Текст книги "Пост сдал!"

Документальная фотография

Документы и фото – это всегда единство и борьба противоположностей. Это первое столкновение с раздвоением личности по команде «Не моргать!».

Когда я в 16 лет получал свой первый паспорт, пришёл в фотоателье в джинсовой модной рубашке, купленной на две бабушкины пенсии. Рубашка была на медных клёпках и с огромным воротником. С хаером до плеч и пробором посередине – последствия битломании. А из-под рубашки торчала модная водолазка – самый главный козырь в конкурентной борьбе за самую красивую девушку на районе.

Сажусь в кресло, делаю официальный вид.

Фотограф отрывается от аппарата:

– На паспорт положено в галстуке.

– У меня его сроду не было.

– А надо.

– Да где я его возьму? Мне 16 лет, я не на пенсионное фотографироваться пришёл.

– На, мой возьми.

И протягивает галстук в каких-то огурцах, петухах и разводах. Лилового цвета со следами побежалости.

Я повертел его, неумело повесил на шею, подтянул узел к кадыку. В таком положении сопротивляться здравому смыслу бесполезно.

– А пиджак?

– Что пиджак?

– В пиджаке положено.

– У меня дома только офицерский китель есть.

– Это на военный билет, тебе ещё рано. На, возьми мой.

Пиджак повидал в этой жизни всё: и встречи, и разводы, и «товарищ милиционер, я честно больше на скамейке спать не буду!». К тому же он был коричнево-жёлтый. Ну вот как раз под джинсовую рубашку.

– А воротник рубашки можно поверх пиджака?

– Зачем? И так красиво.

На это я возразить ничего не мог. Если человек искусства тебе говорит, что красиво, – значит, так оно и есть.

Получив квитанцию, вышел из ателье. Взглянул на витрину. Выражение лиц на фотографиях было такое, будто каждого из них застали за самым неприличным в их жизни занятием. Только пятилетний мальчик с телефонной трубкой выглядел естественно. Дети верят в назначение предметов, и этот ребёнок, видимо, честно в этот момент звонил маме по беспроводному аппарату с дисковым набором.

Секретарша паспортного стола привыкла к лицам любого социального слоя, материального благополучия и алкогольного отравления. Но, увидев мои снимки, она медленно подняла на меня глаза.

И я такой стою, руки в карманах, нога за ногу. В заднем кармане джинсов, купленных на мамину зарплату, торчит огромная, словно садовый инвентарь, расчёска, которую после причёсывания надо было демонстративно продувать.

– Я не могу принять такую фотографию. Вы посмотрите на себя.

Да что ж такое! Я на школьных фотографиях получался лучше, чем герои-любовники мирового кинематографа на обложках «Фильмшпигеля». Подхожу к столу, беру в руки ленту с моими фото и понимаю, что я впервые в жизни взглянул в лицо смерти: пережатое галстуком горло, вытаращенные в пустоту глазницы, щёки, как у обезумевшего бобра, и воротник, который затмил бы весь двор Медичи, – вздыбленный до выше ушей, подобранный галстуком в какую-то страшную гармонь, надетую на шею, и сам галстук, вернее, его узел. Пиджак при этом топорщился кащеевыми плечами, меня на Кавказе овцы за своего чабана приняли бы. Чувака на фотографии словно только что сняли с виселицы после неожиданного помилования. На всём лице от уха до уха была написана фраза: «Бля! Я забыл выключить утюг!»

Еле уговорил секретаршу принять это фото: времени нет, молодость уходит. В знак великой скорби. Для этого пришлось продуть расчёску.

Но этот паспорт меня потом не однажды спасал.

Когда я после школы устраивался на завод плотником, мне в отделе кадров обрадованно сказали: «У нас как раз в бригаду гробовщиков человек требуется!»

И я почти год делал гробы, поэтому досконально знаю их устройство, принцип работы, условия эксплуатации и гарантированный срок службы.

Оставшиеся снимки из этой фотосессии тоже принесли немало пользы. Достаточно было показать фото любой девушке, как она тут же норовила погладить меня по голове: «Как же ты не погиб в 16 лет?» После чего руки мои обретали раскрепощённость, движения становились наглее.

Вторая жена за меня замуж вышла по этой фотографии, кстати. Она вообще питала слабость к бездомным котятам.

Влажный рот

Самая читающая страна мира в середине девяностых превратилась в ещё более читающую. Наверное, мы тогда побили все рекорды вырубки лесов под литературный эшафот.

