Текст книги "Визиты: Осенние визиты. Спектр. Кредо"

11

Последний день в пути – самый тяжелый. Самый бесконечный. Подъедаются взятые из дома продукты, на выпивку нет сил, карты кажутся самым безумным изобретением человечества.

Ярослав валялся на полке. Крутил в руках блокнот, перебирал тоненькую пачку визиток. Давно он не был в Москве. Почти год. Редкая болтовня по телефону и электронная почта общения не заменяют.

– Нам будут нужны деньги, – сказал Слава. – Штука-другая. Чтобы купить оружие.

– Ты так просто это говоришь…

– А какие проблемы? Я зайду в «Лодур», ты – в «БТУ». Продадимся вперед. «Я сейчас пишу очень коммерческий роман…» – придавая голосу смущенно-виноватый тон, произнес он. – Подпишем договора, нам выплатят авансы…

– Я не о том. С каких пор в Москве свободно продается оружие?

– С каких пор оно там не продается? Сними розовые очки, они не идут твоим небритым щекам.

– Не уверен, что мы способны применить оружие.

– А… Интеллигентская рефлексия замучила?

– Слава! Мне кажется, мы не способны устранить тех Визитеров, которые и являются главными противниками. Максимум, на что нас хватит…

– И то дело.

– Я не представляю себя в роли убийцы.

– Скажи лучше, тебя напугали мои слова. Что мальчишек придется устранять нам.

– Да. С чего ты это взял?

– Картинку увидел. Писатель Заров достает пистолет, передергивает затвор. С виноватой улыбкой приставляет ствол к затылку мальчишки. Говорит: «Так надо». И спускает курок.

– Замолчи.

Слава поднялся, положил руку ему на плечо. Тихо сказал:

– Извини, если обидел. Но я знаю, что мы способны убить кого угодно. Если убедим себя в моральности данного поступка. Все, что от тебя требуется, это понять – для нас не существует сейчас мужчин, женщин, детей. Только мишени.

– Если ты такой умный, то объясни… – Ярослав повернулся, посмотрел в лицо Визитера. В свое лицо. – Чем угрожает миру пацан? Он что, юный психопат?

– Нет. Хороший, домашний ребенок. Но он уже вошел в игру, Ярик. Раньше нас. Он попал в ситуацию, когда все его представления о мире, жизни, людях вывернулись наизнанку. Слишком резко и слишком страшно все для него изменилось, брат мой. Он уже не станет прежним. И мир, его мир, если он победит, будет полон неуверенности и страха, холода в глазах, равнодушия.

– Это и есть наш мир.

– Да. Конечно. Мальчик – Посланник Развития. Он самый пластичный из всех нас, он не пытается изменить мир, это мир меняет его. Нельзя, чтобы все равнодушие нашей жизни нашло воплощение в нем, закрепилось, рванулось в будущее. Не будет его мир мечтой о приключениях и космических полетах. Уже не будет.

– Я не смогу.

– Сможешь. Мне лучше знать. Я не отягощен твоими страхами и комплексами. Нет у меня никакого прошлого, нет будущего, если я его не сотворю. И видел я побольше твоего. Костры из десятилетних ведьм и избиения младенцев. Чумные бараки и концлагеря.

– Не только это было, Слава. Особенно в нашей профессии.

– Достоевский и Толстой – ха! У самих рыльца в пушку.

– Циник.

– Зеркало, Ярик. Зеркало. – Он улыбнулся, и в улыбке была насмешка. – Смешно бить зеркала.

Визард смотрел в подплывающие здания вокзала. Опять шел дождь. Накрапывал, моросил, барабанил по крыше вагона, наслаиваясь на стук колес, мутными слезами плыл по оконному стеклу, просачиваясь в купе сквозь бесчисленные щели.

– Ребята, вы собрались? – не оборачиваясь, спросил он.

– Теперь да, – почти весело ответил Визитер. Затрещала, застегиваясь, молния его курточки. Визард уже научился различать мальчишек даже по голосам. Они все дальше и дальше расходились, Посланник Развития и его прототип. Куда быстрее, чем он с Аркашей. Неудивительно, конечно. У них меньше совместная память. Не исход жизни, а ее начало…

– Мне кажется, что нас никто не поджидает, – сказал Визард. – Но все-таки будем внимательны. Ладно?

