Текст книги "Сокровенный сердца человек. Жизнь и труды священномученика Серафима (Звездинского)"

Слово архимандрита Серафима (Звездинского) на наречение во епископа Дмитровского

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Христос оставил нам образ, да последуем стопам его, сего ради да течем на предлежащий нам подвиг, взирающе на Начальника и Совершителя веры Иисуса, Архиерея Великого, прошедшего небеса.

Святители Божии, Ангелы Христовой Церкви Бога Триипостасного, неисповедимою благостью и богатым промыслом, Святейшего и чадолюбивейшего отца нашего Патриарха изволением, богомудрых святителей богомудрым советом аз, недостойный, призываюсь «к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе».

В предпразднество Рождества по плоти Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа предпраздную архиерейство свое, в день памяти священномученика Игнатия Богоносца готовлюсь стать носителем великой благодати архиерейской. В сей священный для меня час и достопамятный день о чем скажу и о чем возглаголю? С чего начну слово мое? С чего? Дабы не услышать из уст Божественной Истины того же упрека, который обращен был к девяти: «не десять ли очистишася, да девять где? Како не возвратишася воздати славу Богу?» Но дабы уподобиться тому, который «видев, яко исцелев возвратися, славя Бога и паде ниц при ногу Его, хвалу Ему воздая», и с ним я возвращуся назад. Мысленным взором взираю на путь, мною уже пройденный. Взираю… и, видя чудно благодеющую мне на сем пути десницу Божию, такожде «славя Бога, падаю ниц при ногу Его, хвалу Ему воздая», славою и хвалою слово мое предначинаю «от избытка сердца», аще восклицаю гласом евангельским и глаголом пророческим «исповедаютися, Господи», Отче небеси и земли, яко Ты влек меня и я увлечен. Ты сильнее меня и превозмог… Я был в сердце моем как бы огонь горящий, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, – и не мог. Ты влек меня, Господи, к служению Тебе и «гласом хлада тонка, тихим веянием ветра благодати Твоея», влеки бурею земною, вихрем крепким. Вихрем крепким и бурею земною влек Ты меня, когда я сопротивлялся влечению Твоему, спорил с Тобою, «гласом хлада тонка» влек Ты меня, когда я слушался Тебя, покорно следовал влечению Твоему, со страхом и трепетом повиновался Тебе… Ты влек меня к служению Тебе с самых юных годов, влек через дивные, сладчайшие, умилительные, древние напевы, среди которых я вырос. Влек через Божественную Литургию, стоя за которой еще в юности, я всегда распалялся сердцем «Твоя от Твоих приносити». Влек через доброшумный благовест Лавры Сергиевой, под кровом которой четыре года воспитывался в академии. Влек через чудодейственную, цельбоносную раку мощей Сергия Преподобного, приходя к которому и челом моим к нему припадая, всякий раз слышал внутри меня сильный призыв: «Иди, служи Христу». Влек Ты меня, Господи, к служению Тебе чрез знакомство со многими духовно настроенными иноками, примером жизни своей заставлявшими меня «иноческого жития правила принимать и любовью лобызать». Влек Ты меня особенно через одного святителя-инока, отсутствующего здесь телом, но верою присутствующего сейчас со мною духом, который ежедневным, огнепламенным служением Божественной Литургии углублял всегда мой ум в глубочайший смысл Жертвы Бескровныя, заставляя трепетать и воздыхать мое сердце воздыханиями неизглаголанными, заставлял повергаться меня ниц перед неисповедимым величием сего таинства, страшного и преславного. Завершил Ты влечение мое к служению Тебе, Господи, через старца-затворника, в обители Зосимовской подвизающегося, который властным и решительным, полным благодати словом своим, окончательно исторг меня из мира. Ты влек меня гласом хлада тонка. А когда я дерзнул сопротивляться Тебе, послал Ты мне болезнь лютую, от которой восстать живым я не чаял, будучи приговорен к смерти двумя врачами: гомеопатом и аллопатом. И когда врата смерти раскрылись уже передо мною, предстал у одра болезни моея врач небесный, чудно меня исцеливший, и в память чего и воспет был Святый сей в песнях духовных покойным отцом моим, протоиереем Иоанном. Так влек Ты меня и бурею земною! «Исповедую благодать, проповедую милость, не таю благодеяния». «И не отступил еси Ты вся творя», и к Себе меня влеча, дондеже и на высоту архиерейства привлек мя еси. «Ей, Отче, яко тако бысть благоволение пред Тобою».

