Текст книги "Веселые истории про Антона Ильича (сборник)"

Охранники помогли всем троим подняться с пола и дойти до диванов, но Мак’Кэнахью было уже не угомонить. Веселье било в нем ключом. Включив первую попавшуюся песню на караоке-диске и повернувшись спиной к экрану, он стал расхаживать по залу с микрофоном в руках, словно по сцене, и распевая какую-то песню на английском языке. Пел он от души, и зрителям – из тех, кто еще не спал сидя за столом – понравилось. Иван Игнатьевич даже взял второй микрофон и принялся подпевать, тоже громко и раскатисто, правда, совсем другую песню и, разумеется, по-русски, но, казалось, ни один, ни другой диссонанса не ощущали.

Веселье завершилось к половине седьмого утра, когда было принято решение отвезти Мак’Кэнахью и Антона Ильича в гостиницу, чтобы дать им время собраться – не позднее восьми надо было выезжать в аэропорт.

Провожать их приехали на двух машинах, одна для отъезжающих, в другой – пакеты с подарками и сувенирами, переданными директором завода на память о поездке. Антон Ильич был готов к выходу, когда в номер постучали.

– Иду иду! – крикнул он, думая, что охранники беспокоятся, не проспал ли он.

– Антон Ильич, помощь нужна!

Антон Ильич открыл дверь.

– Что стряслось?

– Да этого Вашего Макдональдса разбудить не можем. Закрылся изнутри и спит, в ус не дует. Прикажете ломать дверь? С балкона зайти возможности нет.

– Конечно ломать! Самолет через час!

Замок взломали быстро. Мак’Кэнахью, как был в одежде и ботинках, крепко спал. Антон Ильич принялся будить его, но тот бормотал какие-то фразы и не поднимался. Тогда двое охранников взяли англичанина под руки и вынесли на улицу. Третий помог Антону Ильичу наспех собрать вещи Мак’Кэнахью, которые были на виду и закрыть чемодан.

По дороге в аэропорт Мак’Кэнахью проснулся и в самолет поднялся почти сам. Стюардесса помогла разложить кресла, чтобы мужчины могли прилечь. Почти все пространство на полу заняли пакеты с сувенирами для Мак’Кэнахью. Благо, в бизнес-классе других пассажиров в этом рейсе не было.

Антон Ильич, не спавший две ночи, накрылся пледом и быстро заснул.

Через несколько часов его разбудил голос стюардессы:

– Через двадцать минут садимся, будьте любезны, просыпайтесь. И осторожно, пожалуйста, не наступите на своего спутника.

– Что? – Не понял спросонья Антон Ильич.

– Ваш друг отдыхает внизу под Вами.

Антон Ильич посмотрел вниз. Мак’Кэнахью отдыхал на полу в проходе между рядами, вытянувшись во весь рост.

Под голову он подложил один из сувенирных пакетов, обняв его, как подушку, двумя руками…

Прошла неделя. Ждали отчета о результатах командировки со стороны англичан. Те как всегда тянули.

Для Антона Ильича это была длинная, мучительная неделя, полная тяжких переживаний. Что только не передумал он за эти дни. Пойти к руководству и признаться, что на завод они не попали… Или позвонить Мак’Кэнахью и попросить его придумать что-нибудь, отрапортовать, что, мол, есть необходимость приехать еще раз… Или сразу написать увольнительную, чтобы только не объясняться, что да как… Он не переставал корить себя за то, что не справился с поручением, что подвел руководство, что сорвал важную сделку, да еще вот так… Антон Ильич весь съеживался внутри и горел от стыда, стоило ему представить, как прогремит голос начальника, Алексея Евсеича:

«Как же вы так, Антон Ильич, полетели на завод, а на завод-то и не попали?! Извольте объясниться!»

В отчаянии он набрал номер Ивана Игнатьевича, единственного, с кем можно было поделиться бедой и спросить совета. Иван Игнатьевич сразу смекнул, что к чему, и ответил строго:

– Молчи, Антон. Сиди и не высовывайся. Вот увидишь, все обойдется. А если что, скажешь, что на заводе он был, да за обедом выпил лишнего, вот и подзабыл. Я тебя поддержу. И не переживай ты так, велика ли беда – какой год уж приезжают, а проку от них не было и нет.

