Текст книги "Крепостная Россия. Мудрость народа или произвол власти?"

Б.Д. Греков, основываясь на данных приходно-расходных книг Волоколамского монастыря, на писцовой книге вотчины Семена Бекбулатовича, а также на материалах судебной практики и свидетельстве Генриха Штадена, пришел к выводу, что правило Юрьева дни действовало в Русском государстве до 1580 г. включительно. В 1581 г. был издан закон о заповедных летах, который отменил крестьянские переходы, предусмотренные 57 статьей Судебника 1497 г. и 88 статьей Судебника 1550 г. Закон о заповедных летах до нас не дошел. Первым заповедным годом был 1581. Закон о заповедных летах с самого начала, т. е. с 1581 г. имел не региональное, а общегосударственное значение, распространялся на всю территорию Русского государства. ОН вводился как мера временная, «покаместа земля поустроитца»; его отмена считал ась современниками в любой момент возможной и ожидаемой. «Никаких не может быть сомнений в том, – писал Б.Д. Греков, – что мы имеем перед собой закон…, введенный в действие не навсегда, а на время»[173].

Спрашивается, чем объясняются колебания и непоследовательность правительства? Почему оно прямо и сразу не отменило Юрьев день, а ввело заповедные лета? По мнению Б.Д. Грекова, такая форма отмены крестьянских переходов диктовалась чисто тактическими соображениями. Правительство не осмелилось круто ломать освященную веками традицию, боясь вызвать взрыв народного недовольства против крепостнического законодательства. Оно осторожно и исподволь санкционировало вновь складывающийся порядок.

Одновременно с законом о заповедных летах правительство Ивана IV приступило к проведению новой общей переписи населения во всем государстве. Как считал Б.Д. Греков, первоначальной целью этой переписи, длившейся с 1581 по 1592 г., было, вероятно, стремление верховной власти выяснить хозяйственное состояние государства. Однако вскоре писцовые книги 1581–1592 гг. стали рассматриваться как основной документ, удостоверявший права землевладельцев на крестьян, живших на их землях.

Такова точка зрения Б.Д. Грекова, который считал проблему заповедных лет окончательно решенной и предлагал «сомневающимся отбросить свои сомнения». Введение заповедных лет он квалифицировал как крупный поворот в истории крестьянства, как новый и очень важный этап в развитии крепостного права.

В последнее время проблемой заповедных лет много занимается В.И. Корецкий. Ему удалось обнаружить ряд новых материалов, проливающих дополнительный свет на эту проблему. Как и Б.Д. Греков, он считает, что заповедные лета вводились первоначально в качестве временной меры, в принципе не исключавшей возможности возобновления крестьянских переходов после преодоления хозяйственного кризиса. Однако Корецкий не согласен с Грековым, что право крестьянского выхода в Юрьев день было отменено сразу на всей территории государства. По его мнению, режим заповедных лет утверждался в России постепенно – в одних районах раньше, в других позже, утверждался на протяжении целого десятилетия – с 1581 по 1592–1593 гг.

Введение заповедных лет В.И. Корецкий непосредственно связывает с общей переписью населения 1581–1592 гг. «Начиная с 1581 г. новое описание, – заявляет он – правительство одновременно проводило в подвергаемых переписи районах запрещение крестьянского выхода в форме введения заповедных лет, стремясь таким путем удовлетворить интересы дворянства в рабочих руках и создать благоприятные условия для наиболее точного учета крестьянского населения в новых писцовых книгах»[174]. По мере проведения описания режим заповедных лет все более укреплялся, под запрещение выхода подводил ось юридическое основание в виде новых писцовых книг. Последние стали рассматриваться как основные документы, удостоверяющие права феодалов на крестьян. Те из крестьян, которые по каким-либо причинам не попали в новые писцовые книги, заносились в отдельные книги, в ввозные грамоты и другие официальные документы. Этим самым создавались необходимые условия для издания общегосударственного закона о запрещении крестьянского выхода. По мнению Корецкого, такой закон появился в царствование Федора Ивановича в 1592 или 1593 г.[175] и имел примерно следующее содержание:

1. Закон запрещал выход крестьянам и бобылям на всей территории России.

2. Юридическим основанием крестьянской крепости объявлялась запись в писцовые, отказные и отдельные книги, а также в ввозные грамоты.

