Текст книги "Курильская обойма"

Через минуту, неслышно перебирая ногами, он добрался до склада. Здесь было темно, но если бы кто-то вздумал заглянуть за палатку, чужак был бы немедленно обнаружен. Поэтому Роман, не мешкая, придвинулся к плотной нейлоновой стенке вплотную и попытался приподнять нижний край.

Не тут-то было! Через каждые десять сантиметров край был прочно прибит к земле железными колышками. И колышки эти, как не без раздражения убедился Роман, было не так-то просто выдернуть.

«А как ты думал? – спросил он себя не без ехидства. – Это тебе не рыбацкая разлетушка. Тут люди серьезные. И делами занимаются серьезными».

Подергав колышки в поисках слабо вбитого и не обнаружив такового, Роман изменил тактику. Встав на колени, он достал складной нож (единственное оружие, которое у него было при себе в этой поездке) и, действуя им как рычагом, или скорее гвоздодером, попытался вытащить один из колышков. Тот хоть и неохотно, но стал поддаваться.

Сложность задачи заключалась в том, что на другой стороне палатки, в четырех метрах от Романа, сидел часовой, и малейший звук, изданный Романом, был не просто опасен – губителен.

Существовал другой, более простой способ проникновения: разрезать стенку ножом и не мучиться с проклятыми колышками. Но этот способ Роман отклонил. Разрезанная ткань обнаружится очень быстро, что вызовет у японцев вполне определенные подозрения и сведет на нет все его усилия. Можно было, конечно, понадеяться, что наивные азиаты спишут инцидент на медведя или на какого другого хищника типа землеройки. Но то – если бы в лагере жили действительно гражданские люди.

А так как у Романа имелись некоторые основания полагать, что живут здесь люди не совсем гражданские и уж точно не наивные, надеяться на их недогадливость он не имел права. Поэтому, рассчитывая каждое движение, он по миллиметру, чтобы не скрежетать о камни, вытащил из земли первый колышек и принялся за второй.

Постепенно дело пошло на лад. Одной рукой он тянул освобожденную ткань кверху, а другой вытаскивал, слегка расшатывая, колышек. Минут через пятнадцать лазейка в семьдесят сантиметров шириной была готова. Вполне достаточно, чтобы в нее мог пролезть мужчина средней комплекции.

Ползком, соизмеряя каждое движение и следя за дыханием, чтобы в азарте не сопеть слишком шумно, Роман проник внутрь палатки. Наткнувшись на твердый предмет, остановился и включил крошечный лазерный фонарик, вмонтированный в нож.

Совсем рядом издал какой-то пищеварительный звук часовой. Роман медленно выпрямился и повел узким лучом фонарика по предметам, его окружающим. В основном это были ящики с продуктами. Некоторые из них были подписаны иероглифами, другие – по-английски. Был даже ящик с русской сгущенкой. Вот ведь. Мелочь, а приятно.

Но не эти ящики интересовали капитана ГРУ Романа Морозова. Такого добра было завались и у Саши-Паши. Он искал те тяжелые предметы, которые днем таскали в лодку японцы. Самурай из-за ящика со сгущенкой, даже русской, так не разорялся бы.

Поиски, однако, ничего любопытного не дали. Содержимое палатки – самое обыкновенное. Продукты, сухое топливо, инструменты. Честно говоря, непонятно, зачем для охраны всего этого несомненно полезного, но совершенно безобидного имущества выставлять круглосуточную охрану? Или это касается загадочного японского менталитета?

Не-ет, шалишь, брат-японец. И вся эта возня на яхте, и сигналы Самурая, и охрана – все это неспроста. Старого воробья на мякине не проведешь. Роман был уверен, что идет по верному следу.

Изучив надписи на всех ящиках, он начал поочередно приподнимать их, стараясь отыскать те самые, увесистые и особо ценные. Рядом кряхтел и шуршал часовой, поэтому Роману приходилось действовать крайне осторожно.

