Текст книги "Помни о микротанцорах"

5

– Пап, зачем ты берешь этих дебилов? – клянчила Катя, – Возьми меня.

– Кого угодно, только не тебя.

– Я крутая.

– Не говори этого модного слова.

– Ты отстал от жизни, папа. Это слово стало модным сорок лет назад, еще при твоей молодости. И тогда же оно стало пошлым. Но на самом деле его впервые употребил русский писатель Андрей Белый, году примерно в 1901м, в одной статье.

Так что это очень благородное слово, с родословной. Если не веришь, то спроси мой Вриск.

Катя протянула отцу руку с экранчиком на запястье.

Они лежали на пляже. Излучина реки быстро несла бутылочно-зеленый поток, огибая два маленьких островка, заросших низкими ивами и голубоватыми пышными блистами. Песок был бархатно мягким, полупрозрачным, светло-голубым – настоящий шедевр силикатной индустрии. У берегов он придавал воде ту синеву, которую можно встретить лишь в открытом море в безветренный сияющий солнечный день. На глубине вода приобретала естественный цвет, а в широкой заводи, под стволом старой упавшей березы, среди островков ярко-зеленой ряски она была таинственно черной, тягучей и чуть масляной, как крепко настоянный липовый чай, с ярко-желтыми световыми взрывами крупных цветов.

На пляже расположились десяток голых людей и десяток одетых в плавки.

Некоторые лежали в обнимку или целовались. За последние двадцать лет отношшение к сексу сильно изменилось. Давно исчезли венерические болезни, а идеальные генопротекторы на сто процентов защищали от беременности. Секс перестал быть опасным, им стали заниматься все подряд и где попало. Сексуальные запреты были объявлены мазохизмом. Сейчас сексом занимались даже дети и это никого не волновало: что плохого в том, чтобы получить бесплатное, и при этом полезное для здоровья удовольствие? Даже маленькие дети и старики, не способные на большее, играли в монетку – эротитескую игру, которая бы шокировала бы добропорядочных жителей двадцатого века. Насыпаешь в трусики пригоршню мелких монет, которые нужно подсчитать наощупь – и так далее.

– Они не такие уж и дебилы, – сказал отец. – Серега и Лорик меня еще ни разу не подводили.

– Они пьют, этого достаточно.

– Я могу их держать в руках.

– Конечно можешь. Конфетку дай?

Он протянул Кате конфеты и лег на спину, надвинув кепку на глаза. Он видел ее, сосредоточенно жующую, и проходящих парней, глядящих на ее мини-купальник.

Еще год или два и она станет взрослой. Но это не значит, что прибавится проблем.

Он правильно ее воспитал. Она такая, что сможет справится с любой проблемой и горе тому человеку, кто станет у нее на пути. Наверное, это семейное, наверное, это в генах.

– Пап, смотри, какая красивая обертка. Зеленое с золотым, вот такой оттенок.

Впрочем, она пока еще совсем ребенок. Ребенок до такой степени, что может восхититься конфетной оберткой.

– Ты уже четырнадцать лет ешь эти конфеты, – сказал он.

– Ну и что? А заметила только сейчас. Это как с человеком: неважно, сколько ты его знаешь, хоть сто лет. А потом один раз посмотришь внимательно и видишь очень хорошего человека и жалеешь, что столько лет его не видела.

Нет, совсем уже не ребенок, – подумал он и снова сел. Солнце светило слишком жарко. На пол пути к островкам из воды возвышался тренажер для прыжков и несколько сельских детей пытались разучить на нем сальто вперед. При каждом неправильном прыжке тренажер жалобно свистел, объявлял прыгнувшему о его главных ошибках и выдавал наилучший возможный совет. Все это, вместе с детскими комментариями, было прекрасно слышно с берега и создавало постоянный шумовой фон.

– Это будет опасная поездка, да? – спросила она.

– Что-то в этом роде.

– Кого-нибудь убьют?

– Не преувеличивай. Причем здесь это?

– Но ты ведь сидел в тюрьме за убийство.

– Кто тебе сказал? Я дважды сидел в тюрьме за генетические преступления.