3. Провозглашался принцип обязательной регистрации крестьян в выше перечисленных правительственных документах.

4. Устанавливался пятилетний срок подачи исковых челобитных по вопросам владения и вывоза крестьян, получивший впоследствии название «урочных лет». Закон не касался беглых крестьян, молчаливо предполагая сохранение в отношении их бессрочного сыска[176]. Обобщая все сказанное, В.И. Корецкий сделал следующий вывод: «Этот закон (1592–1593 ГГ. – М. Ш.) явился важным этапом в процессе крестьянского закрепощения, шедшего в нашей стране с IX в. Он оформил в основных чертах крепостное право в России в общегосударственном масштабе. Отмена права крестьянского выхода, практиковавшаяся со второй половины XV в. путем выдачи отдельных жалованных грамот тем или иным феодалам, а затем в 80-х гг. принявшая форму введения заповедных лет, с его изданием получила, наконец, общегосударственное завершение»[177].

Рассмотрим теперь точку зрения Р.Г. Скрынникова на проблему заповедных лет. Первоначально он высказал ее на страницах журнала «История СССР»[178], затем с некоторыми коррективами она была повторена в его монографии «Россия после опричнины». Оставляя в стороне систему доказательств названного автора, попытаемся кратко изложить самую суть сформулированных им положений.

1. Р.Г. Скрынников отвергает распространенное в литературе толкование термина «заповедные годы», заключающееся в запрете выхода крестьянам в установленный Судебником срок. По его мнению, содержание этого термина было более широким и «неопределенным». Нельзя, пишет он, сводить всю сущность заповедных лет к формальной отмене правил Юрьева дня. В действительности в рамках заповедных лет правительство осуществило целый комплекс мероприятий. Запрещение юрьевских переходов было лишь одним из этих мероприятий.

2. Проводившиеся властями в заповедные годы мероприятия носили временный характер и имели своей целью приостановить выход податного населения из тягла, принявшего к исходу Ливонской войны массовый характер.

3. Р.Г. Скрынников, вслед за А.М. Сахаровым, обратил внимание на то чрезвычайно важное обстоятельство, что запрет выхода из тягла касался не только частновладельческих крестьян (помещичьих, боярских, монастырских, митрополичьих), но и крестьян черносошных и дворцовых. И не только крестьян. Населению городских посадов и слобод также было запрещено в заповедные лета покидать свои места.

4. Режим заповедных лет начал утверждаться в Русском государстве не с 1581 г., как принято считать, а скорее всего во второй половине 80-х гг., в царствование Федора Ивановича. Причем из меры временной заповедные годы в 90-х гг. стали превращаться в меру постоянную.

5. Термин «заповедные годы» не приобрел устойчивого и всеобщего значения. Приказы редко и неохотно пользовались этим термином, а затем и окончательно отбросили его. Двинская грамота 1592 г. была последним документом, упоминающим о заповедных летах. С точки зрения Р.Г. Скрынникова, это, объясняется, вероятно; тем, что нормы заповедных лет «не стали формулой закона». Иначе говоря, пишет он, никакого специального «указа О заповедных летах» в виде мотивированного законодательного акта не существовало. Прикрепление податного населения к тяглу осуществилось путем серии практических распоряжений, не имевших значения государственного закона[179].

Мы остановились на трех самых распространенных в советской исторической литературе концепциях проблемы заповедных лет. Сейчас трудно сказать, где находится истина, кто из поименованных авторов точнее и глубже отразил в своих исследованиях объективную реальность. Ведь ни указ 1581 г. Ивана Грозного о введении заповедных лет, на предполагаемом существовании которого построены выводы Б.Д. Грекова, ни гипотетический закон 1592–1593 гг. царя Федора Ивановича, взятый за основу в рассуждениях В.И. Корецкого, до сих пор не найдены и, как уже отмечалось едва ли вообще когда-нибудь будут разысканы. Наиболее убедительной и перспективной нам представляется точка зрения Р.Г. Скрынникова, хотя и она не во всем бесспорна. Несомненным пока остается одно: уничтожение крестьянских переходов, прикрепление податного населения к тяглу, каким бы путем оно ни произошло, явилось важным звеном в закрепостительном процессе, развивавшемся в нашей стране на протяжении веков. Отменой Юрьева дня интересы непосредственных производителей были принесены в жертву феодальным землевладельцам, испытывавшим острую нужду в рабочих руках. Этой же цели посвящены приговоры церковных соборов 1580 и 1584 гг.