Он повернулся. Их невыспавшийся, хмурый попутчик смерил его презрительным взглядом. Встал, отпихивая Визитера, и вышел из купе, поправляя свой драгоценный пиджак.

– Во странный тип, – тихонько сказал Кирилл.

– Обычный, – поправил его Визард. – Это мы странные, на его взгляд. Пойдемте.

В груди снова трепетала боль. Не был ли врач слишком оптимистичен с полугодовым прогнозом? Ладно, неделю-другую он протянет, а в этот раз все должно кончиться быстро. Не Средние века, когда путь военного из Киева длился бы два месяца, а писателя из Азии – полгода.

– Поедем к одному моему другу, старому другу. Он не будет задавать слишком много вопросов, – негромко произнес Визард, выходя из вагона. Положил руку на плечо Визитера. – Тебе, парень, надо принять душ.

– Да? – Мальчишка со смешной обидой вскинул голову.

– На мой взгляд. Я вот себя чувствую грязным, как свинья…

Илья Карамазов подождал, пока старик и мальчишки отошли от вагона. Улыбнулся. Он стоял чуть дальше на перроне, неразличимый в толпе встречающих и приехавших провинциалов. Все так просто.

Два клиента и гаденыш, пнувший его в лицо.

Карамазов поймал взгляд какой-то девушки, выходящей из вагона. Этакая легкая заинтересованность симпатичным молодым мужчиной. Он улыбнулся ей, покачал головой и пошел вслед за клиентами. Светлый плащ, мягкая шляпа, «дипломатик» в руке – он был слишком заметен, слишком ярок в вокзальной толпе. Такие, как он, улетают в салонах бизнес-класса из аэропортов.

Но маскировка стала ненужной.

Сила – ее теперь много. Даже слишком много… Но слишком много ее не бывает.

12

Обеденный зал был еще одним осколком тех, советских времен. Шедченко даже повел взглядом по стенам, отыскивая портрет Маркса или Ленина. На Украине ему приходилось их встречать – в не основных помещениях властных структур. То ли какая-то легкая самоирония демократов… впрочем, они на нее редко способны… то ли стыдливая инерция сознания. Так, наверное, стояли идолы Перуна в сараях киевских хором после Крещения. Вроде бы брошенные на дрова, но все никак руки не доходят.

Портретов не было никаких. Только тканые панно, но достаточно провисевшие, чтобы казаться родными.

– Садись, Коля! – Хайретдинов привстал из-за стола, добродушно улыбнулся. – Позавтракаем, да и за помин души выпьем.

Шедченко подошел, отчаянно стараясь расслабиться. Такие помещения всегда угнетали его.

– За чей помин, Рашид Гулямович?

– За раба Божьего Аркадия. Ах нет, нельзя. Нехристь, иудей. И за Фархада нельзя.

– Профессор?!

– Да, Коля, да. Его достали. Ты садись. Рыбку будешь? – Рашид Гулямович чуть ли не стлался перед ним. При этом не теряя ни грамма достоинства. Этакий образец восточного гостеприимства.

– Рашид Гулямович…

– Зови меня просто Рашид. Хорошо?

– На брудершафт придется выпить, – с некоторым усилием сказал Шедченко.

– Давай.

Николай сел рядом с Хайретдиновым. Овальный стол был сервирован на двоих. Полностью сервирован. И никого в комнате.

– Я подумал, – разливая в рюмки «Довгань», сказал Хайретдинов, – лучше холодное поедим, да зато поговорим спокойно. Правильно?

Он улыбнулся. Черт. Хорошая улыбка. Ей хотелось верить.

– Конечно.

– Ну давай, Николай Иванович…

Хайретдинов встал, они переплели руки. Смешной ритуал мужской дружбы, замена кровного братства. Вино есть кровь, а кровь – вино.

а водка, очевидно, лишь концентрат крови…

– Будем жить, Коля…

Они поцеловались, троекратно, и Шедченко с удивлением почувствовал – он не испытывает ненависти к этому человеку. И даже не чувствует его хозяином, идиотом-политиком.

Это что же, судьба Силы? Служить???

