Текст книги "Альбом"

10. Forgotten (Забыт)

Неплохая идея. Жизнь как трек-лист. Это могло бы стать реалити-шоу на MTV, но стало реальностью. Лёнька образцово прошёл весь путь, от первой до последней песни. Ничего не выбирал. За него всё решил Честер, как, впрочем, и за многих других. Я читал в одном интервью, что «Теория» была выстрадана, поэтому и получилась такой универсальной, понятной подросткам по всему миру. Альбом поколения, спетый голосом поколения. Альбом-каток, проложивший дорогу в ню-метал для миллионов людей. Лёнька был среди них, но что-то пошло не так – каток раздавил его с чудовищной, талантливой силой.

Я сильно ударился обо что-то ногой. Вскрикнул и начал подпрыгивать, подвывая от боли. В ритм заиграла десятая песня. Напористая и громкая. Просто оглушительная. Я почувствовал себя на ню-метал-концерте, когда толпа под гитары качает танцпол.

Но воспоминания качают сильнее. Я опять начал винить себя за Лёньку, хотя, в сущности, не сделал ничего плохого. Просто мне больше повезло: с родителями и кличкой, с менее буйным нравом и более заурядными мозгами, а насчёт детской площадки – херня. Не мог я ему помочь. Мог быть обоссан и мог разделить его унижение – это да, но вместо этого позвал на помощь, потому что всегда был прагматиком и никогда – героем, а вот Лёнька был им по своей сути, но… случилось, что случилось, а с вершины падать больнее. Лёнька сломался и движению вверх предпочёл снижаться. Даже, скорее, пикировать, потому что, как любой одарённый человек, впадал в крайности. Одна из них могла сделать его великим, другая – мёртвым. Честер испытал обе, а вот Лёнька – только одну. В этом и вся разница между ними. Честер был когда-то кумиром, а Лёнька так и остался забытым. Забытым даже мной.

После того разговора в подъезде я не то чтобы вычеркнул его из жизни – это случилось как-то само собой. Я просто перестал о нём думать, потому что переехал в Москву и полностью сменил круг общения. Мама тоже ничего не рассказывала о Лёньке. Он буквально исчез с моих радаров, не умер, но испарился. Так продолжалось вплоть до июня две тысячи седьмого, когда Linkin Park впервые оказались в Москве. Я, конечно же, был в «Олимпийском» и орал всё наизусть, особенно первый альбом. Он-то и напомнил, сконденсировал во мне Лёньку обратно. Я обязательно решил навестить его, когда в следующий раз поеду во Владимир.

Это произошло в июле. Тогда было странное время. Недавно вышел первый альбом Гуфа[12]12
  Культовый российский рэпер. Один из участников группы Centr.


[Закрыть], и все мои друзья стали его фанатами, то есть начали курить травку и употреблять другие лёгкие наркотики. Я не отставал. Нам всем тогда только исполнилось двадцать лет, и казалось, что попробовать нужно всё, что жизнь – непрерывный саммертайм[13]13
  Summer time – летнее время (пер. с англ.).


[Закрыть], а Гуф – его упоительный саундтрек. Под него заваривали плюхи, делали водные приговоры и пили чаи с сахарами. Сначала я толком не понимал, о чём он читает, но уже скоро все термины стали понятны: кругленькая, планчик, кокос, бэд-трип, вес, бошки, шалуха, барыга и косяк. Ничего тяжелее, но сейчас, пересматривая клип на «Новогоднюю», становится жутко. Его главным героем мог стать и я, но, слава богу, пронесло. Моё место занял Лёнька.

 
Подарков ждут все: девочки, мальчики,
Фуражки, начальники, злобные хачики,
Святые источники, красные шапочки,
Больнички, ой, мамочки.
 

– Ой, бабушки! – прошептал я и вспомнил, как она открыла мне дверь.

Цепочки не было.

– Здравствуйте! – Я улыбнулся. – Давно не виделись.