Собор 1580 г. Созван был для решения не каких-либо канонических церковных вопросов, а «некоих царских ради вещей»[180]. Своим приговором он Отписал «на государя» для поместной раздачи все земли, которые были куплены монастырями и другими церковными учреждениями у представителей привилегированной знати, подвергшихся разгрому в период опричнины[181]. Иван lV взял у «освященного собора» и его главы митрополита Антония торжественное обещание, что монастыри и другие церковные владельцы впредь не будут приобретать никаких земельных угодий и не будут брать их в заклад, потому что служилым людям «от сего оскудение приходит велие»[182].

Собор, состоявшийся в июле 1584 г., утвердил приговор об отмене тарханов, т. е. тех податных льгот, которыми с давних пор пользовалась церковь. Тем же приговором было запрещено церковным учреждениям держать в дальнейшем закладчиков, состоявших главным образом из крестьян и пытавшихся таким путем избавиться от усиливавшегося крепостнического гнета со стороны помещиков, администрации черных и дворовых волостей. Необходимость всего этого мотивировалась следующим образом: «Советовались мы и утвердились, что впредь тарханам не быть; земли метрополичьи, архиепископские, владычни и монастырские в тарханах никакой царской дани и земских разметов не платят, а воинство, служилые люди эти земли оплачивают», и потому «большое запустение за воинскими людьми в отчинах и поместьях; а крестьяне, вышедши из-за служилых людей, живут за тарханами в льготе, и от того великая тощета воинским людям прииде»[183].

С 1 сентября 1584 г. тарханы отменялись «на время до государева указу». Этим самым правительство Ивана Грозного надеялось остановить уходившее за церковно-монастырские стены крестьянское население и поправить дела служилых людей.

С установлением режима заповедных лет и отменой тарханов положение крестьян значительно ухудшилось, Усилился нажим со стороны землевладельцев, поскольку последние теперь были уверены, что в ближайший Юрьев день крестьяне от них не уйдут. В этом отношении особую активность проявили дворяне, пытавшиеся привести в порядок свои оскудевшие в период хозяйственной разрухи имения. ОНИ непомерно увеличивали барщину, оброк и другие повинности. Верховная власть всячески поддерживала помещиков в их натиске на крестьян. С 80-х гг. XVI в. она стала вменять крестьянам в обязанность своего помещика «слушать, пашню его пахать, где собе учинит, и оброк платить, чем их (крестьян) он изоброчит»[184].

В ответ на рост феодального гнета усилился протест закрепощенных масс. Формы этого протеста были чрезвычайно разнообразны. Не желая попадать в вечное прикрепление к земле, крестьяне отказывались нести феодальные повинности, не выполняли распоряжения своих господ и органов государственной власти, самовольно захватывали и делили между собой барское имущество, уничтожали документы, удостоверявшие прав феодалов на землю и крепостных людей и т. д.

При этом закрепощенные массы с ненавистью обрушивали свой гнев не только на светских, но и на духовных землевладельцев. В некоторых случаях неповиновение крепостных принимало массовый характер. Так, в октябре-ноябре 1594 г. начались волнения в вотчинах Иосифо-Волоколамского монастыря, которые были однним из предвестников Крестьянской войны начала XVII в. Крестьяне отказались «слушати приказчиков и ключников монастырских и дел никаких не почали делати». Прошло несколько месяцев, прежде чем старцам удалось «крестьян острастити и смирити»[185]. «У нас есть основание утверждать, – писал Б.Д. Греков, – что-то не единственный пример крестьянских выступлений в защиту своих прав»[186]. Действительно, как установил В.И. Корецкий, в конце ХVI в. подобного рода выступления крестьян имели место и во многих других монастырях Русского государства[187].

В конце ХVI в., пожалуй, самой распространенной формой антикрепостнического протеста было бегство крестьян. Чем тяжелее становился гнет землевладельца, тем чаще крестьяне прибегали к бегству, как средству избавления от крепостнической неволи. Особенно много беглецов направлялось на Дон, Нижнюю Волгу и в другие степные места, где не было ни царских воевод, ни помещиков и где могла быть найдена та «вольная воля», о которой крестьяне центральных районов государства знали только понаслышке и из преданий далекого прошлого. Но необходимость покинуть родные места не могла не вызвать в сердцах крестьян чувство злобы и мести к виновникам их невольного бегства, и они нередко убивали своих господ, громили и жгли барские усадьбы.

