Текст книги "Кремлевский визит Фюрера"

Впрочем, в тот – «мюнхенский» – 1938 год Советский Союз в Европе вообще старались игнорировать до неприличия.

Так какие же такие сверхзадачи стояли перед почти бездействующим полпредом?

Как я понимаю, долгое время их было всего три.

Во-первых, присутствовать в Берлине, находясь в «дежурном» режиме.

Во-вторых, быть достойным личного доверия Сталина.

В-третьих… в-третьих, самим фактом своего «внешнеторгового» происхождения показывать немцам, что СССР заинтересован в экономических связях с рейхом.

Главной из этих задач была задача не подвести Сталина.

Как мы позднее увидим, с этой своей задачей Мерекалов справился более-менее успешно…

Он сидел в Берлине, а европейская ситуация развивалась, причем так, что все более выявлялась глупость политики Литвинова.

Наконец, условия для вступления во внешнюю политику Сталина и его «команды» сформировались. И тогда всего лишь за три с лишним месяца Сталин сделал вот что:

1. Вначале сменил руководителя внешней политики. И сменил так, что всем стало ясно – это не рядовое кадровое перемещение, а полная смена курса.

Тем не менее никакой видимой смены курса не произошло – и без англофила Макса контакты с Лондоном сохранились. При этом особого потепления в отношениях с Берлином тоже не произошло.

2. Не отказываясь формально от линии Литвинова на блок с «миролюбивыми» государствами, Сталин позволил им в ходе августовских военных переговоров дойти до логической точки, то есть до обнажения ими того очевидного факта, что быть союзниками СССР они не собираются.

3. Одновременно Сталин дал возможность и панской Польше в полной красе продемонстрировать просто-таки восхитительный в своей завершенности политический кретинизм, идеально сочетающийся с полным отсутствием тревоги о Польше народа, а не Польше «гоноровых» панов.

4. Ведя переговоры с Западом, Сталин объективно обеспечил постоянную головную боль Гитлеру. Ведь военный союз Запада с СССР ломал тому все планы относительно решения проблемы Данцига и «коридора». И теперь Гитлер должен был сам стремиться к улаживанию отношений с СССР. А хорошие отношения с немцами нам нужны были уже по экономическим соображениям – не беря даже в расчет чистую политику.

По времени все совпало практически идеально. К середине августа (я об этом уже немного говорил раньше и кое-что добавлю позже) англофранцузы саморазоблачились на московских военных переговорах, а Гитлер был, что называется, «готов» к заключению с нами Пакта. Причем по собственной инициативе.

Если я Сталину не аплодирую, то лишь потому, что он – не актер.

Если я не снимаю перед ним шляпу, то лишь потому, что шляп не люблю и не ношу.

Я просто горд за Сталина, за моего великого соотечественника, умевшего быть естественно великим (то есть естественным и простым) во всем – от письма дочери до мастерского распутывания корявых литвиновских узлов.

В НАЧАЛЕ лета это распутывание только начиналось. 8 июня 1939 года Галифакс пригласил Ивана Михайловича Майского в Форин Офис и сообщил:

– Британское правительство очень хотело бы возможно скорее прийти к заключению договора между тремя державами.

Майскому оставалось лишь согласно кивнуть головой, ибо Галифакс останавливаться, по всей видимости, не собирался и вел дальше:

– С этой целью мы считали бы целесообразным перейти к несколько иному методу переговоров, а именно: вместо обмена нотами на расстоянии, что неизбежно вызывает потерю времени, мы хотели бы повести с вами разговор за «круглым столом» в Москве, обсуждая пункт за пунктом проект соглашения и находя приемлемые для всех формулировки.

– Я срочно передам это предложение в Москву, но почти уверен в положительном ответе, – вставил словечко полпред. – А кто будет вести переговоры с вашей стороны?

Галифакс замялся, а затем ответил:

– Вообще-то мы уполномочиваем Сидса, но он сейчас болен инфлюэнцей, и мы не можем вызвать его в Лондон для инструктажа… Поэтому…

– Поэтому?

