Текст книги "Петр Столыпин. Последний русский дворянин"

«Ноги с частью живота бывши в жандармских брюках»

12 августа 1906 года, суббота, редкая для Петербурга духота. На даче премьера Столыпина приемный день (квартира премьера на Фонтанке, 16 находилась в ремонте, в нее предполагалось въехать лишь осенью). Сам глава правительства так распорядился, чтобы хотя бы по субботам с 14.00 он был доступен для любого желающего попасть на прием ко второму человеку в государстве. От приходивших не требовалось ни предъявления письменного приглашения, ни даже какого-либо удостоверения личности. Выслушивали всех.

Как раз в одну из таких суббот к нему пришла элегантная пожилая дама, напомнившая премьеру интересный случай, приключившийся с ним, тогда еще губернатором, несколько лет назад во время поездки в Швейцарию со своей семьей. Тогда он во время прогулки в горах спас жизнь одному молодому человеку, поскользнувшемуся на узкой тропе и повисшему над пропастью. Дама назвала себя матерью спасенного юноши и, к изумлению Столыпина, заявила ему: «И зачем вы, ваше высокопревосходительство, спасли тогда в Швейцарии моего сына? Если бы вы только знали, какой из него вышел негодяй. Зачем он только на свете живет и всех нас мучит!»

Вот и в эту субботу в очереди на прием на даче столпились множество народа – военные, чиновники, крестьяне, министры, губернаторы, инженеры, отставники, фельдшеры, священники. Женщины, дети, старики. Было около половины третьего пополудни. Две приемные, зал заседаний, одна гостиная, столовая, кабинет и уборная премьера были расположены на первом этаже (где и столпились посетители), а все спальни и маленькая гостиная Ольги Борисовны наверху. Премьер ведет прием. На небольшом балконе, прямо над крыльцом, под присмотром 17-летней воспитанницы Красностокского монастыря нянечки Люды Останькович (приехала с семьей Столыпиных из Гродно) сидели дети – 14-летняя Наташа и 3-летний Аркадий. В верхней гостиной на кушетке лежала выздоравливающая после тифа дочь Елена, беседовала с княжной Марией Кропоткиной. Как раз ровно в три старшая дочь Маша в нижней гостиной окончила урок грамматики для средней сестры Ольги, и они обе поднимались по лестнице наверх.

В этот момент к премьерской даче подкатило открытое ландо, в котором сидели трое мужчин, двое из которых были в мундирах жандармских офицеров, один во фраке. Двое с видавшими виды портфелями, в которых было не менее 6 килограммов весу.

Каски у жандармов были старого образца, что не ускользнуло от бдительного взгляда обслуги. 59-летний швейцар Леонтий Клеменьев (потомственный почетный гражданин, прослужил более 40 лет при 16 министрах) насторожился и решительно преградил путь рукой-лопатой: «Запись к приему лиц, имеющих отношение к министру, прекращена, министру понадобится не менее двух часов для приема лиц, уже находящихся в приемной». Жандарм в чине ротмистра настаивал, ссылаясь на якобы срочное дело к премьеру, схватился за ручку двери в столыпинский кабинет – швейцар поднадавил плечом-шифоньером в грудь непрошеного посетителя. На помощь ему бросился агент охраны 45-летний Афанасий Горбатенко (всего лишь коллежский регистратор – самый низкий чин в Табели о рангах), кошкой вцепился в «жандарма» его помощник 29-летний Захар Мерзликин (сотенный медицинский фельдшер области войска Донского). Из приемной на шум выскочил 54-летний генерал-майор Алексей Замятин, разговаривавший в этот момент с вице-губернатором Александром Крейтоном. Посетители (около 40 человек в приемной) повскакивали со стульев. «Жандарм» резко вырвал портфель и с воплем «Да здравствует революция!» шваркнул его об пол. Как раз в этот момент Маша Столыпина отправила сестру в верхнюю гостиную, свернула за верхний пролет лестницы и взялась за ручку двери к себе в комнату, остановившись на секунду из-за возни внизу. Дверь вылетела из рук и унеслась в Невку…