И се ныне стою пред высотою архиерейской. Восходя на нее, хочу рассмотреть, что такое за высота эта, из каких сторон она слагается? Восхожу и вижу на высоте сей святителем Григорием Богословом начертанные, как бы огнем горящие, слова: «Завидна и опасна высота!» Так две стороны, две дороги… два пути указывает в архиерействе вселенский учитель: один путь – завидный, другой – опасный; один, по-видимому, радостный и просторный, другой – исполненный скорбей и тесный. Первый – внешний, второй – внутренний. Смотрю на первый, завидный, и вижу то, что всем и каждому видно в епископе: вижу встречи… поклонения… обоняю воню благоухания дыма кадильного… слышу пение и лики: «Достойно есть», «Исполла эти деспота», «Да возрадуется душа твоя», вижу облачение, горе подъятые руки с дикирием и трикирием… Слава… слава… честь… честь. Завидная высота, вожделенная!

Но не на этой чести и славе, не на этих встречах, поклонениях, не на этих ликах, не на этой внешней, видимой всем стороне архиерейства, останавливаюсь я своим вниманием. В наши скорбные и тяжкие дни виднее для меня становится вторая, далеко не всем видимая сторона архиерейства, второй, тернистый путь. И вижу на нем то же, что видел некогда ветхозаветный пророк и, видя, со страхом воскликнул: «Кто Сей, исходящий из Эдема в червленых ризах от Восора, столь величественный в одежде Своей, выступающий в полноте силы Своей?» – «Аз есмь, изрекающий правду, силен еже спасати». – «Почто убо червлены ризы Твоя и одежды Твоя, как от топтания в точиле?» – «Аз, – глаголет, – един истоптах точило, и из народов никого не было со мною». За Сим, от Эдема исходящим, за Сим Архиереем Великим, прошедшим небеса и следует сейчас мысль моя, сердце мое, все существо мое, дабы видеть истинный, подлинный путь архиерейства, Сим Архиереем Великим проложенный. «Владыка мой Господи, Архиерею преславный, Учителю, где живеши?» – вопрошаю Его с Андреем и Иоанном и слышу ответ Его: «Прииди и виждь». Се по глаголу Твоему прихожу и хочу видеть архиерейство Твое: кое оно, кое величие его, кая слава его, кая честь его?

Нарекаемый ныне во архиерея, хочу видеть наречение Великого Архиерея Иисуса: како и где бысть оно? Облекаемый ныне в светлый чин архиерейский, хочу видеть и светлость Архиерея Иисуса, встречу, Ему оказанную, облачение Его Архиерейское… хочу слышать: «Да возрадуется душа Твоя», «Исполла эти деспота», Ему петые, кое все это есть. Восходя ныне на кафедру архиерейскую, хочу видеть и ту кафедру, на ней же стоясте нозе Сего Великого Архиерея Иисуса… Хочу видеть и первую Архиерейскую резолюцию, Сим Архиереем начертанную… хочу видеть Его благословляющим десницею и шуйцею… Хочу видеть – и что же вижу? О, смущается дух, трепетом священным объемлется, исполняется и преисполняется сердце… Вижу прежде всего наречение Его. Глубокая ночь… Гефсиманская… дремлющий масличный сад… Петр, Иаков, Иоанн… и «яко вержением камене». Иисус, от них отошедший. Да, святители Божии, здесь, именно в Гефсиманской веси, свершилось первое наречение Новозаветного Архиерея, здесь, именно в Гефсиманском саду, десница Отча ткала первый архиерейский омофор и возлагала омофор сей – заблуждшее, яко овча, человечество, грехи всего мира – на плещи Архиерея Искупителя.

