Текст книги "Постиндустриализм. Опыт критического анализа"

Критики постиндустриализма как идеологии не оставили без внимания и проблему технологического детерминизма в теории постиндустриального общества. В частности, интересна точка зрения Г. Маркузе, который, не отрицая технологического детерминизма[99]99
  А вернее даже склоняясь к марксовому тезису о том, что ручная мельница дает вам общество феодального типа, паровая машина – общество промышленного капиталиста.


[Закрыть] как такового, подвергает сомнению положительный характер последствий современного технологического прогресса для человеческой свободной личности. Например, он пишет о глобализации: «И вот что касается глобализации: в этом универсуме технология обеспечивает также широкую рационализацию несвободы человека и демонстрирует “техническую” невозможность автономии, невозможность определять свою жизнь самому. И эта несвобода предстает как подчинение техническому аппарату, который умножает жизненные удобства и увеличивает производительность труда. Освобождающая сила технологии – инструментуализация вещей – обращается в оковы освобождения, в инструментуализацию человека»[100]100
  Рыбчак А.В. Компаративный анализ воззрений Д. Белла и Г. Маркузе на сущность и перспективы постиндустриального общества // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6. 2002. Выпуск 3. (№ 22).


[Закрыть].

С похожих позиций выступает доктор политологии Кельнского университета К. Герман, который, не будучи марксистом, высказывает идеи, практически совпадающие с известными заключениями крупного неомарксиста, бывшего президента Международной социологической ассоциации П. Валлерстайна. В частности, пытаясь ответить на вопрос о том, в какой мере развитие технологий соотносится с социальным и культурным развитием, К. Герман анализирует примеры успешного опыта освоения компьютерных технологий американским ку-клукс-кланом и германскими неокоричневыми[101]101
  Герман К. Политические перепутья при движении к глобальному информационному обществу // Социс. 1998.


[Закрыть].

Критики постиндустриализма не видят абсолютной ценности для развития человека и общества и в продуктах технологического прогресса, которые превозносятся сторонниками концепции, а именно – в информации и знаниях. Они, по их мнению, выступают не более чем «своего рода субинституты мира культуры и творческого потенциала человека»[102]102
  Бузгалин А.В. «Постиндустриальное общество» – тупиковая ветвь социального развития? (Критика практики тотальной гегемонии капитала и теорий постиндустриализма) // Вопросы философии. 2002. № 5.


[Закрыть]. И информация, и информационные технологии (в отличие от культурных ценностей) могут быть использованы в процессе материального производства и утилитарного потребления, что означает утилизацию творческого потенциала человека через его подчинение капиталу, заинтересованному в росте профессионализма и производительности труда.

Здесь критики вновь затрагивают слабо проработанную сторону идеологии постиндустриализма, касающуюся мотивов и сфер применения новых технологий. По сути они подтверждают, что новая технология способна до конца сыграть свою роль лишь в том случае, если становится инструментом, позволяющим радикально решить насущные проблемы[103]103
  Коэн С., Зисман Дж. Производящие отрасли: Миф о постиндустриальной экономике. М.: 1988.


[Закрыть]. Но насущные проблемы вовсе не исчерпываются технократическим списком.

И, наконец, в качестве главного критического тезиса о тупиковости развития в рамках идеологии постиндустриализма его критиками выдвигается идея, что порожденный «поздним» капитализмом генезис постиндустриальных информационных технологий оказался антиприродным, ведущим к прогрессу превратного сектора, поглощающего еще больше, чем индустриальное общество природных и человеческих ресурсов, и не производящего ничего, кроме паразитической посреднической сферы[104]104
  Бузгалин А.В. «Постиндустриальное общество» – тупиковая ветвь социального развития? (Критика практики тотальной гегемонии капитала и теорий постиндустриализма) // Вопросы философии. 2002. № 5.


[Закрыть]. Тенденции приводят к усугублению уже существующих глобальных проблем и возникновению новых.