Слова эти Антона Ильича не слишком утешили, однако избавили от необходимости предпринимать что-либо самому.

Наконец настал день, когда Алексей Евсеич попросил его к себе в кабинет.

Как на виселицу побрел Антон Ильич, бледный, измученный, поддерживаемый одной лишь мыслью, что всё так или иначе закончится.

– Ну, скажи мне, Антон Ильич, что ты там с этим англичанином сделал? – сходу спросил Алексей Евсеич.

– Да ничего не делал… Алексей Евсеич… Он сам… Слабый он какой-то…

Алексей Евсеич засмеялся.

– Слабый – не слабый, а контракт нам пробил.

Антон Ильич поднял глаза на начальника.

– Да, вот, представь себе! Хвалит тебя что есть мочи, и завод, и материал наш, говорит, дураки были, что столько времени потеряли, давно работать уже могли бы.

Антон Ильич смотрел на Алексея Евсеича в оцепенении.

– Я и сам не сразу поверил, подумал, что-то здесь не так, да нет же, сегодня договор прислали на первые поставки, вот, полюбуйся, – он протянул Антону Ильичу бумаги, – да ты приложение-то почитай, цифры-то какие, а?

Цифр Антон Ильич не разглядел, вероятно, от волнения строчки сливались и набегали одна на другую, но начальнику поверил на слово.

– Ну ты молодец, Антон Ильич, ничего не скажешь, такую глыбу с места сдвинул! Не ожидал, признаюсь, уж и не надеялся! За мной дело не станет, отблагодарю, об этом не беспокойся…

Вечером того же дня, когда Антон Ильич был уже в дверях, собираясь домой после неожиданно приятного, но весьма утомительного дня, его окликнул Алексей Евсеич. Сердце у Антона Ильича по привычке сжалось и тут же гулко застучало.

– Послушай, Антон Ильич, что там за дурацкая история с вещами этого Мак’Кэнахью вышла?

Антон Ильич в недоумении пожал плечами.

– Они там целое письмо прислали: за сувениры, говорят, большое спасибо, а вещи очень просим вернуть – фотоаппарат, часы, галстук, портфель с документами… его что, обокрали там что ли?

– Ну что Вы, Алексей Евсеич, как можно-с…

– Разберись с этим сам, Антон Ильич, будь добр, ты с ним хорошо контакт наладил, пусть уж человек не останется на нас в обиде.

– О чем речь, Алексей Евсеич, завтра же все уладим.

В комнате для забытых вещей лучшей гостиницы города, где останавливались мистер Мак’Кэнахью и Антон Ильич, оказались двое часов, два фотоаппарата, несколько портфелей и папок с документами и большой выбор всякого рода мужских галстуков.

Антон Ильич распорядился выбрать из вещей те, что получше, и срочно передать ему в Москву. От себя лично он купил большую подарочную бутылку водки и с запиской «Другу Дональду на память о поездке в Россию от Энтони» отправил посылку в Англию на адрес Мак’Кэнахью.

Мужское достоинство

Поезд мерно стучал колесами, прокладывая дорогу сквозь ночные чащи, окутанные снегом. В вагоне давно уже стихло, лишь изредка в коридоре раздавались чьи-то приглушенные голоса да хлопанье дверей.

И мягкий стук колес, и это шебуршанье за дверями купе, и наступающая затем тишина ласкали ухо Антона Ильича, за давностью лет позабывшего очарование железнодорожных путешествий.

Пейзаж за окном искрился нетронутой белизной; свет фонарей, проплывавших мимо, озарял купе то желтыми, то бледно-фиолетовыми вспышками, и Антон Ильич ловил эти мгновения, чтобы вновь и вновь полюбоваться милыми чертами своей спутницы на соседней полке: она спала, закутавшись в одеяло и подперев голову прелестным кулачком с маленькими, блестящими ноготками. Глядя на ее чуть приоткрытый во сне ротик, на две четкие, плавные линии бровей, на рассыпавшиеся по подушке русые волосы, Антон Ильич, уже в который раз, чувствовал в себе готовность отдать полжизни, только бы эти сладостные минуты длились вечно…

Чем ближе к Северной столице, тем яснее вырисовывались в его воображении перспективы этой романтической поездки. Охваченный радостными предчувствиями, от счастья сам не свой, он почти не сомкнул глаз, лишь временами забываясь легким, поверхностным сном, прерываемым то скрежетом состава, то пронзительной мыслью.