О, посмотрим, сколь тяжел, сколь невыносим омофор сей для Самого Богочеловека… Вижу, как под тяжестью его сгибаются Божественные рамена… Вижу, как под бременем его Архиерей Иисус, «поклонь колена», «паде на лице свое», «паде на земли». Вижу, как возложивши омофор сей на плеща Свои, Возложивший «начат ужасатися, скорбети и тужити». Слышу и самые скорбные глаголы Его, из глубины сердца болящего исходящие: «прискорбна есть душа Моя до смерти», «Подождите, будьте зде и бдите со Мною». Таинственное страшное наречение! Наречение с «воплем крепким и со слезами»; наречение с мольбою: «Отче Мой, аще возможно есть, да мимо идет чаша сия», наречение, потребовавшее явления ангела с небеси, укрепляющего Нарекаемого, се наречение Архиерея Иисуса!

Хочу видеть и первую встречу, оказанную Сему Архиерею, Гефсиманский омофор на себя подъявшего. «Приди, – глаголет, – виждь!» Что же вижу?

Вижу, яко «Иисус изыде со учениками Своими на он пол потока Кедрска, идеже бе вертроград», а Иуда «приим спиру и от архиерей и фарисей слуги, прииде тамо со светилы и свещами, и с ним народ мног со оружием и дрекольми». Какая торжественная пышная встреча Архиерею архиереев:

«Иуда… слуги архиерейские и фарисейские… народ мног… светилы и свещи – се дикирий и трикирий Архиерея Иисуса! «Оружия и дрекольня» – се рипиды Его! Что же? И под руки, в знак чести, взяли Его, как обычай есть оказывать честь архиереям. Да, взяли: «…они же возложиша руце свои на Него и яша Его… Емша же Его, ведоша». Се встреча Архиерея Иисуса!

Хочу видеть и митру, и посох, и облачение Его. «Приди, – глаголет, – и виждь». Что же вижу? Вижу, «яко воини, сплетше венец от терния, возложиша на главу Его, и трость в десницу Его». Трость… какой драгоценный посох в руках Архиерея Иисуса! Багряна риза… какое великолепное на Нем облачение! Терновый венец… какая блестящая митра на Главе, Главе Церкви небесной и земной – митра, вместо бриллиантов каплями крови украшенная!..

Хочу слышать, како пели и «Да возрадуется душа Твоя» в слух Архиерея Иисуса. Что же слышу? Слышу: «И поклоньшеся на колену перед Ним, ругахуся Ему, глаголюще: «Радуйся, Царю Иудейский!» Се: «Да возрадуется душа Твоя», Архиерее Иисусе! Хочу слышать: «Исполла эти деспота».

Ему петые. Слышу их. «Егда же видеша Его архиереи и слуги прилежаще гласы великими, излиха возопиша глаголюще: распни, распни Его». Какое дружное единодушие, какое громогласное «Исполла эти деспота» Архиерею Иисусу!

Хочу далее видеть ту кафедру, на ней же стоясте пречистеи нозе Его.

«Приди, – глаголет, – и виждь». Что же вижу? Вижу две кафедры, на них стоял Архиерей Иисус. Одна, на которой стоял Он, в архиерейское Свое облачение облаченный; другая, на которой стоял Он, совсем разоблаченна. Первая, о ней уже писано есть сице: «пилат изведе вон Иисуса и седе на судищи, на месте, глаголемем Лифостротон, еврейски же Гаввафа… Изыде же сюда и Иисус, нося терновый венец и багряную ризу». Лифостротон… Гаввафа…

Первая кафедра, на ней же стоял Архиерей Иисус, тако облаченный!