Но в рамках идеологии постиндустриализма они не только не ставятся, но и не могут быть решены. Исчезает субъект решения глобальных проблем. Ни корпоративный капитал с его номенклатурой, ни превращаемые им в мещан-конформистов работники, потребители, клиенты не могут решить задачи преодоления сложной системы отчуждения, которая порождена глобальным капиталом.

В итоге текущее состояние общества критики постиндустриализма именуют информационным империализмом, где есть центр, в котором сосредотачиваются все ресурсы, и периферия корпоративного капитала. А индивид и творец превращаются в специалиста и клиента, подчиненного стандартам «общества потребления» и корпоративной культуры.

В результате возникает описание того же мира, о котором говорят сторонники идеологемы, но только увиденное через другую призму. Однако, в отличие от сторонников постиндустриализма, которые ограничиваются констатацией фактов и позитивистски, некритически фиксируют тенденции, критики идеологемы пытаются ставить проблему неспособности современного общества справиться с вызовами, заключенными в технологической, экономической, социальной, духовной, национальной и глобальной формах отчуждения.

Рассуждения футурологов постиндустриализма отделяют рукотворный мир от сознательной воли творцов и превращают его в самодовлеющую и неконтролируемую сущность[105]105
  Цаплин В.С. Постиндустриализм: оправданы ли претензии? // Социологические исследования. 2006. № 4.


[Закрыть], в то время как критики настаивают на поиске решения проблем, что по сути является утверждением силы и ответственности человека за то общество, в котором он живет и которое он строит.

Таким образом, анализ научного дискурса pro et contra теории и идеологии постиндустриализма показывает весьма серьезную уязвимость этого концепта. Выявляются искусственность, узость и «недоговоренность» объяснительной модели. Возникает представление о внутренней противоречивости, притягивании создаваемой теории к некоторой заранее заданной модели. Возникает вопрос о заказчиках и интересантах подобного заказа и его заданности. Ряд эмпирических картин мира теорией постиндустриализма, несмотря на номинацию собственного объяснительного потенциала, тем не менее, не объясняется. Поэтому, как минимум, говорить о законченности теории, ее доказанной достоверности, ее безусловной феноменологической проверенности и практической значимости в качестве инструмента стратегического целеполагания для реального управления развитием – является необоснованным.

1.4. Футурология постиндустриализма

На сегодня теории постиндустриального общества уже около 40 лет. Сформулированная в период бурного научно-технического рывка она предлагала тогда образ будущего. Как и любая теория, она может быть подтверждена осуществившейся феноменологией прошлого по отношению ко времени разработки теории. 40 лет – срок немалый для того, чтобы сверить основные постулаты теории с вновь предоставившейся эмпирикой, состоявшейся практикой.

До настоящего времени в общественном сознании господствует образ постиндустриального общества, представленный в футурологической литературе последних 30-ти лет. Корпус этой литературы вырабатывался в рамках большого организованного проекта, к выполнению которого были привлечены крупные ученые, аналитики и философы. Некоторые книги этого жанра стали выдающимися бестселлерами. Нужно подчеркнуть, что по большому счету этот организованный проект носит характер не только научного. По численности вовлеченных в него интеллектуальных сил, сфер жизнедеятельности, политических пространств он больше похож на масштабный информационный проект.

В целом вся эта литература была проникнута оптимистическими ожиданиями преобразования индустриального общества конца ХХ в. в новое общество, рационально организованное благодаря новым возможностям вычисления и коммуникации. Ж. Эллюль писал: «Мы живем в техническом и рационалистическом мире. Мы все лучше распознаем опасность этого мира. Нам нужна какая-то опора. И поскольку невозможно найти единственный точный ответ, отыскать выход из этого мира, удовлетворительным образом предрассчитать приемлемое будущее, футурологи хватаются за образ такого будущего, предрассчитать которое нельзя, мысленно перескакивают через препятствия, конструируют нереальное общество… То, что бессознательно предлагают нам футурологи, – это радикально технизированный мир, из которого убраны только явные, вопиющие неудобства техники; это абсолютный триумф технического рационализма под прикрытием мечты»[106]106
  Эллюль Ж. Другая революция // Новая технократическая волна на Западе. М.: Прогресс. 1986.