Для завтрака Антон Ильич выбрал небезызвестное в Петербурге «Le Garson» и не ошибся. Расположенное на расстоянии недлинной прогулки от Московского вокзала, претенциозное, подражающее стилю парижских кафе времен импрессионистов, оно выгодно отличалось от похожих друг на друга городских забегаловок, тут и там поджидавших едва проснувшихся и дрожащих от холода гостей.

Несмотря на начало марта, ничто здесь не говорило о приходе весны: кругом лежал снег, и в воздухе было по-зимнему морозно. Однако в душе Антона Ильича цвела сирень, и пели соловьи. Взгляд его, устремленный к предмету обожания, светился нежностью и теплотой, и сам он источал ту степень довольства собой и всем, что его окружало, какую принято именовать совершенной гармонией между внутренним миром и внешним или, попросту говоря, счастьем.

Взошедшее солнце окрасило здания в серебристые и желтые тона, до сих пор пустынный Невский заблестел и оживился, утро было ясным и солнечным, под стать настроению Антона Ильича. День только начинался.

Впереди их ждал Эрмитаж, затем обед в «Моцарте» (столик у окна был забронирован еще неделю назад), в семь часов представление в Музыкальном театре (билеты на спектакль лежали у него в кармане), потом ужин, напоследок – чашечка кофе и блинчики, пропитанные апельсиновой цедрой, какие подают только здесь, в кофейне на Невском, после – дорога домой, а там… У Антона Ильича дух захватывало, и кровь бросалась в голову при этих мыслях.

Самое важное событие было еще впереди, и в преддверии него Антон Ильич наслаждался каждым мгновением сегодняшнего утра. Душа его желала лишь одного – чтобы этот день никогда не кончался.

Завтрак между тем завершился, настал час вкусить пищи духовной. Антон Ильич попросил счет, его возлюбленная, разрумянившаяся и сияющая, отправилась прихорашиваться в дамскую комнату. Проводив ее взглядом, полным умиления, Антон Ильич полез в карман за кошельком.

Он пошарил рукой в одном кармане, затем в другом, но оба были пусты. Быстро проверив другие свои карманы, он обнаружил лишь несколько купюр на мелкие расходы в кармане пальто. Антон Ильич огляделся вокруг, посмотрел на пол около своего кресла – не обронил ли здесь – но нет, кошелька нигде не было. В глазах у него потемнело, соловьи в душе умолкли, а сердце сжалось от страшной догадки – кошелек он потерял.

Денег, извлеченных из пальто, хватало, чтобы оплатить счет. Дрожащими руками Антон Ильич сунул купюры в книжку и, едва завидев возвращающуюся к столику девушку, помчался в уборную, вне себя от случившегося. Там он снял пиджак, тщательно ощупал его изнутри и снаружи, вывернул карманы брюк и даже проверил кармашек сорочки под свитером, которым никогда не пользовался.

Все, чем располагал Антон Ильич, было: мобильный телефон, паспорт, вложенные в него билеты на поезд, водительское удостоверение, взятое на всякий случай и вставленное в обложку паспорта, под удостоверением – пять сложенных вместе, мятых сторублевых купюр (Антон Ильич всегда держал их рядом с правами на случай штрафа) и билеты на вечерний спектакль.