Очень быстро выяснилось, что у пяти квадратных, герметично запаянных в пластик ящиков с надписью «Rise» размеры не совпадают с весом. На них стояла маркировка «45 Lb», то есть сорок пять фунтов, что примерно соответствовало двадцати килограммам. На самом же деле, как эмпирическим путем установил Роман, ящики весили килограммов под сорок.

Вот это было уже горячее. Он видел надписи «Rise» и сначала не обратил на нее внимания. Ну, рис и рис, что с него взять? Главный продукт сынов Востока. Запаян в пластик, чтобы не отсырел в долгой экспедиции. Очень толково и по-хозяйски рачительно.

Но теперь, когда выяснилась существенная неточность между маркировкой и истинным весом, все приобретало совсем иной смысл. Надписи – для отвода глаз. На самом деле в ящиках содержится нечто другое. Что? Вот, как говаривал один задумчивый датский принц, в чем вопрос.

Роман попытался открыть или распаковать один из ящиков с якобы рисом. Тщетно. Те были заключены в толстую оболочку из пластика, и вскрыть ее можно было только с помощью ножа. Экая досада. Так не хотелось оставлять о себе столь явный след.

Роман покачал ящик с бока на бок, подергал ручки по бокам, даже приложил ухо к холодной пленке.

Нет, никак не понять, что в ларчике.

Правда, и характерного шуршания Роман тоже не уловил. Но ведь это ровным счетом ничего не значило. А вдруг рис упакован вакуумным способом и, наподобие кофе, сбит в твердые брикеты? Оттого и шуршания нет, и ящик так увесист.

Нет, не сходится. Роман еще раз проверил маркировку. Везде стояло «45 Lb» – сорок пять фунтов. А ящик весит сорок кило, не меньше. Не настолько же он обессилел в любовной схватке, чтобы не отличить сорок килограммов от двадцати.

Видно, придется идти на крайний шаг. Не хочется, да уж ничего не попишешь. Как это у нас, у русских: или пан, или пропал. Если внутри действительно невинный рис, то и риску почти никакого. Ка-лам-бурчик. Если же что другое, тогда… А вот тогда и поглядим, что «тогда».

Пока же другого варианта нет.

Роман проковырял ножом неровную дырочку в нижнем углу упаковки и пальцами начал расширять ее, чтобы сымитировать случайный разрыв при транспортировке и складировании. Работа, конечно, грубая, но все лучше, чем аккуратный разрез. Могут и купиться.

Растягивая неподатливый пластик в стороны, он то и дело подсвечивал фонариком, проверяя, не покажется ли какая надпись? Надписи пока не было, но кое-что интересненькое уже обнаружилось. А именно: ящик под пластиковой упаковкой был сделан из металла. Такой переносной мини-сейф. Для чего? Для риса? Хм…

Роман сильнее потянул пленку. Чего там останавливаться на полпути? Залез в амбар – тащи, что видишь. Повел лучом по железному, крашеному боку ящика. Ага, вот и буковки показались. Небольшие, но четкие. Латиница. Роман потянул еще, и, хоть и был к этому готов, похолодел.

Первые пять открывшихся буковок слагались в следующую надпись: «EXPLO…» Рвать дальше не имело смысла – только увеличивать подозрения. Но Роман все-таки надорвал еще немного, оттянул пленку, изогнулся и, светя перед самым своим носом фонариком, дочитал оставшиеся буквы: "…SIVE». Ну, вот и приехали.

«Explosive». Взрывчатка. Теперь все встало на свои места.

Он загладил как мог разрыв, чтобы надпись не так бросалась в глаза, поставил ящики, как были, и подался к задней стенке. Все, что нужно, он узнал, теперь самое время сматывать удочки.

И в этот миг послышался чей-то голос. Роман замер. Кому еще не спится в ночь глухую?

Кто-то подошел к палатке, заговорил с часовым. Разговаривали на японском, негромко, но оживленно. Чиркнули зажигалкой, закуривая. В невидимую щелку потянуло табачным дымом.