– Поэтому мы отправляем к вам Стрэнга…

– Стрэнга?! – не сдержал удивления Майский.

– Да! Он в курсе деталей наших письменных обменов и очень искусен в редактировании всякого рода дипломатических документов и формул…

– Когда нам его ждать?

– Мы рассчитываем, что он выедет в Москву в начале будущей недели.

– То есть числа двенадцатого-четырнадцатого? —Да…

Итак, на прямые переговоры в Москву Лондон направлял не яркую, видную фигуру Форин Офис, а опытного крючкотвора – заведующего центральноевропейским (!) департаментом.

И если бы дело было только в незначительности поста английского делегата! Но фокус был в том, что у Уильяма Стрэнга в Форин Офис была вполне определенная репутация. Он настолько был привержен идее стравливания СССР и рейха, что коллеги зубоскалили по его адресу «Стрэнг нах Остен»…

Даже на Западе о назначении Стрэнга однажды было сказано так: «Его прибытие в Москву – это тройное оскорбление, нанесенное Советскому Союзу, ибо Стрэнг был лицом невысокого дипломатического ранга, выступал в роли защитника группы английских инженеров, уличенных в Советской России в шпионаже (имеется в виду дело начала тридцатых годов об АО «Метрополитен Виккерс Электрикал экспорт». – С. К.), и входил в группу сотрудников, сопровождавших Чемберлена в Мюнхен».

Справедливости ради надо сказать, что в начале тридцатых Стрэнг, работая в Москве, давал в Лондон достаточно объективную и доброжелательную для нас информацию, а в Мюнхене был по служебному долгу. Но вот его незначительность для такого поручения была действительно вопиющей и вызывающей, как и однозначный его антисоветизм к концу тридцатых годов…

Позднее, 23 июля, Ллойд-Джордж в публичной речи возмущался: «Лорд Галифакс посетил Гитлера и Геринга. Чемберлен отправлялся в объятия фюрера три раза подряд… Почему в гораздо более мощную страну, которая предлагает нам свою помощь, послали представлять нас лишь чиновника Форин Офис?»

На свой вопрос «лев английской политики» сам же и отвечал: «На это можно дать лишь один ответ. Господин Невилл Чемберлен, лорд Галифакс и сэр Саймон не желают союза с Россией».

Утверждение Ллойд-Джорджа 23 июля прямо противоречило утверждениям Галифакса 8 июня, но верным было первое, а не второе. Между прочим, Майский в своем донесении в НКИД о беседе с Галифаксом 8 июня в конце сообщал:

«В ходе разговора Галифакс мельком упомянул, что… кое-кто советовал ему самому съездить в Москву… но что он является принципиальным противником частых и длительных (н-да! – С. К.) отлучек министра иностранных дел из страны…»

Если уж ты выбираешься в Берхтесгаден к Гитлеру, то и до московского Кремля со Сталиным путь недалек… И объяснения Галифакса были более чем неубедительными.

Тем не менее 10 июня Молотов направил Майскому шифровку, «рыбу» которой писал, скорее всего, Сталин:

«Сообщите Галифаксу в ответ на его заявление следующее:

1) Принимаем к сведению решение британского правительства о командировании Стрэнга в Москву;

………………………………………………………

4) что касается заявления Галифакса о том, что кто-то советовал ему съездить в Москву, то можете намекнуть, что в Москве приветствовали бы его приезд».

Однако Галифакс в Москве не появился, и туда приехал лишь Стрэнг (он таки совершил свой поход «нах Остен»). И не столько личные симпатии и антипатии этого переговорщика, сколько его низкий статус заранее программировали весьма «кислые» результаты «круглого стола» с ним.