Читали книги все и везде. Глянец уже начинал потихоньку оккупировать прилавки, литературные негры килотоннами выдавали на гора словесный шлак, вошёл в моду карманный формат – покетбуки, которые можно было захлопнуть на любой странице и продолжить читать с первой попавшейся. И самым козырем, делавшим кассу книготорговцам, стали детективы и любовные романы в историческом антураже.

Мне повезло работать на этом поприще и жить за счёт него же. Я служил в частной книгопродающей фирме в качестве «старший куда пошлют». И витрины оформлял, и за книгами в издательства мотался, и в кладовке пылился, и за прилавком стоял.

Влёт шла серия «Чёрная кошка» издательства ЭКСМО. Не читал, но и не осуждаю. Два раза в неделю мы ездили за обновлениями для книжных магазинов страны. Существовала очень сложная формула взаимоотношений издательств и магазинов, когда последним было раза в два выгоднее покупать у таких, как мы, а не напрямую. Формулу, конечно, не помню, ибо гуманитарий.

Кроме того, наша фирма исполняла функции отдела продаж в книжном магазине на Пражской.

Мой отдел «Учебники и компьютерная литература» находился как раз напротив входной двери, поэтому из всех сотрудников магазина я страдал больше всех. Любой входящий сразу направлялся ко мне. Вопросы были разные, включая «У вас есть линейка в 145 градусов?». После продолжительных переговоров с применением метода показа-рассказа выяснялось, что подросток имел в виду «не, не эту, та круглая такая», и вскоре он уходил радостный с транспортиром под мышкой.

Или вот ещё. Копошусь я со своими книгами, притаскиваю новые, убираю ненужные – рутина. Ко мне подходит покупательница:

– Молодой человек, дайте-ка мне роман «Унесённые в терновник».

– У меня компьютерная литература. «Виндоуз для рабочих групп 3.11» есть. Там так уносит!

Если бы я работал официально, то обязательно над головой прибил бы вывеску «Справочная» и требовал дополнительный компот на обед.

На улице паучился август, покупатели приходили загоревшие и с удивлением смотрели нас – белых братьев и сестёр, просравших лето за этими прилавками.

Стою я как-то за этим барьером от жизни, обвожу взором владения, зеваю. А в двух шагах от меня бурлит жизнь и кипят страсти. Ира из отдела беллетристики и любовных саг приклеилась слюной к бетонному полу. В одной руке недоеденное с обеда яблоко, в другой – книжка, внутри которой было всё: томные изгибы, стоны, геометрические параметры и, естественно, несметное богатство главного героя-соблазнителя, о котором главная героиня не догадывалась даже, но знала наверняка.

Она всегда так читала, с полным погружением. Как она только отличала эти обложки и содержимое?

Так и в тот день: дело шло к обеду, мухи на потолке уже потирали вкусные лапы, на полу валялась солнечная надпись, отброшенная оконной витриной, – «Скоро в школу!». Спать хотелось нестерпимо.

Входная дверь распахнулась, и в солнечном проёме возникла она – фурия. Я её сразу узнал по взлохмаченной причёске «ща как дам тапочкой!», лицу с раскраской индейца, ступившего на тропу войны, алой латексной куртке, туфлям на таком каблуке, что хозяйка могла бы питаться с подоконников первых этажей, и остроконечным ювелирным латам на пальцах.

Сказочное существо в два прыжка приблизилось ко мне:

– Так! Мне срочно нужны «Записки дрянной девчонки»!

Мне захотелось ответить: «Так напишите!». Но я промолчал.

Красивая. Действительно красивая, но очень помятая женщина лет тридцати пяти. Благородные черты лица были замазаны тональными средствами, а морщины, которые уже нельзя было спрятать, говорили о том, что когда-то этот человек много смеялся. Сейчас же передо мной нависало лицо вампира, пришедшего за порцией крови и нервов. Ну как всегда, мне не привыкать.

– Записки кого?

– Дрянной девчонки! Дарья Асланова.

– Очень приятно. Сергей Логвинов.

– Вы издеваетесь? Дарья Асланова! Книга «Записки дрянной девчонки – 2»!

– Она их две написала?

– Вы что, не читаете литературу, которую продаёте?

– Читаю. Но у меня в отделе только дрянные записки программистов.

– Меня это не интересует! Мне нужны «Записки дрянной девчонки»! – Глаза сверкнули.

Бесконечный мрак глазных провалов смотрел мне прямо в душу. Сердце сжалось от интереса: «Что это за записки, что их надо покупать с таким выражением лица? Может, ей в отдел оккультизма?»

Я прошёл вдоль прилавка к соседнему отделу, где унесённая книжными страстями Ира готовилась пережить свой двадцать пятый за день оргазм.