[Закрыть].

В постиндустриальном обществе исследователи предрекали господство технического рационализма над человеком. Х. Блюменберг показывал, как шаг за шагом сущность техники ускользала от взгляда человека и начинала диктовать нормы социального порядка: «Я хотел бы на примере показать, что же фактически усматривается и вскрывается в самой вещи. Я обращусь к простому примеру с дверным звонком. Существуют старые механические модели звонков, которые нужно дергать за шнур или крутить: пользуясь ими, можно испытать непосредственное чувство специфического создания ожидаемого эффекта, поскольку между действующей рукой и звонком существует адекватная связь.

Иначе обстоит дело с кнопочным электрическим звонком: осуществляемое рукой нажатие кнопки подчинено совершенно неспецифическому и гетероморфному эффекту – мы более не производим эффект, а лишь вызываем его. Желаемый эффект уже, так сказать, для нас уготован в аппарате, при этом заботливо укрыта от нас его обусловленность и сложность приведения в действие, внушая нам представление о том, что эффект не требует больших усилий.

В мире, который все более и более характеризуется функциями включения-выключения, возрастает взаимозаменяемость не только лиц, выполняющих неспецифические действия, но и взаимозаменяемость самих выключателей… Идеалом подобного манипулирования служит превращение искусственного продукта в нечто само собой разумеющееся; оно позволяет заглушить все вопросы относительно того, является ли данный продукт необходимым, осмысленным, достойным человека, оправданным каким-либо образом»[107]107
  Блюменберг Х. Жизненный мир и технизация с точки зрения феноменологии. Вопросы философии. 1993. № 10.


[Закрыть].

Говоря о футурологии постиндустриального общества, необходимо отметить, что сам футуризм возник как утопия создания «машинизированного человека». Надо вернуться к Манифестам футуризма Маринетти[108]108
  Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.: Республика. 1994.


[Закрыть], они сегодня актуальны[109]109
  Э. Фромм уделяет этим манифестам большое внимание, посвятив им главу «Обожествление техники и некрофилия».


[Закрыть]. В 1912 г. Маринетти писал: «Кончилось господство человека. Наступает век техники! Но что могут ученые, кроме физических формул и химических реакций? А мы сначала познакомимся с техникой, потом подружимся с ней и подготовим появление механического человека в комплекте с запчастями»[110]110
  Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров западноевропейской литературы ХХ века. М., 1986.


[Закрыть].

Здесь надо сразу отметить, что в русской культуре и непосредственно в философии начала ХХ в. резкое ускорение технизации мира было проблематизировано именно как угроза духовной сфере человека, как дегуманизация мира. Н.А. Бердяев определил этот момент так: «Начинается новая зависимость человека от природы, технически-машинная зависимость»[111]111
  Бердяев Н.А. Человек и машина // Вопросы философии. 1989. № 2.


[Закрыть]. В работе «Смысл истории» он пишет о «магической власти» машины над человеком, что она «налагает печать своего образа на дух человека»[112]112
  Бердяев Н. А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990.


[Закрыть].

Н.А. Бердяев видит в технике эсхатологическое начало – она порождает нового человека: «Техника имеет свою эсхатологию, обратную христианской, – завоевание мира и организацию жизни без Бога и без духовного перерождения человека… Индустриальная техническая цивилизация являет собой все возрастающее цивилизованное варварство… Свойства цивилизации технической таковы, что ею может пользоваться варвар совершенно так же, как и человек высокой культуры»[113]113
  Цит. по: Баландин Р.К. Философия техники от Бердяева. ВИЕТ. 1991, № 2.


[Закрыть].

