Текст книги "«По полю танки грохотали…». «Попаданцы» против «Тигров»"

Советский Союз, Одесса, 19 сентября 1941 года. Наталья

– Товарищи танкисты!

Я стою в строю, на мне испачканный маслом комбез. Или тогда так еще не говорили? И – да я снова мужчина, только сейчас меня это почему-то не удивляет. И даже не напрягает… Возможно – только пока.

– Леха, – толкает меня локтем в бок сосед, – а ты уже новые танки видал? Говорят, там такое! – Он закатывает глаза.

Стало быть, я – Леха. Но надо ответить. Я отрицательно качаю головой.

– …главный инженер завода имени Январского восстания товарищ Романов!

Человек в штатском выходит вперед, щуря глаза. Слабое зрение? Или просто от усталости?

– Товарищи, – негромко говорит он. – Я не умею произносить речи… Мы вот с товарищами Обедниковым, – он кивает в сторону второго штатского, скромно стоящего на пару шагов дальше, – и Коганом, – кивок в сторону щуплого капитана, – разработали… Конечно, товарищи, это не танк, это, так сказать, эрзац, но, одним словом. – Он обреченно машет рукой, потом лицо его проясняется. – Товарищи, за основу мы взяли трактор СТЗ-НАТИ. Многие из вас до прихода в вооруженные силы работали трактористами, – он улыбается, улыбка получается измученной – не вымученной, а именно измученной. Когда же он в последний раз отдыхал, этот замечательный человек, придумавший не менее замечательный танк? – Он обшит броней, товарищи, судостроительную сталь нам выделили товарищи с судоремонтного завода… Толщина обшивки от четырнадцати до двадцати миллиметров, между броней и внутренней обшивкой проложены деревянные брусья, так что от пуль и осколков мин вы будете защищены почти наверняка…

Он говорит куда оживленнее, чем начинал. Понятно, что ему проще рассказывать о технических характеристиках своего детища, чем просто толкать агитационную речь. Люди слушают – молча, сосредоточенно.

В самый разгар выступления меня вдруг отвлекает какой-то звук – противный, навязчивый. Муха? На дворе сентябрь месяц! Да, пускай по-одесски теплый, но все-таки сентябрь! Причем вторая половина месяца. Какие уж тут мухи!

Я отмахиваюсь просто так, автоматически, и жужжание пропадает.

Потом мы отправляемся рассматривать танки.

– Ребята, это — еще и стреляет?!

– Против румынов сгодится.

– Ну, да, мамалыжники небось перелякаются да и обделаются.

– Ага, и ихние же танки в ихнем дерьме и завязнут!

– Какие, нах, танки? Немае у румунив нияких танкив. Вон, товарыш комассар казав, шо у них усе танки аж с Первой мировой, да и то французские. Винтовочная пуля – и то, нах, чуть не наскрозь пробивает.

Дружное ржание.

– Нет, ребята. – Качает головой серьезный лейтенант в очках, похожий на Кролика из мультика про Винни-Пуха. – Как же они завязнут? Они-то внутри танков обделаются. Пускай даже и Первой мировой. Стало быть, просто танкисты потонут. А наружу ничего не прольется. Разве только вонь просочится…

Снова ржание, переходящее порой в повизгивание.

– Прольется, – в тон серьезному лейтенанту вторит еще один – коренастый крепыш с удивительно приятной улыбкой; кто-то, кажется, назвал его Костей, – мехводы люки открывают? Открывают. Стало быть, прольется говно.

Солидный «кролик» удовлетворенно кивает:

– Получается, что сперва танкисты захлебнутся, а потом наружу проливаться начнет, и эти французские шедевры в собственном дерьме и завязнут.

«Кролик» – парень интеллигентный, ему слово «говно», видимо, не по нутру.

Крепыш смеется.

– Красотень будет! Танки ревут, гусеницы вертятся, брызги говна во все стороны, и вонь несусветная.

– Спрашивается, зачем на эти, гм… шедевры еще и пулеметы установили? – подхватывает «Кролик». – Мы ж этих потомков древних римлян просто на испуг возьмем!

