Текст книги "Пост сдал!"

Носки превращаются…

А вот вам к 23 февраля сказ о бойцовской смекалке:

 
Враги окружили бойца.
– Пиздец, – смекнул боец.
Смекалистый был боец.
 

Поступив в училище и пройдя курс молодого бойца, мы получили от командира роты новые невиданные должности и обязанности. «Ты – баталер». «Есть!» «Ты – комвзвода». «Есть!» «Ты – на одного линейного дистанция». «Есть!» «Ты – грудь четвёртого человека». «Есть!»

Мне же досталась странная призовая должность – писарь. За грамотность выше среднего и навык не вставлять между предложениями междометия «это», «как его», «ну это самое», «в общем», «ну да», «э». Сейчас бы это назвали пресс-секретарь, но тогда таких слов не знали. Должность обязывала всегда быть под рукой командира роты. Я писал ему тексты докладов перед высоким начальством, заполнял ротную документацию, выпускал боевые листки, начинающиеся фразой «Ну вот прошла ещё одна неделя», и – о, Небо! – заполнял Книгу увольняемых. Последний пункт обязанностей возвёл меня в ранг надчеловека, чем я успешно пользовался, заполняя списки так, чтобы незаметно оставались свободными две последние строки. Это для тех, кто получил «неувал» и был моим корешем. Книга никогда не проверялась.

После церемониала увольнения, когда курсанты, звеня начищенными яйцами, покидали училищный плац, я устраивал аукцион среди невезучих. Жили мы невероятно дружно. Посмеивались над тормозами, но не злобно, издевались над тупыми, но в пределах разумного, глумились друг над другом, устраивали подставы. Всё как у людей. В принципе, даже спустя столько миллионов лет мы встречаемся хоть уже и не друзьями, но достаточно близкими людьми. Поэтому у меня был сложный выбор: кого вписать в увольнение, а кого нет. Одни товарищи награждали меня флотским восьмиэтажным матом, а от других слышал: «Спасибо, в войну пулями отдам».

За все пять лет валаамо-ослиного труда я прослушал невероятное количество историй. У неуволенных курсантов именно в этот вечер скоропостижно умирали дальние или ближние родственники, и скорбящие во всех подробностях разыгрывали сцены покидания души бренного тела тёть, дядь, племянников. На перроне железнодорожного вокзала Севастополя мёрзли невстреченные родственники, понаехавшие с Сахалина. Я узнавал о том, что в этом мире существует безграничная неземная любовь, ради которой стучали сердца, пульсировала кровь и над венами заносились ножи на случай «если я не приду». И судьба этой шекспировской страсти располагалась в тех самых последних пустых строках списка.

Иногда одну из строк я оставлял себе: за своё богомерзкое поведение, нарушения всевозможных училищных ритуалов, дисциплины и остальных строгостей, не включённых в присягу, я периодически был морально раздавлен командиром роты, наказан, обезглавлен, расстрелян, обвешан нарядами и угрозами отослать меня на губу.

Так как без моих услуг командир обойтись уже не мог, – пригрел змею! – то моя ссылка на две-три недели для занятий строевой подготовкой была не в его интересах. Это добавляло мне наглости и способствовало переоценке моих возможностей конспирации. В основном наказания меня осуществлялись в праздничные дни, когда мои канцелярские способности были не востребованы. За пять лет учёбы я провёл три Новых года на тумбочке. Мои увольнительные праздники складывались в какие-то барон-мюнхгаузенские даты: 24 февраля, 9 марта и далее по списку. Это было некоторой гарантией того, что я вернусь в училище трезвым.

Приближался Новый год. Надо сказать, что это загадочный для курсантов праздник, когда или они лишались девственности, или лишали её студенток медицинского училища. В училище ходила поговорка «Все люди – братья, остальные – сёстры. Это сестра Кери, три сестры у Чехова и сёстры из медицинского училища имени Жени Дерюгиной». К Новому году готовились весь год, а уж за месяц до него происходило генетическое изменение кода курсанта. Из злостного нарушителя и двоечника он превращался в розовощёкого путти со скромным, в пол, взором. Новый год был не просто сменой дат, а великим праздником дефлорации. И мы, как инки, возводили в головах свои ритуальные капища, делясь друг с другом фантазиями, выслушивая очень полезные дополнения «а потом вот так её», советуя другим следить за количеством выпитого, частотой фрикций и временем. Ибо время – самое великое зло, в которое ни одно увольнение на свете никогда не укладывается. Это какие-то две противоположные физические единицы, параллельные Евклида. Какой только вид транспорта не использовался курсантами для того, чтобы успеть до 23:00 попасть в родные пределы! Кареты скорой помощи, пожарные машины, милицейские «бобики», такси, частные извозчики. Был случай, когда курсант прибыл в училище на шлюпке, угнанной с территории соседнего санатория-профилактория.