ИНОГДА чтение дипломатической переписки тех лет выявляет такие детали эпохи, что просто диву даешься! Вот же вроде бы все человеку было понятно… А в целом тот же документ, где содержатся точные оценки и прогнозы, оказывается свидетельством удивительной непрозорливости…

16 и 19 марта 1939 года пятидесятичетырехлетний посол Франции в Германии Робер Кулондр направил министру иностранных дел Франции пятидесятилетнему Жоржу Этьену Бонна два письма…

Кулондр находился на дипломатической службе с двадцати четырех лет, с 1909 года, начинал консулом в Марокко, в двадцатые годы был связан с проблемой германских репараций, участвовал в разработке американского плана Юнга для Германии… Он был безусловно умен, опытен, неплохо владел пером, и его письма Боннэ читаются с интересом.

За день до написания первого письма Кулондр появился в германском МИДе – Аусамте. Там его принял статс-секретарь МИДа Вайцзеккер.

Вермахт утром этого дня вошел в Чехию, и Кулондр был взволнован:

– Господин статс-секретарь, на меня сильно подействовало вступление ваших войск в Прагу…

– А в чем дело? Все прошло спокойно, чехи делали «хайль»…

– Но это же означает, что Мюнхенское соглашение можно выбросить в мусорный ящик!

– Зачем? На нем есть подпись нашего фюрера и вашего Даладье…

– Но этот ввод противоречит Мюнхену, противоречит тем отношениям доверия, которые я, казалось бы, встретил у вас, противоречит, наконец, целям моей миссии здесь…

– Господин Кулондр! – резко и раздраженно ответил Вайцзеккер. – Как вы знаете, фюрер в своей речи еще 30 января заявил, что Центральная Европа – это район, где западным державам делать нечего… И я просил бы не поучать нас. Мюнхен содержит два элемента: сохранение мира и незаинтересованность Франции в восточных делах.

– Но…

– Пусть Франция наконец обратит свои взоры на Запад, на свою империю, и прекратит разговоры о делах, в которых ее участие, как подсказывает опыт, не содействует делу мира…

Ответ немца я назвал бы образцовым для подлинно национальной дипломатии деловых патриотов, а не салонных шаркунов. Он был резок, но верен по существу, однако Кулондр был выбит им из привычной колеи. И – взвинченный вчерашним – он сел 16 марта за письменный стол, чтобы написать вот что: «Операция, жертвой которой только что стала Чехословакия (точная констатация – «Чехия». – С. К.), в еще большей мере, чем предыдущие акты насилия нацистов (что тут имел в виду посол, понять сложно, ибо аншлюс Австрии был добровольным, а включение Судетской области в рейх – справедливым. – С. К.), отмечена специфическими признаками гитлеровских акций: цинизм и вероломство замысла, секретность подготовки (в том же письме посол заявлял, что «уже в начале февраля посольство отмечало многочисленные признаки, указывавшие на намерения рейха в отношении Чехословакии», так что непонятно – о какой «секретности» речь? – С. К.), жестокость исполнения…»

Кулондр– дипломат второй колониальной империи мира – приписывал Берлину «мораль, которую проповедуют гангстеры и обитатели джунглей», а заканчивал длинное свое послание так: «Интересы национальной безопасности, равно как и интересы мира во всем мире, требуют от французского народа огромных усилий в плане дисциплины и мобилизации всех возможностей страны; только это позволит Франции, при поддержке ее друзей, утвердить свое положение и отстоять свои интересы перед лицом такого серьезного противника, каким является Германия Адольфа Гитлера, устремленная отныне к завоеванию Европы».

Второе письмо от 19 марта было менее эмоциональным, зато аналитичным – с весьма подробным анализом положения Германии, в Германии и вокруг Германии…

Особо Кулондра возмущало то, что осенью 38-го года в Мюнхене Гитлер заявлял об абсолютной невозможности сосуществования этически разнородных групп чехов и немцев, а весной 39-го года преобразовал Чехию в имперский протекторат Богемия и Моравия.