– Ира! – осторожно коснулся её плеча, чтобы у неё вагинизм не случился во время внутрикнижных оргий.

Ноль эмоций.

– Ира, нужны «Записки дрянной девчонки – 2».

Ира, не отрывая взгляда от текста, ответила куда-то в пустоту:

– Их сто лет нет. А вторую часть не заказывали: первую еле продали.

И снова погрузилась в океан страстей и фиалковых отношений.

Подошёл поближе, заглянул в страницы: «…он снова обрушил на неё свой влажный рот, привлёк к себе обеими руками и замер…»

– Ира, – шёпотом, – давай я на тебя обрушу свой влажный рот, и ты начнёшь работать?

– А? Что? Кто? Где? Дурак ты, Логвинов, ничего не понимаешь.

Развернулась и убежала в подсобку. Наверное, рот вытирать после влажного.

Я вернулся к покупательнице:

– У нас нет такой книги. К сожалению.

Губы гаргульи нервно дёрнулись. Она резко поправила несуществующую чёлку и воткнула в меня первый коготь:

– Что значит нет? Это бакалея или книжный магазин? Мне не нужно два килограмма книг, мне нужна всего одна! Штука! «Записки дрянной девчонки – 2»!

– Но у нас её нет. Была, но закончилась. К сожалению.

– Так, значит, была? Она была, и теперь её нет? Она вообще одна была? Вы поштучно торгуете?

– Нет, была опытная партия, плохо разошлась, вторую часть не заказывали. Смысла нет.

– Смысла нет в вашем магазине, раз у вас нет книги, которая нужна мне! А почему не заказали? – Голос, видя мою беспомощность перед женской красотой, начинал мной управлять и манипулировать. Этот второй её коготь ударил меня в солнечное сплетение. Я стоял перед ней, как обоссанный школьник, забывший вторую строфу «Белеет парус». Она пила меня глазами и совершала глубокие глотательные движения.

– Её плохо раскупали, – пробормотал я.

– Что, вот совсем плохо? Вот совсем-совсем?

– Вообще никак. Еле избавились.

Я смотрел на её рот и тихо превращался в стоящую рядом продавщицу-истукана: во мне пылала страсть обрушить на неё свой влажный рот прямо тут, среди лебедей, на полу. Чтобы она при этом ругалась, как портовая шлюха, жрала меня и требовала опять что-то не существующее в этом мире, проводя третьим когтем по спине.

И дешёвый мазохист во мне пролепетал:

– Хотите, я вам её в среду закажу в издательстве?

– В среду? А завтра я что буду делать? Ходить кругами по комнате?

– У вас же не круглая комната.

– Книга в среду должна лежать вот тут! – Четвёртый коготь указал точное место на прилавке, где именно должна будет лежать книга неведомой мне девчонки.

Я машинально провёл рукой по этому месту, как будто книгу я уже заказал, съездил в издательство, и вот она тут лежит, хоть сейчас клади на неё руку и клянись «и в горе, и в радости».

Фурия круто развернулась на своих каблучищах, в лицо ударил терпкий аромат духов, которые не продают в переходах метро, и быстрым шагом рванулась к двери.

Снова вспышка, и видение исчезло.

Все четыре продавщицы, кассир и заведующая, полуспрятавшаяся за дверью кабинета, – все смотрели на меня.

Я виновато пожал плечами и поплёлся в кладовку зализывать раны. За обедом все молчали, никто не просил соль. Мне тихо подложили печенье.

Всё, что мне приказала Строгая Госпожа, я выполнил: созвонился, съездил в издательство, долго рылся в ящиках «Макулатура», нашёл порванную пачку «Записок», привёз, распечатал, положил книгу на указанное место и стал ждать.

В этот день я работал на отлично: на любой вопрос отвечал быстро и чётко, очередь не задерживал, в пустые разговоры не вступал, не выпускал из поля зрения дверь. Всё время смотрел на дверь. Даже сквозь покупателей.

Приближался час расплаты. Она обещала в 15:00. Стрелка настенных часов медленно отсчитывала микросекунды.

Ровно в 15:00 дверь не распахнулась. Она тихо, на половину своих возможностей, отворилась.

В дверном проёме стояла старушка. Ухоженная, седоватая, аккуратная. Осколок империи.

Бабушка медленно подошла ко мне.

– Извините, вы тот самый молодой человек?

– Наверное, я. Нас тут всего двое, второй уже не молодой.

– Я к вам за этой книжкой. – Она кивнула на лежащие наготове «Записки дрянной девчонки – 2».

– Да, пожалуйста, пробивайте в кассу, – прошелестел пересохшим ртом я.