В тот день мне повезло. Блин, это же строка из «Повести о настоящем человеке»: «В тот день ему опять повезло. В пахучем кусте можжевельника, с которого он обрывал губами сизые, матовые ягоды…» Там дальше про ежа было, надо перечитать.

Так вот, повезло, потому что мне удалось попасть в список увольняемых совсем внезапно, что полностью нарушило мои планы на 3 января – стандартную дату моего сдвинутого Нового года.

Я ничего не планировал на 31 декабря, моя девушка ещё только собиралась замешивать тазик оливье, в то время когда вся страна уже кругами ходила вокруг накрытых столов, ежеминутно посматривая на часы.

Я был настолько не готов, что у меня не было даже носков уставного чёрного цвета. Под матрасом хранились только гражданские всяких провокационных расцветок. На случай самоволки через училищный угол. Поскольку я всегда уходил самым последним, заполнив книгу увольняемых, то стрельнуть у кого-нибудь носки уже не мог. И проверял мою форму одежды, как правило, дежурный офицер по факультету лично. Спрятаться или обвести вокруг пальца опытного офицера не было никакой возможности. Меня в такие минуты можно было фотографировать и публиковать в глянцевом альбоме «Флотский долбоебизм и его идеальный представитель»: всё постирано, отутюжено, отбелено, расправлено, подшито, начищено, бескозырка – два пальца от бровей. А тут какие-то носки.

Я поплёлся к своей укладке с тайной надеждой, что где-нибудь между фланелью и кальсонами, которые никто из нас под страхом смерти никогда не надевал даже ради смеха, завалялась пара. Пусто. А носки проверяют всегда, это священный ритуал, это такой необходимый аксессуар, который не даёт курсанту почувствовать себя нормальным человеком: он спит в носках, он слышит выстрелы с той стороны.

И тут на глаза мне попадаются перчатки. В голове пронеслись кадры фильма «Новые амазонки», в оригинале «Секс-миссия», где бабушка ела джем из баночки с помощью пальца, высунутого из вязаной перчатки с отрезанными пальцами. Спасибо, бабуля, за гловелетты! Пальцы от перчаток отлетели за секунду, нога удобно расположилась в уютной глубине изуродованной ради чёрного цвета перчатке. Из туфли высовывался теперь уставного колера край носка-перчатки. Пошевелив пальцами внутри уставной обуви, я смело шагнул на осмотр.

– Левую ногу на носок ставь!

Я выставил ногу, задрал брючину, как какая-нибудь подобострастная фрау перед книксеном, так, чтобы был виден край эрзац-носка.

– Уволен!

Тогда не было мобильников, позвонить девушке я не мог, а ехать на другой конец города смысла не было: она уехала с родителями в глубины каких-то родственных уз.

Бреду к КПП, перебирая варианты. И тут меня догоняет друг детства с другого факультета:

– Серёга, поехали со мной! Там шесть сестёр из меда, а нас трое. Остальных троих не уволили, нас там порвут!

Поехали. На звонок дверь гостеприимно распахнулась, и лестничная клетка наполнилась запахом кулинарных изысков, перебором парфюмерии, а в уши полилась жизнерадостная попса из японского двухкассетника.

Если бы в тот момент проводился конкурс «Снегурочка года», то жюри сошло бы с ума: в Севастополе по определению нет некрасивых девушек. Самая страшная моя одноклассница, над которой мы издевались, будучи злыми детьми, в Москве получила бы Гран-при «Мисс СССР».

Мы прошли в коридор под радостное щебетание новогодних пряничных фей. Улыбаясь, знакомясь, раздеваясь, я совсем забыл про своё рукотворное изобретение. Когда я снял обувь, в помещении наступила тишина. Даже японский магнитофон затих и молча принялся жевать плёнку.

Все посмотрели на пол, потом на Серёжу. И Серёжа посмотрел тоже на пол.

На коридорном ковролине сжимались в кулак пальцы ног, торчащие из обрезанных вязаных перчаток. Пауза висела. Лёха, мой кореш, стоял раскрыв рот. Дамы пытались разгадать назначение этой части одежды.