Но чехи, давно привыкшие жить в условиях верховной немецкой власти в составе Австрии, достаточно спокойно отнеслись к тому, что отныне живут под верховной немецкой властью, исходящей уже не из Вены, а из Берлина… Даже президентом протектората остался тот же Эмиль Гаха, который в качестве избранного самими же чехами президента вручил судьбу избравших его чехов в руки фюреру.

Чехи об утрате «независимости», подаренной им Штатами и Версалем, всего лишь погоревали, не выявляя общенационального намерения бороться за ее восстановление. Словаки были вполне довольны вновь обретенной (да – при содействии Берлина) независимостью от чехов.

И отдавая себе отчет в этом заранее – еще до начала «чешской» комбинации, – Гитлер не мог удержаться от соблазна бескровно решить сразу две серьезные проблемы в свою пользу.

В письме Кулондра об этом было сказано так:

«Германия, все валютные ресурсы которой были почти полностью израсходованы, наложила руку на большую часть золотого и валютного запаса чешского эмиссионного банка. Полученная таким образом сумма (50 млн долларов) является весьма ценной поддержкой для страны, которая была почти полностью лишена средств для международных платежей.

Еще более важным является тот факт, что Германия получила в свои руки значительное количество первоклассного вооружения (которое чехи не пожелали применить против Германии. – С. К.), а также заводы «Шкода». Эти предприятия, пользующиеся мировой известностью, снабжали вооружением не только Чехословакию, но и Румынию и Югославию (и даже СССР. – С. К.)… Напомню мимоходом, что заводы «Шкода» поставляли для нас авиационные моторы… Не следует недооценивать и новые возможности рейха по приобретению путем продажи вооружений за границу ценной для него валюты».

Да, все золото мира было тогда в основном у Америки и «демократического» Запада. А золотой запас Германии был существенно меньше даже итальянского и «тянул» не более чем на 30 жалких миллионов долларов (США к лету 1939 года имели золотых монетных запасов на 28,5 миллиарда долларов – 62% от общей суммы, имеющейся в распоряжении Запада).

То есть «золотая» прибавка за счет чехов была для рейха очень весомой и своевременной – как и «стальная» прибавка за счет «Шкоды»…

Понимая это, Кулондр понимал и другое:

«Перед гитлеровскими руководителями открываются два пути: либо продолжать далее завоевание Восточной и Юго-Восточной Европы, а быть может, и Скандинавских стран, обеспечив себе тем самым… ресурсы этих районов и возможность… подготовиться к тому, чтобы противостоять блокаде, либо же напасть на Францию и Англию, прежде чем эти державы при поддержке Америки (выделение здесь, как и ниже, – мое. – С. К.) смогут достичь или превзойти уровень вооруженности рейха и, в частности, лишить его превосходства в воздухе»…

Как видим, француз мыслил вполне здраво, причем, если вдуматься, он сам в конфиденциальном письме Боннэ признавал, что «демократические державы» сами загоняют Германию и Гитлера «в угол» своими военными приготовлениями и под разглагольствования о деле мира уже прикидывают – а как они будут Германию блокировать с моря…

И что интересно! Первое письмо Кулондра от 16 марта заканчивалось упованием на «друзей» Франции – без расшифровки, кто же имеется в виду конкретно. Но и второе – подробное, всесторонне рассматривающее ситуацию – письмо ничем в этом смысле не отличалось от первого…

Там не было даже намека на СССР как на важнейшего для Франции потенциального союзника.

Правда, «Кремль» во втором письме поминался. Но не московский, а пражский… До этого я умалчивал, что с 1936 по 1938 год Кулондр был послом в Москве, после чего получил назначение в Берлин. И вот при таком послужном списке он даже пары слов не сказал о срочной необходимости для Франции теснейшего и действенного военного союза с Россией.

Нам, русским, этот союз нужен был тогда как телеге пятое колесо… Но для французов-то он был жизненно важен! А они предпочитали «в упор» этого не признавать.

