Текст книги "Альбом"

Среда

Поп проснулся в двенадцать. Вчера он вернулся поздно и почти без сил. Чувствовалось нездоровье. Он выпил три парацетамола и отрубился. Спал как убитый, и теперь в организме бурлил здоровый источник. Так казалось Попу, пока он лежал в кровати. Поднявшись, он понял, что нездоровье никуда не ушло: нос наполнился соплями, начало ломить мышцы, и забурлило в животе. Мужчину пронесло. Спустя полчаса – ещё раз. «Диарея», – подумал Поп и… вспомнил про ковид. На фоне происходящего в мире он как-то забылся, ушёл не то что на второй – на сто второй план. Теперь у людей были совсем другие проблемы – более глобальные, что ли, а ковид перешёл в разряд сезонных заболеваний, но всё же… он активно убивал. Поп нахмурился, вытащил сигарету и пересёк кухню слева направо: что же делать?

– Игги Поп, «Пэссенджер», – сказал он в айфон, и заиграла эта песня. Поп обожал её и мог слушать бесконечно, чем и занялся теперь. Он ходил по кухне, думал и дымил.

У него закружилась голова, и Поп выругал себя за то, что закурил: это же влияет на лёгкие. Накатила тревога. «Может, ПЦР сделать? – подумал Поп, но тут же отказался от этой идеи. – Нет! А то вдруг положительный? Ведь скоро мой сольный концерт». Поп проявил малодушие и решил, что лучше не будить лихо, пока оно тихо, возможно, у него обычный грипп, ведь доказательств обратного нет. Симптомы одинаковые.

«Дзи-и-инь!» – кто-то настырно вжал дверной звонок.

Поп подошёл к двери и посмотрел в глазок. Марик! Поп схватился за грудь, придерживая сердце. Его охватила приятная паника. Он не знал, куда деть недокуренную сигарету: не встречать же с ней Марика – это некультурно.

«Дзи-и-инь!»

Поп выкинул бычок в туалет и, открыв два замка, распахнул дверь. Перед ним стояла его любимая Мариночка, Марик: румяные от мороза щёки, разноцветные косички, бусы, кольца и фенечки – просто новогодняя ёлка. Поп улыбнулся – он так давно её ждал.

– Привет, Люк. Ты чего такой бледный?

– Уже нет. – Поп чувствовал, что кровь приливает обратно к лицу. – Я – хамелеон!

– Внутрь пустишь, хамелеон? – И, не дожидаясь ответа, она вошла в прихожую. Поп посторонился.

– Поможешь даме или чего?

Поп стал её раздевать: снял синтепоновую куртку и стянул сапоги, похожие на валенки.

– Тапки нужны? – спросил он.

Марик ответила, что нет, и пошла в туалет, а Поп вернулся на кухню. У соседей работала стиральная машинка. Барабан то ускорялся, то затихал. Вода громко бежала по трубам.

– Вот и я. Не ждал меня? – Марик улыбалась, опершись плечом на холодильник. Её лицо блестело от влаги, а руки были скрещены на груди.

– Ждал. Я даже сохранил твою любимую тарелку со снегирём, – честно ответил Поп. – Знал, что ты рано или поздно вернёшься. Просто… мне нужно было добиться успеха, и вот я это сделал. Поэтому ты тут.

Марик не ожидала правды-матки от этого, как она считала, «мяконького» человека. Она замешкалась, не зная, что ответить. Поп спросил, не хочет ли она кофе, но Марик продолжала молчать. Поп включил электрический чайник и начал мыть грязные кружки. Вдруг Марик ударила по рычагу и выключила воду, громко сказав, что «горячие напитки отменяются». Поп спросил, что же тогда делать. А Марик ответила, что «пришло время секси-тайм». Она взяла Попа за руку и отвела его в спальню, где раздела, как тяжелобольного, и совокупила с собой. Поп плыл по течению и был счастлив там, куда оно его вынесло. Это счастье притупило болезнь, будто её и не было. Положительные эмоции впрыснули живительного адреналина.

– А ты совсем не изменился, – сказала Марик минут через пять. После секса она с кем-то чатилась, а Поп смотрел в потолок. – Член у тебя всё такой же – морковкой. Оранжевый какой-то. Разве что похудел ты, но на сцене выглядел зыко. И как ты классно придумал с этим хей-хеем и топаньем. Все вокруг топали. Я тоже не удержалась!