– Извините, я так спешил к вам, девочки, что раздеваться начал ещё в троллейбусе, – промямлил я.

Все выдохнули, рассмеялись и полетели в комнату к накрытому столу, ёлке, японскому двухкассетнику и мебели для сексуальных утех.

Защитники Родины, будьте бдительны! Никогда не отчаивайтесь в неразрешимой ситуации!

Всех с праздником! Девушки, дарите своим мужчинам носки! Не, я серьёзно.

Мир странных людей имени мисс Перегрин

У каждого человека есть талант, которым он управлять не может. Это такие сторонние возможности его сущности. Кому дар Божий, а кому сущее наказание.

Вот мой, в смысле, не мой, но вот у меня талант: если я подхожу к какому-нибудь заброшенному магазину на углу обычной панельной многоэтажки, где покупателей не было со времён его открытия, когда хоть родственники пришли и свадьба мимо сыгралась, в котором продаются исключительно иголки для примусов, а продавщицы – женщины с именами Красавица или Доченька, то стоит мне метров на пять приблизиться к этим продуктовым руинам, как земля разверзается, оттуда, отряхивая комья проссанной собаками земли, восстают покупатели; от кафельных стен домов отделяются люди с каменными лицами и спешат-спешат к магазинчику; с крыш домов на длинных альпинистских тросах катапультируются старушки с клетчатыми тележками и насупленными на брови косынками в одинаковый цветочек; тут же, разбивая людские торосы форштевнем коляски, вдруг появляется из небытия многодетная мать-одиночка: «Ох, пропустите, дома Коленька на плите, а молоко только уснуло»; пара алкашей, которая не просыхала последние два месяца, а тут совершенно сухие и хотят сухого, потому что в прошлом они – штурмовики «Сухого»; неприметный старичок со спизженной в сетевых маркетах гигантской проволочной тележкой и вечным «мне только спички» преданно заглядывает в глаза каждому впередистоящему.

И именно в эту минуту я оказываюсь в хвосте длиннющей очереди. Очередь упорно стоит и упорото ждёт. Очередь по длине такая, что вот сейчас Ленина порционно продавать будут. Но нет.

Это из подсобки торговой точки только что выбежал сынок-троечник продавщицы и начал носиться по двум квадратным метрам, уворачиваясь от тяжёлой материнской руки, случайно вырывая с корнем кассовый кабель; кошка, сто лет назад уснувшая на хлебе «вчера привезли, сама разгружала», вдруг что-то роняет, и Красавица, оторвавшись от вечной возни в звонком нутре кассы, привычным языку матюгом идёт смотреть, какого ляда; и в этот момент, обдавая страждущих выхлопами соляры, к крыльцу причаливает баркас-«газель», который срочно надо разгрузить. Патамушта.

А я просто вышел купить сигарет. И тут же со своей социопатией влился в социум. Даже не влился, а растёкся по нему на целый час стояния и переминания.

Наконец-то очередь доходит до меня. Только открываю рупор, чтобы возвестить Ангела прилавка о «Яве-золотой-две», как ей тут же совершает в голову звонок её начальник. И я ещё минут пятнадцать слушаю «да-нет-этонея-сволочькакая-яейпередам-поняла-нет-да».

Я, озарённый предвкушением первой с утра затяжки, сжимая в кулаках слёзы радости и две пачки, оборачиваюсь к выходу. И никого. Даже дверь в паутине. Кошка на месте, сынок за уроками на ящике с лечо. И ветер в щели. Краем глаза кошусь на кассу: продавщица склонилась над вечной тетрадкой в клеточку и стопкой купюр.

Ничего не было! Ничего не произошло. Тлен. За мной никого нет.

Следующая Петля Времени и покупательское столпотворение тут произойдут, если я вдруг захочу ночью, например, буханку купить.

И всё вернётся на круги, квадраты и ромбы. Такой у меня дар – собирать перед собой очереди из Пустоты.

Так мне сказала мисс Перегрин.

Уважаемые владельцы вневременных магазинов «24»! Очень недорого предлагаю вам свои услуги. Раз в неделю я буду подходить к вашим торговым точкам, а вы уж там будьте готовы: завезите свежего молока «Срок хранения 1,5 года» или что там у вас вкусненького.

Кассу я вам обеспечу. И себе заодно старость.