Вторая кафедра, о которой пишется еще: «И пришедше на место, нарицаемое Голгофа, еже есть краниево, лобное место». Лобное… краниево место… Голгофа – се вторая кафедра, разоблачили Архиерея Иисуса, «разделиша ризы Его, вергше жребия». На сей Голгофской кафедре вижу Архиерея Иисуса, благословляющим люди Своя десницею и шуйцею, на кресте распростертым… се на сем алтаре Крест вижу Архиерея Иисуса, кровью Своей пишущим и первую архиерейскую резолюцию: «Отче, отпусти им, не весь бо, что творят».

Се благословение и резолюция Архиерея Иисуса! Святители Божии! Се путь архиерейский, Архиереем Великим указанный и проложенный! Три главные стези на пути сем видны. Первая стезя, на которой написано: самоотвержение; вторая стезя, на которой написано: крестоношение; третья стезя, о которой вот евангельский Иоанн Богослов: «Возлюби своя сущия в мире, до конца возлюби их» – любовь необъятная самоотвержения, крестоношения и любви. Из них сотканы и все одежды архиерейские Архиерея Иисуса; из сего же сем же состоит и вся слава, и честь, и великолепие, и величие Архиерейства Его. И, восход на сей подвиг Архиерейства, Архиерей Иисус тогда же и рек викариям Своим, слугам Своим, строителям Тайн Божиих: «Восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет в руце человеком, и осудят Его на смерть и предадут языком, и поругаются Ему, и укорят Его, и оплюют Его, и убиют Его». И слыша о сей славе Архиерея Иисуса, «апостоли ужасахуся и во след идуще бояхуся».

Аз ли немощный, малодушный и слабый, не убоюся, восходя ныне на сию завидную, но опасную высоту архиерейства! Аз ли не ужаснусь, вступая на путь Христов тернистый и тесный! «Трепещу, приемля огонь, да не опалюся, яко воск и яко трава». Трепещу, всенародно обращаясь к Архиерею Иисусу: «Господи, с тобою готов и в темницу, и на смерть идти, ныне душу свою за Тя положу». Да не услышу и аз из Пречистых уст горький глас: «Плоть сый – не хвалися». «Душу ли твою за Мя положиши? Аминь, аминь, глаголю тебе, не возглас алектор, дондеже трикраты отвержешися Мене не ведети». О, святители Божии, ангелы Церквей Христовых, предстаньте, явитесь мне ныне святыми молитвами вашими, яко же Архиерею Иисусу, при наречении Его в саду Гефсиманском «явися ангел с небес, укрепляя Его», и егда прострети преподобные руки ваша, да ими низвести на меня огнеобразную Духа благодать, вознесите тогда единодушно о мне ко Господу глас ваш молебный, да не буду в архиерействе своем подобен тому Петру; «иже начат ротитися и клятися, яко не знаю человека сего», но да буду подобен тому Петру, иже с дерзновением рек тем, кои прещением запретили ему с Иоанном проповедывать учить о имени Иисусовом: «Судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога? Должен повиноваться больше Богу, нежели человекам» Облеките меня самоотверждением Иисусовым, да возмогу и с апостолом взывать: «Злословят нас, мы терпим, хулят нас – мы молимся, мы отовсюду притесняемы, но стеснены, мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся, низлагаемы, но не погибаем». О! укрепите крестоношением Иисусовым, да возмогу и аз с Павлом восклицать: «Мне же да не будет хвалитися, токмо о Кресте Господа нашего Иисуса Христа, имже мне распяся и аз миру». О, вдохните в меня Духом Святым, возжите в сердце моем любовь огнепламенную к Богу и будущей пастве моей, дав огне любви сей горя и пламенея, огнен гимн апостольский выну и устами и сердцем моим пою и воспеваю: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь или теснота, или гонение, или холод, или нагота, или опасность, или меч?» Как написано: за Тебя умерщвляют всякий день, считают за овец, обреченных на заклание. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. И уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем, Которому со Безначальным Его Отцем и Пресвятым, Благим, Животворящем, Единосущным и Сопрестольным Его Духом слава, честь, держава, великолепие и поклонение во веки вся неисчестная – во веки веков. Аминь.