– Святая сила музыки, – тихо ответил Поп. Живительный адреналин заканчивался, и в его послеполовой балдёж врывалась болезнь. Сердце и дыхание никак не хотели успокаиваться.

Марик спросила, какие у него планы на новогодние праздники. Поп ответил, что никаких – возможно, корпоративы, но… он сможет отказаться от них. Поп, конечно, не мог, но сделал бы это ради Марика, а она предложила ему поехать в Таиланд – естественно, за его счёт. «Откуда у меня деньги? – риторически поинтересовалась она. – Я два года не была в отпуске». Поп, естественно, согласился: он и мечтать о таком не мог. Он был благодарен Марику за то, что она разрешила ему отдохнуть вместе с ней и потратить на неё деньги, которых теперь у него было достаточно. Но больше всего Попа восхищало то, что в отпуске ему гарантирован секс, и эта гарантия секса, то есть близости к Марику, чрезвычайно радовала Попа – у него даже успокоилось сердце.

– Люк, я уже подобрала тур! Давай быстрей кредитку! Тур горящий и недорогой. Как бы его жмоты с провинции не перехватили. Давай быстрей! Не копошись!

– Извини, а что вообще за тур? Куда хоть едем? – Поп достал из кошелька карточку и протянул её Марику.

Его не интересовали деньги, к ним Поп относился равнодушно, но он хотел проявить участие в совместном отдыхе, хотя бы пассивное. Поп даже несмело возразил Марику, что обычный пляжный отдых неинтересен и было бы классно заехать в Бангкок на пару дней, но бывшая жена капризничала, наставая на островах и пяти звёздах. Поп, конечно же, на всё прогнулся – к его чести, не сразу, а после второго секса. Поп продолжал плыть по течению, и пока всё складывалось удачно. Марик тоже так считала – именно так она всё и планировала. Она всегда использовала Попа, не испытывая от этого никаких угрызений совести. Она же детдомовский ребёнок, а там всё просто: хочешь жить – умей не только вертеться, но и манипулировать. Суровый закон жизни.

– Всё-таки хорошо, – сказал Поп, улыбаясь белому потолку. – Вроде бы и болел вчера, а теперь совсем не болею. Спасибо, Господи Боже!

– Ты болел? – насторожённо спросила Марик.

– Да. Я даже с утра, грешным делом, подумал, что у меня ковид. – Поп поднялся на локте и улыбнулся. – Но теперь я его не чувствую. Его нет! Наверное, переутомление было или… – Но, не успев договорить, Поп зашёлся сухим кашлем. Приступ его душил, а голова болталась так, что казалось, сейчас оторвётся.

– Люк, что с тобой? – бесконечно повторяла Марик и стучала ему по спине. – Подавился? Нужна помощь?

– Ах, боже ты мой! – простонал Поп, когда смог совладать с кашлем. Он лежал на спине и тяжело дышал, а сердце опять часто билось – ударов девяносто, не меньше.

– Будешь сигаретку? – спросила Марик, не зная, что спросить, тревожно наблюдая за покрасневшим лицом Попа.

– Да, пожалуйста, – ответил он, потому что никогда не отвечал иначе. Они закурили прямо в кровати, а вместо пепельницы использовали упаковку от парацетамола.

От табака Попу стало ещё хуже: в глазах помутнело, а внутри, где-то в центре организма, начало нарастать непонятное ощущение, будто нарыв. В висках пульсировала кровь. Поп подумал, что вредит себе, но не мог остановиться, механически перемещая руку от «пепельницы» ко рту и обратно. Марик опять зависла в телефоне, а Поп наблюдал за ней, искоса, незаметно.

– Марик, – прошептал он, но она не услышала, – боже мой, Марик.

Над кроватью висели клубы табачного дыма, как перистые облака. Они выстроились в ряд и фильтровали свет из окна, создавая мутность. От смога щипало глаза, и Поп закрыл их. В темноте его обуяла ностальгия. Он вспоминал, как просыпался с Мариком в былые времена. Она, как и сейчас, была вся в фенечках и бусах – голая новогодняя ёлка. Поп делал ей кофе и два бутерброда, принося всё это в постель на специальном подносе. Марик улыбалась заспанным лицом и говорила, что не хочет завтракать, но, конечно же, всё съедала и потом опять засыпала, а Поп начинал убираться в квартире. Ему нравилось это спокойное времяпрепровождение. Ему ещё много всего такого нравилось: варить борщ, ходить в магазин и выносить мусор. Поп всё успевал и никогда не искал себе оправданий, потому что плыть по течению можно только так.