Заяц Первого сентября

В шесть лет мама разрешила нам зайти в универмаг, располагающийся в соседнем строении. И не просто зайти, а, нарушив правило пробегания мимо этого заведения в силу маминой нанозарплаты «Серёжа, некогда, честное слово!», мы зашли в отдел детских игрушек. Самый глупый отдел в мире.

Потому что гораздо интереснее играться со сломанными часами «Командирские», фотоаппаратом «Зенит» и дверцей холодильника. И ещё потому, что у меня и так был Большой Белый Медведь, которого я потом убил о потолок, стоя под ниспадающим на меня дождём чихательных опилок.

Зарабатывала мама немного. А на календаре ей 25 лет. Девочка совсем. И тут я: «Ты видела, ты видела, там, на витрине!..» Но звучало магическое «опаздываем», и мы пробегали мимо, едва не вывернув мне шею. А тут – раз! – и зашли. Зачем?

Мама подвела меня к прилавку:

– Выбирай то, что хочешь.

Я тогда не знал, что просить надо было зубные протезы к старости, и ткнул на первое, что мне попалось на глаза:

– Его.

Это был пластмассовый заяц. Он вытянулся во весь рост по команде «Смирно!» и являл собой выгоревшего витринного истукана. Интересно: сколько лет он простоял на солнце? И как я его раньше не замечал? Заяц смотрел разноорбитными глазами мне прямо в сердце.

Мама ещё раз попыталась пробудить во мне голос разума:

– Серёжа, давай купим то, что ты хочешь, а не то, что у них на выброс.

Я не моргая смотрел на это длинноухое уёбище и не мог ничего большего хотеть. А заяц не дыша смотрел на меня. Рядом на полке паслась ещё пара килограммов зайцев, но только этот был смотрящий.

Дети – звери. Они созданы для того, чтобы допрыгивать до сонных артерий родителей, и, вцепившись хваткой, желать себе праздника через захлёбывающееся кровью горло старших родичей, и, пользуясь бетонным покрытием игрушечных заведений со взрослыми ценами, устраивать себе тихое детское счастье, упав ниц и издавая протяжный вой последнего паскудыша. Ради спасения своей репутации родители соглашаются на всё. Беспроигрышный натренированный вариант маленьких хищников.

Но мой выбор был окончательным и не нуждался в сопроводительной истерике. На бетонном полу отдела детских игрушек твёрдо стоял на ногах ребёнок в ожидании самой нужной ему в жизни игрушки.

Мама пожала плечами, пробила в кассе чек.

До дома идти было полторы-две минуты. Я нёс серо-бумажный свёрток и размышлял: «Скоро в школу, можно ли в школу приносить зайцев?» Теперь ему придётся гулять со мной, стоять на столе или где поставят, играть добрые или злые роли, есть со мной отвратительное детское меню, участвовать во всех моих приключениях, а потом, когда я через месяц пойду в школу, он будет меня ждать на подоконнике.

Заяц сражался на стороне «наших» солдатиков, стоял кеглей в детском боулинге, прыгал вокруг тарелки с идиотскими песнями-бормотаниями, отвлекая от вкусной и здоровой пищи, а перед сном выслушивал длинными ушами мои детские обиды и радости.

С зайцем я проспал весь месяц. Он просто втыкался между двумя подушками и внимал. С него сошла вся краска, он стал совершенно безликим. Не игрушечным, а дебиловатым. Я его таскал во все гости и удивлялся: как можно радоваться новенькой немецкой железной дороге, если у тебя нет облупленного зайца?

Куда потом делся этот заяц, я не знаю. Просто вспомнил, что дети живут по своим безумным инстинктам, у них нет правил и законов, цели нет. Они утром просыпаются, а вечером ложатся спать. Их желания не подвержены логике.

А потом дети вырастают и становятся школьниками. Они превращаются в безмолвную, булькающую в себе, грустную субстанцию, вынужденную постоянно слушать: «Нельзя, ты же взрослый мальчик!»

Вчера вечером он ещё был беспечным весёлым дошкольником, а с утра внезапно стал взрослым мальчиком. Оксюморон.

Никогда не покупайте своим детям катастрофических зайцев. Это глупо. Детям станет стыдно за то, что с ними теперь будут делать те, кто пропустил своё детство.

* * *

Последний месяц детства пролетел, завтра я иду в первый класс.

У зеркала мама наводит глазам стрелки: танцы. Бабушка в лёгком волнении:

– Люда! Ребёнок в школу идёт, а он ни читать, ни писать не умеет!

