Текст книги "Городская сюита"

– Ух ты! – выдохнул Дольников, когда они увидели толпу, медленно шевелящуюся впереди.

Эта улица с недавних пор была отдана в полновластное распоряжение туристов, музыкантов и всех тех, кто любит повеселиться до утра. Если на Октябрьской было многолюдно, то здесь яблоку негде было упасть. Множество людей заполонило неширокую, ярко освещенную дорогу. Двери многочисленных кафе и ресторанчиков были раскрыты. Музыканты, играющие кто на чем, развлекали публику. Зрители подпевали им и танцевали, чувствуя себя совершенно свободно.

Дольникову неожиданно здесь понравилось. Он нуждался сейчас в такой бесшабашной, ни к чему не обязывающей обстановке – Диана как нельзя лучше угадала его настроение.

– Как тебе? – спросила она, когда задержались у троицы музыкантов, играющих на скрипке, баяне и бубне отчаянное попурри из народных песен.

– Отлично! – искренне ответил Дольников.

Вокруг качалась и шумела толпа. Люди радовались музыке, погоде и друг другу, и это было очень приятно. У него появилось ощущение, что попал в компанию старых друзей.

– Давай выпьем чего-нибудь! – прокричал он на ухо пританцовывающей и подпевающей Диане.

Та охотно согласилась, и они вошли в ближайший бар, удачно сев за только что освободившийся столик. Олег заказал официанту с рыжей бородой, заплетенной в две косички, вина и закуски – запеченных бутербродов с сыром и зеленью.

– А лучше, – придержал он официанта, – принесите бутылку шампанского.

Рыжебородый мотнул своими косичками и исчез. Диана блестящими глазами смотрела на Дольникова.

– Что будем отмечать? – спросила она.

В кафе тоже звучала музыка, посетители, перекрикивая ее, не сдерживали голосов, и поневоле приходилась говорить громко.

– Свободу! – с удовольствием прокричал Олег.

– Круто! – кивнула Диана. – Поддерживаю.

Принесли шампанское, и Олег с наслаждением выпил полный бокал. Ему становилось все комфортнее в этом шумном месте, и он пообещал себе стать его завсегдатаем.

«Точно тридцать лет сбросил, – думал он с восторгом, наполняя второй бокал. – Волшебство…»

Олег вдруг поймал взгляд одного из парней, сидевших за соседним столиком. Тот смотрел на него с презрительной усмешкой, и нетрудно было догадаться, чем она вызвана. Диана, конечно. Она слишком молода для него. Разница в возрасте бросается в глаза, и этот юнец дает понять, насколько он смешон в роли кавалера.

– Не обращай внимания, – сказала Диана.

Она тоже все заметила, и строгими, «взрослыми» глазами смотрела на Олега, едва заметно покачивая головой.

«Не реагировать», – напомнил себе Дольников.

– Я в порядке, – сказал он и поднял бокал. – Ну что, поехали?

– Поехали, – улыбнулась Диана.

– За свободу!

– Ага.

Веселье было испорчено. Олег заставил себя не смотреть на соседний столик, но что толку? Взгляд того наглеца так и стоял перед глазами.

«Никакого скачка назад не произошло», – сказал себе Дольников.

Не удержавшись и взглянув на соседей, он увидел, что они высоко – выше голов – подняли рюмки и громко чокаются, хохоча и выкрикивая шумные тосты.

Он вдруг остро позавидовал этим беззаботным мальчишкам. Сидят, галдят, открыто выражают свои чувства. Если бы он действительно был молод, разве усидел бы на месте? Уже вскочил бы и потянул обидчика на улицу. Или устроил бы свалку прямо здесь. В любом случае, не вел бы себя так. Проклятый возраст. А ведь он прав, этот наглец. У него красивое лицо, модная прическа, он высок и строен. Они с Дианой были бы отличной парой. Возможно, ему обидно за нее: нашла себе старика, терпит по какой-то причине, скорее всего, весьма прозаической. И его обида понятна, когда-то Олегу тоже довелось испытать нечто подобное. Но не это главное! А то, что как ни молодись, ни убеждай себя, от возраста не спрячешься и не спрячешь его от других. И надо это признать и смириться, иначе жить не сможешь под этими обжигающими взглядами, которых впереди будет еще так много…

Диана, умница, оживленно болтала, неся какую-то чепуху и притворяясь более пьяной, чем была на самом деле. Дольников благодарно взглянул на нее. Нет, он не отдаст ее никому. Отказаться от нее – значило бы перечеркнуть всю свою прежнюю жизнь. А она чего-то да стоила – хотя бы тех усилий, которые были затрачены на ее преодоление.