– Первый раз ты сидел за убийство. Не возражай, я все знаю. Можешь не комментировать.

– Это была судебная ошибка.

– Наверное. Но если ты берешь с собой четырех бойцов, то дело будет серьезное. Может быть, тебе потребуется медицинская помощь. Возьми меня.

– Четырех? – удивился он.

– Двух охранников, Валина с его упражнениями и дядю Гектора. А он мне показывал приемчики. Хочешь, покажу? Нет, хочешь? Ты со мной не справишься.

– С тобой никто не справится. Но я тебя не возьму.

– А Мирку ты берешь.

– Это другое дело. Она должна быть вместе с отцом. Она маленькая.

– Тогда и я маленькая. Если ты меня не возьмешь, я обижусь.

Вдруг шорох голосов на реке прервался, так, будто выключили звук. Потом робот-тренажер свистнул и отчетливо произнес: «Центр тяжести расположен слишком высоко. Сильнее сгибайте колени.» И после этого тишину разрезал крик.

Ребенка успели довезти лишь до пригорода. Санитарный вертолет прибыл через семь минут после того, как стало слишком поздно. Погибший был мальчиком десяти лет. Маленький Толик из села неподалеку. Четверо его друзей, стоявших на платформе тренажера для прыжков в воду, видели крупное водяное животное, похожее на рыбу. Мнения о размерах этой рыбы разделились. Самый младший из мальчишек говорил о вообще невероятное величине, остальные вопили о чем-то, что было крупнее среднего крокодила. Как бы то ни было, животное практически мгновенно сьело своей жертве лицо и разорвало мышцы шеи. Мальчишка входил в воду головой вниз.

Все сразу вспомнили позавчерашнее сообщение в интернете – о том, что сегодня в реку будет выпущена акула и с ее помощью совершен теракт, четвертый за эту весну. Акулы не живут в пресной воде, поэтому вчера этому сообщению никто не уделил внимания. Но как только об этом заговорили, толпа любопытных быстро рассеялась. Исчезли даже мальчишки – никто из них не хотел иметь дело с полицией.

Впрочем, с самого начала было понятно, что пострадавшего может спасти лишь чудо.

– Это не акула, – сказала Катя, когда машина остановилась, когда мальчика уже не нужно было никуда везти. – Я писала доклад о челюстях акул. Ни одна акула не сделает такого среза. Это генетический монстр.

Кожаные сиденья в машине были так заляпаны кровью, что не осталось чистого места. Кровь была даже на стеклах. Ребенок без лица был совсем худеньким, щуплым, костлявым. Сейчас его незагорелая кожа приняла синеватый оттенок.

– Как можно было такое сделать? – спросила Катя. – Неужели кто-нибудь мог это сделать специально? Допустим, мог. Но я не представляю, как должен он был мыслить, как рассуждать. Это не просто сумасшедший. Если ум взать за единицу, а сумасшествие за ноль, то это минус один. Это антиум. Это придумал не просто не-человек. Анти-человек. Что с тобой?

Над деревьями показался вертолет-тарелка с микровинтами. Он пока летел далеко и, казалось, не спешил. Блестящая на солнце маленькая ртутная капля.

Рокот винтов расходился в воздухе как круги по воде. Красная полоса на брюхе вертолета означала службу неотложной помощи.

– Слушай меня, слушай внимательно, – сказал отец. – Нас наверняка задержат.

Вначале как свидетелей, потом тебя отпустят, а я останусь, из-за моих судимостей. Они меня не отпустят. Особенно если это на самом деле генетический теракт. Пока нас никто не слышит, запоминай: 33343. Это ключ к контейнеру

333. Там документы и карты. Там все написано, ты должна понять. Там есть план того, что я собирался сделать. Откладывать нельзя, ни при каких обстоятельствах. Но сама ты не справишься. Расскажешь все Пущину.

– Дяде Гектору?

– Да. Можешь рассказать все, кроме того, что подчеркнуто красным карандашом. Это должна знать только ты одна. Повтори код.

Она повторила.

Вертолет плавно развернулся над соснами и элегантно сел метрах в пятидесяти. Четверо человек в бело-красных комбинезонах бежали к машине, на ходу разворачивая носилки и уже бесполезные приборы неотложной помощи.

