Текст книги "Альбом"

12. Pushing Me Away (Отталкиваешь меня)

Когда я пролезал сквозь кусты, в ушах запиликало. Сначала тихо, но постепенно раздухарилось: ленивый переборчик сменился полным риффом. Совсем не агрессивным – напротив, сдержанным, почти холодным. Вторя ему, Честер запел так же: без скрима, бесстрастно, не надрываясь даже в припевах; и только Шинода иногда выстреливал своей читкой. В целом песня мне нравилась, но… она же последняя. Странное название для «закрывашки». Отталкивающее, хотя нужно притягивать. Алогичное, потому что In the End логичней. Всё это меня удивило, ведь Linkin Park – многомиллионный бизнес, а значит, важна каждая деталь, тем более расстановка песен в альбоме, но чем тогда Pushing Me Away лучше, символичней, чем, скажем, Forgotten или Runaway? Почему именно она стала последней?

Я задумался… и, кажется, нашёл ответ: потому что все последние встречи такие. Кто-то кого-то отталкивает. По крайней мере, у нас с Лёнькой было именно так. Случилось это в две тысячи десятом году, осенью, в субботу. Я уже окончил институт и приехал во Владимир к своей девушке. Шёл одиннадцатый час. Мы обнявшись стояли на остановке «Рябинка» и ждали восьмой троллейбус.

Я шептал ей всякие ми-ми-мишки, а она грустно улыбалась, потому что завтра я надолго улетал в Сургут. Наконец подъехала «восьмёрка». Девушка жадно впилась в мои губы и на выдохе сказала: «Беги. Люблю». Я запрыгнул на подножку. Двери закрылись. Я вжал нос в стекло, изобразив пятачок, и скорчил рожу. «Восьмёрка» тронулась. Я купил билетик и автоматически проверил номер: 411477. Счастливый. Я сел у окна и стал наслаждаться лучшим городом на Земле. Вдруг ко мне подсел парень.

– Привет, Серёга! Узнал? – Я повернул голову и вздрогнул, будто передо мной был мертвец.

Мне хотелось провалиться сквозь землю, но усилием воли я выдавил из себя:

– Конечно… Лёнька. Привет.

Я протянул ему руку. Он горячо пожал её и, широко улыбнувшись, показал руины гнилых зубов, которых осталось вряд ли больше половины. Его ладонь была тёплой и влажной, ногти – жёлтыми. Сам Лёнька отощал до предела и будто стал ниже, с жидкими волосами и молодой лысиной на макушке, но больше всего меня поразило его лицо. Всё в веснушках, губы бледные, язык белёсый, а на крыле носа краснела не то ссадина, не то язвочка. В остальном же Лёнька выглядел как заводской работяга в выходной день: серая демисезонная куртка, красный джемпер, а под ним рубашка с отложным воротником. Чёрные брюки держались на кожаном ремне с потёртой пряжкой и обломанным язычком. Ботинки на молнии казались новыми или, по крайней мере, хорошо начищенными. Их блеск почему-то успокоил меня.

– Уже полгода чистый, – сказал Лёнька с гордым видом, хотя я ни о чём его не спрашивал. – Вообще не употребляю. Даже алкоголь.

– Молодец. Это же отлично!

– Это эпик! – будто поправил меня Лёнька.

– Поздравляю! – Я улыбнулся, а он с довольным видом продолжал трясти мою руку.

– Спасибо! Полностью завязал. Больше ни-ни.

– Рад за тебя! Прекрасные новости!

Лёнька разжал мою руку и привычным движением зачесал волосы на макушку.

– А ты-то как? – спросил он.

– Всё отлично! Окончил институт в том году. Устроился инженером в одну частную компанию. Занимаемся переработкой газа и разделением воздуха. Коллектив весёлый. – Я хитро улыбнулся. – Вчера во Владимир приехал, своих повидать. Тьфу-тьфу, всё нормально. Все здоровы. Как у твоих дела? Как отец, бабушка?

– Всё эпик! Отец всё ещё в Чечне. Он теперь в запасе, поэтому устроился оператором в котельную. На здоровье вроде не жалуется, а вот бабушка сдала. Возраст… И со мной сколько нервов потратила. – Лёнька виновато посмотрел на меня. – Но ты не подумай, я ухаживаю за ней. Стараюсь, чтобы она ни в чём себе не отказывала. Мы с ней теперь ладим!