Он повернулся и уставился в глаза тому парню, который по-прежнему пялился на них. Тот сначала принял вызов, и даже расправил плечи, но потом что-то дрогнуло в его лице, уши, щеки и лоб налились краской, он медленно отвел взгляд в сторону и сделал вид, что занят разговором с приятелями. И даже громко захохотал, закидывая голову назад и тряся плечами.

– Дурак, – сказала совершенным трезвым голосом Диана.

– Кто? – спросил Олег.

Девушка поморщилась.

– Пойдем отсюда, – сказала она, забирая сумку и поднимаясь. – На воздух хочется.

– Пойдем, – согласился Дольников.

Они еще немного пошатались по Зыбицкой, слушая то одних музыкантов, то других. Диана купила себе сувенир в виде пары миниатюрных лаптей, они добрели до конца улицы и вышли к Хлусову мосту. Впереди лежала узкая горловина реки, сжатая с обеих сторон обводами набережной. Правее моста светились огни Троицкого предместья – убежища городских романтиков. На горе высилась белая громада Кафедрального собора, как бы присматривающего за той странной деятельностью, что кипела внизу.

Диана на ходу вызвала по мобильному приложению такси, и через пару минут оно остановилось возле них.

– Какая удобная стала жизнь, – пошутил Дольников, когда они стремительно покатили по ярко освещенной улице.

– А ты не рад? – засмеялась Диана, прижимаясь к нему.

Олег обнял ее за плечи и поцеловал, стараясь не замечать в зеркале взгляда шофера, кряжистого мужчины с выпуклым затылком. Но если Диана действительно не обращала ни на кого внимания, то он «обращал», и осознание этого то и дело заставляло его чувствовать свое несоответствие тому образу жизни, который он пытался вести. Это вносило некий ложный оттенок во все, что бы он ни делал, и внушало мучительное желание от него избавиться, как от какого-то точно неустановленного, но приносящего постоянный дискомфорт недуга. Вдобавок Олег не мог выкинуть из головы того наглого юнца из бара – так и видел перед собой его насмешливое лицо и пышную челку над загорелым, без единой морщинки, лбом.

«А что мне надо было делать? – спросил он себя. – Затеять с ним драку? Глупо. Что-то сказать? Что? Нет, все не то… Надо как-то измениться самому. Но как?»

– Да не думай ты о них, – прошептала Диана, погладив его по щеке. – Забудь.

– Забыл, – ответил Дольников, как всегда засмотревшись в ее глаза, в которых сотнями дробились огоньки пролетавших мимо улиц.

– А вечер был чудесный, правда? – спросила Диана и нежно улыбнулась.

– Правда, – улыбнулся и Дольников. – Спасибо…

– Рада стараться, мой командир.

Ее белые зубы блестели, как у мулатки, глаза сияли разноцветными огнями. Олег пригнулся к ней ближе. От ее кожи, волос шел такой запах, что он, уже ни о чем не думая, обнял ее за талию, притянул к себе и стал целовать с таким жаром, точно она его жена, а он – молодожен, сгорающий от нетерпения.

В какой-то миг оторвавшись от Дианы, он снова увидел в зеркале взгляд шофера и, неожиданно для себя, подмигнул ему.

Шофер тут же отвернулся, и Олег испытал ликующее чувство освобождения.

«А может, получится? – подумал он в каком-то грозном веселье, памятном ему по той жизни, в которой он не боялся ничего на свете. – Может, еще не поздно?»

Он перевел взгляд на Диану, лежащую в его объятиях, – юную, отважную, бесконечно ему преданную.

«А она мне в этом поможет! И вместе мы устроим нашу новую жизнь. И все будет хорошо».

Глава третья

Утром Дольников зашел к дочери. Алина сидела на тахте, опершись спиной о валик, и рисовала карандашом в большом блокноте. Увидев отца, она сжала губы и закрыла блокнот.