Валин кормил существо. Так как оно было женского пола, ему дали женское имя. Шеф назвал него Нана и никто не стал возражать. Прошло две недели с момента рождения; лануго, пушковые волосы, покрывавшие все тело при рождении, уже все высыпались. Нана научилась вставать на ноги и быстро передвигаться ползком по клетке. Она еще не выучила ни одного слова из человеческого языка, не умела пользоваться вилкой и ложкой и мочилась под себя. Существо, если не учитывать его значительную физическую силу, было совершенно беспомощным. Сейчас.

Валин кормил его овсяной кашей, полезной для здоровья. Мелкая кашица поступала в трубку пневматической соски.

Клетку оборудовали в большом грузовом автофургоне. Фургон был приспособлен для перевозки крупных животных: полная звуковая изоляция, системы регенерации воздуха и воды, бактериологическая защита. Бактериологическая защита позволяла надеяться, что дорожные патрули ограничатся лишь проверкой документов и не полезут внутрь. Бактериологические системы ставили лишь там, где была опасность заражения, это во-первых, и, чтобы проверить содержимое фургона, нужно было бы доставить его в специально оборудованный ангар, это во-вторых. Конечно, если генетическая полиция заинтересуется грузовиком, то ничего не скрыть.

Валин покормил существо и провел несколько тестов на ориентировку и различение цветов. Психическое развитие клона шло довольно быстро, в несколько раз быстрее, чем развитие обычного человеческого младенца, но все же понадобится несколько лет, прежде чем существо станет психологически полноценным.

Когда включился стационарный вриск, Валин уже начал тестирование эмоций.

Первый тест проверял способность к любви и привязанности. Результат оказался противоречивым. Вриск продолжал пищать и пришлось прервать процедуру. Валин подошел к экрану и увидел шефа на фоне пейзажа с поросшими лесом холмами на заднем плане. Лицо шефа было злым и сосредоточенным.

– Заводи машину, – сказал он, – и убирайся куда угодно. Быстро, но без паники. Через два часа, минимум через час, прибудет полиция. Это генетики.

Они будут искать все что угодно, потому что они ничего не будут знать. В лаборатории все чисто, я позаботился. Лежишь на дне и ждешь, пока с тобой свяжутся. Задание ясно?

– Мы не поедем?

– Мы поедем.

– Как?

– В крайнем случае без меня. Связь через Катю, она будет в курсе всего.

Валин запер фургон и забрался в кабину. Мира дремала на кроватке за занавеской.

– Ку-ку, просыпайся.

– Что случилось?

– Кажется, нами заинтересовалась полиция. Но шеф сказал, что они ничего не знают. Сейчас мы с тобой тихонько уедем и поиграем в прятки.

– Они нас поймают?

– Ни за что.

– Что будет, если они нас поймают? Меня от тебя заберут?

– Я же сказал, что ничего не будет.

Их допрашивали в разных комнатах. Впрочем, Катю не допрашивали, а всего лишь попытались напугать и задали несколько глупейших вопросов, сгенерированных нейрокомпьютером. Компьютер работал настолько хорошо, что иногда позволял просто читать мысли подозреваемых – иногда, но не в этом случае. Сейчас молодой лейтенант просто не знал толком о чем спрашивать. Тыкал пальцем в небо. Вскоре ее отпустили и даже выделили сопровождающего, как несовершеннолетней.

– Спасибо, я знаю дорогу домой, – сказала она.

– Положено по инструкции.

– Тогда я никуда не пойду. Я останусь здесь и буду ждать.

– Не положено по инструкции.

– Тогда я выйду и снова зайду и скажу вам, что у меня от волнения кружится голова.

– Такой инструкции нет.

– Вот и прекрасно.

Она вышла, зашла, но кто-то уже очень быстро распорядился убрать из коридора стулья. Просто так, ради удовольствия. Пришлось стоять, подпирая спиной холодную батарею.

Ее отца допрашивали по-настоящему. Фамилия комиссара была Реник.

Реник казался еще молодым человеком, около тридцати или тридцати пяти.