– Точно, ребята! – Это один из конструкторов танка; незаметно подошел сзади. Впрочем, мы так громко смеялись и галдели, что не услышали бы даже слона. – На испуг! Мы его так и назовем, наш танк – «НИ». На испуг!

Все снова смеются, а навязчивая муха снова начинает жужжать. Я ее не вижу, но судя по звуку – это должно быть что-то размером со шмеля. Потом жужжание потихоньку меняется, и до меня вдруг доходит, что это звук телефонного звонка, но это же маразм, какой может быть телефон тут, на плацу…

И в этот момент понимаю, что ни на каком я не на плацу, что сижу дома у Витька, за его компом, а мой мобильник, жужжа, ползает, готовый свалиться со стола.

Россия, недалекое будущее. Наталья

Я буквально вывалилась из игры. Мобильник все жужжал и жужжал; я взяла его в руки, не в силах сообразить, что надо делать дальше.

– Натах, я тут кое-что нарыл, – слегка приглушенным голосом сообщил Сильвестр.

Я виновато оглянулась на Витька, но его в комнате не оказалось. Деликатный.

Неужели к Сильвестру придется ехать прямо сейчас? Мне бы так хотелось доиграть… И вообще – теперь-то я и так много чего знала и об игре, и о Викторе. Ну, не много, конечно, но вряд ли Сильвестр сможет мне сейчас рассказать больше. С другой стороны, не очень-то удобно получается, я сама просила его раздобыть информацию, а теперь ехать не хочу.

– Мне сейчас к тебе заехать?

– Нет, не сегодня. Я пока занят, – почти прошептал в трубку парень, – но я с тобой на днях свяжусь. Сможешь подъехать?

– Ну, конечно, смогу.

– Только смотри, может так получиться, что тебе нужно будет приехать срочно, – предупредил он.

– Что-то случилось? Это… связано с…

– Ничего не говори, – быстро сказал хакер. – Нет, это никак не связано с твоим поручением. Я, видишь ли, занимаюсь не только твоим э… делом. Прости, не могу больше говорить. Жди звонка.

И, прежде чем я успела что-либо ответить, в трубке раздались короткие гудки.

Советский Союз, Одесса, 19 сентября сорок первого года. Наталья

– Товарищи танкисты!

Я снова стояла в строю вместе с другими. Кажется, попала в тот же самый момент, из которого «вылетела» благодаря телефонному звонку Сильвестра… Почему снова выбрала именно это сражение? Потому ли, что хотела доиграть то, что уже начала? Или потому что тянуло, тянуло именно в этот день?

Нет, не тот: место другое. Тогда – полигон завода имени Январского восстания, сейчас… эх, не так важно, где мы сейчас – бой-то, который выбрала, проходил под селом Дальник. Но день – день не тот! Не тот, что в прошлый раз! Если мы были на полигоне – стало быть, это происходило за несколько дней до сражения… Почему? Что-то пошло не так? Или, наоборот – именно так, и я должна пережить не только сам бой, но и… так сказать, всю его предысторию?

– …»Передайте просьбу Ставки Верховного Главнокомандования бойцам и командирам, защищающим Одессу, – продержаться 6–7 дней, в течение которых они получат подмогу в виде авиации и вооруженного пополнения»…

Я должна пережить не только конкретное сражение… Почему – должна? Кому – должна? Что со мной вообще, черт их всех подери, происходит?!

Нет, сейчас надо не думать об этом. Я разберусь, когда… вернусь. Почему – вернусь? Что за странное слово пришло мне в голову?! Куда я могу вернуться – я сижу около компьютера, и на голове у меня не черный кожаный ребристый шлемофон на байковой синей подкладке, а металлический обруч с датчиками. А все это – просто удачная имитация. Нет, не имитация, а… Блин, не знаю я, что это такое! В прошлый раз я была в бою на самом деле, и сейчас… Сейчас тоже все по-настоящему! И бой будет настоящий! А вот погибну в нем или выживу – кто знает…