Взрывом разметало всех, кто был внизу. Фасад деревянного дома разлетелся в клочья, вестибюль и три комнаты нижнего этажа разнесены, балкон рухнул, деревья перед фасадом вдоль набережной были вырваны с корнем и выброшены на другой берег Невки, все стекла на фабрике на противоположном берегу реки вылетели. На деревьях набережной висели клочья человеческого тела… На улице бились в постромках две смертельно раненные лошади, запряженные в ландо террористов. Под их копыта была выброшена с балкона дочь Наташа. Ее прикрыла от копыт какая-то доска. Сын Аркадий оказался погребен под деревянными обломками фасада.

В первой комнате погибли почти все. Пришедший на прием депутат Думы от Черниговской губернии Алексей Муханов (председатель аграрной комиссии, из «выборжцев») потом рассказывал, что видел фигуру 43-летнего церемонимейстера двора Александра Воронина, спокойно стоявшего возле стены. Без головы.

Дверь в кабинет Столыпина была вырвана из петель, сам премьер и его посетитель упали на пол, отделались ушибами и царапинами. Бросился наверх к семье. Ольга Борисовна пребывала в шоке от баротравмы. «Нет Наташи и Ади». Она не знала, что их выбросило с балкона. Премьер зарылся в обломках вместе с каким-то солдатом, отыскал дочь. Здесь же нашли и мальчика.

Одежда министра вся была замазана известкой, на голове у него расплылось большое чернильное пятно, так как во время взрыва подняло стол. Огромная бронзовая чернильница пулей просвистела у лба.

К премьеру подбежал находившийся здесь случайный доктор (впоследствии один из лидеров Союза русского народа доктор-педиатр Александр Дубровин уверял, что это был именно он): «Вы ранены?» – «Нет, нет, я не ранен. Это не моя кровь…»

Доктор зачерпнул воды из реки и помог Столыпину умыться. Якобы тот, по рассказу Дубровина, узнал его и сказал: «А все-таки им не сорвать реформ!!!»

Оставим на совести педиатра красивую легенду. Вряд ли в тот момент, когда отец был перепачкан кровью своих детей, он думал в первую очередь о реформах. Другие утверждают, что Столыпин подозвал к себе офицера охраны и приказал ему: «Поставьте караул к столу; я видел здесь человека, который хотел его открыть. Тут государственные документы». Весьма вероятно. Сам премьер ничего подобного потом не рассказывал.

Нашли лошадей, раненых, которые ковром устилали дворик перед дачей вперемешку с частями тел тех, кому уже было ничем не помочь, начали развозить по больницам. У найденного в обломках Аркадия оказался перелом правого бедра и рваная поверхностная рана головы, у Наташи были раздроблены обе ноги с переломом голени правой и открытием суставов. «Когда я вытащил свою дочь из-под обломков, ноги ее повисли, как пустые чулки», – говорил Столыпин чуть позже. Детей отвезли в ближайшую частную клинику доктора Калмейера. У Маши Кропоткиной произошел отрыв почек, Люда Останькович была смертельно ранена. С нее попытались снять ботинки – снялись вместе с ногами.