– Какие гости! – всплеснув руками, радостно вскрикнула бабушка. – Здравствуй, Серёжа. Заходи, заходи!

Я вытер ноги о половик и зашёл. Внутри мало что изменилось, разве что стало аскетичней. Вешалка опустела, обуви и шапок не было, и только на тумбе, где раньше стояла копилка для мелочи, лежали связка ключей да какие-то рекламки из рыбного магазина. Дверь в Лёнькину комнату была открыта, но ни телевизора, ни видака я там не увидел – только шкаф, табуретку, кровать без матраса и стол, на котором валялись несколько кассет без обложек, линованную бумагу и пачку карандашей. Окна были задёрнуты лёгким желтоватым тюлем. За ним на подоконнике проглядывали помидорная рассада в пластиковых банках из-под майонеза и баклажка с водой для поливки. В комнате явно никто не жил.

– Будешь чай? – спросила бабушка.

– Да. Спасибо, – ответил я.

Мы прошли на кухню. Обстановка была прежней, но будто без мелких деталей. Я сел на табуретку лицом к плите. Бабушка чиркнула спичкой и, пустив газ, поднесла руку к конфорке. Лёгкий хлопок – и пламя. Бабушка подула на спичку и выбросила её в мусорное ведро. Поставила чайник на плиту и, не оборачиваясь, сказала:

– Лёни нет.

– Жаль. А когда он будет?

Бабушка открыла холодильник.

– Леонид тут больше не живёт.

– А как его найти? Мне бы встретиться с ним, а то не виделись сто лет.

Бабушка поставила две чашки на стол и села напротив меня.

– Не стоит, Серёжа. Он не вспомнит тебя, а если и вспомнит, то обманет. Непременно обманет. Такой обманщик стал. Нельзя верить ни одному его слову. Лёня теперь очень изменился.

Я выпрямился на табуретке.

– А что случилось?

– Много всего случилось, Серёжа. – Бабушка тяжело вздохнула. – Постоянная наркомания и пьянство. Припадки, дружки его, сволочь всякая. Воровство. Он продал всё, что смог вынести, – она обвела рукой кухню, – сковородки, смеситель, посуду, вилки, ложки, макароны, крупы, сахар. Даже чайник электрический, который мне мэр подарил. Теперь вот в железном грею.

Бабушка встала и подошла к плите, прибавив огонь. Я сидел замерев. Она повернулась и продолжила:

– Мы пытались с отцом его лечить. Он же врач первоклассный. Устроил Лёню в хорошую больницу. Частную. Так сбежал, гадёныш, через два дня. К этой своей косоглазенькой. Каждый раз к ней сбегал, кобель проклятый. Она его и испортила, прохиндейка. Наркоманка! Наш-то Лёня не такой, сам знаешь. Он в детстве Гайдара любил. Всё как Тимур хотел стать. – Бабушка всхлипнула. – А волк всё в лес смотрит. Вот Лёнечка тоже волчонком оказался. Пришлось выгнать его. Горе-то какое! Преисподняя настоящая. Спокойно умереть не дадут.

Бабушка подошла к раковине и, включив воду, протёрла глаза.

– Серёжа, я все замки поменяла. На подъезде установила домофон за свой счёт, а то он иной раз приходил, хулиганил. Дьявол в него вселился, не иначе. За грехи наши. Горе-то какое! Ребёнка своего пытаемся забыть. Близкий человек. Забыть невозможно. А ведь он теперь буянит под подъездом. Закатывает представления. Дерётся. Не подойти к нему. Гадёныш настоящий. Такие выкрутасы выделывает! Вызываю милицию на собственного внука. Дожила на старости лет!

Бабушка заплакала. Я молчал, не зная, что сказать, но засвистел чайник.

– Кипит! – вскрикнул я и, подскочив с табуретки, выключил конфорку. – Куда наливать?

Бабушка испуганно смотрела на меня:

– Вот же две чашки на столе.