Меня реально тянуло в бой. Стоящих рядом со мной людей – тоже, но совсем по-другому. Ах, как бы я хотела оказаться именно на их месте! Да, я на месте одного из них, но это совсем, совсем не то. Меня тянуло в бой… как наркомана тянет к «дури», как кота – к валерьянке… Дурацкое, кстати, сравнение: для кота валерьянка – тот же наркотик. Ладно, не важно. В моей тяге присутствовало что-то… нездоровое, что ли, тогда как стоящие рядом со мной готовы умереть, защищая Родину, свою землю, стремясь не допустить врага в любимый город… Я бы хотела оказаться не рядом с ними, а стать, по-настоящему стать одной из них…

Я не боялась погибнуть в бою, потому что знала: погибнув здесь – очнусь там, в мягком кресле около светящегося монитора, очнусь, сниму шлем-обруч и пойду чай пить. А эти люди – они тоже не боятся, хотя они-то могут погибнуть по-настоящему! Нет, не могут – погибнут! А не боятся, потому что главное для них – не пропустить врага дальше… Пафос? Ничего подобного! Когда именно так и чувствуешь, это не пафос. Правда не может быть пафосом…

– …оправиться.

Гы, вот тебе и пафос.

Оправиться, пожалуй, было бы неплохо, только где тут уборная?

Блин, вот дура! Какая, на фиг, уборная?! Я прям как иностранный турист, который просился в туалет, а когда его высадили около леса, вернулся спустя двадцать минут и сообщил, что «тут ноу тоилет». Хорошо бы хоть кусты какие-нибудь найти, чтобы присесть.

– Леха, ты чего?

Ага, стало быть, меня зовут Леха. Уже что-то. Ах, да, в прошлый раз меня тоже звали Леха. Интересно, я попала в того же самого… персонажа?

Вот же напасть! Какая же я все-таки дура! Мне бы задуматься не о том, тот ли это Леха или просто тезка, а о том, что Леха – это я! Стало быть, я – мужик. Стало быть, чтобы э… пописать, мне совершенно не нужно присаживаться за кустик. То есть присаживаться вообще не нужно, потому как мужчины делают «это» стоя.

Пришла паника. Конечно, я хорошо представляла себе, как мужчины это делают, но представлять – это одно, а попытаться сделать – это совсем другое…

Даже штаны от смущения расстегнуть удалось не сразу. Но когда удалось… Дальше-то что? Доставать… это? Нет, я, конечно, это уже видела, но, скажем так, при совсем других обстоятельствах…

Какой он все-таки странный на ощупь… По крайней мере воспринимается совсем не так, как э… Ну, да, тогда это был не мой… Ё-моё, это что – и в самом деле мой член?! Ну, от осознания того, что – мой, справиться с ним легче не стало.

– Леха, ты чего пялишься? Чужого хрена не видал никогда?

Все ржут; я краснею. Ну, видала. Чужие-то как раз видала, пускай и не много. А вот свой… Я была уверена, что самый главный шок у меня случится, когда начнется бой, когда рядом будут рваться снаряды, когда танк начнет гореть. А оказывается… Интересно, матерное слово, обозначающее э… человека нетрадиционной сексуальной ориентации, возникло благодаря безграмотности Хрущева. А сейчас – в моем настоящем «сейчас», – этому что, нет никакого определения? Должно быть… Но если я сейчас начну спрашивать, ребята точно решат, что это я о себе… С другой стороны – какая разница? Все равно я просто ощущаю себя мужчиной, потому, что в войну женщин-танкистов не было. Ну, может, и были, но поскольку я этого не знаю, то для меня все равно, что и не было. Но все-таки очень не хочется, чтобы обо мне думали… так.

Осторожно кошусь направо – все-таки интересно, как это… должно происходить. Надеюсь, что на это больше не обратят внимания…

«Сосед» встряхивает и застегивает штаны. Я повторяю действие. Что ж так резко-то! Чуть не оторвала! Руки все в каплях. Неприятно. Руки хорошо было бы помыть, но, кажется, сейчас всем не до того. А может, они, ну, то есть, настоящие мужики, умудряются это сделать не забрызгавшись? От чрезвычайно мудрого размышления меня отвлекает очередная команда.

Мы пошли в атаку – шесть десятков пускай и бронированных, но тракторов. Ужасно грохочущих, воющих включенными сиренами и «грозно сверкающих очами», как сформулировал лейтенант «Кролик» – танки шли с зажженными фарами.