На месте насчитали 27 трупов: 32-летний коллежский асессор Николай Слефогт из Ярославля, 60-летний статский советник Михаил Вербицкий, 32-летний унтер-офицер запаса, кавалергард Василий Солдатенков – смоленский крестьянин, 28-летний боцман запаса из Гвардейского экипажа Александр Проценков – курский крестьянин, 25-летний инженер Иероним Терлецкий, 27-летний жандармский унтер-офицер Иван Слепов (еще один охранник), 47-летний нижегородский крестьянин Петр Синятин, 22-летний ковенский крестьянин Франц Станюлис, 60-летний пензенский губернатор Сергей Хвостов, 54-летний харьковский мещанин Александр Вольфович, 32-летняя жена прапорщика запаса Ольга Истомина (5-летний сын был на коленях у матери, тоже погиб), 56-летняя княгиня Евдокия Кантакузена, 55-летний князь Иван Некашидзе, 59-летний отставной канцелярский служащий Николай Воронин, подполковник Виктор Шульц (начальник охраны Таврического дворца), 50-летний председатель главного управления по делам печати князь Николай Шаховской (родственник того самого дуэлянта – очередная гримаса музы Клио), крестьянка Анна Долгушина (на восьмом месяце беременности)… Еще 33 человека ранены (многие потом скончаются в больнице, шестеро на следующий день). Всего пострадало от взрыва более 100 человек.

Специалисты потом заметили, что только потому, что дом был деревянный, он не полностью разрушился, поэтому не так много оказалось жертв. Такой вот мартиролог, чтобы «здравствовала революция». Сколько из погибших было «классовых врагов»?

Погибли и сами террористы. Как значилось в полицейском протоколе, от них остались «ноги с частью живота бывши в жандармских брюках».

Вендетта по-столыпински

Семью премьера на царском катере срочно перевезли из разрушенной дачи на Фонтанку, в официальную резиденцию МВД (там же жили в свое время Сипягин, Плеве и ряд министров). Катер медленно шел под мостами, через которые слонялись толпы с красными флагами. Восьмилетняя (не раненая) дочь Сашенька в испуге спряталась от них под скамейку. Стоящий на носу железный Столыпин сказал дочерям: «Когда в нас стреляют, дети, прятаться нельзя».

После этого он созвал чрезвычайное заседание Совета министров, окончившееся лишь в два часа утра. На нем еще не пришедший в себя премьер (метался между правительством и лечебницей Калмейера) заявил членам кабинета, что данное покушение не может оказать ни малейшего влияния на направление его политики. Программа остается неизменной – безжалостное подавление беспорядков, терактов, проведение реформ, решение аграрного вопроса. По его мнению, реакционеры могут воспользоваться ситуацией и склонить царя к объявлению диктатуры и отмене Манифеста, чему он будет всячески противиться вплоть до отставки. Как терроризм, так и диктатура крайне опасны – непременно появится соблазн залить страну кровью «на всякий случай», вплоть до сведения личных счетов, что будет означать лишь путь к анархии. Тем более что в окружении монарха полно людей, «патронов не жалеющих». В то же время, подчеркнул Столыпин, меры, и самые решительные, для наведения порядка в стране будут приняты незамедлительно. Кабинет министров единогласно поддержал премьера. Редкое единодушие, необычное для представителей столь различных взглядов (даже «реакционеры» Шванебах и Щегловитов были за). По утверждению Коковцова, после теракта произошла резкая «перемена в отношении к нему не только двора, широких кругов петербургского общества, но и всего состава Совета министров, и, в особенности, его ближайшего окружения по Министерству внутренних дел…». Не было бы счастья…

Зато подобные проявления чувств отнюдь не касались левой печати. Оппозиционные газеты вышли со статьями, в которых содержался абсолютно циничный совет премьер-министру: «Уходите, пожалуйста. Благодарите Бога, что вы остались целы, но уходите. Примите в соображение, что убить хотели вас. Вас не убили, а потому сделайте так, что вас как бы убили»…

С заседания правительства Столыпин ночью рванул в лечебницу. Сын чувствовал себя относительно нормально. Наташа была тяжела. Врачи объявили, что они не видят возможности спасти дочь, не ампутировав обе ноги. Приехавший лейб-хирург Евгений Павлов подтвердил мнение своих коллег. Однако Столыпин упросил врачей подождать с ампутацией до утра, надеялся на чудо. «Он так верил в Бога, – говорили люди, близко его знавшие, – что дай Господи так верить служителям алтаря».