Я снял чайник и налил кипятка. Бабушка достала печенье, сахар и два пакетика чая. Я попросил маленькую ложечку, но бабушка сказала, что она ещё не успела их купить и пока мешает ножом. Я ответил, что без проблем. Взял нож и начал болтать им в чашке, залипнув на чайном водовороте.

– Представляешь, Серёжа, – вдруг сказала бабушка, – недавно подкараулил меня у подъезда и стал денег просить. Я сразу сказала: «Нет, и не проси даже! – говорю. – Дьявол в тебя вселился. Безбожник ты». А он говорит: «Кифа, Кифочка умирает, помоги, бабушка». И так жалобно. По-человечески. Не мог он тогда обманывать. Совсем уж тростиночкой стал, а обе руки исполосованы. – Она начала чиркать ногтем большого пальца по запястью. – Говорит: «Вскрою опять вены. Дай денег». Орал как зверь дикий. Я дала. Не потому, что боялась. Потому что внучок ведь. Какой-то кошмар! За что мне это на старости лет? Как забыть его? Не дадут умереть спокойно…

Бабушка не смогла продолжить. Зарыдала в голос. Я подошёл к ней и обнял.

– Всё будет хорошо.

Минут через пять она успокоилась. Смотрела на меня красными, заплаканными глазами.

– А где он сейчас? – спросил я. – Где я могу его найти?

– А бог его знает. В последнее время они с Кифой жили у бывшего мента из горячей точки. Где-то около психушки. Как едешь на десятом троллейбусе, его дом сбоку от ресторана «Душанбе». У него на балконе ещё флаг российский висит. Я недавно ездила туда, хоть одним глазком взглянуть, где Лёня живёт.

– У них там притон, что ли?

– Да. Принимают наркотики вместе. Выпивают. Бабы, мужики, подростки, может, и дети там есть. Настоящий Содом и Гоморра. Ужас какой-то! – Бабушка опять заплакала. – Разве в СССР такое было? Куда только милиция смотрит?

– Так, может, обратиться к ним? – спросил я. – Разгонят этот притон.

– Серёжа, они же олухи самые настоящие! Я же писала заявление. Ходила к ним несколько раз, а они ничего не делают. Говорят, нет таких прав у них, чтобы врываться в личные квартиры, где не шумят. Мерзавцы настоящие. Не трогают своего просто-напросто. Как мне сказала соседка Таисия Ивановна с первого этажа, ментов бывших не бывает. Они все повязаны, как мафиозники. Подумай только, Серёжа, милиция наркомана покрывает. И никакой управы на них нет.

– Кошмар… – только и мог сказать я.

– И не говори. Погубят они Лёнечку, менты эти поганые. Мафиозники отъявленные. Я буду писать Путину на них.

– Правильно, – поддержал я и спросил: – Как думаете, если я съезжу в этот притон, чтобы навестить Лёню?

Конечно, я бы никогда не поехал, но чувствовал, что должен был это спросить.

– Не вздумай даже, Серёжа! Лёня сейчас на себя непохож. Он и не вспомнит тебя. Он очень похудел. Сам знаешь, он и так не отличался силой, а теперь – как тот, с плаката в его комнате.

– Какой тот? – не понял я.

– Вспомни, у него раньше плакат висел. Там парень с белыми короткими волосами. Худой, как глист. Весь в наколках. Лёня в один из приступов содрал его и съел. Всё орал: «Ты смог, ты смог! Я тоже хочу!»

– Кому орал?

– Плакату орал. Он же под наркотиком был. Помню, Лёня в школе всё показывал мне на плакат этот и говорил, что парень этот лучше всех поёт. Я тогда ему ещё сказала: «Лёня, как же он поёт, раз худенький такой?» У нас все вокалисты – сильные мужчины: Лев Лещенко, Иосиф Кобзон или Олег Газманов. А этот мне всегда не нравился. На наркомана какого-то похож. Лёня сейчас такой же бледный и худой. Он, этот американский гад, видно, и виноват во всех его увлечениях. Убить его за это мало!