Мелкие и средние помещики часто были бессильны в борьбе с крестьянскими побегами и обращались за содействием к верховной власти. В конце XVI в. они подали правительству множество исков о возвращении бежавших крестьян. Центральные учреждения были буквально завалены исковыми челобитными феодалов, что поставило правительство в крайне затруднительное положение. Необходимо было’ разобрать бесчисленное количество запутанных дел и установить, как

«старину» бежавших, так и справедливость исков. Между тем верховная власть не располагала достаточными возможностями, чтобы удовлетворить всех челобитчиков. Это не только порождало глубокий разлад среди господствующего класса, но и грозило дезорганизовать бюрократический аппарат управления. В такой обстановке и появился указ от 24 ноября 1597 г.

Указ 1597 г. устанавливал пятилетний срок для сыска и возвращения беглых крестьян. Годы, в течение которых феодалы могли разыскивать убежавших от них крестьян, получили название урочных лет. Согласно указу, крестьяне, убежавшие от владельцев за 5 лет до 1597 г., подлежали «по суду и сыску» вместе «с женами и с детьми и со всеми животы» возврату на старые места. Но если крестьяне бежали за 6, 7 и более лет до 1597 г. и владелец тогда же, т. е. до 1592 г. не возбудил о них иск, то он терял право на тех крестьян. В указе говорится: «А которые крестьяне выбежали до нынешнего 106-го (1597. -М. Ш.) году лет за шесть и за семь и за десять и больши, а те помещики и вотчинники, из-за ково они выбежали… на тех своих беглых крестьян… и на тех помещиков и на вотчинников, за кем оне, из-за них выбежав, живут до нынешнего 106-го году лет за шесть и за семь и за десять и больши государю не бывали челом, – государь указал на тех беглых крестьянех в их побеге и на тех помещиков и вотчинников, за кем оне, выбежав, живут, суда не давати и назад им где кто жил, не вывозити»[188]. Если же иск был учинен до 1592 г., но дело еще не было рассмотрено, то оно должно было «вершиться» по указу 1597 Г. «А которые дела в беглых крестьянах засужены, а до нынешнего государева указу не вершены, – и государь указал те дела вершить по суду и по сыску»[189].

Надо сказать, что в исторической литературе нет пока единой точки зрения в вопросе оценки этого указа. Споры о характере его содержания и той роли, какую он сыграл в судьбах крестьян, возникли давно и ведутся до сих пор. Так, М.М. Сперанский, М.П. Погодин, М.Ф. Владимирский-Буданов, И.М. Кулишер, считали, что указ от 24 ноября 1597 г. не имел никакого отношения к закрепостительному процессу. Истинный его смысл заключался будто бы в том, чтобы сократить исковую давность о крестьянах, которые оставили прежнее свое жительство не в положенный срок или не разделались с владельцем установленным в Судебнике 1550 г. порядком. Как справедливо заметил К.А. Пажитнов, такое толкование указа 1597 г. не согласуется с показаниями источников. Ведь в период действия Судебников 1497 и 1550 гг. крестьяне, вышедшие с нарушением правил об отказе, не назывались беглыми. Этот термин появился в актах только после отмены Юрьева дня. Если сравнить указ 1597 г. с Уложением 1649 г., о котором будет сказано ниже, то окажется, что о беглых крестьянах они трактуют совершенно одинаково. А между тем не подлежит сомнению, что по Уложению беглым признавался всякий крестьянин, ушедший от землевладельца без его разрешения, независимо от срока ухода и уплаты пожилого[190].