– Из всех Посланников тот, что пришел к тебе, был мне наиболее близок, – сказал Визирь. – Поверь. В этот раз ему не повезло, но в следующий раз, возможно… Земля ему пухом. Сейчас мы должны спасти мир.

– Ты понял?

– Девчонка. – Хайретдинов кивнул, и его лицо дернулось. – Дьявол… тьфу! Только его поминать… Почему ты их не кончил, Коля?

– Потому, что он не смог. Я не в силах убить женщину.

– Ой, ну что за бред! – Визирь сел. – Европа, мать ее… Женщина священна! Нет разницы, когда приходит смерть. Что же нам делать, а?

– Тебе решать. Ты – Посланник.

– Да, да… Ладно, что уж теперь горевать. Давай помянем твоего…

Он сноровисто капнул в рюмки водку. Посмотрел на Николая.

– Не был ты человеком, но кто решит, в ком есть душа, – быстро, чеканно изрек он. – Ты зла не хотел. Мир праху, покой тому, кто еще вернется. Будем жить.

Они выпили не чокаясь.

– За Фархада не будем. Потом, вечером. У меня будет денек… не приведи Господь. – Визирь усмехнулся. – Посмотри телевизор. «Покушение на депутата, лидера независимых» – ах, ах! Слушай, Коля, тебя не тревожит карьера?

– О чем ты? – Шедченко потянулся, накладывая себе тонкие пластинки буженины.

– Украина, конечно, страна нищая. Но спецслужбы не обижает. Твой визит к реакционному российскому политику – как к нему отнесутся?

Шедченко усмехнулся:

– Если ты победишь, то это самый удачный шаг в моей карьере.

– А если нет?

Николай плеснул себе еще водки, куда более щедро, чем разливал хозяин. Хорошая водка. Не привык он пить с утра, но теперь все привычки устарели.

– Тогда и жить не стоит. Я видел ее глаза.

Хайретдинов вздрогнул.

– Остановим. Не в первый раз, поверь.

– Дай-то Бог.

– Он на нашей стороне, Коля.

– Рашид, мне надо позвонить домой.

– О чем разговор. Звони. – Хайретдинов вынул из кармана трубку, протянул Шедченко. Путаясь в обилии кнопок, Николай включил телефон.

почему в армии нет ничего подобного? Проводная связь, как во Второй мировой, позорище…

– Алло?

Нина взяла трубку сразу. Словно ожидала звонка.

– Коленька?

– Как ты, малышка? – Он постарался забыть о Хайретдинове. Да, он женат двадцать лет и все еще любит жену. Пусть его считают моральным уродом. У него есть дом и есть семья, а не только веселые девочки-штабистки.

– Хорошо, а как ты? Почему вчера не звонил?

– Занят был, Нина. Очень занят. – Шедченко прикрыл глаза. – Теперь… теперь все хорошо.

– Как Сашка?

– Гораздо лучше. Привет от Тани.

Пауза.

– Коля, все действительно в порядке?

– Да. Да, малышка.

Шедченко посмотрел на Хайретдинова. Того, казалось, всецело занимал бутерброд с осетриной.

– Лучше, чем когда-либо.

13

Как странно.

Мир не изменился.

Мир – все тот же!

Кирилл почти бежал за Аркадием Львовичем и Визитером. Они о чем-то тихо говорили… Да нет, не тихо, конечно. Попробуй поговори тихо в длиннющем подземном переходе между двумя станциями метро. Но отставание на шаг, которое все никак не мог преодолеть Кирилл, заглушало слова намертво.

намертво…

Люди, люди вокруг. Сотни, тысячи. Интересно, что думает человек, приехавший из маленького села и впервые попавший в Москву? Миллионы – вот они. Девчонки, чуть постарше Кирилла, наверное, но уже совсем другие, совсем взрослые, настолько, что сладко щиплет в груди, пробегают навстречу, и даже взгляд их не касается мальчишки, хотя они могли бы учиться в одном классе. Пухлые куртки, яркие брючки, накрашенные глаза… Почему все взрослеют по-разному?