– Хочешь, я музыку включу? – спросил Поп. – Пока ты не пришла, я слушал Игги Попа. Он тебе раньше нравился.

Марик пожала плечами. Она не очень интересовалась музыкой, хотя по внешнему виду этого не скажешь: настоящая хиппи-герла, которая должна слушать «Аквариум» и «Калинов мост». Но их она терпеть не могла, а единственный, кто ей нравился, – это Рома Зверь. Марик говорила, что он очень красивый, а его мемуары – единственная книга, которую она прочитала в своей жизни. Попу тоже нравился Рома Зверь, но всё же он включил Игги Попа и опять закурил.

– Я пойду, – сказала Марик.

– Зачем? – спросил Поп. – Останься.

– За вещами, – ответила она.

– Слава богу, – он улыбнулся. – Тогда ладно.

Марик ушла, пообещав вернуться завтра. Поп был счастлив. Он ходил по кухне и дымил сигаретами, думая о бывшей жене, вспоминая, как у них всё закрутилось. Вспоминал Поп только хорошее.

* * *

– Здравствуйте! – сказал Люк толстой женщине, директору детского дома, над которым с некоторых пор музыкальная школа взяла шефство.

Мама привела сюда Люка впервые. Сегодня он должен был исполнить перед детишками несколько песен на ксилофоне, хотя не брал его в руки уже больше года. Это был третий курс института, и Люк всё свободное время посвящал барабанам и своему «Похоронному оркестру». Они как раз готовили материал на дебютный альбом, но мама очень просила помочь – настаивала, потому что заболела тётя Алла, преподавательница Люка по сольфеджио. Мама сказала, что нужно обязательно выступить на празднике, так как в детском доме его ждали несколько месяцев; это было бы бесчеловечно – оставить сироток без музыки. Сама она тащила баян и планировала играть на нём для детишек столько, сколько понадобится.

Детишки встретили музыкантов радостными криками и гурьбой ходили за ними, трогая инструменты и спрашивая, будет ли сегодня балалайка. Мама ответила, что балалаечница заболела, поэтому вместо неё сыграет ксилофон. Детишки не знали, что это такое, а одна девочка даже расплакалась, и прибежала воспитательница, чтобы успокоить её. Директриса проводила Люка и маму на сцену, объяснив, в какие моменты нужна музыка: планировалась целая развлекательная программа. Постепенно зал стал заполняться: дети помладше заняли первые ряды, а те, кто постарше, стояли сзади. Там в основном собрались девушки – явно выпускницы – лет по семнадцать, а некоторым можно было дать и все двадцать пять. На фоне остальных одна девушка выделялась особенно: цветные косички, бусы и фенечки, а улыбка – цветочный мёд.

– Кто это? – спросил Люк у мамы, кивнув в сторону хиппушки, как он про себя её назвал.

– Шаболда местная, – ответила мама и рассмеялась. – Понравилась? Ты не смотри, что она вся в бусах, они тут все дерзкие. Эту Мариной зовут, но все её называют Марик.

– Марик? – удивился Люк. – В мужском роде?

– А чего такого? У детдомовских всё так. По дворовым понятиям.

– Почему, например, не Марика?

– Ты не из Греции, случаем, Люк? Не с Олимпа свалился? – расхохоталась мама. – Какая ещё Марика? Может, её ещё Афродитой назвать? Или Афиной? У них тут, в детском доме, всё по-простому. Директриса говорит, что у неё одни пацаны в подчинении. Даже девчонки – и те пацаны. Говорит, в жизни они только с таким воспитанием смогут. Может, и правильно говорит. Бог её знает. Вообще она неглупая женщина. Не знаю…

Люк ещё раз взглянул на «новогоднюю ёлочку» и произнёс по слогам: «Ма-ри-ка». Это звучало гораздо красивее, чем какой-то «Марик» и больше соответствовало её внешнему виду – всё-таки женственному, а не мужицкому.