– На то школа и существует, чтобы его всему этому учить.

– Но у тебя же в группе все дети и читают, и пишут!

– Все дети – это моя работа. А ребёнок – моё удовольствие. Да, Зайчонок?

Мама уже месяц называла меня Зайчонком в честь недавно купленного дурковатого экспоната, напоминая о том неловком моменте, когда я упустил единственную свою возможность осуществить любую материальную мечту ради косоглазого куска пластмассы. Я крутил в руках сувенир, привезённый из-за границы, – стеклянный шар, в котором плавали красивые искусственные рыбки. Интересно было устраивать им шторм в Атлантике, чтобы эти караси почувствовали всеми жабрами тот уровень волнения и страха, который я испытывал перед завтрашним днём.

Все во дворе только и говорили: «Завтра в школу!» Кто с волнением, кто с радостью, а мы, будущие первоклашки, ссались в песочнице от неизвестности накануне Армагеддона.

– Люда! Ты же мать! Тебе лишь бы на танцы успеть, а завтра наш ребёнок окажется самым тупым в классе, это же позор! Мать – воспитатель, а ребёнок совсем неграмотный!

– Мама! Я опаздываю, не видишь? Так, Серёжа, слушай меня внимательно: два плюс два равно четыре. Понял?

– Да, мама, понял.

– Вот так же и с буквами. Всё, я убежала!

На этих словах скользкий тяжёлый шар с пластмассовыми рыбными консервами вывалился из моих рук и грохнулся об пол. Я замер. Меня никогда мама не ругала, не наказывала. Отец тем более. А уж для бабушки я был в семье святым с иконостасом из моих детских каракуль над её кроватью.

Мама меня воспитывала взглядом. Если я умудрялся что-то натворить, она отводила меня в сторону и молча смотрела в глаза. Хуже этого наказания в мире не существовало ничего. Меня не отчитывали, не били, на меня не замахивались. Просто смотрели в глаза, а я стоял и понимал, какое я вселенское говно в связи со своим проступком.

Мама обернулась. По полу текла глицериновая лужа бывшего внутреннего моря, в ней убитой сборной по несинхронному плаванию валялись рыбки. Я обернулся к маме.

Бабушка резко вступилась за меня:

– Люда! Не надо! Он же ещё ребёнок!

– Так. Тряпка на кухне. Мама, не помогай ему. Или мне остаться?

– Что ты, Людочка, мы сами, сами! Иди на танцы, отдыхай! И так света белого не видишь.

Сейчас в школу принято отправлять детей с законченным курсом образования: читающих, считающих, говорящих на иностранных языках. Идиоты, школа для этого и создана, чтобы учить, а не для того, чтобы у детей не было последнего года младшего дошкольного возраста.

Когда можно быть просто ребёнком и спать с пластмассовым зайцем.

Средство Макропулоса

Однажды я уверенной рукой распахнул дверь магазина.

В лицо ударил аромат цветов, травы, конфет, цитрусов, росы, молодости и интима. Это был огромный магазин женской косметики на Ленинском, мимо которого я ежедневно проходил на работу. Я переступил порог и забыл, зачем пришёл.

Великолепие витрин, фрактальный блеск флаконов, томные взгляды с тюбиков, раздевающие взоры с коробочек, откровенные глаза с баночек.

Я так и стоял на пороге в осенившей догадке: «Так вот зачем они все сюда ходят!»

Поскольку всем известно, что все женщины – инопланетяне, то этот магазин – один из множества разбросанных по Земле центров усовершенствования камуфляжа. Здесь они приобретают психотропные вещества, которые затем втирают в кожу или наносят на ресницы. И, глядя в круглое зеркало и прищурив глаз, кровожадно думают: «Пиздец тебе сегодня, подлый землюк!»

Не заметив врага, проникшего в святая святых, покупательницы ворковали с девочками-консультантами.

– Ну разве это утренний лес? Почувствуйте ноту сердца: это же откровенный полдень!

– Как же вы невыносимо правы!

– Вот этот крем очень вам к лицу.

– Так на нём же написано, что крем для лица.

– Но не написано, для чьего.

– Гель вокруг глаз наносить аккуратно подушечками пальцев, слегка прихлопывая.

– Подушечками безымянных или указательных пальцев?

– А эта краска точно совпадает с моим цветом волос?