Не менее спорной оказалась и другая сторона рассматриваемого указа, а именно: вопрос об «урочных летах», т. е. о том, была ли введена этим указом пятилетняя давность исков беглых крестьян на будущее или она распространял ась только на прошлое время? С точки зрения М.М. Сперанского и В.О. Ключевского, указ 24 ноября 1597 г. имел лишь обратную силу и на будущее время не распространялся. «То, что установил закон, – писал Ключевский, – можно назвать давностью, но только временной и обратной: она простиралась лишь назад, не устанавливая постоянного срока на будущее время»[191]. Из Советских Историков сходную позицию по этому вопросу занимал А.А. Новосельский, в представлении которого урочные лета были введены не указом 24 ноября 1597 г., а несколько позже, в начале царствования Михаила Романова[192]. Такого же взгяда на урочные лета придерживался И.И. Смирнов[193]. В последнее время Г.Н. Анпилогов попытался подкрепить точку зрения А.А. Новосельского и И.И. Смирнова новыми аргументами. Опираясь на привлеченные им материалы, Г.Н. Анпилогов пришел к выводу, что «урочные годы с пятилетней давностью подачи исковых челобитных о беглых крестьянах были введены не раньше сентября и не позже ноября 1619 г.»[194] Однако эта точка зрения не получила широкого признания в исторической литературе. Как полагают многие дореволюционные и советские ученые (И.Д Беляев, М.Ф. Владимирский-Буданов, А.С. Лаппо-Данилевский, В.И. Сергеевич, С.Ф. Платонов, С.Б. Веселовский, Б.Д. Греков, А.Г. Маньков, В.И. Корецкнй), указ 1597 г. не только касался прошлого, но и вводил пятилетнюю давность исков беглых крестьян на будущее время. Этим самым указ упорядочивал рассмотрение дел о беглых крестьянах, установив для судебной практики определенные границы. «Государственная власть, – писал Б. Д. Греков, – признала себя бессильной справиться с наплывом челобитных о беглых, т. е. усилившимся бегством крестьян» и решила «признать статус-кво, узаконить содеянные в свое время беззакония с тем, чтобы не разрушать уже налаженных на новых местах крестьянских хозяйств и тем самым поддержать потенциальных плательщиков податей и облегчить деятельность власти в будущем»[195]. Указ от 24 ноября 1597 г. явился очередной ступенью на пути закрепощения крестьянства. Это был первый общегосударственный закон о беглых, в котором получила обобщение многолетняя практика борьбы землевладельцев с крестьянскими побегами. Издание указа 1597 г. и должно было активизировать борьбу с утечкой рабочей силы не только правительственных органов, но и всего класса феодалов в целом. Теперь тот или иной землевладелец не мог сколько-нибудь медлить с выяснением нового места жительства бежавшего от него крестьянина и с подачей исковой челобитной. Он должен был все это сделать довольно оперативно, чтобы уложиться в пятилетний срок.

Указ 1597 г. носил компромиссный характер, ему свойственна глубокая противоречивость. Полностью онне удовлетворил никого. Особенно недовольна им была служилая мелкота. Относительно выгодным он оказался только для крупных бояр. Действительно, короткие урочные годы были на руку богатым землевладельцам, которые имели вотчины и поместья в различных уезда; государства и располагали широкими возможностями переманить чужих крестьян и укрыть их у себя. Очевидно, этой уступкой правительство стремилось ослабить недовольство знати, тем более, что положение в стране становилось крайне напряженным.

По мнению В.И. Корецкого, короткие урочные лета были выгодны также для служилых людей южных уездов, что обусловливалось спецификой их хозяйства. Плодородной земли они имели много, а в рабочих руках ощущался острый недостаток. Поэтому они были заинтересованы именно в коротких сроках сыска, чтобы удержать и закрепить за собой крестьян, устремившихся в конце XVI в. на юг из центральных районов страны[196]. В силу государственных соображений по охране южных границ правительство, вероятно, пошло навстречу дворянству этого региона.

Еще до издания указа о пятилетнем сроке сыска беглых крестьян в том же 1597 г. 1 февраля было принято Уложение о служилых холопах.

Сразу оговоримся, что вопрос о холопах и холопстве Русском государстве далеко выходит за рамки нашей темы. Он имеет свои аспекты и как таковой неоднократно служил объектом специальных монографических исследований. Мы коснемся его лишь в той мере, в какой это необходима для понимания крепостнического законодательства о крестьянах, для уяснения самой сущности закрепостительного процесса.