Рассматривая все это богатство, он вдруг отчетливо вспомнил картину вчерашнего дня: как он собирался в дорогу, как освободил кошелек от ненужных кредитных карточек и визиток, как вытащил из бумажника паспорт и права, чтобы не носить с собой все документы, как дважды проверил, положил ли билеты, и как в этот момент его отвлек зазвонивший телефон и долгий, утомительный разговор, на некоторое время полностью занявший все его мысли. Тогда-то, вероятно, он по растерянности и оставил кошелек лежать на столе. Продолжая размышлять, Антон Ильич понял и то, почему он не обнаружил отсутствие кошелька раньше. В фирменном поезде, выбранным им самим, не пришлось оплачивать ни чай, ни постель, как это было в прежние времена. На столике с белоснежной скатертью, сервированном фарфоровыми чайными принадлежностями, их уже ожидал ужин, упакованный в одноразовые пакеты, и столовые приборы.

Итак, хорошего в этой ситуации было только то, что кошелек, скорее всего, не утерян, а, следовательно, все кредитки, карточки и деньги целы и невредимы. Впрочем, какая от этого польза теперь?

Антон Ильич, изо всех сил сопротивляясь готовому вот-вот нахлынуть на него отчаянию, пытался сообразить, как действовать дальше. Занять деньги? Но у кого? В этом городе у него не было ни друзей, ни знакомых. Честно признаться девушке, что забыл кошелек, и уповать на ее милосердие? Но что она подумает? Стыд и срам! После такого позора о серьезных намерениях можно было забыть. При мысли о серьезных намерениях у Антона Ильича заныло в груди. Больше всего он не хотел ударить в грязь лицом теперь, когда все складывалось так хорошо.

Он расправил сторублевые бумажки и с грустью посмотрел на них. Может ли в наше время мужчина с пятью сотнями рублей в кармане надеяться произвести на даму благоприятное впечатление?

Однако иного выхода не было.

Вспомнив намеченные на сегодня мероприятия и прикинув предстоящие расходы, Антон Ильич решил внести некоторые изменения, которые помогли бы ему сохранить романтику поездки и учесть его новые финансовые возможности. Прежде всего, следовало заменить помпезный Эрмитаж чем-нибудь попроще, к примеру, Русским музеем – заведение не менее значимое по содержанию, но входные билеты туда, несомненно, на порядок дешевле, а добраться до него можно пешком, не тратясь на такси или другой вид транспорта. Вообще, пешие прогулки должны стать девизом сегодняшнего дня, подумал Антон Ильич, благо погода была на его стороне.

Обед он решил не отменять, ибо слишком много было рассказано об изысканной атмосфере «Моцарта», однако заказывать надо будет очень аккуратно, а вот от ужина придется и вовсе отказаться, как и от всяческих чашечек кофе, горячих булочек, сувениров на память и прочих мелочей. Слава богу билеты в театр были при себе, так что культурная программа на вечер оставалась в силе.

Уняв волнение и собрав все свое мужество, Антон Ильич вернулся к столику.

Тут он понял, что, предаваясь размышлениям, совершенно позабыл о времени. Настенька, от которой не укрылось нетерпение, с каким Антон Ильич внезапно переместился в уборную, теперь с неподдельным беспокойством интересовалась его самочувствием, вероятно, по-своему объясняя его долгое отсутствие.

Антон Ильич наслаждался музеем, как только мог.

Экспозиция была поистине великолепна и при других обстоятельствах пробудила бы в его душе трепетный восторг, свойственный всем тонким натурам, случись им очутиться рядом с творениями великих мастеров.

Но сегодня мысли Антона Ильича витали вдалеке от искусства. Правой рукой он беспрестанно поглаживал карман пиджака, в котором лежали бережно сложенные купюры, будто это могло придать ему уверенности в себе. Кляня себя за забывчивость, он повсюду, словно нарочно, встречал доказательства своей несостоятельности, будь то красочные календари с репродукциями картин, продаваемые в фойе, аромат горячего кофе, доносившийся из буфета, или продавец цветов, повстречавшийся им на выходе из музея.

Время медленно подходило к обеду.

В три часа изможденные долгой прогулкой по улицам и мостам, обдуваемым ледяным ветром, они уселись за ожидавший их столик ресторана, счастливые от возможности согреться и передохнуть. Ноги у Антона Ильича гудели. Пальцы рук окоченели от холода и едва сгибались, заледеневшая оправа очков больно давила на переносицу, из носу текло. Давно уже ему не приходилось преодолевать подобные расстояния пешком, да еще в такую стужу, но он бодрился и изо всех сил старался выглядеть беззаботным.

