Текст книги "Мои молодые годы"

В общем, что-то там поняли. Я уже хотел в Москву писать, но директор приехал, и моя картина стала социалистической.

XVI

Техникум закончил в феврале 1972 года. Я получил диплом с отличием, но защищался, кстати, неважно. Что-то разволновался тогда. Вспоминаю об этом каждый раз, когда сижу на защите студентов ТПУ.

На распределении свой выбор я сделал сам – он пал на Лесозаводск, Приморский край. Я хотел быстрее начать работать, но мой директор (а может, и его жена) думал по-другому. Как бы то ни было, он привел меня к военкому и попросил того дать мне отсрочку от армии до ноября с условием, что если я не поступлю летом в институт, то он сошлет меня служить в самую дальнюю точку. Он согласился, поэтому мне предстояло готовиться к поступлению в вуз.

Родители были не против. До этого я спросил их разрешения, ибо снова садился им на шею…

У меня в голове было два варианта – иркутский Институт народного хозяйства и Томский ТУСУР. Выбор второго варианта был обусловлен тем, что выездная комиссия работала в Чите. Наверное, для меня первый вариант был бы лучше. Хотя, кто может сказать, когда и где упадет на вашу голову кирпич…

Экзамены принимали в июле, поэтому я временно устроился на работу в фирму «Ингода» дежурным электриком. Фирма «Ингода» производила кондитерские изделия: у них был очень большой ассортимент от шоколадных до простых конфет, ирисок, от повидла до печенья и тортов. Мечта моего детства!

Работа электрика не требовала особых усилий, поэтому времени было достаточно для поедания конфет. За четыре месяца я съел конфет побольше, чем за все свои 18 лет! Брать можно было без ограничений. Особенно мне нравился настоящий шоколад, который поступал в больших коробках. Женщины просили меня разбивать огромный квадрат на куски. Разбивал простым молотком, при этом приличный кусок клал в карман халата. Еще мне нравились ириски, но очень уж не нравились немецкие автоматы, на которых они делались. Дело в том, что механики не хотели выходить по ночам, когда они и ломались по закону подлости, и задачу ремонта возложили на меня – человека, особо не понимающего в механике.

Ночь, спать охота, так еще и аппарат сломался. Иногда по четыре часа пытался его отремонтировать, а женщины ругались, ведь им план выполнять надо… Но это было единственной неприятностью, в остальном – прекрасное времяпровождение.

На фирму поступало литров 10 коньячной и ванильной эссенции для конфет, но до них она не доходила, терялась в кабинете директора и главного инженера. Главному инженеру доставалось 3–4 литра.

Я подчинялся механику дяде Васе – большому мужику лет 50. Первый день работы. Наша каптерка размером 3 на 3 вмещала стол, три стула, раковину с краном и четыре огнетушителя.

Я только зашел. Дядя Вася спрашивает:

– Сок хочешь?

– Да.

Наливает мне в стакан желтенький сок, вроде яблочный. Я почти половину выпил одним глотком и чуть не помер. Внутри от девяностошестиградусной эссенции все горело, да так, что я вздохнуть не мог, какой-то глухой хрип только выдавливал, а глаза, похоже, были на лбу. Дядя Ваня испугался, молоко принес. Отошел я от этой неожиданности, хорошо, что не в иной мир.

– Предупреждать надо…

– Да я не думал, что ты полстакана опрокинешь.

Так и начал работу на фирме.

На фабрике в свободном доступе у нас был сахар, поэтому мужики ставили брагу в двух десятилитровых бутылках. Приехала комиссия и собралась пойти к нам в комнату. Смотрю, дядя Вася вперед их убежал. Когда комиссия зашла, те бутылки были уже пустыми.

«Ничего себе! В раковину вылил, не пожалел добро!» – подумал я.

Комиссия ушла, он сказал: «Ну, братцы, кому браги налить?» – и снимает огнетушитель со стены… Оказалось, что огнетушители были приспособлены для браги.