Как известно, в средневековой Руси существовало несколько категорий или разновидностей холопов и отдельных социальных групп, эволюционировавших в сторону холопства. К первым относились полные, старинные и докладные холопы, ко вторым – кабальные люди и слуги добровольные. По мнению Е.И. Колычевой, полные и докладные холопы отличались друг от друга не своим юридическим статусом, а способом похолопения, способом вовлечения в холопскую неволю[197]. С развитием феодальных отношений удельный вес холопов в экономической жизни страны постепенно падал, что объясняется прежде всего меньшей эффективностью их труда сравнительно с трудом крепостных крестьян. Рано или поздно, писал А.А. Зимин, феодалы должны были отказаться от применения холопского труда уже хотя бы в силу его невыгодности[198]. Нельзя не отметить и того, что дальнейшее сохранение холопства в его традиционных формах таило в себе большую опасность для господствующего класса. Ведь именно холопы являлись наиболее «беспокойным» элементом среди закабаленных слоев народа, именно они в силу невыносимых условий их жизни «становились в авангарде всех крупных социальных битв в стране»[199].

Процесс изживания старых видов холопства неуклонно нарастал и к исходу XVI в. обозначился довольно отчетливо. В это время увеличивается число холопов-вольноотпущенников, учащаются случаи наделения холопов землей и другими средствами производства, наблюдается сужение каналов, по которым попадали в холопство ранее свободные люди. Сокращение источников старых видов холопства отразилось и в законодательстве о них. Так, Судебник 1497 г. установил, что холоп, попавший в плен к татарам и бежавший из плена, превращался в свободного человека. Ключники, служившие в городах, в отличие от прежнего времени, также не становились холопами. Это было затем подтверждено Судебником 1550 г. Параллельно со стихийно развивавшимся процессом изживания полного старинного и докладного холопства происходило заметное нарастание холопьих черт в кабальной и добровольной службе. «На смену полному холопству шла кабальная зависимость»[200].

Кабальные люди – одна из разновидностей холопов, появившаяся в ХV в. «Определенно можно утверждать, – пишет В.М. Панеях, – что в духовных грамотах они фигурируют с 1481 г.»[201] В кабальную зависимость попадали обедневшие группы населения, которые не могли поддерживать свое хозяйство без посторонней помощи и вынуждены были брать у феодала взаймы деньги. Служилая кабала оформлял ась в виде заемного обязательства сроком на один год. Как заметил И.Д. Беляев, не все должники считались кабальными холопами, а лишь те, которые написали в названном документе «служити за рост». Должники, не написавшие этого условия, обязаны были возвратить долг и проценты с него деньгами и не считались кабальными людьми[202]. Очень часто, писал Б. д. Греков, обедневший человек, идя в кабалу, никаких денег взаймы вообще не брал, а садился во дворе землевладельца и работал на него только за прокорм и одежду, рассчитывая, что это временное его состояние скоро переменится к лучшему[203]. По Судебнику 1550 г. «крепость» кабальных людей или холопов считалась временной, прекращающейся с уплатой долга. Об этом довольно ясно свидетельствует дополнительная статья к Судебнику от 15 октября 1560 г., согласно которой даже беглых кабальных людей вместо превращения их в полные холопы разрешалось лишь «выдавать истцам головою холопа до искупа», т. е. пока выплатят долг[204]. На деле же только в редких случаях кабальный человек мог возвратить взятую сумму, так как вся его работа уходила на погашение процентов. Поэтому кабальная зависимость из срочной, временной обычно превращалась в пожизненную.

Уложение от 1 февраля 1597 г. внесло существенные перемены в жизнь кабальных людей. Оно лишило их права выходить на свободу путем погашения долга. Теперь кабальные люди обязаны были работать на своего господина до его смерти. Только после этого они и члены их семей получали отпускную, но уже без уплаты долга. Вместе с тем Уложение 1597 г. разрешало феодалам переводить на положение кабальных холопов, добровольных слуг, проработавших в их дворе шесть и более месяцев. «А кто… послужил у ково добровольно с полгода и болши, а кабалы на себя дати не похочет…,– говорится в Уложении, – и на тех вольных холопей служивые кабалы давати, и челобитья их в том не слушати, потому что тот человек того добровольного холопа кормил и одевал и обувал»[205].