Смена караула, понял Роман. Вот это называется – попал. Что, если караульные, как это положено при сдаче поста, начнут осматривать палатки? Выдернутые Романом колышки сразу же бросятся в глаза, после чего незамедлительно будет обнаружен лаз. По тревоге подымется весь лагерь, его вытянут из палатки, как суслика из норки, и пустят на шашлык. Или на суши, что, в принципе, не так уж важно.

Черт, надо было собрать и спрятать колышки. Побоялся брякать ими в опасной близости от часового, вот и оставил снаружи, каждый возле своей ямки, чтобы потом без задержки вставить на место. Хотел как лучше. А вышло как всегда.

Что делать? Дотошные японцы сейчас зайдут за палатку – и все откроется. Значит, надо действовать на опережение. Вылезти первым и атаковать их. Нож не понадобится. Используя элемент неожиданности, с двумя противниками Роман мог справиться голыми руками. Никто ничего не услышит. Он успеет уйти достаточно далеко, пока часовые очухаются и поднимут шум. Вторжение чужака, конечно, будет раскрыто. Но, во-первых, спугнутые японцы свернут какую-то тайную и, похоже, враждебную России операцию. Во-вторых, Роман сообщит в Центр об этой операции и выполнит свой долг.

Утешение жиденькое, что и говорить. Но чем-то же надо оправдать неудачу.

Роман приподнял нижний край стенки и вылез наружу. Караульные все так же беззаботно болтали между собой. Видно, и у японцев, помешанных на исполнении долга, есть свои раздолбаи.

Чтобы не терять времени даром, Роман начал вставлять колышки обратно, придавливая их для верности подошвой. Караульные тихо чему-то смеялись. Роман их от души пожалел. Если утром Самурай обнаружит, что в палатке без его ведома проводилась ревизия, он сдерет с них три шкуры.

Вскоре все колышки встали на свои места. Один, правда, заартачился, наткнувшись на камень, и никак не хотел входить в ямку до конца, выступая на два сантиметра выше остальных. Роман помучился и бросил. Сойдет и так, со стороны почти незаметно.

Не искушая более судьбу, он пригнулся и подался к темнеющему в сотне метров от него спасительному взгорку.

Через минуту он был в полной безопасности. Издали посмотрел на лагерь. Двое караульных все никак не могли наговориться. Бедняги.

Ну, бывайте пока.

Еще через полчаса Роман, переводя дыхание, подходил к пещере, в которой спала прекрасная нимфа. Ночная пробежка по весьма пересеченной местности не то чтобы его вымотала, но дала почувствовать и свои тридцать семь, и пристрастие к коньяку за рулеточным столом, и каждодневную пачку сигарет, и недосып, и чрезмерное увлечение младыми прелестницами…

В общем, в другой раз лучше пешком.

Но уж больно хотелось побыстрее вернуться под теплый Наташин бочок. Время было не раннее, за всеми маневрами шел уже пятый час. Эдак скоро и светать начнет. А Роман чувствовал, что, если не поспит хотя бы часа три, начнет потихоньку «плыть». На утро у него было намечено много дел, и голова ему требовалась ясная. Потому так и спешил обратно.

К тому же он боялся, что Наташа, ненароком проснувшись, обнаружит его отсутствие и пристанет с расспросами, где был да что делал. А ему расспросы ни к чему.

Наташа спала в той же позе, в какой он ее оставил. Роман тихохонько разделся и шмыгнул к ней под одеяло. От девушки так и веяло сладким жаром. Ощутив подле себя холодное, жилистое тело Романа, она потянулась во сне, перевернулась и обняла его за шею. Роман застыл. Не дай бог, пристанет сейчас с требованиями любви. Он, конечно, ко всякому привычен, но все же не Геракл с его приапическим суперподвигом.

Наташа не проснулась. Она лишь нежно потерлась щекой о грудь Романа, что-то невнятно пробормотала и затихла.

Через секунду он спал мертвым сном.