Футурологические изыскания 70–80-х гг. ХХ в. отличаются от пророчеств и предчувствий 1920–1930-х гг. своим систематическим и организованным характером. Они сами по себе стали институционализированной областью знания. Во время всплеска этих изысканий возникла целая сеть организаций, занятых разработкой «образа будущего» как для всего мира, так и, главное, для Запада в этом мире. У кого-то появилась потребность показать и объяснить миру его будущее, предложить ориентиры развития, убедить, что путь уже проложен – следует идти по этому пути… Причем этот некто был достаточно ресурсно обеспечен, чтобы создать мировой интеллектуальный концепт и раскрутить его до состояния «бестселлера». Не много таких мысленно воображаемых субъектов.

Очевидно, что не только научный, но и в значительной степени политический Римский клуб стал разрабатывать сценарии развития цивилизации в среднесрочной перспективе. В противовес Римскому клубу по инициативе Н. Рокфеллера была создана «Трехсторонняя комиссия» под руководством З. Бжезинского. Она разрабатывала проекты будущего общества в «полузакрытом» порядке. Действовало множество аналитических центров – и государственных, и корпоративных (известные примеры – Гудзоновский институт или корпорация «РЭНД»). Особенно интенсивно эта работа началась на переломе 1960-х и 1970-х гг.

К этому шагу побудили кризисы нового типа – волнения студенческой молодежи в 1968 г. (первая «революция постмодерна») и нефтяной кризис 1973 г.

Масштабы этой футурологической деятельности были велики, Запад переживал всплеск апокалиптики («откровений» будущего). Запад подходил к пониманию силы оружия новейшего времени – информационного оружия.

Так было положено начало практической разработке современной доктрины глобализации. В сценарии «рационализации» мировой производственной системы и ее «передислокации в пределах планеты» Запад стремился стать центром по генерации знаний (наука, технологические разработки и дизайн) и центром исходящих потоков информации.

В футурологической литературе 1970-х гг. термин «постиндустриализм» в большей мере выражал формационные черты предвосхищаемого образа именно Запада, а вовсе не фронтальной судьбы мира. Такое расширение произошло в результате вольного развития темы. В профилировании этого образа делался акцент на организации производства, социальной структуре общества и производственных отношениях.

Тип культуры будущего общества обычно выражается термином «постмодернизм». Здесь акцент делается на том, что новое общество будет консолидировано рациональностью нового типа, в которой преодолены нормы, догмы и идеалы Просвещения. Цивилизационный пафос постмодернизма гораздо более радикален, чем у постиндустриализма как целого, в нем сильно отрицание Просвещения. Постмодернизм одно время представлялся даже как разрыв непрерывности в развитии современного общества Запада (модерна), хотя прежние подобные волны с признаками контркультуры по мере выхода из кризиса вновь интегрировались в мейнстрим.

Концепцию общества знания, как уже отмечалось, можно считать консервативной альтернативой вектору постмодернизма. Она – продукт скорее цивилизационного, чем формационного взгляда на исторический процесс. Большинство философов, развивавших эту концепцию, в общем отвергали идею разрыва непрерывности и подчеркивали генетическую связь с Новым временем и его наукой, с Просвещением и его рациональностью – в рамках и на технологической базе индустриализма. По словам Д. Белла, «постиндустриальное общество – это индустриальное “общество знания”».

Еще А. Турен в своей концепции подчеркивал неразрывность связей постиндустриального общества знания с индустриальным обществом Нового времени[114]114
  А. Турен, видимо, не читал трудов российских приверженцев постиндустриализма, которые уверяют, что скоро материальное производство повсеместно будет ликвидировано.


[Закрыть]: «Никто из даже наиболее горячих приверженцев понятия постиндустриального общества не отрицает, что оно может быть рассмотрено, хотя бы частично, как гипериндустриальное общество. Как же мы тогда можем сочетать прерывность и непрерывность в следовании социетальных типов? Необходимо ответить на этот главный вопрос, чтобы определить место коммуникационного общества, формирующегося буквально на наших глазах, по отношению к промышленному обществу, в среде которого оно появляется»[115]115
  Турен А. От обмена к коммуникации: рождение программированного общества. В кн. «Новая технократическая волна на Западе». М.: Прогресс. 1986.