Иногда чудеса все же происходят. Утром медики пришли к выводу, что ноги можно попытаться спасти несколькими сложными операциями. К консилиуму присоединился заведующий женским хирургическим отделением Обуховской больницы профессор Иван Греков (из донских казаков), взявшийся лично участвовать в операциях.

«Страдала Наташа первое время ужасно, – пишет Мария Бок. – Первые дни бедная девочка почти все время была без сознания и лежала с вертикально подвязанными к потолку ногами. Она то тихо бредила, быстро, быстро повторяя какие-то бессвязные фразы о Колноберже, о цветах и о том, что у нее нет ног, то стонала и плакала».

Только после двух операций и долгого двухлетнего лечения ее смогли поставить на ноги. Спохватившийся Николай II предложил премьеру деньги на лечение – причем, вероятно, от волнения и неловкости настолько косноязычно пролепетал, как какую-то милостыню подавал. Столыпин отпрянул в ужасе: «Ваше величество, я не продаю кровь своих детей». Он не нищий, и это – его личное дело и личная вендетта. Взрыв на Аптекарском острове – вызов лично Петру Столыпину, его проверка на прочность как человека, как отца, как мужчины. Второй человек в империи вызов принял.

Премьер вызвал к себе начальника Петербургского охранного отделения полковника Александра Герасимова и, как глава МВД, потребовал наконец не оправданий, а конкретных объяснений.

Полковник, лично курировавший Евно Азефа и через него деятельность Боевой организации эсеров, божился, что это дело рук «чужих». Честью поклялся в ближайшее время представить подробный доклад о бомбистах.

Следует заметить, что его высокоблагородие для своей антитеррористической работы избрал весьма спорную, хотя, между нами говоря, и по сей день практикуемую секретными службами тактику: не отлавливать злодеев, а лишь разрушать их планы, не давая возможности привести в исполнение замысел. Логика охранки проста: террор – дело не только крайне опасное для самих бомбистов, но и крайне затратное и хлопотное. Для того чтобы осуществить теракт, следует внедрить своих людей в окружение намеченной жертвы, отследить ее перемещения, организовать постоянную и надежную разведку, запастись необходимым количеством взрывчатки для основной и резервной группы, создать группу обеспечения, прикрытия, позаботиться о транспорте, отступлении (если речь идет не о камикадзе), надежной явке. Готовят теракты месяцами. А сорвав замысел, можно парализовать работу группы надолго. К тому же срыв деморализующе действует на террористов, заставляя либо вовсе отказываться от повторения, либо в бессилии искать более легкие цели, отказавшись, таким образом, от замысла покушений на ВИП-персон (остальные полковника мало интересовали). Кроме того, в этом случае потенциальные бомбисты известны и держатся под контролем (если, конечно, полковнику удается в их ряды втиснуть своего человека – а у него это неплохо получалось).

Арестовав же террориста, теряется из виду ниточка. Ищи потом того, кто придет ему на смену, а придут обязательно. И уже не будет гарантии, что все окажется под колпаком «папаши Герасимова». Какой-то смысл в этом безусловно есть, но как раз-таки практика на примере того же Герасимова неоднократно показывала, насколько можно оказаться в плену собственного заблуждения, – двойными агентами были сам великий Азеф, Соломон Рысс, оставивший с носом киевскую охранку, видный большевистский депутат Роман Малиновский. Наконец, пагубность подобной тактики познал на себе сам премьер. Увы, это сыграло роковую роль в его жизни.