– Что делаешь? – спросил он.

– Ничего, – ответила Алина. – Жду завтрак.

– А…

Олег уже жалел, что зашел. Но надо было поговорить о вчерашнем, он сам себе пообещал это сделать. Стоя в дверях под выжидательным взглядом дочери, он смотрел на стену, где вразнобой висели ее картины и рисунки. Несколько холстов стояли на полу, повернутые к стенке. На столе лежали кисти, карандаши, тюбики с краской, какие-то ножички и скребки. Впрочем, беспорядка не наблюдалось, Алина с детства отличалась аккуратностью и была примерной ученицей в школе. Тем более Олега изумляли ее работы: какие-то ни на что не похожие существа, от которых побыстрей хотелось отвернуться, диких расцветок пейзажи, карикатурные здания. Откуда она все это брала?

Дольников не считал себя ретроградом. Стараясь лучше понять дочь, он прилежно изучал различные художественные направления и мог без труда отличить Кандинского от Малевича или Пикассо от Ренуара. Многие художники ему нравились, порой он подолгу не мог отвести взгляд от лилий Моне или портретов Сезанна, которые прилежно скачал из интернета. Он даже находил известную гармонию в сочетаниях геометрических нагромождений авангардистов и в дробящихся фигурах кубистов. Не чуждался и сюрреализма, но его отнюдь не приводили в трепет фантазии Дали или Магритта. Но то, что делала его дочь, отличалось от всего известного ему, в том числе и самого передового, и напоминало судорожное желание покрыть чистое поле хоста как можно более разнообразным слоем краски, не заботясь о том, что этот слой изображает. Особенно поразила небольшая работа Алины, в которой нелепое нагромождение тускло-зеленого и потеков грязно-бурого называлось поэтическим словом «Дождь». Олег заметил, что правильнее было бы назвать эту картину «Грязь», после чего Алина стала умолкать, едва он заводил разговор о ее занятиях живописью. А «Дождь» повесила на самое видное место, не то в пику отцу, не то как самое большое достижение. Олег и сейчас невольно посмотрел на него, едва удерживая желание поморщиться, и это, несомненно, не укрылось от взгляда Алины.

– Я хотел с тобой поговорить, – начал Олег. – О том, что было вчера…

– А она красивая, – перебила его Алина. – Поздравляю.

Она произнесла это довольно громко, и Олег придавил спиной дверь. Ирина была в кухне, но могла слышать их разговор.

– Ты все-таки держи себя в рамках, – попросил он, избегая прямого взгляда дочери.

Алина молчала, глядя на него и словно прячась за поднятые колени. Она вдруг показалась ему каким-то маленьким, испуганным зверьком, затаившимся в предчувствии беды. Он увидел эти острые коленки, еще совсем детские, бледное худое личико, и ему захотелось подхватить ее, прижать к груди, успокоить, защитить.

«Защитить? – подумал он, подавляя это незваное, мешающее сейчас чувство. – От кого? От самого себя?»

– То, что ты видела… нас, – заговорил он, тщательно подбирая слова, – это ничего особенного…

– Да, ладно, папа, – сказала Алина. – Я не маленькая. Все понимаю.

– Ничего ты не понимаешь! – разозлился Дольников.

Алина странно смотрела на него, будто видела в первый раз. Точно так же, вдруг вспомнил Олег, она смотрела на предметы, когда рисовала их: прямо и одновременно как бы насквозь. Это было не очень приятное чувство, ощущать себя объектом чьего-то прикладного интереса. Он растерялся, – в таком ключе они еще никогда не разговаривали.

– Ты разведешься с мамой? – спросила Алина.

Дольников покосился на дверь за спиной.

– Ну почему сразу разведешься…

– Точно, разведешься, – кивнула сама себе Алина. – И уйдешь от нас?

– Алина! – взмолился Дольников.

– Когда? – продолжала дочь.

– Алина! – уже с угрозой сказал он.

– А, делай что хочешь. Только маму не обижай.

– Ты ничего ей… не рассказывала? – спросил Олег, понижая голос.

– Я же говорю, не маленькая, – ответила дочь. – Сами разбирайтесь.