– Это очень круто! Классно! Молодец! Я рад за тебя… – Запас слов восхищения быстро кончился, так всё радужно описывал Лёнька. – А чем ты глобально занимаешься сейчас? Работаешь?

– Пока нет, но скоро буду! – решительно ответил Лёнька и даже притопнул ботинком. – В понедельник иду в одно место. Мастерская при тюрьме, которую открыл бывший военный. Меня туда взяли учеником. Пока на токарный станок, но потом обещали на курсы по ЧПУ отправить. Платят там немного, но зато по графику и без задержек. И обеды бесплатные, а если еда не нравится, то талоны можно менять на кефир и печенье. Мужики говорят, что и на сахар с макаронами можно договориться. В общем, с голоду не умрём с бабушкой.

– Отец устроил? – спросил я.

– Да, через дядю Васю. Они с отцом вместе служили. Он на «Марьинке» живёт. Помнишь, мы ему на починку приёмник носили?

Я кивнул.

– Ну класс! А сейчас откуда едешь? – спросил я.

Лёнька замялся и сказал, что со службы.

– С работы?

– Нет. Ты не понял…

Пауза.

– Я в храме был. На службе.

– Ты теперь верующий? – удивился я.

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Лёнька. – Бабушка отвела меня в одно место. Мне там понравилось. Я теперь туда хожу три раза в неделю, а в выходные иногда помогаю по хозяйству. Там хорошие люди. И много таких, как я. – Его бледное лицо чуть покраснело.

– Это православный храм?

– Почти. Не совсем. Немного другое. – Лёнька кашлянул и вытащил пачку «Тройки» из брюк.

– Тут нельзя курить, – сказал я и посмотрел в окно.

Троллейбус остановился. Водитель объявил женским голосом: «Остановка “Черёмушки”. Следующая остановка – “Красноармейская”».

– Ой, извини! – Лёнька сунул пачку обратно.

– Так что за храм? – допытывался я.

Лёнька заёрзал на кресле.

– Не храм даже, а частный дом около гостиницы «Заря». У нас там вроде клуба по интересам. Ничего такого. Мы там фильмы смотрим. Общаемся. Обсуждаем Библию и наши проблемы. Чай с печеньем пьём. За садом ухаживаем. Весной яблони высадили, а в сентябре купили мангал и делали шашлык во дворе. Из говядины и курицы.

– Бесплатно? – спросил я.

– Не знаю. Вроде бабушка что-то платит. На содержание дома. Печенье, мясо, сам понимаешь. Всё это денег стоит.

– Понимаю… Ну и как там? В смысле, помогает?

– Да, – кивнул Лёнька, – там хорошо. Там и девушки есть.

– И Кифа там?

Пауза.

– Кифа умерла в том году.

Я извинился, но Лёнька сказал, что всё это в прошлом, а теперь у него новая девушка. Вдруг он пододвинулся ко мне и перешёл на шёпот:

– Я тебе соврал. Я был не на службе. Я был у неё. Только ты ничего не подумай. Мы просто чай пили. Потом – кофе. Даже пива не было. Ни-ни. Нам нельзя. Просто посидели, поговорили. Хорошая девушка. Очень мне нравится. Настей зовут. Я вас познакомлю. Хорошо?

Я ответил, что буду рад, но завтра улетаю, поэтому знакомство придётся отложить до следующего раза. Лёнька недоверчиво посмотрел на меня и перешёл с доверительного тона на строгий:

– Только ты бабушке ничего не говори. Она думает, я на службе. Если узнает, что был у Насти, опять не даст денег на сигареты. Злая как собака стала. Всё ей не так. Говорит, умереть спокойно не даю ей. Затрахала повторением!

Я заверил Лёньку, что о нашем разговоре никто не узнает. Он резко успокоился и отрешённым взглядом уставился на водителя – женщину средних лет в косынке. Я посмотрел в окно. Мы подъезжали уже к «Педагогическому институту», но молчание затянулось.

– Через одну наша, – сказал я. Лёнька не отреагировал.

– Лё-о-оньк!

Но он словно оцепенел. Я толкнул его в плечо.

– Что? – вздрогнул Лёнька.

– Бабушка передавала тебе мой подарок? Три года назад.

– Какой ещё подарок?

– Второй альбом Linkin Park. Помнишь такую группу?

Лёнька недовольно выдохнул и сказал, что с тех пор мало что помнит.