Мы шли в атаку без артподготовки, вообще безо всякой артиллерийской поддержки, но «гордые потомки древних римлян» – уж не знаю, обделались они или нет, – бежали как зайцы.

Господи, если бы кто-то попросил описать это сражение, пожалуй, у меня не достало бы слов. Цельная картинка никак не складывалась, сознание выхватывало какие-то отдельные куски, словно прожектор выхватывает из окружающей темени куски пейзажа.

Жуткий грохот – совсем не похожий на тот, с каким обычно идут танки. Не грохот даже, а громыхание. Правда, я видела и слышала их только в кино да на параде, но звук… звук, скорее, говорил о том, что едет что-то очень тяжелое и очень старое, готовое развалиться. Пожалуй, с таким звуком могло бы передвигаться войско конных рыцарей в полном доспехе – лязг, громыхание – несогласованное, разболтанное, но вместе с тем грозное.

Фигурки румын в нелепой форме – рогатые кепки, длинные то ли обмотки, то ли чулки, – бегут, нелепо взмахивая руками.

Стрекочет пулемет – этакая большая цикада, в песне которой – смерть.

Я что-то кричу, не слыша саму себя, кажется, «огонь», но мой экипаж то ли слышит мои команды, то ли сам знает, что нужно делать…

А потом – потом я даже толком не успела понять, что именно произошло. В глазах потемнело, плечу стало слишком горячо, и дышать как-то трудно… Я схватилась за грудь, успела сперва удивиться тому, что груди-то, собственно, в привычном понимании, и нету, – потом вспомнила, что здесь я мужчина, а потом заметила, что ладонь у меня в чем-то красном и мокром, и это красное и мокрое выглядело нелепо и ненатурально, словно в дешевом боевике – что они там используют вместо крови, клюквенный сок, что ли? А потом вокруг стало постепенно темнеть, как будто я была в театре, и свет гас исподволь…

А потом меня словно ударило током, ощутимый такой разряд, и я поняла, что больше не в танке, а в собственном теле в квартире у Витька.

Россия, недалекое будущее. Наталья

В ванной у Витька нашлось зеркало, кажется, чуть ли ни единственное в квартире. Н-да, выражение лица у меня… Сказать, что офигевшее – не сказать ничего.

Прохладные струи смыли пот, страх, который, как ни странно, никак не давал о себе знать во время боя, зато сейчас… Ха, да у тебя, красавица, еще и руки трясутся. Ну-ну. Впрочем, ради сохранения самоуважения можно считать, что это от перенапряжения.

А белье и футболка… Пожалуй, зря я попросилась в душ – от футболки тоже гм, пахнет достаточно ощутимо, а натягивать пропитанную потом вещь на чистое тело не очень-то приятно.

Ладно, в другой раз возьму с собой для смены.

Я решительно оделась. Домой придется идти пешком – не хватало еще, чтобы от меня в транспорте люди шарахаться начали.

Пожалуй, надо сразу домой идти, а то как-то неудобно находиться в квартире молодого неженатого мужика такой «благоухающей» девушке.

– Чай пить будешь? Или сок?

От сока я бы не отказалась – во рту основательно пересохло, только ведь…

– Наташ, что-то случилось?

Я качнула головой.

Виктор хлопнул себя ладонью по лбу.

– Вот дурак! Ты же, наверное, переодеться хочешь. Только… – Он с сомнением посмотрел на меня. – Только у меня ничего такого размера не отыщется, а моя футболка, пожалуй, будет тебе чересчур велика…

Ха, подумаешь – велика? Зато чистая, наверное…

– Ну, если тебя не затруднит…

Он хмыкнул.

– Ну, ты прям на приеме у английского короля. Меня не затруднит.

Футболка оказалась не только чистой, она даже была выглажена как следует. По крайней мере я свои глажу куда менее тщательно. Ну, не футболка – почти платье, но мне ж не на бал ехать, верно?

– Ничего спросить не хочешь?

Пока он не задал этот вопрос, у меня в голове не было ни единой мысли. Но стоило ему спросить…

– Вить, послушай. У меня такое странное ощущение было… Ну, как будто я знаю. Знаю свой экипаж, других… ребят. Как будто мне стоит только немножко напрячься, и я вспомню. И как их зовут, и кто – я… Ну, и…

Закончить фразу было нелегко – поди, сформулируй вслух то, что ты сам не до конца понимаешь.