– Конечно, нет! Разве может что-то в мире быть лучше ваших волос? Вы посмотрите: у вас же уникальный оттенок! Она наиболее близка вашему тону.

– Молодой человек, вам подсказать?

Я обернулся на внеземную девушку. Если бы такие шли в стюардессы, самолёты никогда бы не падали: ни у одного Кецалькоатля никогда бы не поднялась рука грохнуть эту красоту о землю.

– Да. Мне нужен крем от морщин. Или не крем. Что-то от морщин. Чтобы раз, и разгладились. На лице и шее нужно. Да.

Девушка скользнула взглядом по моему тридцатипятилетнему лицу. Ну, что скажешь? Пора. Первая волна уходящей молодости, когда в ширинке ещё бьётся и пульсирует, а ответных взглядов с каждой остановкой метро всё меньше. Думал, что двадцать лет будет всегда? Но нет.

Так актёры покидают свои амплуа: ещё вчера герой-любовник, а уже сегодня «к нам дядя Серёжа из Самары приехал, картошки привёз!».

– Пройдёмте к этому стенду! – Приглушённый голос качнул воздух вокруг моего лица.

Я постарался примагнитить взгляд к её спине, но он предательски грохнулся ниже. Обтягивающее платье повторяло её биологическое строение, я сомнамбулой плёлся за бёдрами. В какой секретной лаборатории таких выращивают? Наверное, у них на стенах развешены ГОСТы и чертежи на миллиметровой бумаге, чтобы создавать с точностью до идеала.

– Вот отличный крем. Втирая его перед сном в течение…

– Девушка, эффект нужен мгновенный! Чтобы намазал – и лицо, как бубен шамана, растянулось по периметру. И только глаза, как у коня, по сторонам головы.

– Тогда набор масок очень рекомендую. На третий день…

– Девушка, надо сразу. Приложил маску, снял, а старое лицо осталось на ткани.

– Мм. Есть одно средство!

Моим глазам выпала ещё одна короткая экскурсия по бёдрам продавщицы. Чуть не налетел на её остановившуюся спину.

– Вот то, что вам нужно. Наносить очень осторожно. Остерегайтесь попадания в глаза и на слизистую. В течение полутора часов постарайтесь не двигаться, чтобы мимические мышцы лица не приходили в движение. Просто замрите. После этого очень аккуратно снимите крем специальным тампоном движениями от центра лица к его краям. Не раскрывая глаз, наложите увлажняющую питательную салфетку и полежите неподвижно ещё 10 минут. И умойтесь тоником – вот этим.

Девушка уже еле удерживала в руках коробки с кремом и сопутствующими секретными ингредиентами.

– Лариса, пробей молодому человеку крем от морщин.

И тут все в магазине, даже красотки с постеров, посмотрели в мою сторону. Я скукожился и сморщился, как страдающий запором шарпей. Покупательницы и продавщицы сочувственно смотрели на меня, пытаясь прокрутить в своих головах всю мою горестную биографию. Бухал, небось? Трахался трое суток под пивко? Шарахался по клубнякам до синих синяков под глазами? Теребонькал по пятницам? В окна общаги лазил? А вроде одет прилично.

Схватив в руки огромный пакет с чудо-средствами от немолодости, я спиной – «спасибо, спасибо!» – вышел на улицу.

Господи! Как же хорошо пахнет выхлопными газами и шаурмой! Если бы не поклажа, я бы кинулся целовать заплёванный асфальт.

Закурив, набрал номер телефона мамы:

– Я всё купил! Волшебный крем для лица. Полтора часа – и тебе тридцать лет! На встрече со своими одноклассниками ты убьёшь всех оставшихся в живых! Что значит «дорого»? Может, мне вернуть его в магазин и купить тебе оренбургский пуховый? Ну, вот и я про то же. Билет на самолёт на завтра, вечером уже буду дома. Но только никогда больше, пожалуйста, не давай мне таких заданий. Я в этом магазине постарел лет на десять.

…В следующем году мама вышла замуж. Ей было за пятьдесят. Муж носил маму на руках, не подпускал к плите и стиральной машине, убирал в квартире, бегал за продуктами и постоянно заглядывал в глаза: «Людочка, что-нибудь ещё?» Мама от обрушившегося безделья ничего больше придумать уже не могла и просто говорила: «Пойдём перекурим эту беду».

Через пять лет он умер «от сердца». Наверное, мама таки достала остатки того крема и ещё раз воспользовалась.