Н-да…

Так кто же виделся Кулондру в «друзьях»? Что ж, последний абзац письма берлинского посла Франции констатировал:

«Имея в виду непостоянство гитлеровских руководителей и опьянение успехами, в котором должен пребывать сейчас фюрер, а также то беспокойство и раздражение, которое вызывают за Рейном перевооружение демократических держав и позиция Соединенных Штатов (в другом месте письма говорится, что «наблюдая все с большим волнением и глухим раздражением… за мероприятиями Франции, Англии и Америки по перевооружению, руководители рейха могут задаться вопросом, долго ли еще они будут обладать превосходством в воздухе…» и т. д. – С. К.), я считаю, что мы должны немедленно приступить самым решительным образом, сохраняя как можно большую секретность, к мобилизации промышленности страны».

В скобках замечу, что для Франции, как видим, Кулондр режим секретности зазорным не считал… Но это я так – в качестве попутного замечания…

Но вот уж совсем не походя надо отметить тот показательный факт, что «штатовские» уши республиканского Осла и демократического Слона уже виднелись в европейской политике… Виднелись если и не публично, то в секретной переписке европейских политиков… И эти уши навострялись в сторону Европы все настырнее, хотя Дядя Сэм и президент Рузвельт громко заявляли о неизменном «изоляционизме» США…

Ну-ну… Может, оно было и так… Но ведь и Кулондр, тесно связанный с капиталом США еще со времен работы над планом Юнга, тоже знал, о чем писал…

А ЧТО ЖЕ в это время происходило в Берлине за стенами французского посольства?

В Берлине был, например, заключен германо-итальянский договор о дружбе и сотрудничестве – так называемый «Стальной пакт». Это был четкий и внятный документ, утверждающий полный политический, дипломатический, военно-политический, военный и военно-экономический союз двух стран.

Со стороны Германии его подписал Иоахим фон Риббентроп, со стороны Италии – его коллега Галеаццо Чиано.

«Стальной пакт» был заключен 22 мая в 1939 году от Рождества Христова и, как было в нем зафиксировано, «в XVII году Фашистской Эры»… За полтора года до этого, 6 ноября 1937 года, Италия присоединилась к тому политическому союзу, который стал известен как «Антикоминтерновский пакт» и который вначале заключили Германия и Япония 25 ноября 1936 года…

Автор должен сообщить читателю, что это соглашение часто (и совершенно неверно) определяют как антисоветское. Но вот что говорилось в беседе еще наркома Литвинова с польским послом Гжибовским 4 апреля 1939 года.

Появившись у Литвинова по своей инициативе, Гжибовский начал с упреков:

– Мне приходится выполнять функции вашего полпреда, господин народный комиссар, и передавать ваши запросы польскому правительству.

Макс Литвинов с поляками особо не церемонился, и поэтому почти сразу задал вопрос «в лоб»:

– Вы сообщили англичанам, что Польша отказывается от участия в комбинациях, направленных против СССР?

Гжибовский протянул наркому «Таймс» и «Тан» и показал места, где говорилось об отклонении Польшей трех германских требований: о Данциге, о постройке экстерриториальной автострады через «коридор» и о присоединении Польши к антикоминтерновскому пакту…

– Ну и верны ли эти газетные сообщения? – вопросил Макс.

– Эти газеты обычно хорошо информированы, – уклончиво сообщил поляк.

– А вы?

Гжибовский, опять не отвечая прямо, промямлил, что, дескать, отрицательное отношение Польши к антикоминтерновскому пакту хорошо известно западноевропейским государствам и участникам пакта.

– Им это известно тоже только из газет? – едко поинтересовался Литвинов.

– Нет, – хмуро ответствовал Гжибовский. – Им это известно от польского правительства.