К исходу XVI в. кабальное холопство получило широкое распространение на всей территории Русского государства. В дальнейшем число кабальных холопов продолжало бурно расти, одновременно повышалась их роль в феодальном хозяйстве. Это было одной из форм проявления общего закрепостительного процесса, который в рассматриваемую эпоху протекал чрезвычайно интенсивно, вовлекая в свою орбиту все новые группы полусвободных и свободных еще людей. Б.Д. Греков писал, что начиная с 80-х гг. XVI в. в Русском государстве идет одна линия законодательных мероприятий по отношению к крестьянам, кабальным людям и другим категориям трудового населения, один курс, взятый на обеспечение феодалов рабочими руками, курс, который мы имеем все основания считать эакрепостнтельным[206].

5. Обострение классовой борьбы в начале XVII века. Указы о крестьянах Бориса Годунова и Василия Шуйского

К концу XVI в. классовые противоречия в России чрезвычайно обострились. Новый правовой нажим на крестьян, кабальных людей и вольных слуг привел к росту их возмущения. Закрепощенные массы протестовали как умели и как могли. Невзирая на запретительные законы, они оставляли одних землевладельцев и уходили к другим. Усилилось бегство в Северскую землю и Дикое поле. На южных и юго-западных окраинах государства накапливались массы беглого люда, готового при удобном случае выступить со своими требованиями. Участились случаи прямого неповиновения крестьян и холопов своим владельцам. В стране назревал серьезный социально-политический кризис, который в начале XVII в. вылился в грандиозную крестьянскую войну.

Большое влияние на обострение классовой борьбы в стране оказал невиданный по силе и размаху голод 1601–1603 гг., который был вызван чрезвычайно неблагоприятными погодными условиями и крайне осложнен различного рода социальными факторами. Один иностранец, живший в Москве, так характеризовал сложившуюся обстановку: «В 1601 г. началась неслыханная дороговизна; она продолжалась до 1604 г… Настал такой голод, что сам Иерусалим не испытывал подобного бедствия, когда, по сказанию Иосифа Флавия, евреи должны были есть кошек, мышей, крыс… В Москве я видел людей, которые, валяясь на улицах, летом щипали траву, подобно скотам, а зимою – сено. Зло увеличивалось недобросовестностью людей, которым поручена была царем помощь голодающим, но которые вместо этого оделяли деньгами своих родственников»[207].

Приведенное свидетельство не является единичным, их много. В.И. Корецкий предполагает, что голоду сопутствовали какие-то эпидемические заболевания. Во всяком случае известно, что в Смоленске в то время свирепствовала чума[208]. Началось массовое вымирание населения. По улицам городов и на разных дорогах лежало множество мертвых. Спасаясь от голодной смерти люди ели в буквальном смысле все, что попадало под руку. В записках одного неизвестного очевидца сообщается, что «людие ядоша друг друга, траву, мертвечину, псину и кошки и кору липовую и сосновую…»[209]. По словам другого очевидца, «у мертвых находили во рту человеческий кал; мясо человеческое продавалось на рынках за говядину в пирогах»[210]. Смертность среди крестьян и посадских людей приняла потрясающие размеры. Согласно официальным подсчетам, за два года и четыре месяца в Москве только на трех из ее многочисленных кладбищ было похоронено 127 тыс., а всего около 500 тыс. человек, умерших от голода. Столь огромное число захоронений в Москве современники объясняли тем, что, прослышав о царской милости из окрестных городов, сел и деревень в столицу устремились большие толпы людей в надежде найти там спасение. В.И. Корецкий приводит характерную запись, сделанную около 3 мая 1603 г. жителем одного северского городка. Как видно из этой записи, во время голода 1601–1603 гг. «вымерла треть царства Московского голодною смертью»[211].

Голод 1601–1603 гг. способствовал усилению закрепостительного процесса. Светские и духовные феодалы использовали народные бедствия в личных интересах и всякими средствами закабаляли обнищавшее население. В голодные годы резко возросло число кабальных холопов за счет ранее свободных людей. Одновременно широкое распространение получили факты, когда феодальные владельцы, не желая кормить холопов, насильно сгоняли их со своих дворов без выдачи вольноотпускных грамот. Все это накаляло обстановку, увеличивало число недовольных. Уже с осени 1601 г. в народе возникло «волнение велие». В 1602–1603 гг. многие местности Русского государства были охвачены массовыми «татьбами и разбоями»[212]. Классовая борьба, постепенно нарастая, принимала форму открытых вооруженных выступлений крестьян и холопов против феодалов в масштабе целых районов.