Так как я был молод, а у остальных уже были семьи, мне чаще всего ставили ночные смены. С одной стороны, свобода, работы мало, главное – следить, чтобы ирисочные автоматы работали. Поэтому, чтобы не спать, я помогал женщинам: что-то приносил и уносил, патоку переливал в бидон из цистерны, а она из цистерны бежала очень медленно. Однажды я открыл кран, а сам уснул. Когда проснулся, вокруг было море патоки – всю ночь потом очищал лопатой место преступления…

Тогда я понял, как папе было тяжело работать в ночную смену. Однажды я уснул на телогрейке на мостике котла, где температура была не меньше 60 градусов. Проснулся полностью мокрый, 20 минут хватило.

Относились ко мне все хорошо, проблем не было, в памяти остались только светлые воспоминания и веселые случаи. Но заниматься подготовкой не получалось: не мог себя заставить, да и учиться не хотелось. А июль приближался…

XVII

Я пошел сдавать документы. Мне сказали, что, имея красный диплом, можно сдавать один экзамен – математику или физику. Математику я знал, поэтому немного успокоился. Однако за два дня до экзаменов мне объявили, что сдавать надо будет физику. На подготовку оставался один день.

Два преподавателя из Томска принимали экзамен. Они сказали, что у меня оценка между четверкой и пятеркой.

– Если поставим четверку, то придется сдавать еще два экзамена – сочинение и математику. Если поставим пять, то принят.

– Коли есть сомнения, то ставьте четыре, – говорю я.

В итоге математику сдал на пять, а на сочинение опоздал на час: встретил однокурсника, мы с ним обмыли его отъезд. Меня не хотели пускать в аудиторию, но сжалились. Писал без черновика на свободную тему. Литературу, героев – все придумал. Но интересно то, что я получил пять не только по литературе, но и по русскому – ни одной ошибки, до сих пор удивляюсь.

Так я стал студентом ТУСУРа.

Университетские годы

I

После сдачи экзаменов я поехал домой. Почти месяц отдыхал. Сестра Света, студентка пединститута, тоже была на каникулах, младшая Ольга еще училась в школе, а старшая Татьяна уже работала в Байгуле и только что вернулась с сессии.

Вместе мы успели окучить картошку на полях. Раньше картошку сажали за узким местом на западе от поселка, где река Куэнга, почти сблизившись с железнодорожным полотном, убегала резко вправо, а полотно – влево. Вдвоем они образовывали долину, где жители поселка выращивали картошку. На посадку и копку предприятия выделяли машины, а на прополку и окучивание добирались кто как сможет. Мы жили в пяти километрах от долины и добирались пешком или на велосипеде.

После окучивания в узком месте мы мылись или купались в речке, немного отдыхали и с чувством выполненного долга шли домой.

В июле в огороде уже появлялись огурцы и дозревали помидоры.

В тот год огурцов было много, и я взял с собой целое ведро в Новый Олов. Доехал на автобусе до Старого Олова, а дальше автобус не пошел, сломался. Июль, кузнечики стрекочут, запах трав разливается забайкальским ароматом, солнце жарит по-взрослому, красота! Пошел пешком: что там 20 километров для молодого парня! Шел по грунтовой дороге между сопками и извивающейся как змейка речкой Новый Олов, разукрашенной с обеих сторон зеленью ивы, боярышника и дикой яблони. Через 12 километров за речкой раскинулась Кадая – небольшое село. Там меня встретили коровы, мирно жующие траву возле реки. А за Кадаей я увидел знакомые места. Вот поляна, где выкуривали сусликов из нор водой; два шикарных переката, где ловили хариус. Впереди уже виднелись первые дома Нового Олова. Пришел, удивил местный народ. Огурцам были рады. Сейчас кажется странным, но в 60—70-е огурцы только начали выращивать в деревне, а помидоров вовсе не было, да и не нравились они народу. В огородах в основном была картошка и капуста.