Казался – потому что его волосы были совершенно седыми. Реник имел большой живот, отвисающий вниз, причем все остальные части его тела, например, тонкие ножки и ручки, были довольно худы и костлявы. Реник носил большие и пышные усы, которые казали приклеенными. От него на версту несло чувством неполноценности, которое он пытался скрыть то так, то сяк. Вообщем, неприятный тип, но среди следователей приятные не встречаются, такая уж профессия.

– Имя и фамилия? – спросил он для начала.

– Дягилев Дмитрий Дмитриевич.

– Год рождения?

– 1981й.

– Пол? Так и пишем, мужской. Вот карточка согласия на нарушение внутренней среды организма. Если вы подписываете, вам введут лекарство, которое помогает говорить правду, а кроме того, проведут частичное сканирование кратковременной памяти. Вы имеете право не подписывать карточку. Это нисколько не отразится на нашем отношении к вам. Подписываете?

– Да.

Он подписал.

– Прекрасно. Теперь прошу вас проглотить эти две таблетки, вначале желтую.

Теперь вставьте палец, указательный палец правой руки, вот сюда. Левую на ладонный контакт.

– Можете не объяснять, я делал это много раз.

Он вставил палец в зажим и подождал, пока будут установлены электроды на голове. Молоденькая медсестра в халатике сделала укол в вену. От медсестры пахло грейпфрутом. Возможно, это ее собственный запах, ведь смена запаха в косметических целях разрешена. «Теперь нужно подождать минут двадцать, пока лекарство начнет работать», – сказала она противным голосом и вышла.

– Так, – сказал Реник, – вернемся к событиям сегодняшнего дня. Вы конечно, станете утверждать, что не имете к ним никакого отношения?

– Было бы странно, если бы я утверждал что-либо другое.

– Отнюдь, – Реник криво усмехнулся в усы. – Сейчас пройдемся по вашей биографии. Тут я кое-что нашел, вот, сейчас посмотрим-посмотрим. Ага. Первая судимость тридцать пять лет назад. Вы убили трех человек, дорогой наш Дмитрий Дмитриевич. Как же так? Может быть, случайно?

– Это судебная ошибка.

– Судебных ошибок не бывает, это я вам говорю. Это все брехня в пользу бедных. А кроме того, более трехсот детей погибло от эпидемии неизвестной болезни. Триста две штуки. Или головы – как вы их считаете? Предположительно, я читаю: «биологическое оружие типа искусственно созданного вируса». Вот от этого «типа вируса», они и умерли. Вы скажете, что ваша причастность к созданию оружия не доказана. Правильно, не доказана. Но дети ведь в могиле. Это вам не триста коров остались без телят. Это триста матерей потеряли надежду и опору.

Они не приходят к вам по ночам? Цепями не звенят? Жаль. Лидочка, сколько минут прошло?

– Семь, – ответила Лидочка и продолжила заполнять листочки.

– Пойдем дальше. Тринадцать лет назад вы совершаете прямое генетическое преступление – пытаетесь вырастить человеческого клона. При аресте обнаружены, я опять читаю: «доказательства существования преступной группировки, чья деятельность – неразборчиво, а прочел, ну кто у нас пишет таким почерком? – была направлена на биологический и генетический терроризм». А теперь прямо на ваших глазах генетический монстр нападает на ребенка. Как вы можете это объяснить?

– Я не обязан это объяснять.

– Конечно, мы же люди гордые, мы же знаем права. Тогда я постараюсь. Тогда я вам объясню. С тех пор как генетическое проектирование стало доступно каждому идиоту, каждый идиот пытается создать генетическое чудовище. Если у него есть собственная лаборатория, он делает это сам, если нет – заказывает другому идиоту. И ни один из них не понимает и не хочет понимать, чем это грозит.

Каждый идиот считает себя Франкенштейном. Он мнит себя господом богом, может быть. И он не понимает, что какой-нибудь из этих уродов окажется способен к размножению. И тогда он сожрет не только невинного мальчика, но и всех нас.

И вы меня уже достали. Когда я потеряю терпение, это будет страшно. Вы знаете, что это уже четвертый случай?

– Я слышал, но не знаю подробностей.