Ничего не подозревающая Настенька радовалась всему как ребенок и не скрывала своих чувств. Все было мило ее влюбленному сердцу – и музей, и картины, и город, и весна, но более всего восхищал ее Антон Ильич – и так состоящий из одних лишь достоинств и оказавшийся к тому же большим знатоком архитектуры и неутомимым путешественником.

Отрекомендовав Настеньке несколько блюд, которые, по мнению Антона Ильича, ей следовало обязательно попробовать, для себя он выбрал жареную картошку за пятьдесят девять рублей да стакан чаю. На изумление в глазах девушки Антон Ильич и рад был бы ответить, что всегда питается столь сдержанно, да вовремя опомнился: не далее чем в прошлую пятницу он пригласил Настеньку на ужин, где та стала свидетельницей его здорового мужского аппетита, подогретого длинным рабочим днем. Помнится, в тот вечер, не наевшись тарелкой мясной солянки и цыпленком с гарниром, он попросил принести пельмени и успокоился только когда съел внушительный кусок торта на десерт. Так что теперь не оставалось ничего иного, как поддержать предположение девушки о временных неисправностях в организме.

– Ак-климатизация… – пробормотал Антон Ильич.

И Настенька понимающе кивнула.

К началу спектакля Антон Ильич основательно проголодался.

На удачу, все представление сопровождалось довольно громкой музыкой, и потому урчание в его животе не доставляло беспокойств никому, кроме него самого – ему никак не удавалось унять мысли о еде и сосредоточиться на сцене. Перед глазами все еще стояло обеденное меню, в голове кружились запахи подрумяненной курочки и дымящейся ухи. Антон Ильич был вынужден признаться самому себе, что первобытная потребность утолить голод напрочь отбивает у него тягу к пище более высокого порядка.

Спектакль оказался длинным и закончился к началу десятого, но все равно до поезда оставалось еще целых полтора часа. Антон Ильич уж и аплодировал, покуда последний артист не скрылся за занавесом, и стоял в очереди в гардероб, и отлучался помыть руки, и перезавязывал шнурки на ботинках, словом, тянул время и так и эдак, пока не настала пора отправляться прямиком на вокзал.

Лишь очутившись в купе, он вздохнул свободно: нескончаемый вечер наконец завершился. На столике их снова ждал чайный сервиз и упаковки продуктов на ужин. Сегодня все это было как нельзя более кстати и выглядело еще привлекательнее, чем вчера.

Едва поезд отошел от перрона, Настенька принялась хлопотать у стола, выкладывая из пакетов булочки, кусочки масла и сыра, паштеты, йогурты и сладости. Антон Ильич заварил чай. Вся эта милая, совместная суета развеселила обоих еще больше, когда Антон Ильич, поддавшись резкому толчку поезда, покачнулся и пролил чай. Оба, смеясь, кинулись вытирать столик, а Настенька, желая достать из сумочки пачку бумажных салфеток, вдруг воскликнула: «Ой, кошелек!»

У Антона Ильича мелькнуло в голове, неужто и у Настеньки пропал кошелек, но в ту же секунду он разглядел в руках девушки… собственный кошелек.

– Про кошелек-то мы забыли! – Радуясь своей находке, воскликнула Настенька.

Антон Ильич так и сел.

– Но откуда… Как он там очутился? – Он не верил своим глазам.

– Как же! Мы же решили спрятать его на ночь! На всякий случай.

– Ах, да… – Теперь Антон Ильич припоминал, что вчера, собираясь ложиться спать, Настенька сообщила ему, что, наученная горьким опытом, все ценные вещи она непременно кладет в сумочку, а сумочку – себе под подушку, и предложила сделать то же ему. Очарованный ее трогательной заботой, Антон Ильич хотел было последовать ее совету, но ни портфеля, ни борсетки у него не было – он специально разложил все по карманам, чтобы путешествовать со свободными руками. Тогда-то, вероятно, он отдал Настеньке на хранение кошелек с деньгами, но почему-то совершенно этого не помнил.