В Новом Олове уже происходили изменения. Начали исчезать русские печи – вместо них появились экономичные голландские. Хлеб стали покупать. Деревенский хлеб я ел уже у Деменских, у тети Фроси…

Потом съездил в Анамжак с сестрами. Там мы собирали спелую черемуху, носили воду в огород, дергали траву. Еще мы с дядей Петей ходили на рыбалку на Куэнгу. Река бежала в 400 метрах от дома. Выбрали место возле сопки, на которой располагалось кладбище. За сопкой бежала железная дорога, а внизу – речка. Вот там и было отличное место для двоих: два омута на расстоянии четырех метров.

Гольяны клевали бойко. Они были упитаны, все как на подбор. Комары и пауты крутились рядом, пытаясь урвать нашу кровинушку, но нас это не останавливало: мы были погружены в другие дела, хотя иногда наши руки обрывали их и так короткую жизнь во время трапезы.

Иногда проходил состав с букачачинским углем, но это не пугало уже привыкшую к шуму рыбу. По этой дороге наш папа водил на тепловозе передачу – так назывался пригородный поезд Чернышевск-Букачача. Дорога строилась в 30-е годы репрессированными, многие из которых были кулаками. Иногда заключенные сбегали и по ночам заходили в деревни. Наша мама рассказывала, что иногда и к ним проникали домой сбежавшие. Обычно они заходили в сени, где были продукты. Что интересно, они не забирали все – всегда не больше трети запасов. Редко кто из крестьян докладывал о краже, обычно все молчали. Дедушка говорил детям: «Ну взяли, видно, не сладко им, а мы не обеднеем».

Мы с дядей Петей бросали гольянов в котелок. И вот через пару часов все уже сидели за столом, на котором стояла бутылочка водки, три рюмки, жареные гольяны, овощи, котлеты с картошкой и булочки.

После обеда бродили по окрестностям, фотографировались и ждали вечер, свою передачу. Дома прощались с тетей Леной, целуя ее мягкое морщинистое лицо. Она вытирала платком слезы и махала маленькой ручкой…

II

Пришел август. Заканчивалась моя географическая близость с малой родиной. Все-таки Томск находился далековато – в двух с лишним тысячах километрах. Но я уже стремился к новому и неизвестному.

Билет взяли на поезд, который уходил в 03:30 утра. Папа вечером ушел на ночную смену, а мама весь вечер плакала, провожала меня… Утром мама проспала, наверное, первый раз в жизни! Проснулась в 03:10.

От дома до станции идти 20–25 минут хорошим шагом. Учтите, что надо было пройти виадук. Не знаю почему, но мы вдвоем остались: мама не стала будить сестер или их не было. Мы побежали с чемоданом и сумками. Мама страдала астмой, всегда ходила с баллончиком, а тут пришлось бежать…

Когда я смотрю фильм «Вокзал для двоих», не могу сдержать слов. Маме бег дался страшнее… Когда мы подбежали к виадуку, я понял, что мы не успеваем, осталось пять минут, поэтому мы решили идти через пути. Я просил маму остаться, но она не слушала. Через первый состав мы пролезли, а под вторым составом ей стало плохо. Бросив чемодан, я вернулся под вагоны. Она лежала и не могла найти баллончик. Кое-как нашли, впрыснули зелье, и она полезла дальше. А впереди было еще шесть составов… Когда вылезли на перрон, где стоял наш поезд, то увидели, что все вагоны закрыты. Мама села на перрон и закричала: «Беги вдоль вагонов». Я взял все сумки и побежал. Только в предпоследнем вагоне стояла проводница с флажком. Она открыла дверь, и я залез в поезд, а мама сидела на перроне, далеко, и я не знал, что с ней…

Так и уехал. Всю свою жизнь я буду вспоминать сидящую в темноте и неизвестности маму… Я все думаю: почему мы не остались дома, почему?