– Расскажу. Лидочка, солнышко?

– Тринадцать минут, – ответила Лидочка.

– А я вам расскажу. Зимой они выпустили снеговую змею. Этакий белый восьмиметровый червяк, который прячется под снегом. Результат – трое лыжников, среди них одна женщина. Вы видели, как глотает змея? – у нее раздвижные челюсти, раскладываются как чемодан. А клыки выдвигаются как кошачьи когти. В апреле они выдали инфекцию, которая заставляет обычных домовых мышей сходить с ума и кусать людей. В результате две сотни искусанных. В том же апреле – биологическая бомба в метро. К счастью, никто не пострадал. А теперь рыба или водяное животное. А леса! Вы знаете, что творится в лесах?

– Не имею понятия.

– Да, конечно, до тех пор, пока стоит защита, вам всем наплевать. Но стоит защите хотя бы один раз отключиться, как весь этот паршивый город будет мгновенно стерт с планеты. И все остальные города вместе с ним. Девяноста девять процентов зверей и деревьев – генетические модификанты. Они живучи как не знаю что, они такие хищные, что готовы сожрать сами себя. Они растут в десять раз быстрее нормальных животных и деревьев. Они регенерируют не хуже червей: их можно резать пополам, и они все равно останутся живы, только злее станут.

Весь генетический мусор сваливают в леса. Эти искуссвенные твари уже вытеснили нормальные природные виды.

– Я думал, что генетический мусор уничтожают.

– Да. Я преувеличиваю. В лесах только модифицированные природные виды. Но их достаточно, чтобы десять раз уничтожить всех людей на планете. И это не атомная бомба, которую можно сто лет хранить, а потом разобрать на запчасти.

Они живые, они будут выживать и размножаться… Кто такой SINKS?

– Я не знаю.

– Допустим. SINKS это человек или программа, которая выкладывает в интернете предварительную инфрмацию о терактах. Поэтому мы смогли обезвредить бомбу. Лидочка, еще не пора?

– Пора.

– Включай сканер.

– Уже включила, – ответила Лидочка.

– Что там?

– Пока чисто. Никаких блоков.

– Тогда начинаем, поехали.

Домой они возвратились вместе.

– Я уже не совсем ребенок, – сказала она.

– Совсем не ребенок.

– Ну и что?

– Если ты будешь настаивать, я расскажу. Но это будет глупо. Я не уверен, что тебе нужно знать подробности.

– Я настаиваю.

– Но у меня еще кружится голова после лекарств.

– Не пытайся отвертется, папа. Ты же знаешь, что не получится.

– Хорошо. Давай сядем. И прикрути свет. Так легче вспоминать. В полусвете, под тиканье часов. Садись на диван. Слушай. Неужели я так глуп, что рассказываю это тебе?

– Я слушаю.

Они сели и он начал рассказывать.

– Все это было очень давно. Сейчас я старик, мне почти шестьдесят. Еще несколько лет – и я начну терять силы. Жизнь прошла. А тогда мне было около двадцати или немножко больше. Я был совсем другим. Все было другим, это даже трудно сейчас представить. Я отвлекаюсь, просто слишком долго не вспоминал. В те времена биология еще не существовала. Ее просто не было. Тогда в цене была физика. Все бредили компьютерами, ядерными станциями и космическими полетами.

Это было еще до первых человеческих клонов. Породы животных и растений тогда создавали по старинке, отбирая – как в каменном веке. Люди умирали от многих болезней. Ты не слышала даже названий этих болезней. Не было генетического дизайна и генного проектирования. Не было генной реконструкции. Ничего не было. Сейчас это трудно представить. Даже мне трудно, а тебе тем более. Вся природа была дикой и очень грязной. Над болотами вились тучи комаров – это такие мелкие мушки, которые нападали на людей и пили их кровь, а люди это терпели. В реках плавали холерные вибрионы и спирохеты. Всякая другая гадость.

В воздухе носились возбудители туберкулеза. Вода была такая грязная, что болели не только люди, но даже дохли рыбы. Над городами висели дымовые шапки, настоящие дымовые завесы, которые мешали дышать. Издалека города были похожи на большие дымные пузыри. Поэтому, при первой же возможности, люди убегали подальше от городов, чтобы надышаться. Отсюда, издалека, кажется, что это все было в страшном, но плохом фантастическом романе. Но мы так жили.