Я быстро допил чай и встал, не в силах больше слушать причитания бабушки. Я сочувствовал её горю, но предпочёл бы это делать в одиночку.

– Спасибо, что всё рассказали. Очень, очень, очень… очень жаль, что так происходит. Терпения вам и сил! И здоровья, конечно! Я вас ещё как-нибудь навещу.

– Спасибо, Серёжа!

– Могу я чем-то помочь вам?

– Чем тут поможешь? Мы и сами уже не надеемся. На всё воля Божья.

– Ну, я пойду тогда, – сказал я и направился в коридор.

Когда уже надел кроссовки, вспомнил, что пришёл не с пустыми руками:

– Кстати, чуть не забыл. Я же принёс Лёне подарок. Если вдруг увидите его, передайте ему от меня с приветом. – Я протянул бабушке диск со вторым альбомом Linkin Park – Meteora, который купил на концерте.

Бабушка посмотрела на диск, покрутила в руках, но ни название, ни картинки ей ни о чём не сказали.

– Музыка? – спросила она.

– Да. Эта группа очень нравилась Лёне когда-то. Думаю, и сейчас нравится.

Бабушка махнула рукой и протянула мне диск обратно.

– Лучше забери. Лёнька об этом всём давно забыл. Он продаст его сразу на барахолке. Он всё туда тащит.

– Нет! – сказал я. – Отдайте ему диск. Скажите – от меня. Мне это важно.

– Он продаст, Серёжа.

– Пускай. Значит, он и правда всё забыл. А что забыто, того не было. До свидания!

Я вышел. Бабушка хлопнула дверью. Я обернулся и уставился на неё, всю обитую жёлтым дерматином. Он потрескался и стал похож на старческое лицо, или на дынную корку, или… «На запястье Лёньки», – подумал я и не пошёл домой, а спустился ниже, на площадку между первым и вторым этажами. На душе было погано. Я опёрся руками на подоконник и, прислонившись лбом к грязному окну, стал смотреть на двор, где прошло моё детство. Прямо по курсу – ржавая помойка с кучей мусора вокруг, справа от неё – турник и брусья, где все выбивают ковры, а слева, чуть поодаль, – здание ЖЭКа, куда мы с Лёнькой ходили на шахматы. Я зажмурился.

* * *

На мгновение взгляд расфокусировался, но опять обрёл чёткость. Впереди за кустами показалась надпись «Шахматный клуб “Белая ладья”». Это был серый павильон, внутри которого сидели задумчивые пенсионеры и медленно передвигали фигуры.

За шахматным клубом начинались теннисные столы. Я остановился, раздумывая, что делать дальше. Честер как раз допевал Forgotten, а я одним глотком допил пиво и, сплющив ногой банку, засунул её в карман. Выбрал укромное место и лёг на землю, почувствовав спиной щекотание травы. Начал водить по ней руками, но загляделся на кроны деревьев. Они качались из стороны в сторону, а дальше них было только небо, густое и хмурое. Не хотелось ни о чём думать, но вдруг раздалось покашливание.

11. Cure for the Itch (Лекарство от зуда)

С него началась предпоследняя песня со странным названием. Я читал, что это игра слов, где itch – одновременно и «зуд», и звук «итч», похожий на звук скретча, но ведь «скретч» переводится на русский как «чесать», а значит, всё верно: лекарство от зуда – скретчи, которых в треке навалом. Я улыбнулся каламбуру, но поначалу песня не впечатляла. Даже не песня, а какая-то унылая музыка из рекламы прокладок. Электронная, лёгкая и почти без слов, вроде отдыха перед решающей битвой. Я даже заскучал, но вступили клавиши и появился объём, устало-нежный и чувственный. Я закрыл глаза, и в них закружились белые пятна. Истории из жизни. Мелкие обрывки памяти.