Впервые опубликовано: Вестник РХД. № 133.

Схимонахиня Иоанна (Патрикеева). Из воспоминаний о епископе Серафиме (Звездинском)

Зима проходила в общении со старцами. Часто отец архимандрит давал Анне девятичинную просфору. «Что убо отроча сие будет? – думал я, видя твои усердие и любовь к Богу в детские годы», – говорил впоследствии Владыка Серафим. Положит, бывало, руку на голову дитяти, и широкий рукав его теплой меховой шубы покроет Анну до пояса. «Дочка моя, овечка моя», – приговаривает, и согреется сердце от его ласковых слов.

Под праздники святителя Алексия сестры простаивали всю долгую службу на коленях у самой раки святого, не чувствуя усталости, укрепляемые благодатию и великолепием богослужения. Душа утопала в волнах благодати. Чудное архиерейское служение, пение лучших московских певчих умиляли сердце, и Анна со слезами просила Господа избавить ее от суеты мира, сподобить служить Ему и принадлежать Ему всецело.

Отец Серафим был взыскательным блюстителем монастырских порядков. С ним начались строгости в Чудове. По завету святителя Алексия женщин в кельи братии не допускали, в церкви переднюю часть предоставили мужчинам. Ворота запирались в восемь часов, ключи отдавались лично отцу архимандриту; запоздавшему брату нельзя было войти в монастырь.

Чудовские богомольцы любили своего духовного отца Владыку Арсения, горячо ценили и своего утешителя и пламенного учителя архимандрита Серафима. Толпясь за благословением у Владыки, никогда не упускали возможности получить благословение и от скромно удалявшегося отца архимандрита.

Каждое воскресенье после вечерни отец Серафим говорил проповедь. Слово его зажигало сердца людей любовью к Богу, Церкви, всему святому. С каждым праздничным богослужением также соединялась проповедь о любви ко Христу, Его страданиях, Его всепрощающей любви к роду человеческому. Однажды отец Серафим говорил о том, как преподобный Антоний Великий, «уязвленный Христовой любовью», оставил «мир и яже в мире».

Другой раз сказал, что на каждой язве рук Христа Спасителя как бы написано: «Прощаю и разрешаю»…

Вот пророческие слова архимандрита Серафима, сказанные им в неделю Ваий в Успенском соборе Кремля: «Господь у гроба Лазаря… Уже смердит Лазарь. Марфа отчаялась – четверодневен есть… Но воскреснет Лазарь, изыдет четверодневный…». Эти слова прилагал он к России. Воссмердит она, но жива будет, воскреснет силою Христовою…

Письмо к духовной сестре

Дорогая сестра.

Господь, хотящий всем спастися и в разум истины приити, да поможет мне молитвами Владыки нашего разуметь заповеди Его.

Учил Владыка всех с любовью, наказывал паче милостию и щедротами. Заповедь Господня: Побеждай зло добром в нем исполнялась делом. Всех ласкал словом привета, всех ободрял похвалой и благодарностью, умилял кротостью, радостью молитвенною и величием.

Достоинство своего сана никогда не умалял, в одежде был благолепен и опрятен. В жилище любил порядок, чистоту, в святом месте – благолепие.

К вере был строг и ревностен, хранитель Православия до мученичества и положения живота своего. Чуток к малейшей лести, помня козни диавольские. Ангелоподобное и демонскому коварству неприступное было житие его. Никогда не падал духом, других ободрял в болезнях, был терпелив и благодарен Господу за все.