Сказка продолжается? Может, она свою алую накидку постирала, а без неё она – тихая старушка с горестными складками?

– Видите ли, молодой человек, позавчера к вам подходила моя дочка. (О, Небо, она не фурия! Она земная, и у неё есть мама!) Извините её, пожалуйста. Она очень нервничает сейчас. Она очень добрая, но жизнь не сложилась, замуж так и не вышла. И не выйдет, наверное. Она работает переводчиком у одного очень крупного политика. Постоянные командировки, в основном зарубежные, очень редко бывает дома. Иногда приходит и просто падает спать. Не смывая грима. И плачет. Она часто плачет. И я тоже. Но к ней не захожу: это неприлично. Она недавно прочитала первую часть этой книги и очень ждала вторую. Говорит, что там как про неё всё написано. Я не читала, я не могу такие книги читать. И достать её никак не может: за границей не продают, а дома еле отдохнуть успевает – не то что в магазин сходить. Вот и сегодня она внезапно улетела в Швейцарию. Говорит, на конференцию. Потом всегда фотографии показывает. Только заседания не снимают: запрещено, секреты коммерческие. Но зато можно фотографироваться в ресторане, на пляже, в горах. Сказала мне зайти сегодня за книгой. Это она?

Я взял в руки книгу, подержал на весу и передал её в руки старушки. Она трепетно приняла томик и опустила его в выцветший синий атлас дамской лакированной сумочки:

– Спасибо вам огромное! Она сегодня будет звонить вечером, она каждый вечер мне звонит, – я ей скажу, что книга ждёт её дома. Не обижайтесь на неё, она не всегда была такой… дерзкой.

Больше я ни старушки, ни фурии не видел.

Наверное, в той книжке, во второй её части, она нашла ответы на свои вопросы.

А я продолжал нести свою вахту по соседству с параллельным миром, где на обложках книг смуглые мачо в белоснежных блузах, развеваемых порывами ветра, в плащах, окутывающих волной цвета вороньего крыла, в широкополых шляпах ломали об колено позвоночники златокудрым блондинкам, закрывшим в истоме глаза, откинувшим слабую руку за голову и готовым принять обрушивающийся на них влажный рот.

Настоящий Дед Мороз

Меня в десятом классе пионервожатая попросила побыть на школьном детском утреннике для младших классов Дедом Морозом. Я с ней дружил – славная девочка была, лет двадцати двух. Она мне помогала, если надо было в РОНО выбить разрешение на увеселения для нас – старшеклассников, а я ей помогал своим авторитетом, если надо было, чтобы никто из моих дружбанов на торжественной линейке слово «хуй» из толпы не сказал. Именно она однажды тайком принесла в школу и дала мне взять домой зарубежно-запрещённый музыкальный журнал Rolling Stones, из которого я срисовал портреты Pink Floyd, Fleetwood Mac, Blues Brothers и ещё кучу всего. Она отвечала за утренник, но оказалось, что актёр из городского театра, он же родитель моего одноклассника, заболел.

И костюм Деда Мороза уплыл на другие утренники для других детей. И сроки судорожно поджимали: завтра.

Из атрибутики у пионервожатой нашёлся только ярко-красный шёлковый мешок.

– Из галстуков, что ли, сшили?

– Нет, от выборов остался: с ним по квартирам ходили.

– А эти дети… Я их больше пяти минут не выдержу, начну хвою в рты запихивать…

– Мне больше просить некого, а ты столько мероприятий в школе проводишь, дискотеки, опыт есть.

– Так нет ничего! Ни бороды, ни валенок, ни рукавиц, ни посоха. Ни тулупа. Ладно, что-нибудь придумаю.

Вечером собрались своей школьной алкатнёй на автобусной остановке, сидим перетираем всякое, говорю им: «Чуваки, завтра я – Дед Мороз». Все косо посмотрели на меня: «Опаньки!»

Пришлось делиться с ними бедой пионервожатой, которую, кстати, вся школа любила. Бывают такие люди, от которых свет исходит. А уж после того журнала она вообще получила пожизненное уважение.

Стали думать, как найти в закромах малой родины, то есть в кладовках и на антресолях, хоть что-то, что могло бы меня сказочно превратить в старого весёлого деда. Кто-то вспомнил про ржавое ружьё в сарае. Разошлись выгребать закрома.

На следующий день в школу было принесено всё, что только было найдено.