– Даже Честера? – ухмыльнулся я. Лёнька еле заметно улыбнулся.

– Давно его не слушал. И как второй альбом?

– Не хуже первого.

– Эпик! Я обязательно послушаю. Вот только зарплату получу, сразу диск куплю. Как там, кстати, Честер? Не сторчался?

Оставалась ещё в Лёньке самоирония.

– Нормально вроде, – ответил я. – Музыку пишет, поёт. Читал в интернете, что у него проблемы с алкоголем, но он богатый человек, так что о нём есть кому позаботиться. Надеюсь, он выкарабкается, как и ты.

– Да… – протянул Лёнька.

– Остановка «Кафе “Новинка”». Следующая остановка – «Улица Гастелло», – объявила водитель.

– Пора выходить, – сказал я.

– Да… – повторил Лёнька, но не шелохнулся.

– Так вставай! На «Гастелло» же уедем.

Лёнька продолжал сидеть. Я схватил его за плечи и сильно встряхнул. Он взвизгнул и вытаращился на меня.

– Чего смотришь? Давай! Выходим! – крикнул я и, подняв Лёньку за шиворот, вытолкнул в проход.

Мы выскочили в закрывающиеся двери. Лёнька без сил лёг на лавочку.

– Что с тобой? – спросил я.

– Сейчас пройдёт… – Он тяжело дышал. – Это от таблеток. Подожди.

– Опять?

– Да брось ты! Эти врач прописал. Какие-то жёсткие. Хожу после них как овощ…

– А хотел как Честер, – вырвалось у меня.

– Да… – подтвердил Лёнька и прикрыл глаза.

Он пролежал так минуты две. Потом сел и попросил ещё время. Я нетерпеливо ходил вокруг остановки. Наконец Лёнька встал, и мы неспешно пошли к дому. Я спросил, как он себя чувствует. Лёнька сказал, что плохо, что последнее время часто болеет, поэтому постоянно на таблетках.

– От чего таблетки?

– То тело разваливается, то с головой проблемы, – ответил Лёнька, как мне показалось, с иронией.

Я спросил, можно ли от всего этого вылечиться. Лёнька сказал, что нет, и подытожил:

– Просрал я жизнь.

– Жалеешь?

– О многом жалею. Кто я теперь? Сам видишь.

– Вроде ничего.

– Не будем притворяться. – Лёнька остановился. – Сделаем передышку?

– Конечно. Нужна помощь?

Я сделал шаг к Лёньке, но он отрицательно махнул рукой и, прислонившись к тополю, сказал, что у него режим, а в это время он уже давно должен баиньки, поэтому ноги ватные и еле ходят.

– Ещё и таблетки эти новые. Какие-то сонные.

– От чего таблетки? – повторил я вопрос.

Пауза.

– От головы, – ответил он серьёзно.

– А что с тобой?

Пауза.

– Как Кифа умерла, я с катушек слетел. Употреблял всякую дрянь. Пил. Пожёг всё внутренности. В голове неразбериха. Психический дом. Видения. Голоса. Как обычно это бывает.

Пауза.

– Но сейчас такого уже нет, – заверил Лёнька. – Теперь у меня только обычные мысли. Много мыслей. Мне приходится думать за троих.

– Думать за троих? – не понял я.

– Не смейся только, – ответил Лёнька.

– Я и не собирался.

– Меня три.

Пауза.

– Три сразу?

– Почему сразу? Я же не псих, – ухмыльнулся Лёнька. – По очереди. Я веду три полноценные умственные жизни. – Это было сказано гордо.

– Слушай, а это не опасно? – спросил я. – В смысле, переутомление, нагрузка на психику и всё такое прочее.

Лёнька тихо рассмеялся и сказал, что, во-первых, это интересно, во-вторых, полезно, а в-третьих, совершенно безопасно, потому что он переодевается сам в себе и не трогает окружающих.

– Позавчера, например, я был тем, кем был раньше. Помнишь, с копной волос, в узких джинсах и тенниске без верхней пуговицы? Да… молодой перспективный парень. Вся жизнь впереди. – Лёнька улыбнулся. – Вчера я был Честером. Помнишь, как на плакате в моей комнате? С пирсингом на лице, белыми короткими волосами и татуировками. Весь такой из себя известный. Модный. Талантливый. Кумир молодёжи. Икона стиля. Рол модал, одним словом. – Лёнька выпятил грудь и потряс плечами. – А сегодня я – это я. Тебе повезло. Сегодня я полностью отдаю себе отчёт. Пойдём?