Тетка с двумя тяжело нагруженными тележками, она катит их впереди, как таран, и толпа расступается, как морская вода под килем парома. Толпа подростков, тоже чуть старше, чем он, и вроде бы все сами по себе, даже не разговаривают, но они спаяны какой-то невидимой силой, взаимным притяжением, законы которого не хочется понимать, и толпа расходится перед ними так же стремительно, будто вода перед сторожевыми катерами, хищно оскалившими орудия…

Растерянные, шарахающиеся, виновато улыбающиеся, тщетно пытающиеся придать себе хоть тень столичной торопливости – не москвичи. Чужие.

Кирилл ускорил шаги, пытаясь догнать Визитера и Аркадия Львовича. Они что, забыли о нем совсем? Пришельцы!

Он запнулся, пробежал немного, удерживая равновесие, непроизвольно оглянулся…

Убийца был метрах в пяти-шести. Строгое, мужественное лицо. Только распухший нос портит картину.

Ноги подкосились. Кирилл обрушился на стертый грязный мрамор, люди шарахнулись, обходя его, а убийца замер. Они смотрели друг другу в глаза.

Словно смотришь в ночь…

Кирилл всхлипнул, привставая, не отводя взгляда от лица человека, который… Нет, не думать об этом!

Убийца покачал головой. Печально и строго. Не отрывая взгляда, не делая больше ни шага. Встряхнул «дипломат», зажатый в руке, и тот послушно распахнулся, словно мечтая вывалить свое содержимое на истоптанный пол, но убийца уже подхватывал пластиковую крышку, подпирая «дипломат» коленом, придерживая перед собой, пока извлекал из него что-то… сверкающее и темное, сгусток силы, сжатый в строгие линии, спящее нечто, угловатую хищную тень.

Это так приходит?

Не кино, не фантазия, не страшный сон. Автомат, подкинутый в сильных руках, целящийся в глаза. Сейчас вспыхнет пламя у дула, совсем нестрашное, словно венчик газовой горелки, и мир дернется, взорвется, выкидывая из себя его – Кирилла Корсакова, тринадцатилетнего пацана, к которому пришел Визитер…

– Нет! – закричал Кирилл, елозя на грязном полу, отползая, не отрывая взгляда от убийцы и его инструмента. – Не-е-е-ет!

Над плечом ухнуло – громко, натужно, будто превозмогая кошмар, и убийца присел, переводя ствол автомата с Кирилла на кого-то другого…

– Бегите! – крикнул Аркадий Львович. Он стоял, сжимая пистолет, и это было так смешно и нелепо – старик с оружием в руках, – что Кирилл даже помедлил мгновение, запоминая навсегда эту сцену, но Аркадий Львович выстрелил еще раз, щуря глаза, с какой-то беспощадной улыбкой на губах, сделавшей его похожей на убийцу, и Кирилла будто подкинуло вверх. Он натолкнулся на Визитера, и в какой-то миг они бежали вместе, но толпа вокруг уже ожила, преодолела шок, перестала быть просто людьми, идущими по одному подземному коридору.

Толпа – это толпа.

У нее свои законы.

У нее свой разум.

Вой. Взметнувшийся к арке потолка, как цепная реакция, охвативший тех, кто и выстрелов-то не услышал. И движение… во все стороны сразу… это называется броуновское движение, так, Владимир Петрович, преподаватель физики в нашей школе?

видите, какой я умный – когда в меня стреляют?

Кирилл бежал. Вновь. Как в страшном сне, все повторялось. Вместо подъезда – подземный переход. Вместо мамы – этот смешной старик.

Треск автомата. Он даже не такой страшный, как пистолетный выстрел.

беги, Кирилл, беги!

Он будет убегать всегда. Всю жизнь. Все повторилось, и так оно будет всегда. Никому нет дела – ни толпе, где сотни здоровых мужиков разбегаются под свинцовым градом, когда могли бы с тем же риском для жизни просто затоптать человека с автоматом, ни пришельцу со звезд, который бежит рядом, ни Аркадию Львовичу, он ведь тоже убегает, скользя сквозь обезумевшую толпу, не то забыв о вспышке своей отваги, не то разуверившись в собственной меткости.

беги, Кирилл, беги!

Это все, что тебе осталось. Страх и бегство. Навсегда.

Карамазов пригнулся, когда первая пуля пронеслась над головой.