– Вы еще сказали, что готовы вручить мне не только свои деньги, но и гораздо большее, – негромко произнесла Настенька, не оставлявшая надежд всколыхнуть воспоминания вчерашней ночи в голове растерянного Антона Ильича.

– Да-да, это правда, – встрепенулся Антон Ильич. Об этом он как раз не забыл.

Однако как же он не вспомнил о кошельке? Если бы только…

– Но как же Вы?.. – Настеньку осенила та же мысль, и в голове ее пронеслись картинки сегодняшнего дня. Вопрос на лице девушки сменился догадкой.

– Так вот почему…

Антон Ильич молчал.

– Бедненький мой! – Настенька ахнула, всплеснула руками и заключила Антона Ильича в свои объятия.

Только что он обрел в ее глазах еще одно, самое ценное достоинство, против которого не устояла бы ни одна женщина.

Маменька

Женские руки мягко коснулись головы Антона Ильича. На макушке разлилось приятное тепло, запахло чем-то сладким, и тонкие пальчики заскользили по всей голове, от лба до самого затылка, ритмично поглаживая то виски, то уши, затем, аккуратно поддерживая голову, касались шеи и снова двигались ко лбу Антон Ильич блаженствовал. Окутанный ароматной пеной и прикосновениями ласковых рук, он полулежал в кресле, откинув голову и закрыв глаза.

– Может, сегодня масочку попробуем, Антон Ильич?

– Что сделаем?

– Масочку. Чтобы волосы укрепить, кожу головы успокоить, очень хорошая масочка, итальянская…

– Делайте со мной, что хотите, Катенька, – промурлыкал Антон Ильич.

– Да нет, я серьезно…

– И я. Из ваших рук я готов даже съесть эту вашу масочку.

Антон Ильич не лгал. Он мечтал об одном: чтобы это волшебство длилось как можно дольше. И сегодня его мечта вполне могла стать реальностью.

С Катенькой он был знаком уже два месяца, с тех пор как он впервые пришел к ней постричься по рекомендации знакомых. Она сразу его очаровала. Совсем еще юная и одновременно женственная, мягкая, даже мудрая – в ее руках он просто таял. Она обращалась с ним так бережно, так аккуратно, как будто на всем белом свете не было ничего более важного, чем его голова. Никогда еще Антон Ильич не видел, чтобы парикмахер работал столь тщательно и скрупулезно. Она не жалела времени и, казалось, была готова бесконечно подравнивать ему волосинки, укладывая их ровно одна к другой, и мыть ему голову всякими, известными ей одной, благоухающими средствами. Ему нравилось, как она, сосредоточенная, с серьезным лицом, ходила вокруг него, жужжа машинкой, и, сама того не замечая, прислонялась то к его плечу, то к колену. А когда дело доходило до висков, она становилась прямо перед ним, наклонялась и, попеременно вглядываясь то в правую сторону, то в левую, сравнивала, вымеряла, подрезала, пока наконец не добивалась совершенства. Его самого в эти минуты она словно и не замечала, и он мог разглядеть ее глаза необыкновенного зеленого цвета, мягкие локоны волос, соскальзывающие с плеч… Он чувствовал запах ее тела, она была так близко, почти в его объятиях, и от этого у него начинало бешено колотиться сердце, и приятно кружилась голова. В тот день он выходил из парикмахерской, вернее, из салона красоты, где работала Катенька, помолодевшим, взволнованным и полным надежд. Не прошло и нескольких недель, как он очутился здесь снова и со словами «Катенька, поколдуйте над моей головой» вновь отдался в ее ласковые руки. Все эти дни она не выходила у него из головы, и потому, прощаясь, он пригласил ее на чашечку кофе. Катенька ответила отказом, сославшись на еще долгий рабочий день, однако обещала подумать на счет следующего раза, и что-то подсказывало Антону Ильичу, что она согласится. Так оно и вышло. На этот раз Антон Ильич был записан самым последним, столик в ресторане неподалеку был зарезервирован, и Катенька, милая зеленоглазка, не стала мучить его сомнениями, с самого начала их встречи ответив согласием поужинать сегодня с ним.