Она открыла блокнот и снова начала в нем что-то рисовать, двигая рукой с излишней плавностью. Волнуется, понял Олег. Обычно она орудует карандашом гораздо энергичнее.

– А ты действительно повзрослела, – сказал он грустно.

– Ага, – не глядя на него, отозвалась она. – Главное, ты маму не обижай.

Олег повернулся к дверям.

– И расскажи ей все сам, – добавила Алина. – Потому что если ты не расскажешь, это сделаю я.

Дольников замер, стоя лицом к двери.

Алина молчала. Слышно было, как скрипит карандаш по бумаге.

– Хорошо, – сказал Олег. – Я все ей расскажу. Если ты настаиваешь…

– Настаиваю.

Олег помолчал, открыл дверь и вышел из комнаты.

В кухне гремела посудой Ирина. Пахло гренками, какао и яичницей с ветчиной – Ирина готовила дочери и мужу отдельные завтраки.

«Что я ей скажу? – подумал Олег, не представляя, как сейчас вторгнется со своим признанием в эти мирные, домашние заботы. – Зачем? Но Алина сказала… Да, она действительно расскажет. Значит, нужно самому… А может, так лучше? Все равно это случилось бы. Какая разница, в этот раз или в другой? Тянуть – только себя мучить. Решение ведь давно принято. Тогда…»

Не закончив своей мысли, Дольников шагнул в кухню.

Ирина как раз снимала с плиты сковородку с яичницей. Тарелка с гренками уже стояла на столе, остывала для Алины. Не хотелось ей мешать в эту минуту, и Олег сел на стул, чувствуя себя донельзя глупо и совершенно не представляя, что он должен говорить. Ужас от того, что должно произойти, вдруг сковал его, точно морозом, и если бы не обещание Алины, он отложил бы этот разговор до лучших времен, с облегчением приступив к завтраку. Но слова дочери отрезали путь к бегству, и хотелось, наконец, положить начало своей новой жизни, о которой он столько думал в последнее время, и поэтому выходило, что отступать некуда, и надо произнести эти роковые слова, а дальше – будь что будет.

– Ты чего? – не оборачиваясь, спросила Ирина. – Я же еще не звала. Или сегодня торопишься?

– Нет, – ответил Олег. – Я… Нам надо поговорить.

– Говори, – отозвалась она, стоя к нему спиной.

– Ты не могла бы… – начал Олег.

Но Ирина поставили перед ним тарелку с дымящейся яичницей, вручила вилку и снова отвернулась.

– Ира! – сказал напряженным голосом Дольников.

Жена замерла, затем медленно повернулась.

– Что?

Дольников снова струсил. Теперь, когда она смотрела в глаза, произнести эти слова казалось ему чем-то немыслимым, чем-то сравнимым с тем, если бы он сейчас взял нож и воткнул в нее, точно в неживое тело. А она была живой, и смотрела на него знакомыми серыми глазами. Лицо ее, обычно сердитое, было почти таким, как в молодости, когда они могли просто разговаривать, не волоча каждой фразой обиды, точно гири, и смеялись над шутками друг друга без выискивания в них подвоха. И верили, что каждый делает жизнь другого чуточку лучше – сейчас и навсегда.

«Как это у них так просто получается в кино? Это же невозможно. Просто НЕВОЗМОЖНО», – думал Дольников, глядя в глаза жены.

– У тебя рак? – спросила она с улыбкой.

Это подобие шутки – Ирина часто так шутила в последнее время – привело его в чувство.

– Нет, – сказал он и неловко пошутил в ответ. – У меня хуже.

– Что же может быть хуже? – спросила она.

– У меня другая женщина, – проговорил скрипучим голосом Дольников.

– Чем же это хуже? – удивилась жена. – Радоваться надо, мужчина!

– Ира…

– Поздравляю тебя. Так держать.

Ирина вскинула сжатый кулак, затем отвернулась к столу и принялась что-то мелко нарезать на разделочной доске.

– Ты не удивлена? – спросил Дольников, помолчав.

– Нет, – бросила Ирина. – Я знала.

– Как… знала?

– Так.

Она снова повернулась к нему.

– Какая-то милая женщина позвонила мне с месяц назад и сообщила, что у тебя роман с молодой сотрудницей, Дианой, кажется?