– Начинайте, пожалуйста! – шепнула директриса музыкантам и обратилась к детишкам: – Встаём в хоровод и-и-и… двинулись. – Она взмахнула руками, как дирижёр, и всё пришло в движение, из которого рождался праздник: радостные крики, возня и детский смех, похожий на звон бубенчиков.

Под конец устроили танцы. Мама играла только весёлые песни из репертуаров Сердючки, Киркорова и «Дискотеки Авария». Детишки махали руками и валялись на полу, изображая брейк-данс. К маме подошли выпускницы и попросили разбавить трек-лист чем-нибудь лиричным. Мама кивнула и заиграла песню Селин Дион из «Титаника» Му Heart Will Go On.

– Белый танец! – крикнула мама и громко рассмеялась. – Дамы приглашают кавалеров!

– Слышь, музыкант, потанцуем? – К Люку подошла Марик. – А то пялишься на меня весь день. Дай, думаю, мечту твою исполню.

Люк покраснел. Его поразила наглая речь девушки, грубые слова. Уже язык не поворачивался называть её греческим именем Марика – настоящий Марик. Она схватила Люка за руку и потащила в центр зала, где обняла его и заставила обнять её. Они начали кружиться, имитируя вальс. У Люка пересохло в горле, он думал, как бы не развязались шнурки на кроссовках, и всё пытался посмотреть вниз, но Марик не давала и вертела им, как куклой. Люк перестал сопротивляться. От стремительных поворотов у него закружилась голова, а перед глазами то и дело мелькала картина, которая висела над входом, – «Мужик с дурным глазом» Репина. «Почему с дурным? – думал Люк. – Вроде обычная рожа у деда».

– Молодец, дружок, – сказала Марик, когда закончился танец. – А ты в поряде. Только обморок немного, но жопа у тебя ничего, как сундучок.

– Спасибо… Простите, не знаю, как вас зовут.

– Марина, а лучше Марик.

– Хорошо… Марик. Приятно познакомиться.

Она вернулась к подружкам, и те начали смеяться. Стало понятно, что инициатива Марика носила постановочный характер. Она хотела просто поиздеваться над Люком. Наверное, от скуки, но Люк был не в обиде. Марик, несмотря на её хамские повадки, понравилась ему. Вообще-то он был стеснительным парнем и почти не общался с девушками. В нём сидела обида на баб. Однажды он решил познакомиться с одной, но та отшила его через вибратор. Это когда девушка говорит, что у неё дома парень, а на самом деле имеет в виду вибратор, – не врёт же. Все потом подкалывали Люка, чем отбили у него всякую охоту к новым знакомствам, но теперь всё получилось как-то само. Марик же подошла первой.

Люку нравился её стиль новогодней ёлочки: все эти яркие бусы, косички и фенечки, а вот одежда на ней была застиранной и какой-то невзрачной. Люк подумал, что если переодеть её в брючный костюм, то Марик станет похожа на кремлёвскую ёлку – такая же гордячка. У неё был твёрдый подбородок – такой ещё называют волевым. Изгиб тела впечатлял: изящный, как амфора, такой только у гречанок. Её руки, увешанные фенечками, выглядели молодыми и свежими – такими же, как веточки вербы, усыпанные весенними почками. Марик была среднего роста, с приятными формами и разноцветными косичками. Единственным внешним минусом Марика были нехорошие зубы – желтоватые и редко расставленные.

– До свидания! Всего хорошего! – Директриса открыла музыкантам входную дверь. – Ждём вас с детишками через две недели!

– До встречи! – ответила мама.

– А можно я тоже приду? – спросил Люк. – Могу и раньше, если нужно. Могу хоть завтра прийти.

Обе женщины удивлённо посмотрели на него: мама – с гордостью, а директриса – с теплотой. Вскоре Люк стал ходить в детский дом как к себе домой, помогая по музыкальной части. Сначала Марик больше смеялась над ним, но чем ближе подходило её восемнадцатилетие, тем пристальнее она приглядывалась к этому странному парню, который оказывал ей неумелые знаки внимания. Марик считала его лохом, ни во что не ставила и всё же не отшивала, позволяя Люку иногда покупать ей бургеры и водить в кино. Она использовала его, но ничего не давала взамен – только надежду, что, возможно, когда-то станет его девушкой. Всё это длилось не меньше года и разрешилось за неделю до её совершеннолетия.