[Закрыть]. Здесь в корректной форме выражено принципиальное несогласие с «социологическими» предположениями большинства футурологов постиндустриализма о социальной структуре нового общества.

Хотя футурологи видели переход к постиндустриализму как скачок вперед от индустриального общества, в некоторых отношениях концепция постиндустриального общества несет в себе заряд фундаментализма, идею возвращения к истокам, к лозунгу «Знание – сила» Ф. Бэкона. Д. Белл прямо перефразирует формулу Ф. Бэкона: «Информация – это власть. Доступ к информации есть условие свободы». В этом родство концепции постиндустриализма с неолиберализмом, фундаменталистской доктриной Запада в плане истории как смены экономических формаций.

Все эти частные срезы образа нарождавшегося нового Запада не исключали друг друга, они обладают большим потенциалом для синтеза, что мы видим на примере освоения неолиберализмом многих постмодернистских подходов и норм. Поэтому и концепцию постиндустриального общества нельзя брать в отрыве от других глав западной футурологии и апокалиптики. Уже из докладов Римского клуба и продолживших эту серию докладов Давосского форума можно сделать вывод, что тот универсалистский смысл, который словосочетание «общество знания» имело бы в языке Просвещения, не может быть реализован в рамках программы глобализации как Нового мирового порядка.

В докладе Римского клуба «Первая глобальная революция» (1991) в среднесрочной перспективе (к середине ХХI в.) будущее виделось так: «К середине следующего столетия в сегодняшних промышленно развитых странах будет проживать менее 20 % всего населения земного шара. Способны ли мы представить мир будущего, в котором кучка богатых наций, имеющая новейшее вооружение, защищается от огромного количества голодных, необразованных, не имеющих работы и очень злых людей, живущих во всех остальных странах? Такой сценарий, вытекающий из современных тенденций развития, не предвещает ничего хорошего. Конечно, на планете произойдет еще немало событий, которые мы не можем предвидеть сегодня, но то, что ряд менее развитых стран будет располагать ядерным оружием собственного производства, уже очевидно»[116]116
  Кинг А., Шнайдер Б. Первая глобальная революция. М.: Прогресс. 1991.


[Закрыть].

Сама терминология этих рассуждений весьма красноречива. Президент Европейского банка pеконстpукции и развития Ж. Аттали в 1990 г. написал книгу «Тысячелетие. Победители и побежденные в грядущем мировом порядке. Линия горизонта». Она переведена в России в 1993 г. под названием «На пороге нового тысячелетия»[117]117
  Аттали Ж. На поpоге нового тысячелетия. М.: Международные отношения, 1993.


[Закрыть]. В ней Ж. Аттали так описывает будущую систему: «В грядущем новом мировом порядке будут и побежденные, и победители. Число побежденных, конечно, превысит число победителей. Они будут стремиться получить шанс на достойную жизнь, но им, скорее всего, такого шанса не предоставят. Они окажутся в загоне, будут задыхаться от отравленной атмосферы, а на них никто не станет обращать внимания из-за простого безразличия. Все ужасы XX столетия поблекнут по сравнению с такой картиной».

В своей последней книге «Краткая история будущего», вышедшей в свет в 2006 г., Ж. Аттали уточняет прогноз, исходя из опыта последних двух десятилетий. Он видит будущее как «триумфальный марш денег». Ж. Аттали считает, что если этот марш продолжится, то «деньги покончат со всем, что может им помешать, включая государства», которые они мало-помалу разрушают (даже у США не останется шансов выжить). Тогда рынок сформирует то, что Ж. Аттали называет гиперимперией – планетарной, создающей огромные состояния и ужасающую нищету. «Природа там будет варварски эксплуатироваться, все будет частным, включая армию, полицию и правосудие. Человеческое бытие станет артефактом, предметом массового спроса, потребители которого также стали артефактами. Затем обезоруженный, бесполезный для своих собственных созданий человек исчезнет».