Тогда я уснул только под утро, а неизвестность мучила меня еще трое суток. Только через трое суток я услышал голос мамы…

III

Томск встретил меня хорошо. Он отличался от Читы. Сибирские Афины – такое название имело основание. На душу населения по числу студентов и ученных Томск или первый, или второй в стране.

Я поступил в ТУСУР на самую сложную и престижную специальность «Радиоэлектронные системы». На этой специальности было всего две группы: наша 22—1 и 22—2. Наша группа состояла в основном из иногородних студентов. Жили мы, приезжие, в девятиэтажном общежитие № 6 на Южной площади. Комнаты были рассчитаны на четырех человек. Со мной в одну комнату попали Володя Семенчуков, Гена Макаров и Вовка Сенотрусов.

Двое – курящие, двое – некурящие, мы с Сенотрусовым. Сразу договорились, что в комнате не курим. В этом вопросе я был жестким противником курения.

Все ребята были интересные, а Гена еще и талантище. Но жизнь его сложилась не по тому сценарию, не реализовал он и малой части своего потенциала. Всегда, вспоминая его, жалею, что не отошел в сторону от будущей своей жены: с ней, может, он и реализовался бы.

Семенчуков был веселый рубаха-парень, душа компании. Сенотрусов, мой земляк, с Нижнего Цасучея, почти с родины Чингисхана, был самым правильным и стабильным.

Семенчуков и Макаров хорошо играли в шахматы. Манера игры Семенчукова и моя совпадали: мы любили комбинации, многовариантность и большое количество фигур на доске. В эндшпиле, где нужно было терпеливо, просчитывая разные варианты, нудно идти к победе, не на белом коне с шашкой наголо, а с остатками былой роскоши в виде пешек, мы терпели фиаско от Гены.

Отмечу, что большинство в нашей группе играли в шахматы на хорошем уровне – от второго до первого разряда. Когда Самуил Флор, международный гроссмейстер, проводил сеанс одновременной игры, из 30 человек 10 было из нашей группы. Это было, когда мы учились на первом или втором курсе!

В том сеансе я сломал все стереотипы и пошел в атаку от своего короля и к эндшпилю имел лишнюю фигуру в виде коня, но умудрился сыграть вничью… Эндшпиль я не уважал, а он отвечал взаимностью.

Сам Флор пожал мне руку: «Я ведь должен был проиграть, но вы оказались великодушны!»

Еще все умели играть в карты, в основном играли в подкидного дурака. Проводили соревнования. Чтобы вы поняли, на каком уровне были игроки, я приведу в пример одну игру. Играли трое на трое, все карты на руках. Так вот, одна партия длилась 25 минут! Одними из лучших в игре были Семенчуков, Роман Кремень и я. Жаль, не помню всех игроков той партии, но мы втроем в ней участвовали точно.

Если за время учебы в техникуме я играл в основном с дядей Сережей Фроловым у него дома, то здесь баталии были вечными, до четвертого курса, до того времени, пока мы были свободны и беспечны. Это уже потом у нас появились семьи.

Мы с Семенчуковым были очень контактные, к первому занятию перезнакомились со всеми. Группа состояла из 30 человек, из них четверо – женщины. Великолепная четверка!

В параллельной группе было две девушки и одна из них – Ольга Ершова.

Нам предстояло учиться пять лет и восемь месяцев. Все выпускники в основном уходили работать на оборонные предприятия, поэтому и стипендию нам платили на 10 рублей больше, чем другим – целых 45 рублей.

Кроме бывших школьников и меня, было два рабфаковца после армии – Володя Бесхлебный и Родичев, а также несостоявшийся офицер Витя Гончаров – боксер, настоящий мужик, с которым хоть в разведку, хоть к врагу, хоть к женщинам.

И вот первый сбор нашей группы. Куратор предлагает партийного Володю Бесхлебного сделать комсоргом группы. А потом спрашивает:

– Других предложений нет?