Мы двинулись вперёд. Я переваривал сказанное Лёнькой, а он, видимо, думал о своём или переодевался сам в себе в одного из трёх. «Какая-то шиза», – подумал я и с опаской посмотрел на Лёньку.

– А что врач? – спросил я. – В смысле, он в курсе?

– В курсе.

– И что говорит?

– Говорит, что здоровье у меня хоть и плохое, но жить можно, если бы не…

– Если бы не что? – Я внимательно посмотрел на Лёньку.

Мы шли по тёмной аллее в коридоре из тополей. Впереди показался наш дом. Лёнька ответил:

– Мы поженились с Кифой, когда с ней уже всё было ясно. Там целый букет у неё был: СПИД, гепатит и далее по списку.

– А ты? – Я остановился.

Лёнька прошёл вперёд.

– Я тоже. Только я – мужик. У меня иммунитет сильнее, – ответила его спина. – Не волнуйся, от меня не заразишься.

Я превозмог брезгливость и догнал Лёньку. Мы были уже с обратной стороны нашей хрущёвки. Оставалось обогнуть её.

– Как же так вышло? – спросил я.

– Как обычно у наркоманов. – Лёнька усмехнулся. – Когда бабушка выгнала меня, я сначала у Кифы жил, но не сошёлся с её отцом. Восточный человек, постоянно ругались. Нам пришлось переехать к знакомому Кифы, около психушки. Они лежали вместе. Звали его Миндаль. Он был контуженный после Чечни. Как напьётся, бежал врагов искать в ресторан «Душанбе», но вообще добрый мужик был. От передоза недавно умер. Кроме нас у него ещё двое жили. Итого пятеро. Для кого-то отбросы, а нам хорошо было вместе. Прошлое как-то забылось. И ты, и детская площадка, и даже эта сраная кличка Маня. У Миндаля-то меня все Парком звали. Так прямо и говорили – Лёнька Парк, потому что я так им представился. Музыкой там никто не интересовался. Да и не до этого нам было. Главное – что мне нравилось быть Парком. И я был им. А мог быть Лёнькой Честером, да хоть Лёнькой Папой Римским.

– А сейчас ты кто?

Лёнька задумался:

– Сейчас я тот, кто хотел когда-то быть Честером.

Мы вошли в подъезд и поднялись на второй этаж. Лёнька остановился у своей двери, обитой жёлтым дерматином.

– Вот я и дома. Был рад увидеться, – сказал он.

Я положил руку на Лёнькино плечо.

– Я тоже… был рад увидеться, – повторил я за ним, но вдруг почувствовал страшную неловкость и добавил: – Могу я чем-то помочь?

– Нет. Спасибо.

– Хоть чем-то, Лёньк?! Мне это было бы приятно и несложно. Всё-таки мы… друзья… лучшими друзьями были.

Он вытащил пачку «Тройки».

– Может, привезти что-то из Москвы?

– Не нужно.

– Может, деньгами?

Пауза.

– Мразь ты! – крикнул Лёнька и толкнул меня со всей силы.

Я отлетел к перилам и, ударившись о них спиной, осел на пол.

– Ты что? – простонал я. Лёнька схватился за голову.

– Извини, – прошептал он, – извини ради бога!

Я поднялся, держась за поясницу.

– Всё нормально, Серёг? – спросил Лёнька.

Я сказал, что да. Тогда он резко вытащил ключ и вставил его в замочную скважину, но вдруг обернулся и спросил:

– А ведь не эпик?

Я отрицательно покачал головой:

– Совсем не эпик, Лёнька. Ты был достоин большего.

Он понимающе кивнул.

– Привет бабушке! – сказал я, но Лёнька ничего не ответил, а ночью повесился.

Ровно на десятилетие Hybrid Theory. Не знаю уж, совпадение это или нет, но, как мне потом рассказала бабушка, в тот день Лёнька вернулся домой поздно и в подавленном настроении. Есть не стал и сразу лёг на кровать, отвернувшись к стене. Уже за полночь вдруг оделся и вышел на балкон покурить. Простоял там долго, пока не кончились сигареты. Обувшись, сказал, что пойдёт за новой пачкой и потом заскочит в подвал, где в той нашей каморке обустроил себе мастерскую с верстаком. Бабушка, раз такое дело, попросила его захватить пустые банки. Говорит, ничего не заподозрила, потому что в последний месяц Лёнька проводил в подвале всё свободное время, собирая макеты танков и кораблей.

