Текст книги "Федина любовь"

В доме у него были свои уши, и одна небезразличная душа нашептала ему, что, может, напрасно он так горюет и борется за семью, ведь третий ребенок – не от него. Федю как ледяной водой окатили. До такого он не додумался бы никогда, все-таки он верил в порядочность жены и, еще больше, в бдительность Магомеда Магомедовича. Он взорвался. Кинулся выяснять, что да как. Махал кулаками и требовал ответов. Собрался делать тест на отцовство, но не пришлось: Мадина сама ему призналась – она родила от Айсы. Приглядевшись как следует к дочери, Федя и сам вдруг углядел в ней чужие неприятные черты, которые пока не бросались в глаза (считалось, что девочка пошла в бабушку по линии матери), но со временем могли явственно обнажить его позор. На какое-то время Федя потерял равновесие, не представляя, что ему с этим делать. Он не привык решать проблемы, этим всегда занимался отец, но Магомед Магомедович находился в поездке и должен был вернуться не раньше будущей недели. У Феди голова пошла кругом. Его раздирала ревность. Все мысли крутились вокруг Айсы – он готов был пристрелить его. Тот, хотя и старался не попадаться на глаза, по-прежнему работал у них и все время торчал где-то неподалеку, и это еще больше выводило из себя. Зная, что Айса крепче него, он сразу подумал про пистолет и ночами, не в силах заснуть, прокручивал в голове сцену возмездия. Однако предпринять ничего не решался. Боялся, что убийство не сойдет ему с рук. Это бросило бы тень на отца, а тот не простит ему испорченной карьеры и не станет его защищать. Надо было придумать что-то поумнее. Находиться в доме было невмоготу, но и уезжать было страшно – стоило Феде выехать за ворота, как ему мерещилось, будто жена бегом бежит в объятия подлеца, и эти картинки крутились в голове так навязчиво и явно, что Федя разворачивал машину и летел домой убедиться, что все на своих местах. И дома начинал мучиться снова.

Он злился на Мадину, видеть ее не мог. С тех пор он не обмолвился с ней ни словом и даже при домашних демонстративно игнорировал ее – такого с ними раньше не случалось. В доме царило напряжение. Все видели, что у хозяев нелады, а может, и догадывались, почему. Федя не знал этого наверняка. То ему казалось, что всему дому давным-давно все известно, и он чувствовал себя последним дураком, то готов был поверить в то, что этим двоим удалось обвести всех вокруг пальца и домочадцы живут как прежде, ни о чем не подозревая. У кого точно ничего не изменилось, так это у девчушки. Смешливая, жизнерадостная, она единственная озаряла дом своей веселой беготней, и ее невозможно было не любить. Федя за голову хватался. Она была ему по-своему дорога, и он привык считать ее своей, и что теперь – отказаться от нее? Отгородить от семьи, выставить вон из дома? Или не позориться? Делать вид, что все в порядке? Злиться на нее он не мог, но всякий раз, когда она подбегала к нему со своим невинным ласковым личиком и звала его папой, он корежился, не знал, куда себя деть, и в очередной раз пытался исчезнуть из дома.

Его терзало предчувствие, что Магомеду Магомедовичу, как обычно, все известно, и это жгло его изнутри. Почему отец ничего не сказал ему, почему не пресек на корню эту позорную связь? Почему тянул так долго? О чем он только думает? Какие планы строит в своей голове? Как теперь выкручиваться? Наконец Магомед Магомедович вернулся. Если вначале Федя еще сомневался, стоит ли говорить с отцом и не лучше ли попытаться разобраться с этим самому, то за неделю он так извелся, что помчался к отцу и, не переводя духу, налетел на него со своими вопросами. Федя был взвинчен и зол, а Магомед Магомедович тверд и спокоен, как скала.

– Всему в этой жизни есть свое объяснение, – начал он со своей излюбленной присказки. Разумеется, он знал обо всем с самого начала. Мадина сама ему призналась – сказала, что она слишком уважает его и не хочет, чтобы он услышал обо всем от кого-то. Лучше скажет ему сама. Смелая все-таки женщина. Да, он был неприятно удивлен. Ничего подобного в их роду не бывало! Он не ожидал такого от невестки, но что же он мог поделать? Легче остановить дождь, чем переубедить такую женщину, как Мадина. Она вбила себе в голову, что Айса всегда ее любил, годами жертвовал всем ради нее. Женщинам нравятся такие романтические выдумки, они жить без этого не могут. Вот и она не устояла. Непорядочно, конечно, поступила – тут и говорить нечего. Но все же, если подумать, ее тоже можно понять.