«ПМ». Его собственный. Он узнал его не по бою – обостренным до предела чутьем, подаренной Тьмой силой. Ох, старички-разбойнички… Посланник вернулся в заваленный трупами дом и вынул оружие из рук мертвеца. Прощай, версия самоубийства. Здравствуй, старый знакомый.

А бьешь ты по-прежнему косо. Пристрелять надо было!

Еще один выстрел – Илья скользнул к стене, пропуская пулю.

Пуля-дура, пуля-дура…

Вокруг началась паника. Люди метались, еще не понимая, откуда стреляют и куда стоит бежать. Толстая, безразмерная какая-то женщина заслонила старика, и Карамазов, уже спускающий курок, срезал ее длинной очередью. Не меньше пяти пуль… они что, вязнут в этом ходячем окороке?

Женщина продолжала бежать, смешно загребая ногами, словно какая-то мультяшная героиня, комический персонаж триллера, кровь хлестала из ран на спине, а она все не падала – малоэффективные пули, дьявол их побери!

Старик опустил пистолет, бросился в сторону. Зацепил он его или нет? Илья повел ствол, но толпа напирала, и не было линии прицела. Угораздило же мальчишку упасть! Он собирался сделать их в вагоне – грязно, но надежно, десятка три трупов, вагон мертвецов между «Комсомольской» и «Проспектом Мира»…

Карамазов открыл огонь. Это уже было просто самосохранением, тут даже тени сомнений быть не может, нормальная реакция человека, вокруг которого безумствует толпа.

Ведь так?

Он стрелял короткими очередями, укладывая тех, кто бежал к нему, и в толпе сработал какой-то коллективный разум, толпа прозрела, опомнилась, с воем кинувшись в обе стороны по туннелю, сметая тех, кто шел навстречу, и наверняка всполошились менты, толкущиеся у каждого входа.

Черт, грязно будет на выходе!

И милиция встанет на дыбы, когда он уложит пяток-другой патрульных.

Карамазов перещелкнул обойму. Последняя. А надеяться на Харина теперь не стоит. Узнав о бойне в метро, тот сегодня же смоется в Швейцарию или Австрию…

Суки!

Илья оскалился, переступая через стонущие, дергающиеся тела. Многие выживут. Пускай. Он же не психопат. Все равно лица никто не запомнит – слишком велик шок.

– Дяденька…

Он замер, глядя на маленькую, лет пяти, девчушку с глазами, полными ужаса. В ярко-оранжевом комбинезончике, вязаном голубом берете, очень хорошенькая. Илья улыбнулся девочке, присел на корточки.

– Как тебя зовут, маленькая?

Девочка молчала.

– Где твоя мама?

– Убежала… – Слабый взмах ладошкой. Илья покачал головой. Вот ведь гадина! Ребенка бросила! Сказал бы он, что о ней думает, но нехорошо ругать родителей при детях. Это очень, очень вредно для детской психики.

– Ну так беги следом! – весело сказал Карамазов. – Догоняй!

– Можно? – тихо сказала девочка.

– Конечно. Давай… побежали-побежали…

Он шагнул вслед девочке и еще успел шлепнуть ее по попке, когда та метнулась, лавируя среди грузных, нелепо раскинувшихся тел. Улыбнулся вслед, поглядел на ладонь, которую словно током пробило.

Домой пора.

Очень хочется побыстрее оказаться дома.

Карамазов побежал обратно, к выходу на вокзал. Будет жарко. Будет очень грязно.

Ничего.

Главное – вырваться из подземной ловушки. Толпа у трех вокзалов не рассеется даже от ядерного взрыва. Он уйдет. И нет больше никаких сомнений, нет страха от досадной осечки.

Силы слишком много не бывает.

14

Шедченко полдня болтался по даче. Поиграл с охраной на огромном бильярде, тряхнув стариной и продемонстрировав настоящий, армейский класс игры. Ему, похоже, позволено было все… он стал каким-то странным хозяйским гостем, неожиданным приближенным уважаемого работодателя.

А кстати, ведь действительно уважаемого! Редкие реплики охраны не оставляли места сомнениям, Хайретдинова любили.

Не самый плохой выбор он сделал.

Семен, тот паренек из охраны, что заходил к нему утром, притащил упаковку пива. Шедченко расстегнул рубашку – легко все-таки он стал уставать, – сел чуть в сторонке, откупорил банку. Пиво было холодным и крепким. Хорошо.