Но бороться с такой глобализацией, по мнению Ж. Аттали, нельзя, ибо это «погрузит человечество в пучину регрессивного варварства и опустошительных битв при помощи оружия, которое сегодня немыслимо… Противостоять друг другу будут государства, религиозные группировки, террористические организации и бандиты-одиночки. Это может привести к уничтожению человечества»[118]118


[Закрыть].

Это – прогноз Ж. Аттали на середину ХХI в. Он, как это большей частью происходит с прогнозами, не сбудется в своих апокалиптических деталях, однако указывает возможный вектор событий. Но надо учесть, что и прогнозы на 2010 г., появившиеся почти 30 лет назад, были весьма пессимистичны. По заказу Римского клуба было проведено исследование проблемы продовольствия в мире (проект Х. Линнеманна). Математическое моделирование ситуации в 10-ти геоэкономических регионах для каждого года, вплоть до 2010 г., тогда показало, что Земля – даже при достигнутом в 1980-е гг. уровне технологии – в состоянии прокормить гораздо больше людей, чем предрекали самые смелые прогнозы, при условии, что имеющиеся продукты питания будут распределяться между людьми более справедливо. Однако моделирование для реальных условий привело к выводу, что масштабы голода в мире будут увеличиваться. К 2010 г. в мире ожидалось увеличение числа голодающих более чем в три раза.

«Неужели, – восклицает А. Печчеи, – вслед за вооружением и нефтью продовольствие тоже превратится в политическое оружие и средство политического давления, и нам из-за собственного безрассудства суждено в конце концов стать свидетелями такого “решения” проблемы, как возрождение феодального монопольного права сортировать людей и целые народы и решать, кто получит пищу и, следовательно, будет жить»[119]119
  Печчеи А. Человеческие качества. М.: Прогресс, 1985.


[Закрыть].

Этой ветви западной футурологии присущ радикальный мондиализм – отрицание суверенитета народов над их территорией и ресурсами. Это повело к важному сдвигу в представлениях о праве. Те силы, которые обладали экономическим и военным потенциалом для того, чтобы формулировать принципы «нового мирового порядка», по сути объявили свое право владения и распоряжения ресурсами всего мира (как выразился один дипломат, «следует избежать pиска pазбазаpивания сыpья по национальным кваpтиpам»).

В 1977 г. А. Печчеи заявил, что новый экономический порядок, за который развернулась борьба с середины 1970-х гг., будет представлять лишь временную промежуточную стадию, ибо «в основе его лежит система из множества в значительной степени суверенных государств»[120]120
  Там же.


[Закрыть]. Уже в докладе М. Месаровича (США) прогнозируется «неуправляемость мира» и ставится вопрос о разработке глобального «генерального плана», реализовать который может лишь мировое правительство.

Шаги к демонтажу системы международного права, сложившейся в ХХ в. и основанной на принципе суверенитета национальных государств, делались под флагом права западных держав на «гуманитарную интервенцию» для защиты прав человека. В докладе А. Кинга и Б. Шнайдера[121]121
  Кинг А., Шнайдер Б. Первая глобальная революция. М.: Прогресс. 1991.


[Закрыть] говорится: «Сама концепция суверенитета, провозглашенная всеми правительствами святыней, является проблематичной… Новая концепция “права на вмешательство” появилась на свет вследствие проведения искусственных государственных границ, разделяющих племена и народы. Она была предложена Францией, а затем, при одобрении ООН, реализована ею вместе с Великобританией и США в виде оказания гуманитарной помощи курдскому населению Ирака. Закрепление этой концепции, если оно произойдет в будущем, будет означать существенную эволюцию международного права, которое все в большей степени защищает гуманистические принципы, а не конституционные права и националистический эгоцентризм»[122]122
  Это утверждение противоречит реальности во всех его частях. Все границы проведены «искусственно» и проведены именно для того, чтобы разделять племена и народы. Потому и потребовалось международное право. ООН не могла одобрить «гуманитарную интервенцию» и никогда ее не одобряла, ее Устав допускает лишь «отпор агрессору». Что защищает «право на вмешательство», наглядно показали самые чистые случаи – агрессия НАТО в Югославии и США в Ираке.