– Так вот, господин Гжибовский, тогда вам должно быть известно и то, что антикоминтерновский пакт отнюдь не направлен против СССР или исключительно против него, но также против Англии, Франции и даже Америки…

Гжибовский что-то хотел сказать, однако не страдавший рефлексией Литвинов безапелляционно подытожил:

– Это доказано тем спором, который в настоящее время ведется между участниками пакта, из которых каждый хочет, чтобы острие пакта было направлено против наиболее интересующего его противника…

– А вот Польша… – Гжибовский опять что-то хотел вставить, но Литвинов (и вот тут даже я скажу ему за это «спасибо!») прямо-таки «припечатал» «гонорового» пана:

– Мы знаем, что в свое время Польша была готова примкнуть и вела даже соответственную агитацию за так называемый пакт пяти в составе Англии, Франции, Германии, Италии и Польши, отлично сознавая, что такая комбинация была бы направлена против СССР…

– Но ведь, когда будет нужно, Польша обратится за помощью к СССР…

– Она может обратиться, когда будет уже поздно. Для нас вряд ли приемлемо положение общего автоматического резерва…

Европейские «демократические друзья» Литвинова его тогда уже «кинули», и поэтому он был так резок (лично для него – тоже уже поздно). Но в своей резкой прямоте он был, безусловно, прав. России действительно не пристало быть «палочкой-выручалочкой» для панов, мсье и сэров… Тем более что Антикоминтерновский пакт Гитлера с Токио и Римом отнюдь не был направлен против СССР как государства.

«Стальной» же пакт – тем более…

22 мая немцы заключили военный союз с Италией, а 23 мая…

А 23 МАЯ Гитлер провел в рейхсканцелярии совещание с руководством вермахта, люфтваффе и кригсмарине.

В его кабинете собрались фельдмаршал Геринг, гроссадмирал Редер, генерал-полковник фон Браухич, генерал-полковник Кейтель, генерал полковник Мильх, генерал артиллерии Гальдер, генерал Боденшатц, контр-адмирал Шнивинд, полковник Ешоннек (молодой начальник штаба люфтваффе), полковник генштаба Варлимонт, подполковник генштаба Шмундт, капитан Энгель, корветтен-капитан Альбрехт (вскоре ему предстояло руководить силами ВМФ, выделенными для Польской кампании), капитан фон Белов.

Протокол совещания с повесткой дня: «Информация о политическом положении и задачах» вел главный адъютант фюрера Шмундт…

Гитлер был уверен, конкретен и убедителен.

– Господа! – начал он… – С одной стороны, за период с 1933 по 1939 год наша внутренняя ситуация характеризуется успехами на всех участках. Колоссально улучшилось наше военное положение. С другой стороны, наше положение в окружающем мире осталось неизменным…

В кабинете, где царила внимательная тишина, началось шуршание тугих мундиров. Все были удивлены – а как же вход в Рейнскую область, успех Саарского плебисцита, аншлюс, Судеты, Прага, Мемель?

Однако Гитлер тут же пояснил:

– Германия была исключена из круга могущественных государств, и формально тут мало что изменилось. Равновесие сил было установлено без участия Германии. Ныне мы вступаем в этот круг и уже этим равновесие нарушаем. Любые, даже жизненно важные наши претензии рассматриваются как «вторжение»… Причем англичане больше опасаются нашего экономического превосходства, чем обыкновенной угрозы силой…

Фюрер обвел присутствующих внимательным взглядом холодных синих глаз и продолжил:

– Восьмидесятимиллионная масса немцев разрешила духовные проблемы. Однако экономические проблемы сохраняют свою остроту, и для их решения требуется мужество. Да, господа, мужество, потому что лишь трусы приспосабливаются к обстоятельствам, а смелый обстоятельства приспосабливает к своим потребностям!