«Это Филонова, – подумал Олег. – Больше некому…»

Он молчал, не представляя, что нужно говорить в такую минуту. Молчала и жена, глядя на него. Пауза становилась все более затянутой, и служила явно не в его пользу.

– Но почему ты… ничего не сказала? – выдавил наконец из себя Дольников.

– А что я должна была говорить? – пожала плечами Ирина. – Выспрашивать подробности? Нет уж, уволь. И потом, я подумала, что это пустая сплетня и не придала значения…

Внезапно голос ее дрогнул, она отвернулась, и Дольников с ужасом подумал, что сейчас она разразится рыданиями. А он не будет знать, что делать. То ли успокаивать, прыгая вокруг нее и бормоча слова извинения, то ли молча сидеть и ждать, чем закончится этот приступ. Или в панике бежать.

Но Ирина просто замолчала, возясь на столе с продуктами. Только сейчас Дольников заметил, что она готовила салат из каких-то зеленых листьев и стеблей – видимо, для своей диеты.

Ее хладнокровие в такую минуту поразило его. Конечно, ему не хотелось слез, и он был рад, что все обошлось, но все-таки мастерить как ни в чем не бывало салат, когда происходит крах ее семейной жизни – это было что-то запредельное.

– Ты женишься на ней? – спросила она вдруг.

– Не знаю… – проговорил застигнутый врасплох этим вопросом Олег.

– Женись, – сказала Ирина. – Веди себя как порядочный человек.

Она снова повернулась к нему. Глаза ее странно блеснули, не то насмешкой, не то еще чем-то, чему Дольников не смог бы найти название, да и не хотел – уж больно тяжело ему смотреть на нее. Нет, не железной она была, понял он с облегчением и каким-то неведомым ему тоскливым злорадством. Возможно, каждый день весь последний месяц она ждала этого разговора и успела к нему подготовиться. Она всегда выставляла себя сильной и гордилась этим. Она «тащила» семью, «тащила» в большой торговой фирме весь бухгалтерский отдел, редко жаловалась на болезни и умела добиваться своего. Она считала, что Олегу повезло с ней, и за годы семейной жизни сумела внушить ему эту мысль настолько, что он стал считать ее своей. Но все же она была женщиной, уязвимой и слабой, такой же, в сущности, как все, и ждать от нее снисхождения не приходилось. Что она немедленно и доказала.

– Полагаю, ты освободишь нас от своего присутствия? – взяв столь ненавистный Олегу насмешливый тон и уже не оставляя его, спросила она.

– Да, – ответил он. – Конечно. Я понимаю…

– Ничего ты не понимаешь!

Дольников поежился под ее взглядом.

– Я завтра или послезавтра перееду. Надо еще квартиру подыскать…

– Подыщи, – кивнула Ирина.

Он решил не поддаваться ее тону и не вступать в перепалку, которую ей, видимо, страстно хотелось затеять.

– Машину, если ты не возражаешь, я оставлю себе.

– Не возражаю, – усмехнулась каким-то своим мыслям Ирина.

– Все равно ты водить не умеешь, – примирительно добавил Олег.

– Прости, не научилась до сих пор.

– Ира, ну зачем ты так?

– Ах, да не нужен мне твой металлолом! – воскликнула она. – Успокойся.

– Спасибо, – пробормотал уязвленный ее очередной насмешкой Олег.

– Ты ешь, – напомнила Ирина. – Остынет.

– Да, – кивнул Олег, радуясь тому, что она меняет тему. – Спасибо.

– На здоровье, дорогой!

Он с грохотом отбросил вилку.

– Перестань!

– А то что? – прищурилась Ирина.

– Ничего, – пробурчал Олег.

Он понял, что здесь надо действовать иначе. Он, конечно, виноват перед ней. Но и она, если подумать, сделала немало для того, чтобы этот разговор состоялся. Поэтому нечего сидеть перед ней, как двоечник перед директором школы, потеть и заливаться краской. Они равны в своей правоте, и все, что ему остается сделать, это выдержать ровный тон и уйти без унизительных сцен. Возможно, ей эти сцены жизненно необходимы, и даже придадут сил в той борьбе, которую предстоит вести. И он ей сочувствует, видит Бог! Но его – увольте. И потом, надо же себя помнить! То, что годится для тридцатилетних, в их возрасте просто смехотворно. Неужели она этого не понимает?