– И еще… матчасть. Нет, я, конечно, читала, фильмы смотрела, интересовалась. Но одно дело – читать, а другое – когда… когда твое тело само знает…

Я, похоже, окончательно запуталась. Но Виктор, как ни странно, понял.

– Дело в том, что я почему-то забыл тебе объяснить… Твоя матрица – она сливается с матрицей реципиента, а не стирает его матрицу. То есть твоя личность является определяющей, главенствующей, что ли, но и личность реального командира танка – она не пропадает. Она… ну, как бы замораживается, что ли. Я, к сожалению, не силен в терминологии. Но – где-то так.

– Но я ведь не вспомнила…

– Ну, это можно объяснить тем, что ты бессознательно подавляешь матрицу своего реципиента. Для этого тоже есть какой-то красивый термин, но я тебе поясню по-простому: ты уверена в том, что чего-то не можешь знать, и только поэтому ты этого и не знаешь. Уловила?

– А другие игроки…

– Другие игроки, видимо, до этого доходят сами. Я до сих пор никого не курировал.

И что мне теперь – зазнаться от сознания собственной эксклюзивности?

– Ты только Сильвестру своему не слишком распространяйся по поводу того, о чем я тебе говорил. Договорились?

Кем он меня считает? Треплом последним?

– Мы, вроде бы, на эту тему уже с тобой разговаривали и обо всем договорились, – как можно более сухо сообщила я.

Виктор хмыкнул.

– Ну, не обессудь. Мой опыт общения с девушками показывает, что им лучше сто раз напомнить, что кое о чем совершенно не нужно трепаться. Да и то, чаще всего, оказывается бессмысленным.

– Если бессмысленно, то зачем еще раз напоминать? – поехидничала я. – И вообще: ты просто до сих пор не с теми девушками общался.

Глава 7

Советский Союз. 24–26 июля сорок первого года. Расейняй. Наталья

Танк КВ кажется массивным. Ну, да он и является массивным, все-таки относится к тяжелым танкам, и масса его что-то около сорока пяти тонн, но и ИС – тяжелый танк, а таким громоздким не кажется… Впрочем, ИС создавался позже, так что характеристики у него, наверное, получше. Хотя вес меньше не стал, сорок шесть тонн, ага. С другой стороны, на ИС мне пока «повоевать» тоже не удалось. Значит, потом удастся – сравнить-то хочется.

Но поворачивает он, по-моему, слегка, гм, приторможенно. По крайней мере всякий раз мне кажется, что не впишемся в поворот и… того. Интересно, почему я всегда оказываюсь именно в теле командира танка – не мехвода, не радиста, а именно командира? Угу, всегда: второй раз играю, и уже – «всегда». Кстати, об экипаже: тут нас шесть человек. И пока сообразить, кто из них кто, я не могу. А может, я ошиблась, и в этот раз я не командир?

Вдруг всплыло: «Четыре члена экипажа располагаются в башне: справа – командир танка и помощник заряжающего, слева – заряжающий и наводчик». Ну, да, все правильно, слева от мехвода – стрелок-радист. Правильно-то правильно, только вот откуда я все это знаю?! Тридцатьчетверками – да, интересовалась, а о КВ знала так, только какие-то обрывки.

Ах, да, Виктор же объяснял… Но вспомнить как-то не получается. Как он там говорил – я знаю, что не должна знать? Ну, ничего, вспомню. Не в этот раз, так в следующий. Знание придет само, по крайней мере я на это надеюсь.

– Интересные названия у этих литовцев, – сказал вдруг помощник заряжающего. – Расейняй. Вроде и с Расеей как-то связано, а произнести – сразу и не произнесешь?

Расейняй?! Какой Расейняй?! Разве я выбирала Литву? По крайней мере собиралась я выбрать совсем другую битву… Ну, тут одно из двух: или рука дернулась, и я тупо клацнула мышкой не туда, или… или эта игра обладает свободной волей и сама выбирает, куда ей отправить игрока?

Да нет, совершенно абсурдная мысль. Скорее первое. Ладно, в следующий раз буду внимательнее. А в этот придется погибать здесь.