Это он, Федя, привык считать Айсу водителем. А ведь Айса давно уже взял на себя роль няньки или, вернее сказать, воспитателя детей. Да, он плохо образован, но он умеет находить нужных людей и договариваться с ними. Когда у младшего мальчика начались проблемы с успеваемостью, Айса первым заметил, что все дело в учительнице – она слишком давит и не дает ребенку развиваться. Его перевели с другой класс, и все наладилось. В следующий раз Айса нашел для него хорошего логопеда, а затем репетитора по английскому, и еще тренера по боксу. Несмотря на неважный русский, он умел расположить к себе людей. И у него всегда было время. Пока он подолгу ждал мальчишек у школы, он общался с водителями и няньками других детей. Интересовался, выуживал, узнавал, был в курсе всего, что творилось в школе. Был глазами и ушами Мадины. Она прислушивалась к нему, и постепенно у нее вошло в привычку советоваться с ним. Все, что он предлагал, в конечном итоге шло на пользу детям. Она ему доверяла. Когда у старшего сына обнаружилась аллергия и врач посадил его на строгую диету, именно Айса пополнял холодильник и следил за тем, чтобы в машине у него всегда был какой-нибудь полезный перекус. Он даже – вопреки обычаям горцев – освоился на кухне и, в случае чего, мог быстро организовать обед, чтобы дети не хватали еду где ни попадя. Мадина, которая больше всего на свете беспокоилась о здоровье сыновей, без него была как без рук. У нее был свой пунктик – она не хотела, чтобы дети ждали, когда за ними придут. Она требовала, чтобы к выходу из школы их уже встречали. Чтобы к возвращению домой их ожидал накрытый стол. Айса исполнял все ее прихоти – он всегда приезжал заранее и был способен часами ждать, не жалуясь и не скучая. Он ни разу ее не подвел. Она могла полностью на него положиться. Случись ей задержаться допоздна, она могла быть уверена, что дети будут в кроватях ровно в девять и перед этим сделают уроки и соберут на завтра рюкзаки. Наверное, всего этого не было бы, если бы Айса не любил мальчишек как своих. Бог знает почему он так к ним привязался, но он никому не давал их в обиду и с пеленок был им надежной опорой и защитой во всем. Дети не представляли свою жизнь без дяди Айсы.

Кто любит ее детей, тот любит и ее саму – так, по мнению Магомеда Магомедовича, рассуждают женщины. Так рассуждала и Мадина. Она пришла к свекру, когда поняла, что носит под сердцем ребенка другого мужчины.

– Уйду к родителям, если вы скажете уйти, – сказала она ему. – Все равно я опозорена.

Она не могла больше выносить унижений от Феди. Годами все шептались о его бесконечных изменах, и годами она делала вид, что ей все равно, держалась во имя семьи. Ее терпению пришел конец. Так дальше она жить не будет. Ей хочется нормальной замужней жизни, такой, когда муж приходит ужинать домой и ложится спасть вместе с женой. Ей хочется, чтобы хотя бы этот ребенок узнал, что такое родители, любящие друг друга. Ради этого ребенка она согласна на все, даже оказаться опозоренной, отвергнутой семьей и всей родней. Она хочет развода.

Кое-как ему удалось ее успокоить. Что толку казнить себя, когда дело сделано. Теперь надо хорошенько все обдумать и не спешить. Прошлого не исправить, а вот о будущем, особенно о будущем детей, они обязаны подумать. Она просит развода, но куда она пойдет? Что может предложить ей Айса, который целиком и полностью зависит от него? И как это скажется на мальчиках – она подумала? Нет, он этого не допустит! Они оставят все как есть. Никакого развода не будет. С Федей они останутся в браке и на людях будут держаться вместе. Родня не должна ничего заподозрить. Для всех они по-прежнему семья, иначе и быть не может. Это приказ. А не то он обоих лишит содержания. Айса, так и быть, пусть работает, как и раньше. Но только чтобы рядом с Мадиной его не видели!

– Но почему ты оставил его здесь, в доме?!

Потому что об этом просила Мадина. Ему ничего не стоило убрать Айсу с глаз долой, так, чтобы и след его простыл, но, подумав, Магомед Магомедович решил из всех зол выбрать меньшее. Жить с Федей ее не заставишь, а женщина должна быть при мужчине. И, раз уж это больше не Федя, пусть будет Айса. Он верный пес, он предан семье, мимо него ни одна муха не проскочит. К тому же он всем обязан ему, Магомеду Магомедовичу. Это лучше, чем Мадина разведется и спутается черт с знаем с кем, пойдет по рукам… не приведи Аллах! Магомед Магомедович казался довольным собой. Он принял мудрое решение, которое позволяло избежать главного – огласки.