Зима. Холодно. Люди замерзают, а мы с Лёнькой – совсем дети. Первый или второй класс. Сидим на трубах около «Стекляшки» и болтаем о всяких глупостях. Вдруг он вскакивает и говорит, что сейчас покажет фокус. Загибает жестянку, вырывает кусок стекловаты и прикладывает к голой трубе комок снега. Он медленно тает и капает на землю, отвоёванную теплотрассой у зимы. Лёнька начинает водить комком: воды становится больше, она струится водопадом, идёт пар. Я заворожённо смотрю на это. Магия! Лёнька говорит: «Попробуй тоже». Я спрыгиваю с трубы, загребаю ладонью снег и вдавливаю его в металл. Получилось. Капает. Льётся. Я бегу домой и рассказываю об этом маме.

А на следующий день к нам пришёл участковый. Он сказал, что мы повредили теплотрассу и теперь родители должны возместить ущерб. Мама схватила меня за руку и потащила к «Стекляшке». Лёнька с бабушкой уже стояли там. Мы переглянулись. Он сказал: «Привет», а я, потупив взгляд, что-то промямлил в ответ. Я был очень напуган. Милиционер спросил, кто из нас это сделал. Мы оба молчали. Мама подтолкнула меня в плечо и шепнула: «А ну быстро говори», но я онемел. Мама начала ругаться. Я сказал: «Это не я». И вдруг Лёнька сделал шаг вперёд: «Отстаньте от него. Это я». Бабушка, всплеснув руками, заголосила: «Ах ты, гадёныш!» – а Лёнька спокойно возразил, что провёл эксперимент ради науки. Все улыбнулись, даже участковый, а потом мы быстро починили трубу и пошли кататься с горки.

Затекла шея. Я подвигал ею и, сместив туловище немного вбок, замер.

Весна. Тепло. Люди оживают, а мы с Лёнькой – уже состоявшиеся школьники. Пятый класс. Утро воскресенья. Сидим у него в комнате и играем в «Денди». Сначала размялись в тетрис. Потом погоняли в «Марио». Уже днём, после того как поели лапшу «Анаком» и сосиски, Лёнька вставил картридж с «Контрой». Рэмбо с голым торсом бегает по джунглям и убивает врагов, похожих на туристов. Я влюбился в эту игру с первого взгляда, с первого выстрела, но позвонила мама и велела идти домой. Я, расстроенный, зашёл в квартиру и начал ныть, что хочу обратно, но мама протянула мне «Почемучку» и сказала прочитать минимум три главы, пока она проверит, как я сделал уроки. С домашним заданием всё оказалось нормально, а из «Почемучки» я узнал много нового о ручьях, тайге и бензине. После этого – уже вечером – я опять спустился к Лёньке.

Он всё это время играл в «Контру» и бегал уже с пулемётом, убивая солдат, похожих на сфинксов. Я поинтересовался: «Далеко прошёл?» Лёнька ответил, что больше половины. Я удивился, а он сказал, что ввёл чит-код Конами, который даёт тридцать жизней и полное вооружение. Я ничего не понял, но спросил равнодушно: «Что за код?» Лёнька воспринял вопрос буквально и протараторил: «Вверх, вверх, вниз, вниз, лево, право, лево, право, В, А». Я был поражён. Лёнька рассмеялся и предложил мне убить босса – как раз появился Адский червяк. Я выхватил джойстик и начал стрелять по красному зубастому глисту, но вошла бабушка и, выключив приставку, позвала пить чай с тортом. Мы расстроились, но быстро забыли о «Денди», потому что торт был вкусным и назывался, кажется, «Прага».

Я облизнулся и, сглотнув слюну, плотно сжал губы.

Лето. Жара. Люди задыхаются, а мы с Лёнькой – уже подростки. Каникулы после шестого класса. Видеоигры надоели, даже «Мортал Комбат». Теперь главенствует видак. У Лёньки в семье он появился быстрей, да ещё и записывающий, поэтому скоро у них набралась целая куча виэйчесок со всем на свете. Так однажды Лёнька показал мне клип Rammstein[14]14
  Культовая индастриал-метал-группа из Германии.