[Закрыть].

Основной источник страха, который нагнетали эти доклады, – размножающееся с невероятной скоростью и столь же быстро нищающее большинство людей в странах третьего мира. У жителей Запада искусственно создавался «синдром осажденной крепости». Тезис о том, что Земля перенаселена, формулировался все более и более жестко. Вот заявления ученых из США. «Рост населения – главная причина бедности, и нынешний его темп есть планетарный экопатологический процесс»[123]123
  У. Херрн, 1990.


[Закрыть]. «С нынешним населением Земли, превышающим 5 млрд, мы, вероятно, уже давно исчерпали возможность устойчивого развития»[124]124
  Д. Пиментел, 1987.


[Закрыть]. Именно тогда стали разрабатываться и внедряться в мир неомальтузианские практики планирования семьи, сокращения рождаемости, т. е., если вещи называть своими именами – сокращение «низкосортного» населения за пределами «золотого миллиарда». В принципе, это именно то, что преследовал классический расизм и фашизм ХХ в. Поэтому неорасизм является вполне верифицируемой реальностью.

И вновь авторы подчеркивают, что некоторые научные концепты и теории иногда «вдруг» подхватывались влиятельными политиками, силами, поддерживались на уровне международных организаций, получали мощное финансирование и тиражировались по всему миру и по разным сегментам общества. Включая и научный, превращаясь в таком случае во что-то сродни догме или даже новой религии. Происходило это всегда, когда ставились цели глобальной манипуляции сознанием для управления миром.

Например, отрицался суверенитет народов над ресурсами: «Собственностью человечества является вся планета в целом, а не ресурсы, находящиеся в отдельных странах. Национальный суверенитет не способен справиться с такими проблемами, как парниковый эффект, кислотные дожди или загрязнение океана»[125]125
  Хейфиц, 1991.


[Закрыть].

Ряд утверждений носил тотальный характер. В докладе А. Кинга и Б. Шнайдера сказано, например: «Все проблемы большинства развивающихся стран в значительной степени связаны с быстрым ростом численности их населения»[126]126
  Кинг А., Шнайдер Б. Первая глобальная революция. М.: Прогресс. 1991.


[Закрыть]. Это недопустимое искажение реальности. Проблема слаборазвитости – одна из хорошо изученных, и рост численности населения – скорее причина, чем следствие (точнее, имеет место порочный круг, созданный колониализмом). Французский биолог Ж. Леге так писал почти 40 лет назад: «Совершенно очевидно, что умышленное смешение проблем, связанных с энергетическим кризисом, демографическим развитием и загрязнением окружающей среды, есть не что иное, как попытка завуалировать общий кризис капитализма»[127]127
  Леге Ж. Экология и политика // Мир науки. 1976. № 2.


[Закрыть].

Стоит отметить, что в Докладе Международной комиссии ООН по окружающей среде и развитию «Наше общее будущее», подготовленном в 1987 г. и явившимся основой концепции устойчивого развития 1992 г., сделан вывод, противоположный выводу докладов Римского клуба о «пределах роста». В докладе ООН сказано: «Мы способны согласовать деятельность человека с законами природы и добиться всеобщего процветания»[128]128
  Наше общее будущее. Доклад Международной комиссии по окружающей среде и развитию (МКОСР). М.: Прогресс, 1989.


[Закрыть].

В том же докладе А. Кинга и Б. Шнайдера предсказывался следующий ход событий: «Совсем нетрудно представить себе бесчисленное количество голодных и отчаявшихся иммигрантов, высаживающихся из лодок на северном побережье Средиземного моря… Приток мигрантов может вызвать резкое усиление “оборонительного” расизма в странах въезда и способствовать установлению в них на волне популизма диктаторских режимов»[129]129
  Кинг А., Шнайдер Б. Первая глобальная революция. М.: Прогресс, 1991.


[Закрыть]. Как видим, краткие выводы полны пессимизма.