Но Лёнька так и не вернулся, и в пять утра бабушка пошла его искать. Ещё горели фонари. Под ними проплывали редкие алики с пустыми глазами и предчувствием утра. Бабушка заглянула в подвальное окно – света не было. Она пошла в ларёк. Ей сказали, что Лёнька заходил около двух, но больше не появлялся. Бабушка продолжила поиски, но его не было ни у «Новинки», ни на барахолке, ни даже на детской площадке. Тогда бабушка решила всё-таки проверить подвал: мало ли, свет отключили. Говорит, ожидала найти его под кайфом, а нашла висящим на потолочной скобе – с моргающей гирляндой параллельно телу. Под ногами табуретка. На верстаке листок бумаги и карандаш. Записка гласила:

«В моей смерти прошу никого не винить. Я сам виноват, что не стал Честером. В остальном всё было эпик, но так будет легче для всех. Любимая бабушка, прости за электрический чайник. Я очень тебя люблю, но ухожу за Кифой. Простите меня все!

Лёнька Парк, подпись, 24.10.2010».

Похороны прошли буднично. Как и предполагал Лёнька, его смерть принесла больше облегчения, чем горя, а мне так даже льстило, что наша последняя встреча толкнула его на самоубийство или, по крайней мере, стала последней каплей. Я считал и считаю, что мой друг всё правильно сделал, избавив мир от бесполезного, разрушенного себя. Иногда способ смерти становится важнее самой смерти, даже жизни. Понимаю, что это звучит цинично, но мне есть с чем сравнивать. Я помню Лёньку сильным, в расцвете, а тогда, в троллейбусе, его уже не было. Он перестал существовать, поэтому физическая смерть стала лишь формальностью, но нужно отдать ему должное: ушёл Лёнька красиво – с высоко поднятой головой. Максимум, что он мог выжать из всей этой ситуации.

* * *

Вдруг начался грибной ливень, а я застыл у забора, отделяющего парк от теннисных столов. Только что все они были заняты, а теперь игроки бросились под крышу в кафе. Когда на площадке никого не осталось, я зашёл под раскидистый дуб. Уставился на стену воды и подумал, что спустя семь лет за Лёнькой последовал Честер. Тем же способом. Возможно, по тем же причинам. Я машинально потёр шею и придушил себя. Больно и глупо. Я решил, что никогда бы не смог удавиться: слишком люблю жизнь, – но кончался альбом, и вместе с ним – дождь. Мне стало тошно, и я выбежал из-под дерева, чтобы хоть немного помучиться. Стоял и мок, а когда показалось солнце, я посмотрел на небо и крикнул со всей силы:

– Райская музыка!

Сергей К.

Черновик: Таганка, лето 2019

Чистовик: Реутов, май – июль 2021

Финальная редакция: 17.07.2021

Поп
Повесть

Всё прошлое ушло куда-то далеко, в туман, как будто снилось…

А. П. Чехов. «Архиерей»

Понедельник

Люк Неделин по кличке Поп был нездоров уже второй день, но его это не слишком волновало. Его голова была забита совсем другими вещами – более приятными. В конце недели, а именно в воскресенье, Попа ждали сразу три грандиозных события: тридцатилетие, выход дебютного альбома и первый сольный концерт в Москве. «И как же всё удачно совпало в один день! Бог точно есть, – подумал Поп и улыбнулся. – Может, и хорошо, что выход альбома задержался. Зато как красиво получается. Ах, боже, как красиво!» От этого душа Попа наполнилась брутальным позитивом – какой-то дикостью, и он выдал зубодробительное соло, выжимая из своей барабанной установки всё, на что был способен. Зрители гудели от восторга!

Сегодня Поп в качестве приглашённого гостя выступал на шоу «Ищем таланты! Пятый сезон». Это был финал, поэтому для съёмок арендовали баскетбольную арену. Трибуны ломились от людей, казалось, что их столько же, сколько звёзд на небе – не счесть. Без остановки сверкали вспышки фотоаппаратов, а под потолком крутились огромные прожекторы. От света софитов на сцене было жарко и душно, поэтому с бровей Попа капал пот, застилая глаза, отчего лица зрителей у него смешались в сплошное мутно-жёлтое пятно. Поп моргнул, и пятно расщепилось по трибунам, как аллергическая сыпь. От неё сводило глаза, но и оторваться от неё было невозможно: толпа бурно колыхалась, как море, и Поп руководил ею, отбивая свой фирменный ломаный ритм.