К монашеству относился строго, любил монахов зело. Мирским говорил: какая бы ни была дева молитвенная, благоговейная, спасающаяся в миру, все ниже монашествующей, инокини или послушницы, хотя бы и самой последней. Наставлял, что если до пострига читаешь пятидесятницу – непременно будешь монахом, и имеешь стену нерушимую от нападений диавольских. Монашествующим благословлял ходить всегда препоясанными, закрывать ворот и рукава до кисти, воротнички не любил – мирская прикраса… Шляпка, надетая монашествующей, равняется падению. Монаху носить скуфейку, инокине– апостольник, чтобы волос не было видно. Говорил об образе красоты: Сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа.

Ходить священникам во времена гонений без волос считал равным потерять духовную силу, подобно постриженному Самсону.

Монахинь благословлял одеваться так, чтобы вслед говорили: «монашка», – хотя и не по-монашески (в 1935 году выходить на улицу в апостольниках запрещал). Платье носить длинное, чтобы не было видно чулок. Фотографироваться в шляпке монашенке запрещал. Советовал постриг придержать к смертному часу, разумея мантию или схиму. Инокине подвиг – послушание и труды, монахине – молитва, схимонахине – затвор. Келью иметь внутри сердца, в ней же и служба должна совершаться. В келье иметь угол для молитвенного правила. Говорил, что от поспешения мертвы стали Слова Жизни: люди делами житейскими увлечены, Литургией Божественной пренебрегли…

Не объедаться, не опиваться, не обсыпаться, не быть праздным. В мир ходить на прогулку отпускал неохотно. Читать любил жития, историю, о русском быте. Иисусову молитву имел своим дыханием, читал тысячами (никому незаметным образом), не оставляя ни на минуту. В обществе был разговорчив, весел и любвеобилен. Люди не отрывали его от Бога, но к Богу приближали, в них он видел Самого Христа Спасителя. Любовь его окрыляла. Любовь ко всей твари была живым источником, от него истекавшим. Священное Писание читал помногу: четырех Евангелистов в неделю прочитывал, Апостольские послания – в месяц. Библию – по нескольку глав в день. Служил строго по Уставу, который был для него как драгоценнейший перл, боялся уронить и одно слово; если что пропустит или собьется, заново начинал читать, восполнял. Литургию считал своей жизнью.

Нерешительно приступающих к Святому Причащению одобрял, унылых – нет. На масленице, при обилии пищи, от Святого Причащения удерживал своих чад. После капли, попавшей нечаянно в горло, от Причастия надо воздержаться.

Говорил: Иоанн Кронштадтский тридцать лет терпел гефсиманскую скорбь. После Святого Причащения причастник Тела и Крови делается причастником и страстей Христовых: поругания, посмеяния, биения, смерти, распятия, погребения – и воскресения Его.

Любил рассуждать о делах церковных, но писать и шуметь не позволял. Диспуты осуждал, по апостолу. Иконы любил. Посты заповедовал. Говорил: пост всем полезен, и больным на пользу. Туберкулезным, малодушным не запрещал есть в пост, но был за постное, а не за скоромное.

Любил простоту и простой народ. Интеллигентское ласкосердие не любил. Благородство уважал и ценил, как в образованных людях, так и в простых. Любил самостоятельных. Старшим не велел говорить оскорбительное: опасно и Богу противно. Поклоны класть по Уставу, в воскресные дни поклоны класть не велел. В Богородичные праздники благословлял причащаться Святых Христовых Таин.

Смерть считал рождением в лучшую жизнь. В брак вступать не советовал, желающих не осуждал, но предостерегал, что будут иметь скорби. Говорил, что архиерею менять епархию так же тяжело, как расторгать законный брак с любимой невестой. Паству свою любил больше всего на свете.

Любил благословлять библейским благословением: «Да благословит тебя Господь и сохранит тебя! Да призрит на тебя Господь светлым лицем Своим и помилует тебя! Да обратит Господь лице Свое на тебя и да даст тебе мир».