– Почему все так изменилось, папа?

– Наверное люди стали умнее.

– Люди никогда не становятся умнее, ты это знаешь.

Она встала и включила шумопоглотитель. Мягкая, бархатная тишина опала, как снег, как лепестки цветов.

– Зачем?

– Меня нервирует тиканье часов.

– Неправда. Ты боишься, что нас подслушивают.

– Может быть. То, что ты подписал бумажку о невыезде, ничего не значит. Они могут следить и слушать. Они слишком быстро от тебя отстали. И даже не было обыска в лаборатории. Никакого! Это ненормально, ты так не думаешь? Они что-то затеяли.

– Ты начиталась детективов, – сказал он.

– Я никогда не читаю детективы. Ты сказал это, чтобы разозлить меня?

– Ты похожа на свою мать. Особенно эта фраза. Нет, я сказал это просто так, просто, чтобы что-то сказать.

– Рассказывай.

– У меня было несколько хороших друзей, с моего курса, – сказал он. – Я учился в экономическом и через год собирался закончить. Было лето, то есть, экзамены только что закончились. Мы только что все сдали и собрались отлично отдохнуть, даже с ночевкой. Мы вчетвером сели в автобус и отправились подальше от города. Когда я вспомнинаю это утро, меня всегда удивляет, что ни у кого из нас не было предчувствия. Я не верю в предчуствия, но все равно, это получилось настолько страшно, что кажется неправильным, что мы были такие беззаботные, такие веселые, такие – совсем как всегда. Это было в последний день их жизни. И в последний день моей нормальной жизни.

Он снова замолчал.

– Автобус? – переспросила Катя, – тогда были автобусы?

– Да, они ходили на нефти или нефтепродуктах и были очень грязными. От них воняло нефтью и смазкой. А когда они стояли, из них на дорогу всегда капало что-то черное. Они были старые, дешевые и часто ломались. У них на лбу писали номера. Автобусы ехали не туда, куда тебе надо, а по своим маршрутам. Тогда и машины ходили на нефтепродуктах. Все это сжигалось и выбрасывалось в воздух.

– Так что твои друзья?

– Они погибли и меня обвинили в их смерти.

– Но ты этого не делал?

– Подожди. Мы уехали где-то километров на сорок или пятьдесят от города, в глушь леса.

– А звери? Вы не боялись зверей?

– Да никаких зверей. В лесах в то время все звери вымерли. В лесах стояли только деревья. В лесах было пусто, как в старых подвалах. Леса были как кладбища. Были еще птицы, мелкие птицы. Может быть, белки и ящерицы. Самым страшным зверем в лесу был незнакомый человек. Но нас было четверо и мы никого не боялись. Как выяснилось, зря. Мы встретили очень страшного зверя.

– Генетический монстр, все-таки?

– Нет. Муравейник.

– Объясни.

– Представь себе такую вещь. Паразитическое существо. Небольших размеров, вот такое. Паразитирует на нашем сознаниии. На сознании людей. Оно может изменять сознание. И может изменять генетический код, подправлять его.

– Для взрослого человека?

– Да, у взрослого человека. Но на самом деле оно перестраивает не гены, гены остаются на месте. Оно что-то добавляет.

– Добавляет? Как это?

– Дядя Гектор это изучает, если спросишь у него, он подробно расскажет.

Оно добавляет в наши гены систему управления, или что-то в таком роде. И тогда человек перестает быть собой. Он становится безропотным слугой этого паразита.

Рабом. Рабом не только по телу, но и по духу. Рабом абсолютным. Это больше похоже на психическое заболевание органической природы. Как будто особенная шизофрения.

– Зомби?

– Нет, не зомби. Человек становится обычным трудолюбивым муравьем. Он начинает работать, строить. Когда таких людей набирается много, они вместе строят муравейник и служат паразиту. Это как обыкновенный муравейник, но с людьми вместо насекомых. Никого из них нельзя спасти. При этом они не изменяются физически, только психически. Внешне они остаются людьми и не привлекают внимания. Они начинают служить паразиту, муравьихе-матке, и строить муравейник. Они могут отдать за нее жизнь или то, что у них осталось от жизни.