– Бери меня в жёны, – как бы в шутку предложила она, когда они сидели в «Крошке-картошке», – а то у меня часики скоро начнут тикать. Семь дней осталось.

– Ладно, – ответил Люк и через паузу добавил: – Извини, а ты это серьёзно, насчёт женитьбы?

– Нет, блин, шучу! Я что, хабалка рыночная? – Марик сделала злое лицо. – Я отвечаю за свой базар.

– Я согласен! – просиял Люк. – Конечно же, я согласен! Спасибо! Когда пойдём подавать заявление?

– Хоть завтра. Мне-то ни у кого разрешения спрашивать не нужно, – ответила Марик с ухмылочкой, намекая, что Люк – маменькин сынок.

Марик и мама недолюбливали друг друга. Первая говорила, что «старая карга ничего не понимает в современной жизни», а вторая убеждала Люка, что «если Марик появится в жизни Неделиных, то это будет тяжкое и позорное явление». Мама утверждала, что Марик – это «возмутительная молодая девка», которая во время «пинг-винника», то есть в час пик, ни за что не уступит в автобусе места заслуженной старухе – например, такой, как она.

– И ладно бы они книжку читали, так эти молодые шаболды с длинными когтями в «Тетрис» играют и шары какие-то взрывают. Дуры! И Марик твоя – такая же дура! Не ходи за ней, сынок. Послушайся меня, Люк! Я твой отец, а не только мать!

Но Люк не послушался и снял квартиру в районе «Доброе», где они с Мариком стали жить вместе: сначала – в гражданском браке, чтобы притереться. Это была идея Марика, а Попу было всё равно, он плыл по течению. Марик ничем не занималась. Сидела целыми днями у телевизора, грызла семечки, а вечерами ублажала Люка сексом – она считала это своей единственной обязанностью. На концерты к Люку она не ходила, утверждая, что ей не нравятся пьяные люди и барабанный грохот. Зато она полностью изменила его внешний вид. Люк стал таким же, как Марик, – новогодней ёлочкой в бусах и фенечках, на голове – косички, а джинсы – вельветовые и обязательно клёш. Он стал похож на хиппи из прошлого века – типичного посетителя фестиваля «Вудсток-69».

– Тебе только верблюдам хвосты выкручивать! – заорала на него мама, когда увидела в таком виде. – Выглядишь как полный придурок. Тебя в дурдом заберут!

Она рассмеялась громко, но совсем не весело.

– Мама, мы решили пожениться, – тихо сказал Люк.

– Если ты это сделаешь, то вывихнешь себе жизнь, как я когда-то вывихнула. Предупреждаю тебя, Люк!

– Мамочка, я уже взрослый человек. Мне нужна жена, а мы с Мариком любим друг друга. Почему нам не пожениться?

– Чушь! – отмахнулась она и закурила. – Марик – шаболда! Она тебя использует. Сынок, это плохая инвестиция.

– Как ты можешь такое говорить? – возмутился сын, но быстро сбавил тон: – Она же девушка, которую я люблю.

– А она тебя любит? – посмотрела на него мама.

Люк тяжело вздохнул и опустил взгляд на свои кроссовки, проверяя, не развязались ли шнурки.

– Мама, какая же тебе нужна инвестиция? – спросил он, обходя тему любви. Люк знал, что никто, кроме мамы, его не любит.

– Лучшая инвестиция, сынок, это молодая, недозревшая хурма, а не молодая, недозревшая шаболда. Хурма становится вкуснее со временем, но только не баба. Говорю тебе как представительница этой части рода человеческого. Бог с вами. Женитесь. Благословляю. Может, тебе больше повезёт в жизни, чем мне. Я буду за тебя молиться, Люк.

Свадьба состоялась весной, в прекрасный майский день. С утра молодожёны объехали все памятные места Владимира, наделав кучу фотографий на телефон (свадебный фотограф – дорогое удовольствие). Праздновали тоже скромно, в кафе «Новинка» около седьмой школы. Были только самые близкие: мама, Шикарный, Карапет и две подружки Марика из детдома. Спустя неделю Шикарный уже закрутил с обеими, причём одновременно, а Марик и Люк стали спокойно жить на своей съёмной квартире около детской больницы. Жена всё так же сидела у телевизора и грызла семечки, а муж гнулся на двух работах и успевал ещё заниматься барабанами. Дела у «Похоронного оркестра» неуклонно шли в гору. Альбом был готов, и все ждали, когда напечатают диски.