Родителей почитать заповедовал, родных не забывать, но не отпускал к ним. Говорил: монах – монос – одинок есть, никого у него нет, кроме Господа.

Хотел принять схиму и жить одним Господом. Смерти не боялся. Любил псалом: Ты познал еси седание мое и восстание мое.

Любил Отечество, Православие, обители, святые мощи и все храмы, любил Кремль священный и его святыни, старцев, подвижников, блаженных, небо и звезды, цветочки, и всех и вся любил, но больше всего Христа Спасителя и Его Пречистую Матерь. Больных посещал, страждущих утешал, себя забывал, но не терял достоинства.

Проповедовал красно, златословно и всем понятно, звал к покаянию, Святому Причащению и вере православной. Гадание не одобрял, говоря, что, как в Библии указано, за это Господь болезнью глаз поражает.

Говорил, что лучше быть обиженному, чем других обижать, быть гонимому – чем притеснять. Молчи больше: после Святого Причащения часа четыре. С плачущим – плачь, с радующимся – радуйся.

Кто может возглаголать силу Господню или кто может быть Ему советником? Говорил: Богом моим прейду стену. Нет препятствий тому, кто на Бога надеется, а не на себя. Будучи в архиерейском сане, искал старца, чтобы проверить себя, боясь прелести. Меняющих старца не одобрял, жить велел в мире, любви и согласии, друг друга честию больша себе творяще, читать «полтораста». Бывало, на ошибки наши скажет, выставя шутя: «чудилицы», но никогда не укорит, не обидит и не озлобит. Если кто кому в чем завидует, скрыть велит – не озлобить бы души ближнего, и оберегал всех, как бы не соблазнились.

Пение любил простое, согласное и молитвенное; кто тянет и ошибается – тех слушать не любил. Музыка восьми гласов выражает духовную жизнь…

Больных утешал гостинчиками, конфетками. Гипноз осуждал как диавольское действо. Лечение старое и гомеопатию одобрял, новое отвергал.

Правил молитвенных и епитимий никому не давал, советовал средний путь, а главное – любовь и милость. Верных любил, лукавых избегал, лишних связей не одобрял, ярко горящих не любил – но тихо мерцающих и хранящих в глубине свет. Хорошо, кто подвиги свои скрывает и трудолюбив. Сребролюбие порицал и тратить напрасно не давал. Учитывать и проверять полагал за низкое недоверие и никогда сего не делал.

Исповедь слушал терпеливо, затем прочитывал терпеливо и никогда не укорял. Одной инокине сказал, не читая ее исповедь: «Знаю все, что тут написано». Утешал нас молитвою и Святыми Тайнами.

Высшую небес и чистшую светлостей солнечных (Богородицу) канонами возвеличил…

Коммунистов не отталкивал, снисходил к ним, сердце их зрел, не принуждая к действиям христианским, молился за них, особенно за оказавших добро. Поминал на молитве гласно детей своих – заблудших по неразумию духовных чад. Комсомольца, считал, причащать нельзя.

На компромиссы не советовал идти, ибо это сеть, из которой не выйдешь. Молиться за всех велел, помянник читал постоянно, душу к каждому имени прилагая. В тюрьме всех благословлял как гонимых.

Говорил: от митрополита Сергия не отделяюсь, но и не подчиняюсь. Отделившихся с митрополитом Иосифом не одобрял, говорил: зло есть свою иерархию посвящать, зло против самой Христовой Церкви – разделять единство ее.

Добиваться легальности не считал нужным; было бы по совести христианской– вот и легальность. Сведения о смерти Патриарха принимал в изгнании только от верных свидетелей. По слухам поминать Патриарха за упокой, по канонам, запрещал. Начальником Церковного управления считал митрополита Петра, главою Церкви – Господа Иисуса Христа.

Печатается по изданию: «Молю о тех, кого ты дал мне…» Москва. Даниловский благовестник. 1991.