– Я хочу быть комсоргом, – встаю и говорю я.

Заминка. Решили голосовать. Проголосовали за меня. Так я выиграл первые свои выборы. Не знаю, обижался ли Володя, но вида не подавал, а встречались мы часто.

Еще «подлянку» я подкинул Виктору Гончарову. В конце первого курса на собрании факультета давали ему рекомендацию в партию, уже почти приняли решение. Мне неудобно было перед Витей, но я встал и сказал: «О какой партии для Гончарова может идти речь, если у него по трем предметам двойки могут быть?»

Парню не дали рекомендацию, но потом он все-таки вступил в партию.

Всегда трудно сказать человеку, которого уважаешь, правду. Иногда шучу: «Витя, может, если бы ты не вступил в партию, она бы и не развалилась…»

Еще с нами учился Миша Болдырев – один из тех, на кого можно положиться, специалист, технарь. Человек с чувством юмора и большой душой. До сих пор ездит к нам из Южно-Сахалинска, собирает нас, ездит на могилы друзей.

Миша Кизяев – красивый, умный, интеллигентный и тихий, сейчас живет в Гамбурге, пашет на местную фирму, мотаясь по командировкам по Европе.

Юра Лопсонов – спокойный, уравновешенный бурят с шикарным человеческим стержнем, наш староста.

Витя Гнездилов – малая копия Семенчукова. Обоих, кстати, сломил зеленый змий.

Миша Краснобаев – хороший парень, спортсмен. Стал одним из специалистов фирмы Макеева в Миассе.

Витя Комзюк – наш лыжник, прекрасный товарищ, технарь.

IV

Это было беззаботное время, время молодости, когда все впереди, время юношеского эгоизма.

Счастливое время учебы подкреплялось энтузиазмом молодых преподавателей с горящими глазами, прекрасных специалистов. Тогда ТУСУР только недавно стал институтом, вышедшим из стен консерваторского Политеха.

Что стоил один взгляд Германа Шарыгина, заведующего лабораторией РТС. Глаза улыбались такой пронизывающей любовью к жизни, к новому, что до сих пор не верится, что он покинул этот мир, который так любил. А его жена Людмила – кладезь ума, такта и юмора. Она как-то поставила мне пять с плюсом за лень!

А дело было так. Зная теорию, ты легко можешь спрогнозировать, построить график зависимости. И вот однажды на лабораторных занятиях, которые длились два часа, я предложил сэкономить время, чтобы пораньше уйти в кино. За полчаса нарисовал графики, зная теорию, и сдал их ей.

Она посмотрела и говорит: «Все верно, но как быстро», – подошла к генератору, приложила руку, а он холодный. Вот за лень и получил оценку, но она предупредила, чтобы такое больше не повторялось. Хотя и сказала, что именно лень приводит к открытиям! Однако они не получаются без труда!

Я потом часто вспоминал эти слова, в них глубокий смысл истины и противоречий!

V

А пока шел сентябрь 1972 года, стране требовались молодые руки в селе. Партия сказала, комсомол под козырек! И вот мы в Нелюбино Томского района, в колхозе «Передовик»! Девчонкам дали небольшой дом, а нам достался приличный домина. Мы видим, что замков там нет, постелей нет, а какой-то мужик уже приказывает нам на силосную яму выходить. Я ему говорю: «Сначала обеспечьте условия и покормите людей, а потом хоть на луну».

Он меня к председателю колхоза потащил. Со мной пошли несколько человек. Людей я оставил возле конторы, а сам отправился на ковер. За столом мужик в сапогах и фуфайке.

– Ты комсомолец? – спрашивает он меня.

– Я комсорг.

– Давай срочно на работу – машины стоят.

Я ему условия, а он и слушать не хочет:

– Сообщу в институт, исключат тебя, – и пошел к нашим студентам. Орал, призывал, пугал, но никто не сдвинулся с места. В итоге они все выполнили, завтраком хорошим угостили, и в обед мы уже были на работе.