– Я думал, мы договоримся обо всем, как взрослые люди, – пробормотал он, устремляя взгляд в окно, мимо лица Ирины.

– Знаешь, взрослый человек, – сказала жена. – Не думай, что для тебя все это так хорошо закончится.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Олег.

Ирина улыбнулась.

– Не бойся, я не буду тебя изводить своей местью. Наверное, я постараюсь тебя поскорее забыть…

– Ира…

– Подожди. Я закончу. Да. Так вот, не думай, что там… с ней тебя ждет сказка со счастливым концом.

– Ну, зачем ты об этом? – жалея ее, пробормотал Олег.

– Ты ничего не понимаешь в женщинах, смею тебя заверить, – с надменной важностью проговорила она. – А я знаю тебя много лет…

– Да, к сожалению, – брякнул, не выдержав, Дольников.

Ирина осеклась и с такой болью посмотрела на него, что он едва не бросился к ней с мольбами о прощении.

– Вот видишь, – усмехнулась она. – Ты – слабак.

– Что?

Дольников встал со стула, высоко подняв голову, и посмотрел на жену. Она спокойно приняла его взгляд, и снова насмешка блеснула в ее глазах.

Олег ощутил приступ ярости. Оказывается, она смеется над ним! А он вздумал ее жалеть.

– Сколько ей лет? – спросила Ирина.

– Не твое дело, – с ненавистью ответил Олег.

– Надеюсь, она не ровесница нашей дочери?

– Главное, что она не ровесница тебе! – выкрикнул ей в лицо Дольников.

– Сволочь! – с кривой улыбкой сказала жена.

– А ты… – задыхаясь, начал Олег. – Ты…

Внезапно понял, что она добилась своего. Играючи, подвела к самому краю, и он вот-вот готов был сверзиться в пропасть банального скандала и взаимных оскорблений. И все, что он пестует в душе с такой нежностью и надеждой, станет очередной «историей», такой же тривиальной, как сотни и тысячи подобных ей. И все на потеху этой бабе!

Усилием воли взял себя в руки.

– Спасибо за завтрак, – сказал Дольников.

– Доел бы, – ответила Ирина. – Пропадет.

Олег повернулся и вышел из кухни.

«Надо остановиться, – сказал он себе! – Сказано все, что нужно было. И даже лишнее, увы. Но это можно списать на нервы – не каждый день такое случается. И на этом покончено. Теперь необходимо действовать, хладнокровно и целенаправленно. Слова ничего не решают. Только действие.

Но какова Филонова? – подумал вдруг. – Не выдержала, позвонила… Впрочем, может, и не Филонова, в редакции полно стареющих истеричек… Нет, это Филонова. Я со всеми живу мирно, и только ей неймется. Не может простить… Вот и Ирина завелась. Зубами вцепиться была готова. Все они одинаковые!»

Он быстро собрался, на секунду задержавшись в прихожей. В кухне было тихо. Ни единого звука не доносилось. Он опять испугался и почувствовал желание прокрасться на цыпочках и посмотреть, что делает жена.

Внезапно открылась дверь, и дочь настороженно выглянула из комнаты. Она внимательно посмотрела на отца, хотела что-то спросить, но вместо этого только плотнее сжала губы.

– Вот и все, доча, – сказал, криво усмехнувшись, Дольников. – Твое задание выполнено.

– Угу, – не разжимая губ, отозвалась Алина.

В глазах ее мелькнуло замешательство, и снова она напомнила маленького испуганного зверька. Видимо, вести себя как взрослый человек на словах было легче, чем на деле.

Дольников хотел ее приободрить, но не нашел нужного слова. Как всегда, оно придет позже, когда в нем не будет нужды, а пока он смог лишь сочувственно улыбнуться: крепись, мол.

– Ты на работу? – уточнила Алина.

– Да.

Дочь еще что-то хотела спросить, но тут из кухни послышался спокойный голос Ирины:

– Алина, иди завтракать.

– Иду, мама, – отозвалась она и ушла в кухню.

«Пора», – сказал себе Дольников.