13 октября, 21.10, Москва

Депутат Госдумы, председатель Комитета по проблеме Курильских островов, Сергей Ильич Демидов ехал в персональном «Мерседесе» и даже не замечал пробок, сквозь которые проносил его волшебный блеск мигалки. Привык. Так и должно быть. Кто-то загибается в пробках, а кто-то живет легко и красиво. Как кому на роду написано. Не зря бабка-шептунья пророчила ему, несмышленышу мокроносому, славу и богатство. Судьбу не проведешь. Она, судьба, лучше знает, как своими дарами распорядиться.

Получив двадцать пять миллионов фунтов стерлингов (он считал, что они уже у него в кармане), Сергей Ильич вдруг ощутил себя как-то возвышенно. Точно божья благодать сошла на него. Не то чтобы он совсем уж воспарил на облацех – многочисленные дела все-таки требовали его присутствия, – но приятная, дотоле неведомая нега наполнила его существо и изливалась на окружающих тихим и ясным светом.

Вот и дождался, думал он с горделивой сластью, вот и я теперь знаю, каково это: быть богатым человеком.

О том, что есть побогаче его, и гораздо, он старался не думать. Пускай себе. Нельзя объять необъятное. Главное, что он, темный деревенский паренек, сумел пробиться и утвердиться в рядах тех, кто получает от жизни ВСЕ, и даже больше, чем, все. А как сложится дальше, жизнь покажет. Сергей Ильич верил: последнее слово им еще не сказано.

Закончив дневные дела, он ехал теперь на одну тайную квартирку, где у него второй месяц паслась на ветчине и шоколаде юная провинциалка по имени Милка – сокращенное от Людмилы. Сергей Ильич подобрал ее практически с улицы, прельстившись монументальным телом, да так и оставил при себе, сообразив, что лучшего экземпляра ему не найти, а содержать штатную любовницу много дешевле, чем всякий раз одаривать милостями новых.

Выйдя из машины, председатель комитета взял у водителя Коли большой пакет с гостинцами. Пакет был увесист: Милка обладала аппетитом трех новобранцев. Можно было приказать шоферу поднять пакет наверх, как оно обычно и происходило. Но, несомый выросшими за спиной крыльями, Сергей Ильич отпустил Колю и понес пакет самостоятельно.

Предупрежденная о визите по телефону, Милка открыла дверь не дожидаясь звонка. Едва Сергей Ильич вошел, она сунулась ему в объятия.

«Рада», – понял Сергей Ильич, обнимая ее широкую, упругую спину.

– Ну что, соскучилась? – спросил ласково, помещая обе ладони на выпуклом крупе.

– Угу, – промычала она в плечо.

– Я там тебе привез… Возьми пакет, разбери на кухне.

Милка послушно кивнула, вздохнула и сняла руки с шеи. Сдерживая нетерпение, Сергей Ильич разглядывал ее с нескрываемым восторгом. Хороша, ах хороша. Глазки голубые, ребячьи, ротик маленький, розовый, ушки крошечные, мягкие. Зато все остальное сразу наводило на мысль о демографическом взрыве, который ожидал Россию в ближайшем будущем. На Милкиной груди запросто можно было рассадить детский садик. А ее бедро достигало объема грудной клетки модной манекенщицы. Но при этом талия, рост, стать… А волосы! Эдакая льняная гривища до пояса. Одним словом – красавица. Была в деревне Сергея Ильича, когда он еще пацаном бегал, одна доярка, Глашка, – копия Милки. Так за нее, за Глашку, такие баталии разгорались – Бородино отдыхает. А тут и биться не пришлось. Сунул патрульному сержанту пятихатку, чтоб отпустил дуру, и все дела.

– Ну, как ты тут? – поинтересовался Сергей Ильич, без спроса усаживаясь на диван.

А кого спрашивать? Квартира оплачивалась им, Милкин гардероб и стол тоже. Квартирка, кстати, тянула на семь сотен долларов, несмотря что в одну комнату. Не центр, но и не окраина. И на шмотки шло – будь здоров. Не говоря уж про растущий Милкин организм, который мёл все, что подавали, с неутомимостью конвейера. Так что имел право не спрашивать, куда садиться и что говорить.