Какой неожиданный и странный отпуск у него вышел…

Семен покосился на него, задержал взгляд на шраме, тянувшемся над ключицей, коротко спросил:

– Чечня?

Шедченко покачал головой. Да, скоро пацаны будут помнить лишь одну войну…

– Афган. Чечня – это ваша заморочка.

– Заморочка, – хмыкнул охранник. – Да, ты же хохол.

– Я уже сам не пойму, кто я, – отпивая пиво, сказал Шедченко. – Но воевал за Союз.

– Ясен пень… – Семен продолжал коситься на него. – Ты и впрямь полковник, Николай?

– Да.

– В отставке?

– В отпуске.

Один из охранников слегка подтянулся. Недавно из армии, что ли…

– А в наших званиях это как? – Семена не оставляло любопытство.

– То же самое.

Пожалуй, его расспрашивали бы еще долго. И Николай был настроен отвечать… даже выболтать Главную Военную Тайну Украины, существуй она в природе.

– Мужики! – В бильярдную ворвался еще один парень в камуфляже. Каким-то остатком сознания полевого командира Шедченко отследил движения охраны. Семен был очень неплох, пожалуй. – Телевизор включите! Шестой!

Кто-то схватился за пульт. Маленький соневский телевизор в углу заработал почти мгновенно.

– …конечно, никаких комментариев пока не дается. Нам все же удалось увидеть место трагедии, вход с вокзалов перекрыт, но, сев в метро на «Курской», наш оператор спокойно доехал…

Шедченко смотрел на экран.

Бойня. Иначе не назовешь. Люди, утаскивающие носилки, люди, осматривающие тела на полу – тех, кому медицина уже не поможет.

И кровь, кровь… объективом по лужам на полу, объективом по брызгам на стене, объективом по женщине в побуревшем пальто… Оператор, ты человек или лишь приставка к своей камере?

– Террористов, вероятно, было трое. Очевидцы рассказывают, что бандиты без всякой видимой причины открыли огонь по толпе из автоматического оружия. Охваченные паникой люди пытались спастись, но убийцы не знали пощады. Окончив свою кровавую миссию, они вышли через Казанский вокзал. Трое работников ОМОНа и два сотрудника милиции, пытавшиеся остановить негодяев…

– Блядь! – громко выматерился Семен. Покосился на Шедченко, словно ища поддержки. – Их даже не взяли! У вас такое бывает?

Шедченко покачал головой. Нет, не бывает.

Но теперь, наверное, будет.

Это кто-то из них. Он чувствовал это всем телом. Визитеры ведут свои страшные игры. И те, кто оказался рядом, обречены.

И никому их не остановить. Ни милиции, ни ОМОНу, ни группе «Альфа», наверняка поднятой сейчас по тревоге. Только когда из шести останется один, бойня прекратится.

Кто угодно. Узбек с повадками русского националиста, почему бы и нет? Он не станет валить горы трупов. Он будет беречь своих подданных.

– Позвоню домой, – тревожно сказал Семен, доставая из кармана трубку сотового телефона. Остальные, похоже, этим реквизитом «новых русских» не обладали. Их словно выдуло из комнаты. Шедченко остался сидеть, глядя в телевизор. Там озверевшие милиционеры перли на оператора, а голос за кадром сокрушался о попранной свободе слова.

– Я тебя найду, – прошептал Шедченко экрану. – Обещаю, говнюк.

– Ленка? – кричал в трубку Семен. – Ты дома? Слушай, сходи в садик, забери Костю! Только не на метро, пешком прогуляйтесь! Там какие-то суки побоище устроили… Смотришь? Ладно, забери Костю! И сиди дома! Мало ли что!

Шедченко прижал ладони к лицу. Пальцы были как лед. За что это… почему? Да, он слуга. Он страж. И плевать, что он на чужой земле, никогда она не станет ему чужой, никогда. Почему не он оказался там – рядом с нелюдьми, в чьих руках была смерть? Почему он гонял шары и прихлебывал пиво, когда свинцовый ветер гулял по коридору, искал стены, но натыкался лишь на плоть…

– Найду… – повторил Шедченко. – Найду.