Они не только строят. Они заманивают других людей и другие люди тоже становятся человеко-муравьями.

– Что они строят? Большой холм?

– Нет. Все что угодно. Любое нормальное человеческое здание. И где-то в недрах его, где-то в глубине под ним, сидит паразит и управляет бессмысленной деятельностью безмозглых людей. Но ведь это никак не докажешь. Каждый из них думает, что старается сам по себе. Они ничего не знают о паразите. И им ничего не объяснишь, потому что ума у них осталось совсем немного. Они будут защищать свою матку всеми силами и никого к ней не пустят, при этом их толкает инстинкт, они не сознают, что происходит. Очень устойчивая и жизнеспособная человеческая кучка. Кучка идиотов, уверенных, что делают великое общее дело.

– О, я видела таких, можешь не объяснять.

– Наверно, не таких, эти хуже. Но один раз в тридцать шесть лет у паразита наступает момент размножения и тогда муравейник разрушается. Новый, голенький паразит, ловит новых людей и спешит поглубже закопаться и подальше спрятаться, забиться внору. Вот он нас и поймал.

– Как это было? Можно без подробностей.

– Как это было? Вначале не слишком страшно, даже интересно. Он ведь дурманил нам мозги. Этот муравейник стоял в лесу, на расчищенной муравьями поляне. Он выглядел как стандартное здание, здание школы. Вокруг были дети, но на самом деле это были вообще не люди – только человеческие оболочки, высосанные и упрощенные до состояния роботов. Там было очень много детей, на самом деле давно мертвых, но двигающихся, работающих, пишущих в тетрадках бессмысленные знаки. Как заводные игрушки, у которых никогда не кончается завод. Но нас было не так просто сьесть. Мы сопротивлялись.

– Как ты ушел? Ты его победил?

– Мне помогли.

– Кто?

– Был еще один человек, который сумел вырваться из муравейника. Раньше, намного раньше, еще в прошлый цикл размножения. Он знал, как нужно бороться и что нужно делать. И он нам помог. Но в конце концов в живых остался один я. У меня была травма: один из муравьев меня чуть не загрыз. Он отгрыз мне половину носа. Пластическую операцию мне сделали лишь пять лет спустя, в тюрьме. А настоящую хорошую пластику я сделал только недавно. Ты еще должна помнить мой старый нос. Помнишь?

– Не отвлекайся. А что он?

– Кто?

– Тот человек, который вам помог?

– Он умер от контузии через несколько часов после того, как мы вырвались. У него было еще и внутреннее кровотечение.

– А муравейник?

– Муравейник живет до сих пор. Я три раза пытался его достать. Каждый раз по-разному. Но я вел себя неправильно.

– Там же? Он стоит там же?

– Нет. Он стоит в другом месте, с другой маскировкой, с другими муравьями.

– Но ты знаешь, как его искать?

– Не только искать. Я знаю как его найти и как его разрушить. Как раз это я и собираюсь сделать в ближайшем будущем. Я его уничтожу.

– Может быть, стоит его изучить?

– Я изучал его почти всю жизнь. Теперь осталось только одно: поехать, найти и победить. Почти как у Юлия Цезаря.

– Отлично. Я тебе помогу.

– Я бы ни за что не взял тебя. Но я не могу никому больше доверять. Я дал подписку и я не могу ехать. Если я пропущу момент размножения, придется прождать еще следующие тридцать шесть лет. А я столько не проживу. Поэтому нужно ехать сейчас.

– Если?

– Если нарушить подписку, они же накинутся на меня как стервятники. Хуже всего то, что они могут остановить меня на полпути. Я не могу рисковать.

– Ты предпочтиешь рисковать мной?

– Ты снова говоришь как твоя мать. Однажды я ее оставил на минутку, чтобы выйти в туалет. Она мне сказала: «неужели туалет тебе дороже меня?» И ты же сама хотела поехать. Вот ты и поедешь.