– Ску-учно, – пропищала Милка с кухни.

– Чего-о? – поразился Сергей Ильич.

От неожиданности он даже поднялся и отправился на кухню за разъяснениями.

Милка деловито, но без должного пиетета, как это бывало в первые дни, выкладывала на стол принесенные Сергеем Ильичом дары (на пять тыщ целковых, между прочим).

– Чего скучно-то, спрашиваю?

Милка молчала, видимо, сообразив куриным умишком, что ляпнула что-то не то.

Случайно глянув в мусорное ведро, Сергей Ильич обнаружил там целую россыпь окурков.

– Это что такое? – сдвинул он грозные брови.

Только тут он сообразил, что сквозь густой запах духов, которыми его подопечная имела обыкновение нещадно поливать себя и окружающее пространство, крепко пахнет табачным дымом. А ведь строго-настрого приказывал не курить. Восемнадцати еще нет, какое ей курево? Сергей Ильич, сроду ни одной затяжки не сделавший, терпеть куряк не мог. А тут – полное ведро. Это ж как понимать?

– А что? – выпучила на него Милка коровьи глазища.

– Откуда бычков столько, спрашиваю?

– Ну, подруга вчера заходила.

– Какая, твою мать, подруга?!

Сергея Ильича аж в пот кинуло. Наказывал же ей, дуре неотесанной, чтоб никого сюда не таскала. И вообще, сиди дома, лопай шоколад и смотри телевизор. Чтоб нигде и ни с кем… И вдруг, здрасьте-нате, – подруга у нее.

– Ну, Ленка, – нехотя сказала Милка.

– Что за Ленка? – сдерживаясь, чтобы не наорать, пытал депутат.

– Ну, ехали вместе в поезде… Потом виделись пару раз… Что такого? Она хорошая девчонка.

В словах Милки крылась недоговоренность. Сергей Ильич знал, что у нее имелась короткая столичная биография, но не углублялся в нее, полагая, что Милка все забыла и отдает должное тому уровню, на который он ее поднял едва ли не с панели. Оказывается, она не забыла.

– Да? Хорошая девчонка? И чем она занимается? Небось на Каширке дежурит? Или…

Тут Сергея Ильича охватило страшное подозрение. Он даже побелел и кинулся, ни слова не говоря, в ванную. Ничего особенного, кроме разноцветной гирлянды Милкиных трусиков, там не обнаружив, он пристрастно исследовал туалетное ведро на предмет использованных презервативов, а заодно уж прихожую и гостиную. Явных следов мужского присутствия вроде бы не наблюдалось. Но все-таки покой в душе Сергея Ильича был сдвинут, что незамедлительно вылилось на бестолковую Милкину голову.

– Я тебе говорил никого сюда не водить?! – рыкнул он, пристукнув кулаком по столу.

– Я не вожу, – прохныкала Милка.

– А это что? – ткнул депутат в ведро с окурками.

– А что такого? Нельзя пообщаться?

– Что?! Пообщаться? – задохнулся Сергей Ильич. – С проститутками?!

– Она не проститутка. Она работает на рынке…

– Знаю я этот рынок. Одни шалавы… Днем на рынке, ночью на панели. Цыц! Молчи и слушай. Чтоб больше никого, ты поняла: ни-ко-го. Никаких подруг, или, не дай боже, – Сергей Ильич выразительно постучал пальцем по ребру стола, – друзей. А то я тебе быстро… Или ты забыла, откуда я тебя вытащил? Да ты знаешь, кем стала бы через год? Шлюхой подзаборной, вот кем. За ночь по десятку кобелей… Да менты по субботникам затаскали бы. Ты не понимаешь, что должна сидеть тише воды, ниже травы?

Милкин рот вдруг некрасиво растянулся, и из глаз посыпались крупные прозрачные слезы.