В том, что придется погибать, я нисколько не сомневалась. Конечно, одной пройденной игры маловато, чтобы делать какие-то выводы, но о том, что мне здесь придется погибнуть, просто знала. Так же, как и о том, что стала сейчас участником того боя, о котором читала, боя, в котором единственный танк КВ противостоял целой немецкой танковой группе.

– …Шяуляй.

– Чего? – переспросила я. Вот и подтверждение: Расейняйское сражение – это контрудар советских войск юго-западнее Шяуляя.

Я даже вспомнила, в связи с чем наткнулась на эту статью. Последний корпоратив на работе, хорошо поддавший юрист, рассказывающий каждому, кто попадается под руку (или, вернее, под язык) о Магдебургском праве. И как пример – городок Расейняй, получивший это самое Магдебургское право то ли в пятнадцатом, то ли в шестнадцатом веке… Дома я влезла в инет, чтобы прочитать о Расейняе, и наткнулась на статью, посвященную героическому экипажу танка КВ, который несколько дней в одиночку блокировал маршрут снабжения немецких войск в районе северного плацдарма.

Понятное дело, я заинтересовалась. Почему это, спрашивается, в воспоминаниях немецкого танкиста Рауса об этом танке упоминается, могила экипажа имеется, а в официальных источниках, как советских, так и российских, об этом ни слова? Меня тогда это еще возмутило до глубины души.

Статей, посвященных легендарному экипажу, я нашла несколько. В одних утверждалось, что это был танк КВ-1, в других – что КВ-2. Но экипаж «единички» – пять человек, а нас тут шестеро. С другой стороны, сравнить трехдюймовку «единички» со стапятидесятидвухмиллиметровой гаубицей «двойки»… В какой-то из статей упоминалось, что танк «несколькими выстрелами уничтожил немецкую зенитку». Да КВ-2 надо было пальнуть всего один раз – в случае попадания, понятное дело.

Может, у нас в экипаже просто ребята с другого танка? Может, мы подобрали кого-то? Да нет. Нутром чую – мой это экипаж! Ну, не чую – знаю. А вот какой именно КВ почему-то все-таки не знаю…

Жаль, что я не могу посмотреть на танк снаружи. Угу, типа – снаружи я могу их отличить один от другого. Гы, а ты задай такой вопрос! Дескать, дорогой экипаж, не подскажет ли кто-нибудь командиру, в каком именно танке нам доводится воевать с немецко-фашистскими захватчиками! В психушку, конечно, не сдадут, за неимением таковой, но вот что не продержится танк в одиночку против целой немецкой танковой группы, если экипаж будет считать, что командир спятил…

Угу, снова меня в пафос потянуло. Да просто – неприятно это, когда тебя спятившей считают. Спятившим…

– Я говорю, название «Шяуляй» вообще на китайское похоже, – охотно повторил помощник заряжающего, после чего разговор снова заглох, и мысли опять вернулись к смерти моих «героев». Всем им суждено погибнуть, в лучшем случае – пасть от шальной пули, в худшем – гореть заживо в смрадном огне соляра.

Интересно, кстати, почему у нас все говорят «солярка» или «соляра», а тут «соляр»? Вон и Витек, цитируя неведомого мне автора, несколько раз использовал первый вариант и несколько – второй… Интересно, как там в оригинале звучало? И вообще, надо будет, когда Витька в очередной раз пробьет на цитаты, узнать имя автора. А что, я уже такой заправский танкист – пришла уже пора «приникнуть к первоисточникам».

– …склад горючки. Тут совсем недалеко.

Точно, в той статье, что я читала, упоминалось, что советские танкисты искали склад горючего неподалеку от Расейняя. Ну, что же, погибать мне уже не впервой, так погибну хотя бы с толком.

Никакого склада мы, впрочем, не нашли. А горючее тем временем подходило к концу. Наконец танк дернулся, двигатель обреченно чихнул и встал.

– Ах, ты ж, твою в…

Мехвод выругался – длинно и замысловато. Обычно я ругань не воспринимаю – просто смешно, когда интеллигентные мальчики из техотдела, выйдя покурить, обсуждают какие-то свои технические вопросы, вставляя матюки чуть ли не через слово. Не для связки, со словарным запасом у них, слава богу, все в порядке. Просто так. То ли они считают, что употребление ненормативной лексики придает им солидности, то ли еще что. Ну а в устах мехвода матерщина звучала как произведение искусства.