Феде не оставалось ничего, кроме как принять все как есть. Как и всегда, отец решил все за него, не оставив ему ни малейшего шанса поучаствовать в собственной судьбе. Может, Федя и хотел бы поартачиться и показать характер, но что он мог? Финансово он полностью зависел от отца, а отказаться от хорошей жизни духу у него хватало. Да и куда ему было идти? Не начинать же все заново, в его-то пятьдесят четыре.

Так они дотянули до Нового года. Со стороны у них ничего не изменилось – Федя и раньше подолгу бездельничал дома, а детей и до этого возил Айса. Все шло своим чередом за исключением того, что теперь Федя знал правду, которой прежде не замечал. И эта правда точила его изнутри. Мадина прилежно выполняла наказ свекра, и Айсу рядом с ней никто не видел. Зато сама она прямо-таки расцвела. Ей больше не было дела до Фединых измен. У нее словно камень упал с души, и выглядела она так, будто заново начала жить – хохотала со всеми в доме и резвилась ничуть не меньше своей игривой дочки. Федя страдал, глядя на жену. Еще пару раз он набрасывался на Айсу с кулаками, но уже не с прежней свирепой яростью, а скорее, так, для порядка, и все в доме знали, что эти потасовки ничем не грозят. А вскоре и они сошли на нет – оба старались избегать друг друга. Магомед Магомедович, в свою очередь, держал слово и исправно спонсировал сына, как и обещал, однако Федю это не утешало – он никуда не ездил, ничего не затевал и вообще, как будто бы не жил. Ему никак не удавалось примириться с новым положением дел. Казалось, они с Мадиной поменялись местами: теперь она имела в своем распоряжении все, чего желала, и наслаждалась жизнью, пользуясь покровительством свекра, а он ощущал себя так, будто у него отняли все – жену, семью и дом, в котором он стал для всех чужим. Знаменитая Федина беззаботность пошатнулась и, в конце концов, рухнула. Он запил.

В последний раз я виделся с ним как раз той зимой. В декабрьском предпраздничном гуле тоскливо прозвучал голос Феди. «Можем встретиться?» – позвонил он и попросил подъехать к нему в ресторан на Большой Никитской. Пока я добирался по пробкам, он изрядно набрался и моему появлению обрадовался сильнее обычного. Горячо обнял меня и назвал своим единственным другом – дескать, остальные только злорадствуют, прознав о его бедах. Ему не терпелось поделиться тем, что с ним случилось за последнее время, и он вывалил на меня свои новости еще до того, как официант принял у меня заказ. Из его слов я понял, что больше всего ему причиняет муки не похорошевшая жена, и не подлец-Айса, а отец. Кажется, только сейчас Феде открылось истинное лицо Магомеда Магомедовича – его страсть к образцовой репутации и беспощадность, с которой он готов пожертвовать ради нее всем, даже собственным сыном.

– Оказывается, он никогда меня не любил, – с чувством говорил Федя, вкладывая в эти слова какой-то свой, одному ему понятный смысл и глядя на меня глазами пятилетнего мальчишки, только что сделавшего страшное открытие. По-видимому, несмотря на все трудности в их отношениях, Федя верил, что в глубине души отец был на его стороне, и теперь жестоко разочаровался.

– Мама меня никогда не предавала, – он почти расплакался, вспомнив о матери. Она умерла несколько лет назад, так же тихо и незаметно, как и жила – всегда в тени своего видного мужа. Насколько я помню, Федя никогда не был с ней особенно близок, но, видимо, сейчас остро ощутил, как не хватает ему материнской поддержки.

Он все крутил в голове события прошедших лет – с тех пор, как появилась на свет девочка Мадины, – и не мог понять, почему отец скрывал от него правду.

– Он мог сразу мне все сказать. Я бы решил вопрос, – твердил Федя. И хотя не ясно было, как именно он стал бы его решать, обида его к отцу была понятна. Он не мог принять того, что Магомед Магомедович обращался с ним так же, как со всеми, – вертел им, как хотел, и за его спиной устраивал все так, как было удобно ему одному.

За нашим разговором Федя не переставал подливать себе виски. Скоро его совсем сморило, и я уж думал, не пора ли нам ехать по домам, как вдруг Федя, словно поймав мою мысль, растянулся в пьяной улыбке и пожурил мне пальцем:

– Они держат меня за идиота! Думают, я ничего не понимаю, но я прекрасно все понимаю! Я давно все понял. Ты понимаешь, да? – Глаза у него возбужденно заблестели, и он наклонился ко мне через стол. – Это ведь не Айса. Понимаешь, да?