– Бух, бах, бых! – наваливал Поп в малый барабан, чувствуя, как его дыхание тяжелеет, а руки слабеют – почти неуловимо. Лёгкое недомогание давало о себе знать.

Вдруг всё замерло – всего на мгновение: и толпа, и Поп, и даже прожекторы. Гитарист включил на процессоре дилей и начал пилить эпичное соло. Поп схватил вафельное полотенце и резким движением протёр лицо. Гитарист лажал, и Попу было неприятно, что его музыку неправильно играют – как-то небрежно и по-панковски. Когда соло закончилось, начал петь Поп, отстукивая ногой в бочку прямой бит. Слова были незамысловатыми – просто набор фраз из популярных фильмов. Людям нравилось это повторять, но, что важнее, от этой песни, которая называлась «Люк, я твой отец», с ума сходили дети. Директор Попа сказал, что сам бог велел её куда-нибудь продать, и вскоре песня появилась в заставке одного популярного мультфильма.

Когда закончился куплет, Поп опять принялся наваливать в барабаны – теперь он преимущественно высекал звенящие звуки из тарелок. Они у него были дорогие – подарок фирмы «Зилджан». Вдруг в одной из них Поп увидел – нет, даже почувствовал – знакомое отражение. Это был приступ звериного чутья, и Поп стал рыскать глазами по трибунам. Инстинкт, как беспилотник, навёл его взгляд на цель. В толпе одиноко сияла эта… блудливая улыбка, почти кошачья. Поп никак не мог вспомнить, кому она принадлежит. Улыбка была слишком мутной, но вокруг неё отчётливо проступали цветные косички. Они свешивались со всех сторон, как лианы. Поп мотнул головой и сфокусировал взгляд. «О, боже», – вырвалось у него. В первом ряду стояла его бывшая жена, но всё же было далековато, чтобы Поп до конца мог поверить в это чудо.

И всё равно ему было приятно думать, что это нежное личико принадлежит Марику. Он так давно её не видел, целых два года. Поп стал кричать в микрофон: «Хей-хей-хей» – под каждый удар в бочку. Басист и клавишник начали синхронно подпрыгивать, драконя толпу. «Хей-хей-хей», – повторил Поп, и люди не выдержали. Они повскакивали со своих мест и подхватили этот клич, топая ногами, как солдаты на плацу. Муштра! Поп даже испугался, что трибуны войдут в резонанс и обвалятся, но они были сделаны в СССР – наверное, со стократным запасом прочности на случай ядерной войны. Поп со всей силы ударил обеими палочками по крэшам и подскочил с табуретки, вытянув руки вверх – буквой V. Песня закончилась, но арена продолжала реветь как взбесившийся циклоп.

Начались громкие аплодисменты. Полетели цветы. Поп вышел на середину сцены и три раза поклонился. На него светили все прожекторы, а рядом в тени стоял неприкаянный гитарист по кличке Шикарный. Он стеснялся непонятно чего и переминался с ноги на ногу, как перепуганный школьник. Возможно, из-за того, что отвык от таких больших залов, но, скорее всего, из-за того, что последний раз вместе с Попом они играли два года назад, после чего перестали общаться – собственно, из-за Марины, или Марика, бывшей жены Попа. Она бросила его и ушла к Шикарному, но у них тоже не сложилось. Они прожили вместе год, а недавно расстались совсем, причём со скандалом. Шикарный даже специально позвонил Попу и объявил, что с «этой фифой» покончено навсегда.

– Так что, Поп, дружище, препятствий для возобновления нашей крепкой дружбы больше нет. Кто старое помянет, тому глаз вон, – заявил он и наигранно рассмеялся. – Столько всего вместе пройти и поругаться из-за какой-то детдомовской шлюхи! Разве это дело, дружище?