– Командир, все. Соляр – того…

Я кивнула. А что можно было сказать? Что я заранее знала, что мы застрянем здесь, на этой дороге, и будем в одиночку перекрывать дорогу всей четвертой танковой группе Вермахта? Блин, хорошо бы еще вспомнить, как моих ребят зовут. Погибать-то вместе, а погибать, обращаясь к своим товарищам по оружию по должностям или с помощью безликого «ребята» – как-то вдвойне глупо.

– Командир, мож, я того, сгоняю?

– Куда ты сгоняешь, дурья башка? – Это помощник заряжающего. Кажется, он самый старший из моего экипажа, и, похоже, даже старше моего аватара. Хотя почему «даже», похоже, лейтенант-то мой – самый младший тут.

– Ну, говорили ж, что тут неподалеку склад должен быть! – мехвод говорил быстро, родом парень явно откуда-то с северного Причерноморья.

– Должен, – флегматично подтвердил стрелок. Этот, судя по говору, латыш. Местные сказали – совсем недалеко. Только вот насколько это имеет смысл?

– Шо значит, не имеет смысла? – мехвод завелся с пол-оборота. – Это ж горючка! Ты сам понимать должен! Мы ж тут, как пугало посреди огорода! Как шиш на ровном…

– Хватит.

Мехвод сразу обиженно умолк – перечить командиру все-таки не стал.

– Никто никуда не побежит. Кто знает, где сейчас немцы? Так что, действительно, в этом нет никакого смысла.

– Так, товарищ командир, мы ж как прыщ какой торчать будем посреди дороги! По нам же влепят – и все, того!

– А так тебя одного схватят, и тоже «того», – вмешался молчавший до сих пор заряжающий. – Хороший ты парень, Колька, только жаль, думать совсем не обучен.

Колька обиженно засопел.

– А что, лучше будет, если фрицы тебя одного схватят да пристрелят? Уж погибать, так всем вместе

Колька бормотнул под нос очередной «пассаж», но согласно кивнул.

– Просто жалко ж… Не погибнуть – не считайте меня за труса, ребята, мне жизни не жаль положить, если только удастся с собой на тот свет фрицев побольше прихватить. Только ж не хочется себя рыбой на раскаленной сковородке чувствовать…

Эти ребята – молодые, между прочим, жизнь которых только началась, были готовы без колебаний отдать ее. Но с одним условием: чтобы не зря, чтобы побольше фрицев захватить с собой на тот свет.

– Ребята. – Я постаралась припомнить статью. – Мы, конечно, скорее всего, погибнем…

Как тяжело сказать слово «погибнем» вслух, прямо в эти глаза, глядящие, кажется, в самую душу. Я добавила «скорее всего», но это на самом деле был просто такой же «пассаж», как у Кольки-мехвода, и ребята прекрасно это понимали.

– Мужики, у нас два варианта. Мы можем оставить машину здесь, а сами попытаемся пробраться к своим. В этом случае мы тоже можем погибнуть, потому что, сколько здесь немцев и какие населенные пункты они уже взяли, мы не знаем. В этом случае у нас есть какой-то шанс выжить. А есть другой вариант. Мы остаемся здесь и блокируем дорогу. На нас прет четвертая танковая группа под командованием полковника Рауса.

Я осеклась. Это мне, живущей в двадцать первом веке, известно, что четвертая танковая группа шла на соединение с группой фон Зекендорфа. Что немцы не будут знать, что делать, потому что наш танк оборвал провода, и телефонная связь со штабом Шестой дивизии отсутствовала. Что, задержав группу Рауса, наш КВ тем самым не даст ей прийти на помощь второй танковой группе, которая понесет существенные потери, а потери нашей Второй танковой дивизии будут меньше. Что Раусу придется просить помощи у Зекендорфа, хотя группа последнего явно слабее и сама рассчитывала на помощь соседей…

А мне тогдашней (вернее, тогдашнему), наверное, не полагалось даже знать фамилий немецких командующих. И окажись где-нибудь поблизости сотрудник особого отдела… Впрочем, нет, какой еще сотрудник особого отдела?! Мы в танке, на несколько километров вокруг нет никаких советских солдат, кроме нас, нет – и не предвидится, так что в этом смысле я могу ничего не опасаться. К тому же ни мне, ни моим ребятам живыми из этой передряги не выбраться.