Тугие мундиры зашелестели уже одобрительно, а фюрер повысил голос:

– Мы хорошо использовали время… Национально-политическое объединение немцев почти закончено. Однако мы перед выбором: подъем или падение. Пятнадцать, двадцать лет, и вопрос жизненного пространства, соразмерного с величием государства, надо будет решать! И ни один из немецких государственных деятелей не может более уходить от этого вопроса…

По кабинету опять прошелестело одобрение, но в нем чувствовалось и напряжение. Гитлер это уловил, но тон его речи оставался по-прежнему бодрым:

– Сегодня мы в состоянии подъема, равно как и наши друзья – Италия и Япония. Польша – в упадке…

Итак, слово было произнесено… И теперь уже даже малейший шорох не нарушал тишину кабинета рейхсканцлера, перешедшего к главному текущему вопросу:

– Польша всегда будет стоять на стороне наших противников. Да, мы имеем с ней пакт, но она всегда думает о том, как использовать против нас любую возможность. И проблему Польши нельзя отделить от проблемы столкновения с Западом. Дело не в Данциге… Если судьба заставит нас столкнуться с Западом, то хорошо иметь обширную плодородную территорию на Востоке с невысокой плотностью населения. Немецкое солидное ведение хозяйства даст громадный прирост продукции… В связи с этим должен предупредить – нам не следует уповать на подарок в виде колоний, даже если нам его и сделают. Это не решение продовольственной проблемы, ибо морская блокада способна здесь все подорвать. Так что решение– в Польше. Внутренняя же устойчивость Польши по отношению к большевизму– сомнительна. Поэтому Польша – сомнительный барьер и против России. Польский режим не выдержит ее давления…

Мундиры вновь не выдержали, поскольку было произнесено и еще одно главное слово – «Россия»… Однако фюрер на нем не задержался и продолжил «польскую» тему:

– Польский вопрос обойти невозможно! Остается одно – при первой подходящей возможности напасть на Польшу. Да, дело дойдет до борьбы, о повторении чешского варианта нечего и думать. И нет уверенности в том, что в ходе германо-польского столкновения война с Западом исключается…

Гитлер умолк, задумался и решительно подытожил:

– Тогда борьбу следует вести в первую очередь против Англии и Франции, хотя успех в том, чтобы исключить Запад из игры и изолировать Польшу… Это – дело ловкой политики…

Да, от политики зависело в 39-м году многое, ибо пушки еще молчали. Гитлер пояснил, что он сомневается в возможностях мирного урегулирования с Англией:

– Англия видит в нашем развитии закладку основ той гегемонии, которая лишит ее силы. И поэтому Англия – наш враг. Столкновение с ней будет не на жизнь, а на смерть. Вы, господа, – люди военные, и любые вооруженные силы должны стремиться к короткой войне, но государственное руководство обязано готовиться к войне продолжительностью от 10 до 15 лет…

Генералы и прочие переглянулись через стол без особого энтузиазма, а фюрер понимающе кивнул и сказал:

– Конечно, внезапное нападение может привести к быстрому исходу. Однако полагаться только на внезапность было бы преступно, ибо тут могут помешать измена, обыкновенная случайность, человеческая глупость и даже просто метеоусловия… Хотя, конечно, – кивнул еще раз головой фюрер, – надо стремиться к сокрушительному удару, не беря в расчет соблюдение договоров. Важнее оружие, но…

Гитлер уже немного утомился, перевел дух и даже как-то устало констатировал:

– Но любое оружие имеет решающее значение, пока обладаешь преимуществом в нем – начиная с газов и заканчивая авиацией. К сорок первому году у нас преимущества в воздухе над англичанами не будет. Зато против поляков будут эффективны танки, так как у них нет противотанковой обороны. Впрочем, даже если преимущества в оружии нет, – в глазах фюрера мелькнул огонь, – успех приносит его внезапное и гениальное применение…

Выходило, что с Польшей все было в принципе ясно… А с Россией? Отвечая на невысказанный внимательно слушающими мундирами вопрос, фюрер пояснил:

– Экономические отношения с Россией возможны только при улучшении политических отношений. Пока в комментариях печати обнаруживается осторожная позиция. Не исключено, что Россия сочтет разгром Польши нежелательным для нее. И если русские будут и дальше действовать против нас, то могут стать более тесными наши отношения с Японией…

ОТНОШЕНИЯ двух стран были не такими уж и простыми. Япония не воевала с Германией так, как она воевала с Россией в 1904—1905 годах, но Япония «воевала» с Германией в Первую мировую войну.