Была половина девятого. За окном в предпраздничной суете гудели машины, толкались люди, шел снег, разноцветные огни заливали улицу… Вечер обещал быть по-настоящему романтичным.

– Екатерина!

Резкий требовательный голос вырвал Антона Ильича из его мечтаний. Над ним возвышалась недовольное женское лицо с каким-то невообразимым сооружением на голове, которое Антон Ильич тут же мысленно окрестил вороньим гнездом. Среди блестящих шпилек, зажимов и пластинок из фольги или чего-то еще, во все стороны торчали мокрые от краски, бурые, взлохмаченные клочья волос, как перья петуха после драки.

– Двадцать пять минут уже! – каркнула обладательница гнезда.

– Сейчас, сейчас, будем смывать, – успокаивающе ответила Катенька.

Ворона, однако, не уходила. Оставаясь там, где стояла, она вперила взгляд в Антона Ильича, всем своим видом показывая, что тот занимал ее место.

Катенька торопливо выключила воду накрыла голову Антона Ильича полотенцем, помогла ему подняться и усадила в кресло перед зеркалом.

– Вы посидите немного, пока масочка впитается, – ласково попросила она, укутывая его голову и закрепляя полотенце. Антон Ильич послушно кивнул. Сегодня он был согласен на все.

Воронье гнездо уже расположилось в раковине, будто отдельно от хозяйки, и Катенька взялась за него, проворно разбирая конструкцию. Скрипучий голос звучал не переставая, громко, на весь зал, в ответ мягко журчал голосок Катеньки. Время от времени она бросала на Антона Ильича взгляды, будто прося прощения и обещая скоро вернуться. «И откуда только взялась эта старая карга?» – думал Антон Ильич. Он всегда побаивался таких дам и старался держаться от них подальше. Но на Катеньку не обижался. Она прекрасный мастер, он сам в этом убедился, и ничего удивительного, что люди к ней в очередь выстраиваются, тем более сейчас, в самый разгар предновогодних вечеринок. Он очень надеялся, что Катенька закончит возиться с этой вороной как можно скорее и снова останется с ним наедине.

Ворона тем временем плюхнулась в кресло рядом с Антоном Ильичом, не глядя в его сторону и делая вид, будто его вообще здесь не было, и не переставала давать указания Катеньке, словно та принадлежала ей одной. Антон Ильич поразился тому как Катенька словно и не замечала плохого настроения клиентки. Не останавливаясь ни на секунду, привычными движениями она колдовала над головой с феном и щеткой в руках, превращая груду перьев в прическу. Было видно, что она чувствует себя неловко перед Антоном Ильичом и изо всех сил старается поскорее закончить. Карга все не унималась.

– Слушай, а не темновато получилось? – недовольно проскрипела она, разглядывая себя в зеркале.

– Твой родной цвет, – спокойно отвечала Катенька, не отрываясь от дел.

– Да?

– Кончено.

– Я уже забыла свой родной цвет.

– А я помню.

– Тебе-то откуда помнить?

– Я тебя красила, когда ты еще не была седой.

– Что с туфлями решила? Будешь брать?

– Да нет, пожалуй.

– Как это нет? Катерина!

– Что?

– Ну почему ты никогда меня не слушаешь?

– Я тебя слушаю.

– Послушай, что я тебе говорю…

Антон Ильич едва не подпрыгнул от удивления. Они на ты? Так эта привередливая дама – не постоянная клиентка, которой Катенька не смеет отказать? Тогда кто же? Катенька с ее учтивостью никогда не стала бы тыкать клиентке, тем более вдвое старше нее… Бог мой! Так это, должно быть, ее родственница. Как он сразу не догадался! Рабочий день закончился, в салоне почти никого, только Катенька, еще одна девушка-мастер в другом конце зала, да уборщица иногда появляется подмести полы. Ну конечно! Кто-то говорил ему, что «своих» мастера берут вечером, после рабочей смены, когда администрации в салоне уже нет. На носу Новый год, понятное дело, все наряжаются и прихорашиваются, вот Катенька, добрая душа, и предложила свою помощь, это так на нее похоже… Однако, если это родственница, которой Катенька предложила помощь, откуда эта мания величия? Этот приказной тон? И это недовольное лицо? И ни капли благодарности. Подумать только! Так может, нет, не родственница. Если только… Боже мой!..