Четверг

Поп плохо спал ночью. У него опять был жар. Он выпил сначала два парацетамола, а ближе к утру – ещё три. Сверху добавил снотворного, после чего погрузился в тяжёлую вязкую дрёму, ворочался, мычал и выкрикивал «О боже!». Ему снилась Америка. Сначала – абстрактно: какие-то обрывки фраз, табачный дым и запах марихуаны, очень приторный. До тошноты. Было это в Кливленде… Нет, в Вашингтоне. Люк зачем-то покурил косяк – просто так, за компанию. До концерта оставалось ещё два часа, поэтому он не волновался – всё-таки обычная травка, но его сильно размазало. Выходя на сцену, Люк думал, что сейчас упадёт в обморок. Он сел за барабаны, и вдруг – бац, как по щелчку пальцев, его отпустило. Люк стал абсолютно трезвым и бешено отыграл свои партии, сломав две палочки и порвав пластик на бочке.

Поп встал с кровати, и, хотя во сне всё закончилось хорошо, в реальности он чувствовал себя разбитым. Ломило кости, болела голова, а горло драл сухой кашель. Тело налилось слабостью, как свинцом, а от дневного света рябило в глазах. Поп выпил два цитрамона и парацетамол – другого плана лечения у него не было. Он и сам не знал, зачем пьёт эти таблетки, – просто мама приучила его к ним с детства. Ещё у них в аптечке были пластыри, вата, зелёнка, йод – других лекарств Поп даже не знал. Он закурил, хотя пообещал себе больше этого не делать, пока не выздоровеет, но… Он просто вытащил сигарету из пачки и закурил. От неё было хуже, но без неё – тоскливей. Поп прошёлся по кухне и включил с телефона «Зверей» – «Дожди-пистолеты», любимую песню Марика.

Прослушав её дважды, Поп включил электрический чайник и насыпал в кружку растворимый кофе. У него было овсяное печенье с изюмом, и он планировал им позавтракать. Раздался щелчок, сигнализирующий о том, что вода вскипела, а из носика пошёл густой пар. Поп налил кипяток в кружку и размешал – кофе был чёрным, как уголь. Поп добавил молоко, и жидкость стала кремовой. Попу нравился этот цвет – молоко обезболивало кофе. Поп осторожно глотнул и остался доволен. Пропорции были соблюдены идеально, но чего-то не хватало – чего-то очень яркого и нужного. Поп опять глотнул. Вкус отличный, но… нет запаха. Поп вздрогнул – горячая жидкость выплеснулась и попала ему на ногу. Поп вскрикнул и выронил кружку.

Она разбилась вдребезги, полетели осколки и горячие брызги. «Паркет теперь вздуется», – подумал Поп, но не сдвинулся с места, наблюдая, как растекается кофе с молоком. Он был в ступоре. Всё рушилось на глазах – вот бы вернуться опять в сон. В Америку. Поп сел на кушетку и руками обхватил голову.

– Боже, похоже, точно ковид, – произнёс он вслух. – Что же делать?

Его терзали сомнения: никому не говорить или позвонить в «Скорую»? Поп, как честный человек, выбрал второе, но на автомате набрал номер директора. Поп сначала даже не поверил, что у оператора такой же голос, как у Зазора, а тот начал орать, что у него важная встреча и никому не позволено тратить его время.

– Чего тебе нужно? Я занят!

– Извини ради бога, но у меня ковид. – Поп сразу перешёл к сути дела. – Концерт, к сожалению, придётся отменить. Я очень сожалею, но мне сильно нездоровится. Нужно вызывать скорую. Извини!

– Ни в коем случае! – Зазор пришёл в ярость. – Я сейчас буду! Ляг и лежи! Никуда не звони! Понял меня?

– Понял, – ответил Поп. Он продолжал плыть по течению, и всё же его удивило, как это он перепутал номера.

«Видимо, судьба», – подумал Поп и начал нервно курить. Сигареты шли непрерывным потоком, и каждую Поп изжёвывал, превращая фильтры в коричневую субстанцию. Ему было плохо. Сердце стучало, как барабанщик на кардане, а кости будто тёрлись одна о другую. Кашель иголками резал горло, а Зазор всё не ехал. Поп чувствовал, что ещё немного – и он упадёт в обморок, а может, просто умрёт – настолько ему было паршиво.