– Ребята, костью в горле для фрицев мы, конечно, не станем. Но заглотнуть кусок территории – помешаем однозначно. Если нам удастся задержать эту танковую группу, то они не пойдут на помощь группе Зекендорфа, и, соответственно, у наших будет больше шансов всыпать им по первое число. Я… я не считаю возможным удерживать кого-то из вас, со мной останутся только добровольцы, но…

– Командир, мы остаемся все, – спокойно, не повышая голоса, сообщил стрелок.

– Точно, Янис, – поддержал его Колька. – Помирать, так же ж и с музыкой! И нам, и фашистам. Устроим им музычку, ребята, шоб никому мало не показалось!

– Мы все тут комсомольцы! – поддержал заряжающий, имени которого я пока не знала.

Сидеть в чреве танка жарким июньским днем, да еще и вшестером – трудно подобрать слова, чтоб описать все свои ощущения. Непередаваемые, надо признать. Наверное, если попасть внутрь работающей кофеварки, они будут похожими.

Мы сидели, а на дороге было пусто. Ребята пока молчали, но надолго ли хватит их терпения?

Ручные часы на потертом ремешке, со звездочками на циферблате, показывали четверть третьего, когда мехвод вдруг сказал:

– Пруть! Как есть пруть, товарищ командир!

Действительно, на дороге показалась колонна грузовых автомобилей.

– Ребята, готовсь! Осколочно-фугасным. Огонь по готовности.

– Командир, похоже, на машине наши! Пленные!

– Ребята…

– Ничё! Счас все сделаем в лучшем виде!

И действительно, сделали.

Пленные, сидевшие в грузовике, воспользовались возникшей паникой. Сухой треск выстрелов, несколько фигурок, метнувшихся в сторону леса…

– Пальни-ка еще разок.

– Разворачиваются!

– Не дадим гаду уйти!

Еще один выстрел – и уходить и в самом деле оказалось некому. Скольким нашим удалось спастись? Сколько фашистов мы уложили? Ответов на эти вопросы у меня не нашлось. Наше «великое сидение» только-только начиналось. Зато четыре догоравших на шоссе грузовика, разменянные всего-то на два осколочно-фугасных снаряда, приятно тешили душу…

Может быть, думать об этом глупо, но и не думать отчего-то никак не получалось. Единственная мысль, которая серьезно беспокоила – что же делать, если вдруг захочется в туалет. Может, со стороны это и выглядит смешно, но, как бы выразиться поприличнее… потерять боеспособность из-за переполненного мочевого пузыря – в этом смешного нет ничего. Абсолютно… Но почему-то в туалет не хотелось. То ли оттого, что я сейчас находилась в мужском теле, а мужской организм устроен в этом вопросе не так, как женский, то ли потому, что вся излишняя влага выходила в виде пота. А может, и вовсе потому, что тренированный организм привык оправляться в строго определенное время и строго по приказу. Но какова бы ни была причина, к счастью, мне даже не пришлось терпеть.

Но зато приходилось терпеть полное бездействие. Я поймала себя на том, что то и дело поглядываю на часы. Прошло пятнадцать минут, тридцать, сорок, а казалось, что с момента первого появления немцев прошло полдня.

– Стрельнуть, что ли, в сторону этого Расейняя? – равнодушным тоном, будто разговаривая с самим собой, поинтересовался Колька.

Я бы, честно говоря, согласилась с ним, но рассудительный Янис заметил:

– Каждый сделанный впустую выстрел – это несделанный выстрел по врагу, – и пояснил чуть извиняющимся тоном:

– Так товарищ комиссар говорил, и он прав!

Наконец на дороге появилась колонна каких-то тупорылых тентованных грузовиков, выкрашенных в стандартный для вермахта образца сорок первого года темно-серый цвет. Белые тактические значки на крыльях с такого расстояния не различить.