От этой мысли Антона Ильича прошиб пот. Медленно он повернул голову и замер, глазам своим не веря. Те же темные, с рыжеватым отливом волосы, только у Катеньки длинные, те же зеленые глаза, только у Катеньки добрые… Боже правый! Ну и дела!.. Лучше сразу уйти. Пока она не поняла, кто он и зачем он здесь. Или уже поняла? Ах вот оно что! Почуяла неладное! Теперь понятно, откуда такое презрение. Ну да бог с этим, надо бежать.

Антон Ильич схватился за ручки кресла и приподнялся было, чтобы встать, как вдруг увидел прямо перед собой свое отражение: на голове тюрбан, на носу очки, на плечах поверх одежды черная накидка. И все бы ничего, если б ни тюрбан. Если б ни масочка, черт бы ее побрал. И зачем он только согласился? Пошел на поводу у Катеньки, хотел сделать ей приятное. Неужели она думает, что ему нужны все эти масочки, кремчики и прочие бабьи штучки?.. Что же теперь делать? Как уйти в таком виде? Снимешь полотенце, а там неизвестно что… Антон Ильич невольно прикоснулся к голове, проверяя, все ли на месте, но понять ничего не смог.

Заметив, что Антон Ильич зашевелился, Катенька живо поинтересовалась:

– Антон Ильич, может, вам чаю принести?

– Нет, нет, благодарю вас, Катенька, – и тут же спохватился, поймав на себе негодующий взгляд. – То есть, Екатерина…

Под этим взглядом Антон Ильич съежился и опустил глаза. Сидеть так дальше было невыносимо. Он украдкой посмотрел на Катеньку словно ища помощи у нее, однако Катенька, теперь заметно взволнованная, с раскрасневшимся от жаркого воздуха лицом, из последних сил сохраняла невозмутимость и, очевидно, сама нуждалась в поддержке. «Бедняжка, – подумал Антон Ильич. – Какого сейчас ей? Она ведь не предполагала, что сегодня лицом к лицу столкнутся два дорогих ее сердцу человека… Вот так сюрприз! Представить нас друг другу она не может, боится, вероятно… Вот и старается, чтобы я не понял, что это ее мама, а та не догадалась, что я это я…»

И вдруг Антона Ильича осенило. А почему бы не воспользоваться моментом и не убить двух зайцев? Раз уж судьба сама идет в руки…

Антон Ильич воспрял духом. Он снова посмотрел на Катеньку и, поймав ее взгляд, ободряюще улыбнулся. Всем своим видом он говорил, мол, не бойся, я все понял, тебе не о чем переживать, теперь я возьмусь за это дело, можешь мне довериться. Катенька, казалось, не понимала, что он задумал, и лишь ровно улыбалась в ответ. Окончательно осмелев, Антон Ильич развернулся в кресле и стал откровенно разглядывать женщин, переводя взгляд с одной на другую. «Маменька» показалась ему не такой уж неприятной. «Для своего возраста она выглядит совсем не плохо», – подумал он. Его вольность не осталась незамеченной, и он был награжден презрительной ухмылкой.

– Как настроение перед праздниками? – он постарался показаться непринужденным.

Повисла пауза. Не дождавшись ответа, Антон Ильич пошел ва-банк:

– Новый год чувствуется уже? К празднику наверно готовитесь?

– Нет, сейчас с этой прической пойду в магазин за хлебом, – язвительно ответила «маменька».

– Вы угадали, Антон Ильич, – попыталась сгладить разговор Катенька. – Завтра у нас большое мероприятие, надо быть во всеоружии.

Антон Ильич задумался…

– У такой красивой женщины наверно много поклонников, – предпринял он новую попытку.

– А как же, вагонами грузим! – ответила «маменька».

Катенька улыбнулась. Антон Ильич смотрел на женщин непонимающе. Заметив его искреннюю растерянность, «маменька» громко вздохнула и добавила:

– Где их взять-то, настоящих мужиков? Это Катька вот еще надеется на принца. Мечтает. Поклонника себе завела.