Я впервые в жизни увидел столько секонд-хенда, хотя слова такого в стране ещё не было. Даже тулуп подобрали. Не алый, конечно, но и не совсем убитый. Подпоясали ярким кушаком, стало не так напоминать про некрасовских зайцев-утопленников. И рукавицы на пять размеров больше, и посох у завхоза добыли – черенок от старых грабель. Вроде всё собрали. Не было только валенок. Ну откуда в Севастополе валенки? Всё что угодно есть, а валенок нету. Не завезли. Не тот климатический пояс выбрали для утренника. Алые женские сапоги на шпильках, которые решено было принести в жертву и срубить каблуки, чтобы подошва плоская была, на меня не налезли. А утренник уже вечером. Вечером утренник, утром вечерник. Страна вневременных праздников. Бороду и усы из мочалок девочки мне сделали, но валенок не наваляли.

Сижу в подсобке рядом с актовым залом в джинсах и в обычных зимних ботинках. Вроде кто-то обещался что-то похожее на валенки раздобыть и принести, но так и не стряслось.

Ещё эти дети… Я их не очень люблю. Маминых любил, но там другие – детдомовские, а к этим упитанным детсадовским упырям ну никак душа не лежала. У них вечно какая-то бессмысленная возня, гам, мельтешение, истерики «хочу» и «дай» в универмагах, вечная попытка утянуть на себя внимание любой ценой, постоянные сопли-слёзы и совочком по лбу.

«Дед Мо-роз! Дед Мо-роз!» – заверещали истошные детские голоса.

Стихи, частушки и остальное я знал с детства, так как мама была воспитателем и дома весь этот фарш-набор слов знали все. У нас собирались воспитатели и нянечки, чтобы склеить к утренникам короны-кокошники, выучить и отрепетировать под маминым руководством тексты.

Распахиваю дверь и вхожу в актовый зал. Яркий свет, как специально. Хоть бы дым по полу пустили. Или вообще свет вырубили, я бы «ёлочка, зажгись» сделал и потом вещал новогодние кричалки из тёмного угла. Но свет горел так, что у гигантского натюрморта, висящего над школьным буфетом, краска из-под пыли проступила. И началось.

Всякие там из леса с подарками, давайте веселиться, хороводиться, может, чё споём.

– Я начну, а вы кончайте: хором дружно отвечайте! – начал я басить своим пятнадцатилетним альтом.

Загадки, хоровод, Снегурочку позвали, та на себя временно внимание перетянула, а я свободно вздохнул на пару минут. И снова в бой. Незаметно для себя втянулся. И в хороводе с ними забродил, и на руки этих чудовищ поднимал, и стихи троечникам подсказывал, и скромных отличниц, стоящих вне зоны веселья, за руку затаскивал в общее действо. Песни только не пел – у меня по пению вечное «к доске не вызывать» стояло, да и учитель пения тут же под ёлкой на баяне наяривает, хоть бы смазал по случаю дверные петли на своём инструменте.

Час отпрыгал по залу в тулупе – уже все воды отошли. А я не мог даже горло промочить: Деды Морозы не пьют. Они из другой, сказочной жизни, им не положено земное. И голос стал уже такой – дед-морозовский, пересохший, с хрипотцой. В общем, было весело, и праздник подходил к концу. Меня уже ждали за порогом сказочные олени в страну оленью – на остановку к моим алкашам.

И тут один мальчик громко так, чеканя каждое слово, как все ученики младших классов читают выученные стихи, произносит: «Дедушка Мороз, а я тебя знаю! Ты Серёжа из десятого «А»!»

И пальцем показывает на то место, где тулуп резко обрывает сказку и открывает вид на джинсы и обычные зимние ботинки.

Если вас когда-нибудь родители застукивали во время полового акта, то вы меня поймёте.

Баян квакнул, и стало тихо. Дети остановились и посмотрели на предательски торчащий из-под моего длинного тулупа деним.

Мне внезапно стало хреново. С прилепившейся ко лбу мокрой мочальной прядью я старался не смотреть в сторону обманутых детей. Пионервожатая замерла в углу с мешком подарков и глядела на меня с ужасом и болью. И Снегурочка, оторопев, молчала. А ведь могла бы пуститься в пляс или песню затянуть.

Кромешную тишину разорвал голосок третьеклашки:

– А нам всё равно было весело!

Пионервожатая опустила мешок на пол, зашуршали пересыпающиеся внутри целлофановые подарки. И стала хлопать в ладоши, увеличивая фрикции. И все зааплодировали.

Поздно вечером, сидя с корешами на остановке, я отхлёбывал «777» и молчал на все расспросы.

– Ну что, напрыгался с гадёнышами? А джинсы как? Не догадались?

– Догадались. Но сказали, что у них всё равно сегодня был Дед Мороз.