«Дзи-и-инь!» – дверной звонок разорвал табачный полумрак.

Поп продолжал курить – ему почему-то не пришло в голову пойти и открыть.

«Дзи-и-инь! Дзи-и-инь! Дзи-и-инь!»

Поп встал с кушетки и, покачиваясь, подошёл к двери. В глазке мельтешил Назар по кличке Зазор. Поп, помедлив, открыл два замка и выглянул в щёлочку: он же болеет и не хочет заразить своего директора.

– Привет, – сказал Поп. Зазор стоял на удалении: в маске и перчатках. – Зайдёшь?

– Зайду. – Зазор вытащил антисептик и обрызгал себя. – Отойди от двери! Иди на кухню.

Поп начал послушно пятиться, а Зазор продвигался вперёд: сначала дверь, потом прихожая и, наконец, кухня с кремовой лужей по центру. Зазор, будто не заметив её, бросил на стол медицинскую маску и приказал Попу надеть её. Теперь они оба были в «намордниках». Директор задал Попу три вопроса: когда тот почувствовал себя плохо, говорил ли кому-то об этом и как самочувствие сейчас. Поп ответил кратко: в прошлую субботу, нет и удовлетворительно, но отсутствуют запахи – очевидно, ковид. Зазор спросил про вкусы. Поп признал, что они есть. Директор ухмыльнулся и уверенно заявил, что, значит, это не ковид. Приспустив маску, он вытащил из кармана пачку сигарет Davidoff и предложил Попу. Они закурили, но всё ещё на расстоянии.

– О боже, – прошептал Поп после третьего затяга. У него подкашивались ноги, и он сел на кушетку. Прошло не меньше минуты, пока он смог встать и пройтись.

– Ты как? – поинтересовался Зазор больше из интереса, чем из жалости или любви к ближнему.

– Сейчас нормально, – ответил Поп. – Воздуха будто не хватает. В лёгких что-то хрипит.

– Тебе кажется, – отмахнулся Зазор и вытащил из куртки пакет с лекарствами. – В общем, как я наблюдаю, у тебя всё окей. Беспокоиться не о чем. Отдохни сегодня, фильмец глянь и таблеточек выпей. Я зашёл в аптеку и захватил тебе самых лучших. Тётка сказала, что таблетки убойные. Мёртвого поднимут. Только инструкции прочитай, а то передознёшься ещё, как Сид Вишез. – Зазор громко рассмеялся.

Попу отдало в уши, и он поморщился от боли. Ему было неприятно такое отношение директора к своему артисту. Понятно, что Трудовой кодекс между ними не действовал, но это было как-то не по-человечески: грубо, нахально, капиталистически.

– Наверное, придётся всё же отменять концерт, – несмело сказал Поп и покачал головой. – Не могу же я заражать других людей. Это как-то… не по-людски, не по-божески. У всех же семьи.

– У меня тоже семья! Молчать! – Зазор сорвал маску и подошёл к Попу. Они стояли лицом к лицу и чувствовали дыхание друг друга. – Слушай меня, лимита, внимательно, что я тебе сейчас скажу! Отменять ничего нельзя. НЕ-ЛЬЗЯ! Я вложил в тебя, в твой альбом и в этот сраный концерт столько денег, сколько ты не потратил за всю свою лоховскую жизнь. Ты понял меня? Ты эти бабки должен отработать. Ты договор подписал и если его не выполнишь, то на панель пойдёшь очком своим торговать. Тебя узбеки будут в общаге трахать! Ты понял меня? Скот неблагодарный. Жри таблетки – и чтобы завтра был на финальной репетиции как огурчик. Дошло?

Поп нахмурился, хотя его лицо не было создано для этой эмоции, но монолог директора обидел его, задел за живое. Поп не заслуживал этих ядовитых фраз. Он никогда ничего не просил (особенно денег) и выполнял все указания – у них с Зазором были вполне рабочие отношения. Тогда откуда такая агрессия, необоснованная и несправедливая? Откуда звериный оскал?