– А что-о-о… – завыла она. – Я ничего плохого не сделала. Ну, выпили вина, поболтали… И так тут одна с утра до вечера. Хоть бы погулять с кем выйти. В кино или на дискотеку. А то все одна да одна… Ты три раза за неделю приедешь, а так тут одна сижу как сыч. Думала хоть с подругой поговорить, ничего же плохого. А ты сразу кричать… А-а…

– Тихо, – зашикал Сергей Ильич, слегка растерявшись. – Не кричи, соседи услышат. Ну, тихо…

Он погладил ее по крутому плечу, сел на стул, свинтил крышечку с коньячной бутылки. Ну вот, думал отпраздновать событие, порадоваться. А вышло – хуже не придумать. И девчонка вроде права, одной тут торчать круглые сутки, поди, несладко. И предложить ей нечего. Не по киношкам же с ней, в самом деле, бегать.

Сергей Ильич залпом вытянул фужер коньяку, кинул в рот маслинку, привалился спиной к стене. Почувствовал, что устал. Глянул на Милку. Та всхлипывала, давя рыдания, шмыгала острым носиком. Мокрые ресницы слиплись, губы обиженно вспухли. Литая шея и открытое начало грудей порозовели. Крошечное ушко, обрамленное пушистыми светлыми локонами, призывно алело. Угасшее было желание начало воскресать.

Сергей Ильич выпил еще. Полегчало и одновременно стало смешно. И забыл уже, что такой ревнивый. Как молодожены, честное слово.

– Ну, будет, – сказал примирительно. – Я что-нибудь придумаю. Ты не куксись, я про тебя все время помню. На будущий год в институт пристрою, там с работой помогу, с жильем…

– Правда? – икнув, затравленно глянула на него Милка.

– Ну! Что я, врать буду? На-ка, выпей сладенького.

Он налил ей полный бокал мартини, себе коньяку, чокнулись, выпили. Милка успокоилась, отошла, разговорилась. Скоро уже смеялась, уминая икру с корнишонами да балык с грудинкой.

«Дите еще, – думал Сергей Ильич, глядя на ее туго набитые щеки, – а туда же, в столицу ринулась. И куда они все лезут?..»

Но потом, когда ворочал тугие Милкины телеса, уж ни о чем не думал, задыхаясь от острого наслаждения и дивясь упругости ее белой, как сметана, кожи. Милка, отрабатывая вину, старалась вовсю. Ее старания отличались наивностью и излишним рвением, но это-то как раз и нравилось Сергею Ильичу, который в подобном сочетании видел столь любезную его сердцу деревенскую простоту и страсть. Те же японочки у Ибуки-сан были нежные и умелые, но куда им до распаленной, разбросанной на всю постель Милки. Это ж только глянуть – уже экстаз. А какие звуки она издавала, то пыхтя, как паровоз, то тоненько подвизгивая, а как пахла парным молоком, а как мощно колыхались ее куполами воздетые груди…

Прощались нежно, по-дружески. Милка ободрилась обещаниями, клялась, что больше ни одной живой души. Председатель комитета отбыл домой удовлетворенным морально и физически. Но по дороге опять что-то сдвинулось внутри – и назад уже не встало. Планида вроде складывалась успешная, да вот не слишком ли гладко все идет? Вон, думал, про Милку все знает: шмотки, телик да пожрать. Ан нет, мелкий человечек, а и у нее свои мыслишки, свои желания. Не углядишь – свинью подложит, да еще какую, даром что по глупости. А тут такое дело на кону. Чего-чего только не произойдет. Они-то, деньги-то, обещаны, но ведь обещать – это еще не дать. Могут и назад забрать, благо проще простого отобрать неотданное.

В общем, испортилось настроение. От недавней благости и следа не осталось. Тревога вкралась в душу, лишила покоя. Отчитав Колю за то, что машина второй день не мыта, Сергей Ильич поднялся домой и вдребезги разругался с женой, вздумавшей было поинтересоваться, где это он так сегодня задерживался.