Я не понимал. Федя наслаждался моей растерянностью и смаковал то, что собирался мне сказать.

– Ну ты вот подумай. Ты же знаешь Айсу, да? Ну, слугу моего? Он бы пальцем ее не тронул. Не посмел бы! Он же слуга. Он на нас молится. Если бы не мы, он скурился бы в своем ауле. Кому он тут нужен в Москве? Он про хозяев слова дурного не скажет, не то, чтобы… Он же по пятницам ездит на проспект Мира, в мечеть, помолиться за нас по всем правилам. Ты не знал? Да, да! Я тебе говорю – каждую пятницу! И потом, ты пойми, она же отцу как дочь родная, это все знают. Он ни за что бы ее не тронул. Нее, я сразу понял, что это не он.

Вот так поворот. А кто же тогда?

– Пффф… – Федя развел руками: мол, неужто ты еще не догадался?

Он пополнил стакан и с торжественностью произнес:

– Магомед Магомедович собственной персоной.

Федя хихикнул и казался весьма довольным произведенным эффектом. Видя мой недоверчивый взгляд, он принялся разъяснять мне с некоторым раздражением:

– Он здорово все придумал! Устроил ее на работу поближе к себе. И Айсу поэтому не отпускал. Айса ему нужен для отвода глаз. Если что-то вскроется, скажет всем, что она согрешила с водителем. Позор, конечно. Но с кем не бывает. Москва, знаете ли, всех портит. А если не вскроется, то и отлично. Живем дальше. Думал провести меня! Старый хрен. Но Федя не дурак… А знаешь, как я понял? Сказать тебе? Сказать? Я по Айсе понял. Когда мы бились. Он не бился за женщину. За женщину так не бьются. Он вообще не мог меня ударить! Он даже в глаза мне не мог смотреть. Потому что знал, что виноват-то не он…

Я понял, что Федя давно раздумывал над этой своей догадкой и находил ей все больше подтверждений. В открытую он ни с кем не говорил, и прямых доказательств у него не было, но в эти месяцы, что он безвылазно сидел дома, он присматривался, думал, наблюдал. И постепенно уверился в своей правоте. Как человек сведущий в любовных делах, он видел, что между Айсой и его женой ничего не происходит – ни тайных знаков, ни смятения в глазах, ни любовных весточек, ни драм. Водитель держался в стороне ото всех, в дом заходил разве что по необходимости, тут же выскакивал назад и прятался в свой Гелендваген, как пес в конуру; следивший за ним Федя мог лично убедиться, что и вне дома тот нигде не пересекается с его женой. В то же время он стал сопоставлять факты, и припомнил множество ситуаций, когда Мадина могла оставаться наедине с отцом. То она летала в командировку в Израиль – Магомед Магомедович тогда сам посоветовал Феде отпустить жену, заверив, что все под контролем. То она сопровождала его по делам, то задерживалась допоздна на работе… Если все это длится уже не один год, то таких моментов было предостаточно, всех и не упомнишь. Ему пришло в голову связаться с офисной помощницей отца и выведать у нее кое-какие даты и счета – и это тоже подтвердило его подозрения.

Трудно было понять, открылась ли Феде истина или он пенял на отца, пытаясь унять собственную боль от разрушенной жизни. Насколько мне известно, среди кавказцев такая связь была просто немыслима и считалась бы смертельным грехом. Федя согласно закивал: узнай об этом кто-то в Дагестане, Магомеду Магомедовичу не сносить головы – братья Мадины не посмотрят ни на его связи, ни на чины. Сам Федя был абсолютно уверен в своей правоте, и это его убивало. Разубеждать его было бесполезно. Заплетающимся языком он настойчиво пытался донести до меня одну и ту же мысль, уверял, что мог бы простить измену жены и даже, с горем пополам, признать в этом и свою вину («я-то тоже не самый верный муж»), но поступка отца принять не мог. И простить его не мог. И выхода не видел.

Я спросил его, собирается ли он говорить обо всем с отцом, и он выдохнул сдавленным голосом:

– Не знаю… А зачем? Разве это что-то поменяет…

Он был в полном отчаянии. Считал, что для него все кончено, и не представлял, что ему делать со своей жизнью. Наверно, единственное, что могло бы его спасти, это уехать куда-нибудь подальше ото всех и там вдалеке начать новую жизнь. Но у него не было сил даже собрать чемодан. Я, как мог, стал подбадривать его. Напомнил ему о прошлых многочисленных путешествиях, о том незабываемом чувстве дальних странствий, о ветре в лицо и запахе чужой земли. На мгновенье мне показалось, что он ожил. Вдруг вспомнил, что у него давным-давно куплены билеты в ОАЭ, на выставку, которая состоится, кажется, в начале года. Я уцепился за это и умолял его поехать, и в конце концов он пообещал мне, что полетит.

