем в хозяйстве тупые топоры? Тупым топором…

– Вот вострыми топорами и порубите Джору и бабу евонную.

– А зачем их рубить? – завёл старую песню Забадай.

– Они мои враги внешние, пока сюда не пришли…

Тут Булган уронила котёл, и секретный разговор прервался. Но она всё равно поняла: вернулся Джорик, её кровиночка, сыночек ненаглядный, а эта сволочь, Сотон, собирается его жизни лишить. Хотела она было в спор вступить, но поняла, что от нового муженька, старого дружка, ничего не добьёшься. Он от чего хочешь отопрётся. Скажет, что ни об чём таком не говорил, думать не думал, ведать не ведал, а она, глупая баба, всё перепутала. Волос длинней ума. И будет не прав.

Булган – баба умная. Это и муж любимый признавал. Но чтобы распознать чужой ум, нужно свой иметь. Вот Сотон – мужик глупый. Но любовником был получше Чоны. После смерти супруга пришлось к старому любовнику вернуться, потому что свободных мужиков в Юртауне нет. Хотя и Сотона свободным можно назвать с большой натяжкой. У него три жены в юрте сидят, да детей куча мала. Он сказал, что жён бросает, мол, надоели: «Сотон, сделай то, Сотон, сделай сё!» И дети надоели, канючат, есть просят. То ли дело – Булган. Бездетная, в её юрте он душой отдыхает. Прими, сказал, я тебе верным мужем стану, На сторону от тебя не побегу. Как бы ты побежал, интересно, если от бравого любовника обмылок остался? Однополчанин, как бабы между собой смеются. Куда такому бежать? Разве что на кладбище, которое вдоль горы у пика Сардыкова раскинулось.

На памяти Булган туда уже подсотни две сволокли – старых и малых, Уложат в землю и камень поставят, Которые родичи простой валун приткнут, а которые и фигуру вырубят. Здесь, мол, лежит любимый муж или папа. На папу и мужа камень всё равно не похож, так ему питьевой рог на груди вырубят: любил, мол, папенька бражки и кумыса хватить. Весёлый, стало быть, человек был. Булган своему Чоне хороший камень поставила, красный. Красивый, значит, при жизни был Чона. Заплатила вдова камнетёсам по шкурке собольей, они Чоне большую голову вырубили, умную, и звёзды полковничьи.

А Сотона Булган приняла, Почему не принять, если для неё других нет? Других другие разобрали, Старых – старые, молодых – молодухи. Только совсем уж молоденькие свободными ходят, да и то по одной причине – женилка не выросла. Ей, ханше, жених без женилки не нужен. А ждать, пока подрастёт, прокукуешь деньки свои последние. Да и не пойдёт за неё молодой жених, зачем ему баба старая? Понимала Булган, что старая жениху не нужна, когда и молоденьких предостаточно. Недаром же Чона считал её умной. Вот так и сошлись с Сотоном.

А он вон что надумал – погубить сынка Джо-рочку! Нельзя ему показывать, что она секретный разговор подслушала! Всё равно Сотона от убийства не отговорить. Он если чего задумает, то всё равно своего добьётся, не битьём, так колотушками. Упрямый, как пархой. Если узнает, что жена про его планы проведала, и жену не пожалеет. Уснёшь ночью, а он ножик возьмёт да зарежет. И станет доказывать, что сама зарезалась, Ножик, спросит, у неё в руках видели? Она сперва горло себе перерезала, а потом ещё нанесла дюжину ран – для верности. И не переспорить дурака, его ни разу в жизни никто переспорить не мог. Как переспорить, когда человек чужих возражений не слушает? Делает вид, что не понимает.

Булган легла спать, а муж с Забадаем ушли куда-то. Наверное, топоры точить. Не спалось в одинокой постели, мысли дурные в голову лезли. Вот она лежит тут, а Сотон топор на Джорика точит. А Джору возлежит на поляне с красавицей женой, про беду ведать не ведает…

Вот бы на невестку посмотреть! У Булган дочки никогда не было, а она так хотела девочку! Уж как бы она дочку холила-лелеяла, целовала-миловала. Одевала и обувала бы, как ханшу. А потом всем женским премудростям обучила: как обниматься, как целоваться, как ласкаться. Научила новым приёмам, которым в Мундарге обучилась: «шишкобой», «кедролаз», «сбор брусники», «полёт глухаря»… Но родился мальчик. Она, Булган, не жалуется – мальчик так мальчик. Сыночек – это тоже хорошо. Даже замечательно. Она не ждала, что родит. Бабка ей сказала знаткая: «Не быть тебе, доченька, матерью. Уж такая горькая у тебя судьбинушка…»

Такая дак такая, решила она по молодости. Ей тогда всё нипочем было. Не будет деток, в одиночку порезвлюсь вволюшку – так себе жизнь определила. Пока обоз ещё не потеряли, она ни одному бойцу не отказывала, хоть хромому, хоть кривому, если тот на часок к их обозной команде прибивался. Бывали иногда славные денёчки, ох, вспомнить приятно… Привезут, случалось, команду раненых. Уж как они, бабы, ухаживали-выхаживали. Уж как любили, как миловали. Которые калеки, на лошади ездить не могли (ноги нет), стрелять не могли – безрукие или ослепшие, – те при обозе оставались. Бабы за них замуж выходили, жили без печали. Остальным приходилось довольствоваться крохами. Там урвёшь, тут урвёшь…

А потом вовсе худое случилось: отстал обоз от армии, потеряли его вояки и забыли. И никому стали не нужны тысячи женщин – молодых, красивых. Уж бабоньки и разведчиц во все края отправляли, а разведчицы возвращались ни с чем – мол, на много суток пути ни единого человечка не встретили – либо вообще не возвращались, это даже чаще. Вот и гадай: встретили они там женихов и теперь милуются, обо всём позабывши, или приняли смерть мучительную? Вдруг напоролись на зверя лютого или рогатые память отшибли? Поди проверь…

Повезло в конце концов. Тому же Сотону спасибо, отыскал бабочек. Он в отряде за проводника был – мужиков прямиком к озеру вывел, великая ему за то благодарность. Но сынка ему Булган не отдаст, не для того рожала, муки терпела, ночей не спала, когда болел Джорик.

– Сынок, а сынок, – тихонько позвала она…