После того звонка они встретились на Китай-городе – шли вверх по Яузскому бульвару и курили. Лёгкий ветерок дул им в лица, возвращая табачный дым из лёгких в нос, делая активных курильщиков ещё и пассивными. Погода стояла хорошая – поздняя осень в самом разгаре: не холодная и очень жёлтая. Под ногами, как ковёр, лежали прелые листья. Говорил в основном Шикарный. Он извинялся за свой поступок, но просил его понять: уж очень ему хотелось трахнуть Марика – эту «хиппанскую герлу». Он прямо так и сказал, но Поп на него не обиделся. Шикарный всегда был оголтелым рокером: много пил, курил и развратничал, проявляя слабость к женскому полу. Нельзя было его за это винить, как нельзя винить голубя в том, что он нагадил на шляпу.

– Больше никаких баб между нами. Обещаю тебе! – Шикарный выкинул бычок под ноги. – Я решил децл сменить приоритеты в жизни. Мы же не молодеем. Возраст у нас уже… тридцатник, считай.

Шикарный всё ещё мечтал стать известным музыкантом, но теперь прагматично ставил на первое место деньги, а уж музыка, алкоголь и девушки – потом. Гитаристу надоела его кавер-группа, которая выступала «перед ожиревшими слесарями и их свиноматками». Шикарный утверждал, что получает слишком мало денег за то, что «испытывает рвотный рефлекс на концертах», но больше ему не давали. Когда Шикарному отказали в очередной раз, он позвонил Попу и намекнул, что не прочь опять поиграть с ним в одной связке. Возможно, даже записать пару песен. Если перевести на человеческий, то гитарист был готов за хороший оклад остаться на вторых ролях – фактически стать сессионным музыкантом. По доброте душевной Поп согласился и предложил Шикарному отличные условия, всё-таки старый друг. Поп был сентиментален, и многие этим пользовались.

* * *

– И мне дай, пожалуйста! – сказал распаренный Поп. Он тяжело дышал, и его голос прозвучал как-то жалобно.

– На здоровье! Лёгкие только не выплюнь. – Шикарный протянул ему сигарету и зажигалку «Крикет».

Они шли по бетонному коридору к своей гримёрке. Было очень холодно: помещение почему-то не отапливалось, хотя конец ноября выдался лютым. Где-то скрипнула дверь, и потянуло сквозняком. Он хлестал по всему живому, как арктический кнут. Попа начало потряхивать. Он пропотел на концерте и теперь, скрестив руки, растирал себе плечи, пуская изо рта дым: пополам табачные отходы и пар.

– Дошли, слава богу, – сказал Поп, открывая дверь в гримёрку.

Яркий неестественный свет ударил в глаза, и в зеркале отразились два мужика средних лет. Очень разных: один – массивный, с бородой, другой – бледный, с фенечкой на руке. Шикарный быстро собрался и сказал, что спешит на свидание с «кралей из “Тиндера”, которая хочет перепихона». Он попрощался и выбежал, хлопнув дверью. Комната наполнилась тишиной, но мешала яркость. Поп выключил основной свет, оставив только лампочку над зеркалом. Стало уютно. Поп закутался в шерстяной плед и выкурил две сигареты, тупо рассматривая потолок и стены. Голова побаливала, но такое часто бывает после напряженных концертов – это, считай, как вагон цемента разгрузить. Поп начал неторопливо переодеваться и собирать рюкзак.

– Ты ещё тут? – В гримёрку ворвался разъярённый директор. Его звали Назар, но все его называли Зазором из-за огромной щели между резцами. Он был не только ушлым, но и успешным человеком. – Там тебя такси уже двадцать минут ждёт! Деньги же тикают! Уже шестьдесят рублей лишних. Быстро выходи!

Поп, привыкший к его мелочной манере, даже не вздрогнул, но собираться всё же стал быстрее. Поп был достаточно умным парнем, чтобы понимать, что происходит, но недостаточно решительным, чтобы влиять на происходящее. Он же плыл по течению, поэтому во всём старался слушаться директора – не то чтобы беспрекословно, но вынужденно. Говорят, такое отношение к жизни у всех, кто вырос без отца.

– Хорошо. Извини ради бога, – ответил барабанщик. – Уже бегу! И спасибо за этот концерт! Всё было очень-очень круто в плане света и спецэффектов! Я очень жду воскресенья. Написал даже вступительную речь, которую скажу перед фанатами. Придумал пару шуток. Будет весело!

– Ладно! Молодец! – нервно, но всё же улыбнувшись, ответил Зазор. – Иди уже! Там тебя такси ждёт! Завтра созвонимся!

– Извини, Назар, а ещё один вопрос? – Поп вышел из гримёрки, но заглянул обратно. – А когда этот финал будут по телевизору показывать?