Когда мы наконец стали расходиться, я настоял на том, чтобы отправить Федю на такси – он еле держался на ногах. Он согласился, но перед этим заговорщицки подмигнул мне и показал на улицу. Там, втиснувшись в тротуар, громоздился черный мерседес.

– Они все время за мной таскаются. Джигиты, блин…

Оказалось, в последнее время за Федей присматривал кто-то из охранников отца. Как видно, Магомед Магомедович заметил перемены в настроении сына и опасался, как бы он не натворил чего-нибудь.

– Видишь, какой заботливый у меня папочка, – пробурчал Федя, а когда навстречу ему из мерседеса выскочили двое молодцов, остановил их жестом и прокричал что есть мочи на всю Никитскую, – идите к черту! Я поеду на такси! – И упал на сиденье подъехавшего автомобиля.

А потом он пропал. И следующие несколько лет мы ничего о нем не знали. Он оборвал все контакты и перестал выходить на связь. Мне он как-то раз прислал одно-единственное сообщение – писал, что с ним все в порядке и он путешествует. Я подумал, что, собрав остатки сил, он все-таки рванул куда-то в теплые края, и что, если так, то это лучшее, что мог сделать Федя. Куда он подался, никто не знал. Кто-то говорил, он уехал на Бали, а кто-то, вернувшись с острова, уверял, что Феди там отродясь не бывало. Как бы там ни было, в Москве он не появлялся – никто ни разу не встретил Федю в его любимых заведениях, а знакомые, чьи дети учились вместе с Федиными сыновьями, утверждали, что мальчики общаются с отцом только по видеосвязи.

Более или менее достоверные новости о Феде дошли до нас только спустя лет пять или шесть благодаря нашему общему приятелю, который столкнулся с ним нос к носу в Дубае. То, что он увидел, повергло его в шок. По его словам, перед ним предстал совершенно другой Федя. Он отрастил бородку, лысую голову венчала белая шапочка наподобие тех, что носят арабы, и самого его было почти не отличить от местных. Когда они зашли в первую встречную забегаловку (Федя сразу предупредил, что очень занят, так что выбирать подходящее заведение было некогда), он взял себе только чай – вот уже три года, как он не берет в рот ни капли. Слово за слово, выяснилось, что Федя сделался правоверным мусульманином. Совершает намаз, ходит в мечеть. Держит пост и помогает бедным. Читает Коран и не расстается с четками. Именно в мечети он нашел то, что искал. Однажды, слоняясь по городу, набрел на чайную и от нечего делать уселся там, скрываясь от жары. В мечети поблизости только что закончился молебен, и мужчины, совершив пятничный намаз, ручейком потянулись в чайную, галдя и громко переговариваясь между собой. И Федя вдруг расслышал родную речь – в толпе мужчин оказался его бывший земляк, дагестанец. Это был человек в летах, почти старик, но очень бодрый и прозорливый. Жил он в доме у мечети и с истинно кавказским гостеприимством тут же пригласил Федю к себе. Сам он давно уже обосновался в Дубае, держал приход и вел дела с местными торговцами. Бог знает как, но ему удалось заинтересовать нашего Федю с первого знакомства. Под его влиянием Федя оставил праздный образ жизни и взялся за изучение Корана. Ему вдруг открылось новое звучание арабских молитв и новые смыслы, которым он теперь неукоснительно следовал. Как-то само собой ему пришла мысль открыть столовую для прихожан. Хвала Всевышнему, дела пошли хорошо, и вскоре рядом со столовой вырос полноценный городской ресторан. Впервые в жизни Федя узнал, что такое зарабатывать самому и крепко стоять на ногах. По его словам, этим он был обязан своему старцу, к которому проникся всей душой и почитал его как святого.

С отцом они с тех пор так и не виделись. Говорят, Магомед Магомедович был зол на сына, разыскивал его и требовал вернуться, а следом перекрыл все счета и, даже когда Федя никак не отреагировал на это, не желал смириться с тем, что сына он потерял навсегда. А потом у него случился сердечный приступ. К счастью, Мадина не отходила от него ни на шаг и вытащила его с того света. Правда, ему пришлось отойти от дел, но и на пенсии он чувствовал себя вполне недурно.