Вся эта «война» ограничилась, правда, тем, что Япония после колебаний объявила рейху Вильгельма II войну, соблазнившись возможностью захвата германской базы в прибрежном Китае – Циндао (Киа-Чао). После недолгой блокады и вялого штурма Циндао был взят, и этим боевые действия между двумя империями ограничились.

До «консервативной революции Мэйдзи» 1867 года Япония сохраняла почти феодальный облик, а до ее насильственного «вскрытия» эскадрой американского коммодора Перри – и вовсе феодальной.

Чуть ли не три века самоизоляции сформировали очень своеобразное общество и своеобразный же национальный характер. И они оказались такими, что сделали Японию и японцев способными на удивительно динамичные цивилизационные рывки.

Тот, кто отстал, волей-неволей должен использовать опыт ушедших вперед. И Япония сумела сделать это талантливо и умно. А одним из образцов была как раз кайзеровская Германия. Японская армия строилась по прусскому образцу, а Бисмарк был кумиром японских реформаторов.

Казус с Циндао, впрочем, особо ничего не испортил, тем более что Япония, хотя и вошла в число стран-победительниц, постоянно ощущала и после этого пренебрежение англосаксонских «союзников». Они сильно потеснили японцев с захваченных позиций в Китае и прижали их на Вашингтонской конференции 1921—1922 годов двумя договорами – Пактом четырех (США, Великобритания, Франция и Япония) и Пактом девяти (к упомянутой компании из четырех тут присоединились Италия, Бельгия, Голландия, Португалия и Китай). Особенно же был ненавистен для Страны восходящего солнца третий договор – Пакт пяти (США, Великобритания, Япония, Франция и Италия), по которому было установлено следующее соотношение предельного тоннажа линейного флота – 5:5:3:1,75:1,75…

В декабре 1934 года Япония отказалась от Пакта пяти и потребовала права на уравнение своего флота с флотами англосаксов. Через год в Лондоне открылась морская конференция, но и там Японии ничего добиться не удалось, и в начале 1936 года она конференцию покинула…

Итак, как и Германию, Японию пытались дискриминировать. К тому же, как и Германия, Япония в тридцатые годы покинула Лигу Наций… И сходные точки в их ситуации имелись… Причем даже «горячие»… В начале тридцатых и германское, и японское общества были охвачены кризисом. Немцы нашли выход в национализме, японцы – в дальнейшей милитаризации.

Однако если в Германии внутриполитическая обстановка стабилизировалась, то в Японии в середине 30-х годов происходило обратное. В 1934 году в обширном северном районе Тохоку, только по официальным данным, голодало на грани голодной смерти 700 тысяч крестьян. Из-за нищеты в дома терпимости было продано более 60 тысяч девушек.

Япония в непривычных для нее массовых размерах если не «краснела», то «розовела»…

20 февраля 1936 года на выборах в японский парламент победила партия минсэйто, выступавшая против группы милитариста генерала Араки, связанного с «новыми» концернами. Минсэйто увеличила число мест в парламенте со 146 до 205. Партия же сэйюкай (по сути – аракистская) вместо прежних 303 набрала лишь 171 место.

И даже тяготевшая к левой демократии партия сякай тайсюто набрала 18 мест вместо 5, имевшихся у нее ранее.

А через несколько дней после выборов группа молодых офицеров подняла мятеж… это была не революция, а крупная «разборка» среди различных групп военщины. Одной из первых жертв серии жестоких убийств стал семидесятивосьмилетний экс-премьер и лорд-хранитель печати адмирал Макото Сайто. Сайто был реакционером высшей пробы, но вот же– реакционные путчисты его не пощадили, потому что адмирал считался противником «молодого офицерства».