– В субботний прайм-тайм, – прикрикнул он. – Иди уже! Иди!

Поп вышел на улицу. На плече рюкзак с потными вещами, а в каждой руке по кейсу с железом: с медными тарелками и никелированными стойками. Дул северный ветер и моросил ледяной дождь – типичная ноябрьская холодрыга. Вокруг толпились люди, но Попа никто не узнавал. В куртке и капюшоне он и правда был похож на музыкального техника, которые неподалёку грузили аппарат в машину. «Слава богу, – подумал Поп, – а то спасу нет от этих фанатов. Особенно детей». Поп чуть не поскользнулся – благо успел расставить для баланса ноги. Он недовольно хмыкнул и подумал, что дворники опять сэкономили на соли – лучше бы песка насыпали, но, видите ли, неэстетично и некрасиво. Какая разница тому, кто сломал ногу? Идиотизм!

– Дорогой брат, давай довезу. Самая дешёвая цена. По «Яндексу» смотрим и убираем сто рублей. Самая выгодная формула! Соглашайся, брат!

– Извините, у меня уже заказано, – ответил Поп и поработал кулачками, будто сдавал кровь.

У него замёрзли пальцы на руках, а ногам было некомфортно в тяжёлых ботинках. Поп их ненавидел всей душой и всё же носил, потому что вокруг была ужасная мерзость – жижа вместо асфальта.

– Здравствуйте! – Поп постучался в окошко своего такси. На приборной панели он с удовольствием заметил икону. – Можно багажник открыть?

– Конечно! – Водитель в одной футболке выскочил из машины.

Уложив вещи, Поп сел на заднее сиденье и уставился в окно. Он чувствовал себя очень уставшим. Машина плавно поехала. Мимо Попа проносились голые деревья и грязный снег, от которого Москва казалась неприветливой. Коробило душу от этой затвердевшей и поношенной воды. Поп решил, что Бог всё мудро устроил. Душа – это вода, а грязный снег – человек. Снег скоро растает, а все люди умрут, оставив после себя только дух, таков водоворот жизни. Всех в него засосёт.

– Сделайте, пожалуйста, музыку потише, – сказал Поп таксисту и вытащил из куртки телефон, который всё это время был в авиарежиме. Поп его отключил, и посыпались уведомления, в том числе два голосовых от бывшей жены. В первом она сообщала, что придёт на концерт, а во втором – что в восторге от него и на днях заглянет в гости. Жди!

– Марик, – прошептал Поп и довольно потёр ухо, – значит, всё-таки это она была на концерте. Какая молодец, Марик! Боже, Марик! Я всё ещё люблю тебя! Ты знала об этом!

Поп вспомнил её улыбку из первого ряда и сам улыбнулся. Он так и не смог забыть Марика. Не то чтобы Поп сильно её любил, но ему не хотелось искать новую девушку, тратить на это время и силы. Мужчина решил, что его вполне – раз и навсегда – устраивает Марик, поэтому он всех уведомил, что однолюб и не хочет других отношений. Это избавило его от лишних вопросов, которые подрывали внутреннее равновесие, мешая заниматься музыкой. Эти вопросы были как тромбы, потому что для Попа музыка стала как водка для алкоголика – вместо крови. Касательно души – Поп всегда был верующим человеком.

– Здравствуйте. Хорошей ночи! – сказал Поп и вызвал лифт.

– Спасибо! Благослови тебя Бог Христос! – ответила консьержка, старая бабушка, у которой вся каморка была увешана иконами. Попу это нравилось. Поп считал это правильным.

Он поднялся на пятый этаж. Его квартира была последней справа, просторная двушка в Чертаново. Поп сбросил все вещи в коридоре и сразу же пошёл на балкон, чтобы покурить. Засмотрелся на одинокий тополь и не заметил, как сдымил три сигареты, красные Marlboro. Сердце стучало, голова кружилась, и навалилась усталость от эйфории и нездоровья. Поп звездой упал на кровать, подумав, что и сам стал звездой. Мог ли он о таком мечтать в детстве? Но мысль не потекла дальше. Застопорилась. Нужно было встать и раздеться, чего отчаянно не хотелось – хотелось уснуть и проснуться завтра свеженьким, как домашний творог: белоснежным и, наверное, вкусным, если есть его со сметаной. Поп обожал это блюдо.