Он взял сумку и открыл дверь. Из кухни слышались негромкие голоса – мать и дочь о чем-то разговаривали. Никто его не окликнул, не задержал. Впрочем, наивно было бы на это надеяться. Теперь он сам по себе, они – сами по себе.

«Они, – подумал он. – Я и они. Как странно».

У него вдруг возникло острое желание вернуться в кухню, перевести все в шутку, бухнуться на колени, сделать невесть что, только бы обратить ситуацию вспять, чтобы все осталось, как прежде. И чтобы исчезло это тянущее чувство вины, от которой уже давило сердце и липла мокрой тряпкой к спине рубашка.

Едва удержавшись от этого порыва, он закрыл за собой дверь, ухватился за перила и, ступенька за ступенькой, пошел вниз. Гудел лифт, напоминая, что есть более легкие пути к бегству, но он, как-то враз отупев, тяжело шагал по лестнице, по которой обычно сбегал вниз, гордясь своей легкостью и молодостью.

На улице ему стало легче. Солнце наполняло пространство между домами прозрачным сиянием. Ярко зеленели деревья, для которых все еще продолжалось лето, и люди спешили по своим делам, радуясь этому солнечному утру, обещавшему не менее чудесный день.

«Все хорошо, – сказал себе Олег. – И все уже позади. Ты молодец, справился. И даже скандала избежал. Надо будет рассказать Вадиму… Нет, ему пока ничего не надо говорить. И вообще никому. И Диане тоже. Я сделаю ей сюрприз, и она узнает все сразу. Да, именно так. Сюрприз. Отличная мысль!»

Сегодня он решил взять машину, полагая, что она ему пригодится. Машина стояла в пяти минутах ходьбы на охраняемой стоянке. Включив зажигание, Олег услышал ровный тон заработавшего мотора, и это неожиданно сильно ободрило его. Уже не один! Старый друг, его «форд», которому лет почти столько, сколько Алине, и который давно пора менять, выступил верным союзником, и поддержка этой заслуженной колымаги оказалась удивительно кстати.

– Здорово, брат, – растроганно сказал Олег, поглаживая ладонью панель приборов и похлопывая по баранке. – Я тоже соскучился. Сегодня покатаемся. Смотри, какая погода!

Он включил радио – и снова улыбнулся. Песня его молодости, «Boys» незабываемой Сабрины. Группа поддержки ширилась! Сделав погромче, вырулил со стоянки, влился в поток машин и покатил по залитому солнцем Логойскому тракту, обгоняя трамваи и проскакивая светофоры с лихостью человека, оставившего позади все сомнения.

Но, странное дело, чем дальше летел он под веселые песенки, в изобилии исторгавшиеся приемником, тем больше казалось, что вопросы обступают его со всех сторон, как часто стоящие деревья. В голове вспыхивало и пульсировало одновременно. Тут и проблема развода с Ириной, и ее здоровье – у нее слабое сердце, и дележка жилья, – а имел ли он на это право, прежде всего, моральное? И мучило то, что он оставляет Алину, такую еще юную, незащищенную.

У Дианы тоже не было отца. Правда, он умер, когда она была совсем крошкой, и ее с сестрой растила мать. Кто знает, возможно, она будет даже сочувствовать Алине, что не слишком положительно отразится на их отношениях.

Поиск жилья тоже занимал Олега, и сокращение доходов вследствие этого, и сомнения в том, захочет ли Диана жить с ним на съемной квартире? Видимо, придется в скором времени брать ипотеку, а это непростые хлопоты. А как к их с Дианой союзу отнесутся коллеги и, прежде всего, шеф, человек старых взглядов? Найдет ли он общий язык с матерью Дианы, которая младше его по возрасту? И чем это все в итоге закончится?

Вопросы, вопросы, они окружали его, словно густой лес. И как он ни стремился вперед, к свету, казалось, что вокруг становится только темнее. И лишь один просвет был в этом лесу – Диана. Она стала его путеводной звездой, его верой и оправданием, и только к ней летел он в это утро, убегая от одиночества, испуга и тоски.