Тем не менее Герасимов слово сдержал. «Ноги с частью живота» принадлежали минскому еврею Эдуарду Забельшанскому по кличке Француз, долгое время проживавшему по подложным документам во Франции, а последнее время в России по бельгийскому паспорту. Вторым «жандармом» был уроженец Смоленска Никита Иванов (Федя). Тоже достойнейший член общества – до начала марта 1906 года (аккурат до назначения Столыпина главой МВД) содержался под стражей в Брянской тюрьме по делу ограбления артельщика местных заводов. «Человек во фраке» – тоже из Брянска, рабочий бежецких заводов Иван Типунков по кличке Гриша. Старый знакомый жандармов, неоднократно привлекавшийся к дознанию за различные преступления. Все трое – из московской организации эсеров-максималистов. «Отмороженная» часть эсеров, с конца 1905 года промышлявшая террором и обычным бандитизмом под политическими лозунгами.

Последнее Герасимов подчеркнул особо. То есть крайне левые, не «его» подопечные «от Азефа». Так что с меня взятки гладки, ваше высокопревосходительство.

Следует добавить то, чего не успел или не сумел узнать полковник. Организатором охоты на нового премьера был лично глава Союза эсеров-максималистов 25-летний Михаил Соколов, из крестьян, известный под кличками Медведь и Каин. Очередная гримаса судьбы – Соколов начинал свою деятельность в эсеровском кружке именно в Саратовской губернии, после чего уже в эмиграции возглавил так называемую группу «аграрных террористов». В это время он пользовался еще одной кличкой – Каин. Являясь одним из идеологов максималистского течения, Соколов-Медведь, по свидетельству некоторых соратников по партии, отличался преступно-легким отношением и к собственной, и к чужим жизням. А чего ему их жалеть, главное – Русь к топору позвать. Кстати, во время покушения он также получил ранение, находясь неподалеку от места взрыва и контролируя события.

Средства «на Столыпина» максималисты нашли в результате суперограбления 7 марта 1906 года Московского общества взаимного кредита на Ильинке, установив рекорд «эксов» – сразу 875 тысяч рублей. На них удалось снять конспиративные квартиры, оборудовать мастерские по изготовлению бомб, обзавестись подложными паспортами, приобрести конные выезды, два автомобиля. Заряды изготавливал Владимир Лихтенштадт из семьи статского советника, выпускник Петербургского и Лейпцигского университетов. Кстати, активно сотрудничал с динамитной мастерской Боевой технической группы большевиков под руководством талантливого инженера Леонида Красина, которая размещалась в московской квартире писателя Максима Горького. «Буревестнику революции» тоже было не до сантиментов.

Вначале план был более радикален. В июле боевики несколько раз посещали заседания Государственного совета. Они предполагали захватить здание с помощью нескольких террористов-смертников и взорвать его вместе с собой (не напоминает, случайно, концертный зал на Дубровке?). И только роспуск Госсовета на каникулы заставил их отказаться от прежних планов. Убийством же Столыпина они хотели, по собственному выражению, «поднять ниспадающую волну революции», которая начала «ниспадать» после разгрома мятежей на флоте.

Столыпин дал Герасимову отмашку – в данном случае дело шло о его семье и его чести. Вопрос встал о защите родных, а кровь безвинных детей взывала о безжалостной мести. Более трех дюжин трупов, сотня пострадавших – таких терактов до самого конца XX века Россия не знала. Да и вообще с «отморозками» давно пора было кончать. Правительство должно показать негодяям, что у него есть не только рука, но и кулак.

Полковник дал нагоняй филерам, за грудки тряс агентов, на чем свет стоит крыл платных провокаторов: носом землю рыть, сукины дети, из-под земли достать подонков, убивцев женщин и детей. Я вам тут устрою облаву на Медведя. Премьер со своей стороны спуску не давал, требовал еженедельных отчетов от собственного МВД.

Террористы засветились сами. 14 октября в Фонарном переулке они совершили нападение на карету с тремя инкассаторами Петербургской таможни и восемью жандармами, перевозившую 600 тысяч рублей. Описание события от «Санкт-Петербургского телеграфного агентства» напоминало сводку с поля боя.