– Побойся Бога! Ты же и так на мне хорошо зарабатываешь, – возразил Поп. – Треть от всех гонораров – твоя. Я не жалуюсь, но зачем говорить мне такие вещи? Это несправедливо! Это низко с твоей стороны!

Зазор сел на кушетку и закурил. Он понял, что перегнул палку, и поменял тактику. Теперь он уговаривал Попа, даже ласково. Зазор вытер кофейную лужу, убрал осколки и сделал бутерброды – он хозяйничал, как у себя дома. Приготовив перекус, он предложил обсудить дела за лёгкой трапезой. Они пили чай и разговаривали о музыкальном бизнесе. Зазор настаивал, что в нём нет места морали – она даже вредна для него, поэтому нужно проводить концерт, несмотря ни на что. Даже если у Попа ковид, то в 2022 году это не имеет никакого значения, ведь теперь ковид ничем не отличается от гриппа, а значит, нет никакого смысла «просирать из-за него огромные бабки – нужно просто полечиться, учитывая возможности современной медицины». Поп молчал, не соглашаясь с аргументами директора.

– Слушай, – через паузу добавил Зазор, – я ведь почти договорился о твоём туре в США. Если не будет презентации альбома, то не будет и тура. Ты же не дуремар, понимаешь, что маза тогда пропадёт и ты уже никогда не попадёшь в Америку. НИ-КОГ-ДА. А там очень классно…

Зазор, как ему казалось, выложил козыри, но Поп легко их побил, ведь он же был в американском туре. Директор удивился: когда? Поп ответил, что в 2013 году с его бывшей группой «Похоронный оркестр». Почти две недели: Нью-Йорк, Чикаго, Кливленд и ещё пять городов. Они даже побывали на Ниагарском водопаде и в городе Гранд-Рапидс – родине Энтони Кидиса из RHCP и комедии «Американский пирог». Поп обожал этот фильм и наделал кучу фотографий. Он стал их показывать с телефона Зазору, но тот смотрел вполглаза, очень расстроенный. Его поразило то, что даже такой лох, как Поп, побывал в США, а он – великий директор – ещё нет. Зазор глубоко задумался.

– В общем, я всё решил. Нужно оповестить людей, что у меня ковид, – окончательно осмелел Поп и подтолкнул плечом Зазора, который не реагировал на слова. – Нужно по-людски. По-божески. Что же теперь? Значит, Боженька так решил. Слышишь меня?

– Что? Нет! – выкрикнул директор. – Концерт нужно проводить! Там все мои деньги! Я стану банкротом.

Но Поп стоял на своём: никакого концерта – нужно звонить в больницу прямо сейчас. Зазор сопротивлялся до последнего и предложил компромисс. Он уже почти смирился с убытками, и всё же…

– Давай до завтра подождём. Вдруг не ковид!

«Дзи-и-инь! – кто-то вжал дверной звонок. – Дзи-и-инь!»

– Кто это? – Зазор аж подскочил на кушетке.

Поп подошёл к двери и посмотрел в глазок. Там стояла Марик. Любимая Марик. Он улыбнулся и открыл два замка. Поп совсем забыл, что болеет: он так любил её; тем более что она приехала с двумя большими сумками. Поп отнёс их в комнату и потом помог ей раздеться. Они прошли в кухню. Увидев Зазора, Марик неприятно поморщилась – она терпеть не могла директора – и спросила, чего он тут торчит. Поп ответил, что пригласил его по одному деликатному делу. Последовал вопрос: по какому? Поп сообщил, что у него подозрение на ковид. Марик сделала большие глаза – удивлённая новогодняя ёлочка. Поп добавил, что концерт, видимо, придётся отменить: ковид – дело заразное.

У Марика вылезли глаза из орбит: как отменять? А отпуск? А гонорары? Зазор подтвердил, что да, бабок не будет. Марик погладила Попа по голове и спросила, любит ли он её. Поп ответил, что конечно – больше всех на свете. Марик взяла его за руку и отвела в комнату, раздела и уложила в кровать. Коротко переговорив с Зазором, она принесла горсть таблеток и приказала Попу их выпить. Марик выключила свет и захлопнула дверь. Попа окутали два одеяла и чернильная темнота. Его тряс озноб, сердце стучало, но голова туманилась от таблеток. Поп провалился в полузабытьё – в глубокое подсознание, где жила Америка. Возможно, лучшее время в его жизни.