На планерке Олег то и дело присматривался к Филоновой. Хотел понять, она ли была той «милой женщиной», которая звонила Ирине, и исследовал ее поведение сегодня с особым вниманием. Но Филонова вела себя как обычно. Во всяком случае, ничего такого, что выдавало бы в ней анонимного доброжелателя, Дольников не заметил. А все его попытки проникнуть ей под черепную коробку привели к тому, что она стала отвечать ему удивленными взглядами и незаметно оглядывать себя в поисках изъянов в одежде.

Дольников на всякий случай перевел взгляд в другую сторону и вдруг подумал о том, что, в сущности, любая из сидевших здесь женщин, могла сделать тот звонок. Например, Людмила Михайловна Крохина, старейшая сотрудница газеты, не пропускавшая ни одной планерки, где ее воспринимали в качестве добровольного надзирателя. Под ее сладкой улыбкой таилось лицемерие опытной интриганки, не зря ее как огня боялись молодые журналисты. Пришедшая из эпохи партийных собраний и помнившая, как рьяно тогда боролись за моральный облик строителя коммунизма, Крохина запросто могла взять на себя обязанности вершителя правосудия в отдельно взятом коллективе.

Или Кудряшова, начальник отдела экономики, трое детей, муж бросил, бьется как рыба об лед, лицо высохло от яростной ненависти к жизни, мужчин на дух не переносит, хотя, Дольникову доложили, зарегистрирована на сайте знакомств. Или Михайленкова, некрасивая до того, что давно махнула на себя рукой, ходит словно пугало, но Дольников замечал, как она порой взглядывает на него, точно хочет вспрыгнуть ему на грудь. А ведь здесь только малая часть редакции, есть еще бухгалтерия, рекламный отдел, технический, и везде – женщины. А красавица-секретарша Наталья, которая, разведясь с мужем-изменщиком, имеет свое представление о семейной жизни…

– Теперь по завтрашнему номеру, – сказала Филонова и посмотрела на Дольникова.

Он так задумался, что не сразу услышал ее. Хотя, в отсутствие шефа, старшинство за столом принадлежало ему, но его невнимание к происходящему могло быть истолковано более чем превратно.

– Олег Петрович! – повысила голос Филонова.

– Да, Светлана Андреевна? – очнулся Олег и с недоумением уставился на нее.

– Номер! – напоминала Филонова.

В ее взгляде мелькнула ирония – она словно поняла, о чем думал Дольников. Тот с досадой сообразил это, придвинул к себе план и откашлялся, пытаясь под изучающими и недоверчивыми взглядами коллег сделать вид, что задумался над проблемами газеты. Все словно ощерили зубы, как собаки в предвкушении сладкой косточки, и Олег кожей почувствовал их жадный интерес.

– На первой полосе пойдет большой снимок Шмелева и анонсы ударных статей, – начал он, быстро входя в привычный ритм. – На второй – итоги встречи президента с представителем Евросоюза…

Он постепенно успокоился и увлекся работой. Глаза собравшихся потухли, все поскучнели и ждали, когда можно будет разойтись. Мирончик, который всегда садился сбоку, откуда ему удобно было за всеми подсматривать, поблескивал очками, но опасности этот блеск не таил.

Олег в темпе закончил планерку и направился в свой кабинет. За ним увязалась Филонова, и они еще минут тридцать уточняли рабочие вопросы. Она была ровна, уступчива, никакой провокации Олег в ее поведении не усмотрел, и расстались они вполне дружелюбно.

– Наконец-то она убралась, – сказала ревниво Диана, входя в кабинет. – Думала, до обеда будет сидеть.

– Ты почему на планерке не была? – спросил строго Дольников.

– Ой, простите, Олег Петрович! – всплеснула руками Диана. – Не успела, материал заканчивала.

– На планерки надо ходить, – сказал Дольников. – Я тебе сколько раз говорил! А потом будешь жаловаться, что Крохина на тебя ябедничает.

– Ай, – махнула рукой Диана, – пускай ябедничает. Я ее не боюсь. Я никого не боюсь. Ты же защитишь меня, правда?

Она обвила руками шею Олега, заглянула в глаза. Он ощутил тяжесть ее тела, упругость молодой груди, услышал знакомый запах – и все сразу стало неважным. Хотелось лишь держать ее в руках и любоваться улыбкой, от которой все его страхи улетучивались сами собой.