«На углу Екатерининского канала и Фонарного переулка была устроена засада, и под карету был брошен снаряд, от взрыва которого убита одна лошадь и другая ранена. Из кареты выскочил Герман (помощник казначея портовой таможни. – С. К.) и досмотрщики, нападавшие открыли пальбу из револьверов, но тут раздался второй взрыв. В перестрелке ранен жандарм в голову и несколько других лиц, причем нападавшие захватили один из пакетов с деньгами в 336 тысяч рублей и передали их тут же находившейся женщине, немедленно скрывшейся.

Преступники, отстреливаясь, бросились в разные стороны; один из них, бежавший по направлению памятника императору Николаю I, настигнут солдатом и убит прикладом, а другой арестован. К месту взрыва вызваны войска. По убегавшим преступникам открыли пальбу и одного смертельно ранили, а двух арестовали. Раненые и убитые помещены в казармы Стрелкового полка. Дом, откуда брошен снаряд, окружен войсками, и в нем происходит обыск, так как туда скрылись двое нападавших. Помощник казначея помещен в одном из домов Фонарного переулка, где его охраняют войска. В домах на близлежащих улицах разбиты окна. Груды стекла на мостовой. В домах есть раненые от взрыва».

Герасимов вцепился в след, как бультерьер. Удалось достать фотографии руководства Боевой организации и начать шумную облаву, в которую угодили несколько видных террористов во главе с Василием Виноградовым (он же Кочетов, он же Розенберг, он же Сомов). Столыпин мигом подвел их под действие уже вступившего к тому времени в силу закона о военно-полевых судах, который уже 16 октября в Петропавловской крепости приговорил восьмерых из максималистов к повешению. Приговор приведен в исполнение в 24 часа за крепостной стеной Кронштадта.

Через несколько дней жандармы выудили с конспиративной квартиры выпускника двух университетов Лихтенштадта, «наградив» его за применение науки смертным приговором. Однако, учитывая, что сын статского советника лично участия в терактах не принимал, только готовил «адские машины», заменили ему веревку на пожизненную каторгу. История отложила приговор лишь на несколько лет. До революции тот сидел в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, после чего оказался на фронте. В октябре 1919 года был взят в плен под Ямбургом войсками Юденича, которые, идентифицировав максималиста, расстреляли на месте.

13 ноября в Одессе филеры Герасимова вышли на след максималистов, готовивших покушения на командующего Одесским военным округом генерала от кавалерии, барона Александра Каульбарса (виднейший исследователь Средней Азии, один из организаторов русской авиации). Теракт не удался, зато полиция арестовала любовницу Медведя, дочь рязанского помещика Наталью Климову, и купеческую дочь Надежду Терентьеву, принимавших участие в подготовке покушения на Аптекарском острове. Через них вышли на самого Соколова, которого обложили, как медведя, проваливая одну явку за другой, и взяли 26 ноября на петербургской конспиративной квартире.

Суд был скорый и, вероятнее всего, правый – 2 декабря Медведя повесили, а Терентьеву и Климову приговорили к пожизненной каторге. На следствии Климова уверяла, что «решение принести в жертву посторонних лиц далось нам после многих мучительных переживаний, однако, принимая во внимание все последствия преступной деятельности Столыпина, мы сочли это неизбежным».

Ее судьба достаточно интересна. В петербургском Доме предварительного заключения она написала знаменитое «Письмо перед казнью», текст которого осенью 1908 года был напечатан в журнале «Образование» и впоследствии стал широко известен за пределами России. Однако в ночь с 30 июня на 1 июля из Московской губернской женской тюрьмы (ныне на ее месте посольство США) Климова бежала вместе с 13 каторжанками и тюремной надзирательницей Тарасовой. На верблюдах через пустыню Гоби перебралась в Китай, затем в Японию. В эмиграции стала любовницей Бориса Савинкова, затем вышла замуж за земляка Медведя. Родила ему троих дочерей. После Февральской революции рвалась обратно в Россию, но заболела «испанкой» и умерла.

История довершила вендетту уже после смерти самого Столыпина.