Технологический прогресс постиндустриализма, по мнению авторов доклада, вызовет лишь углубление пропасти, ибо ухудшает положение бедных стран: «Розовые перспективы стран Севера не являются столь же радужными для стран Юга… Технологические нововведения дают преимущества передовым странам в ущерб тем, которые находятся на более ранней стадии экономического развития»[130]130
  Там же.


[Закрыть]. И венец доклада звучит просто шокирующе: «Таким образом, нашим настоящим врагом является само человечество»[131]131
  Там же.


[Закрыть]. В этом, конечно, видна склонность к гиперболам, но все же вывод приходится делать: явление это именуется человеконенавистничеством.

Таким образом, взгляд виднейших западных футурологов и философов на перспективы развития общества метрополии (которое и получило титул постиндустриального общества) отрицает универсализм Просвещения – вопреки оптимистическим утверждениям некоторых идеологов постиндустриальной глобализации. На это указывалось уже на первом «витке» обсуждения концепции будущего общества в конце 70-х – начале 80-х гг. ХХ в.

Из документов, в которых закладывались основы концепции глобализации, доклады Римского клуба можно отнести к самым умеренным и гуманистическим. Но и они по своей методологии исходят из жесткого позитивизма – рассмотрение проблем общества ведется в них в отрыве от нравственных ценностей, норм и ограничений.

Второй доклад, как пишет его автор М. Месарович, «рассматривает мир не с незыблемых идеологических позиций, а основывается непредубежденно – насколько это по-человечески возможно – на данных и научной методике». В статье «Два типа мирового будущего» Э. Янч (являющийся членом Римского клуба) отмечает, что эти исследования основаны на практически полном отрицании значения «глубоких целей и задач в жизни человека и человечества». Необходимо, правда, отметить, что тут имеется в виду универсальная цель человечества как единой категории. Однако у меньшинства в виде «золотого миллиарда», богатого меньшинства, конечно, и цель, и задачи вполне определены.

Либеральный философ Дж. Грей, говоря о нынешнем кризисе индустриализма, указывает на эту сторону постиндустриального общества: «Наследие проекта Просвещения – также являющееся и наследием вестернизации – это мир, управляемый расчетом и произволом, которые непонятны человеку и разрушительно бесцельны»[132]132
  Грей Дж. Поминки по Просвещению. М.: Праксис, 2003.


[Закрыть].

Таким образом, новая волна технизации, ведущая к образованию в богатых странах постиндустриального общества, по мнению видных философов постиндустриализма, должна повести к следующим сдвигам в человеческой цивилизации:

– дальнейшей дегуманизации общества;

– использованию новой технологии как средства нового витка империализма (вестернизации);

– расширению масштабов изъятия ресурсов из бедных стран и абсолютному ухудшению качества жизни их народов;

– усилению военной конфронтации между Севером и Югом;

– сдвигу политического порядка в богатых странах от технократизма к тоталитаризму.

Можно ли по истечении 40 лет развития теории постиндустриализма, сравнивая ее с изменением мира, сделать вывод о достоверности прогноза, вытекающего из этой теории? Некоторые тенденции, из числа тех же самых, что зарождались 40 лет назад, продолжают действовать. Но пропорции мира далеко не те, на которых настаивает теория и ее предсказания.

Во второй главе настоящей монографии станет понятно, насколько современный мир не подчинен экстраполяциям постиндустриализма. И дело здесь в том, что теория постиндустриализма в своем развитом образе является скорее не теорией в научном смысле слова, а проектом, который осуществляется Западом, но реализуется на практике не во всем согласно плану. Мир как-никак такому проекту пытается сопротивляться.

Это крайне важный вывод, следующий из ретроанализа футурологии постиндустриализма. Видны скорее не прогностические потенциалы теории, а ее проектные, управленческие потенциалы. А это уже не теория, а план действий, проект, в рамках которого преобладают интересы, манипуляции, информационное прикрытие, принуждение. Подобная фактология в прошедшее сорокалетие прослеживается достаточно последовательно.