[Закрыть] на песню Du Hast. Там в первом же кадре едет машина с включёнными фарами. Лёнька и говорит: «Нитка, натянутая через дорогу, в свете фар кажется стальным тросом». Попробовали тем же вечером. Сработало. Почти все водители тормозили. Большинство сразу уезжало, но один мужик вышел и направился к кустам, в которых мы прятались. Лёнька не шелохнулся, а я бросился наутёк. Мужик – за мной. Я забежал в девятиэтажку. Лифт был на первом этаже. Я вжал кнопку «девять». Двери успели закрыться.

На следующий день я наотрез отказался натягивать нитку. Мне вдруг стало ясно, как это опасно и чем всё это может закончиться. Лёнька удивлённо посмотрел на меня и спросил: «Ты что, сдрейфил?» Я ответил, что дело не в смелости, а в том, что за такие шутки в зубах бывают промежутки. Лёнька разозлился. Начал давить на меня, но я, возможно единственный раз в жизни, не поддался его давлению. Он обиделся и сказал, что мы больше не друзья, раз я маменькин сынок. Почти неделю Лёнька меня игнорировал, но и нитку больше не вешал. Сидел дома и смотрел видак. Когда ему стало скучно, позвонил мне. Мы весело поболтали и опять стали лучшими друзьями.

Пришла очередь ног. Я повращал ступнями, потом вытянул их вперёд и со всей силы зажмурился.

Осень. Прохладно. Люди увядают, а мы с Лёнькой – уже юноши. Начало восьмого класса. Не знаем, чем себя занять: то сидим в подъезде, то гуляем. Облазили весь район, а однажды наткнулись на шалаш, где тусовались соседские пацаны. Лёнька предложил сделать такой же, только более эпик. В подвале нашей хрущёвки мы заняли пустую комнату и облагородили её. Убрались, сделали косметический ремонт и повесили замок. Притащили с помойки кушетку, я привёз с дачи стул, а Лёнька выпросил у бабушки табуретку. Стол украли со школьного склада, где хранилась рухлядь. На скобу в потолке повесили гирлянду, которая мигала «Новым годом». Нам нравилось на неё глазеть и есть сухарики «Три корочки». Лёнька любил «сёмга, сыр», а я – «томат с зеленью».

В этой каморке мы провели весь октябрь, но в начале ноября кто-то забрался в подвал и вскрыл несколько комнат. Украли много всего. Электрическую пилу, велосипед, санки, даже гвозди вытащили, а у Таисии Ивановны разбили все банки и насрали на пол. Вонь стояла жуткая. Её чуть инфаркт не хватил, поэтому, когда приехала милиция, она им со злости и ляпнула, что в подвале тусуется молодёжь. Мы стали главными подозреваемыми, но у нас было алиби: девятые классы ездили в Москву на экскурсию. Всё-таки участковый осмотрел нашу каморку, потом опечатал и, забрав ключи, показал жест «смотрю в оба», ткнув пальцем в Лёньку. Было обидно до слёз, но подошла бабушка и сказала: «Подумаешь, горе какое!» – взяла нас за руки и отвела в кафе «Новинка», где заказала огромную пиццу и два литра колы.

* * *

Я открыл глаза. Кроны деревьев и тёмное небо. Ветерок обдувает. Я потянулся до хруста в костях и аж взвизгнул от кайфа. По всему телу разлилось удовольствие. Я почувствовал себя почти в норме. Глубоко вдохнул и задержал дыхание. Сердце стучало, как метроном. Я выдохнул и подумал, что электронная музыка, в принципе, гуд, но электричество всегда в приоритете. Что может быть лучше гитары, баса, ударки и вокала? Вдруг я понял, что в этой песне вообще не было Честера, и даже спросил себя: «Зачем тогда нужна такая песня?» – но рассудил, что группа – сложный организм и каждый в ней имеет амбиции. Когда синтезатор начал затухать, я поднялся с травы. Отряхнулся и, закинув рюкзак на спину, пошёл к теннисным столам.