Потом он часто приезжал на силосную яму, говорил: «Не только бастовать можете! Молодцы!» Даже письмо в институт написал.

Работать у нас народ умеет, уважать только его надо. Может, мы ему какой-то урок преподали…

Силос заготовили для скота – можно возвращаться в город. Общая работа сплотила, и неважно, кто отличился: все трудились по силам, без сачкования. Приходило чувство, что вместе можно сделать многое – сила всегда в кулаке, а не в растопыренных пальцах.

VI

В институте объявили о чемпионате по футболу. Я уже описывал свои возможности как средние, но любовь к футболу была, есть и будет. Мы собрали команду. В мини-футбол играли шесть человек. Игроки у нас оказались хорошие: Кизяев играл во Фрунзе в юношеской школе «Алга», Гнездилов обладал хорошей обводкой, Семенчуков хорош был на воротах, а Краснобаев и Саша Сорокин были очень выносливыми. У меня не было никаких хороших качеств, кроме одного – я хотел выигрывать, неважно где: на картофельном поле, в учебе или футболе.

Меня взяли, наверное, как организатора.

Мы хорошо стартовали, появилась уверенность. Вышли в финал вместе с группой четвертого курса. 18 лет против 22 – для футбола большая разница, но… хотели же играть. Настроение перед игрой было хорошее, хотя каждый в душе понимал, что шансов мало.

Решили оставить в нападении одного Гнездилова, Кизяев был в центре, а остальные стояли у ворот, Семенчуков – вратарь.

Моя роль была простая и сложная одновременно: я должен был мешать противнику на любом фронте и носиться везде, не давая ни принять мяч сопернику, ни играть в пас.

Первый тайм закончился со счетом 0:0. Тактика проходит. Второй тайм. Противник рвет и мечет. Силовые приемы становится сложно выдерживать. Кизяев устает. Остальные держатся. Очередная атака. Я отбиваю мяч. Он летит к Кизяеву, тот дает пас Гнездилову, перед ним защитник. Витек делает финт, соперник падает, а наш нападающий успевает стукнуть по мячу. Вратарь не видит – мяч в сетке! 1:0, мы впереди!

Собираю мужиков и говорю: «Держаться до последнего». Как мы выдержали концовку – непонятно. Но выдержали, выиграли!

Ноги сводило, но радость была преждевременной. Я не помню ту дурацкую причину, по которой судьи назначили переигровку… Это был удар, удар ниже пояса. Мы шли молча, не было ни силы, ни воли…

Переигровка должна была состояться через два дня.

Когда я смотрю, как высокооплачиваемые игроки одной команды проигрывают другой, я не могу понять, у меня не укладывается в голове, как можно так себя и зрителей не уважать, и вспоминаю наш второй матч.

Вечером мы с Вовкой поговорили и решили всех собрать. Купили бутылочку, поздравили всех – народ постепенно отошел, заговорил. Я шутил, вспоминая моменты матча, а потом сказал следующее: «По факту мы выиграли. Мы чемпионы. Но нас засудили. Значит, будем доказывать еще раз. Другого пути нет».

На следующий день я попытался отвлечь команду от предстоящей игры.

И вот матч. Начался он дурно, все же сказался мандраж. На третьей минуте мы получили гол в наши ворота.

– Ребята, просто играем хорошо, – сказал я.

Давление нарастало, нас просто расстреливали с разных сторон. Но футбольная школа «Алга» сказала свое слово. Гнездилов зацепился за мяч, протащил по правому краю и выдал пас на Мишку, который мягко перекинул его через вышедшего вратаря. 1:1, мы в игре. Настроение улучшилось. В перерыве я просил пытаться давать Гнездилову мяч, хотя сам часто посылал мяч сопернику.

Нам надо было собрать соперников и дать пас Кизяеву в свободную зону. У того техника, он может забить.

План есть, но еще есть и противник со своей яростью, силой, умением. Нас стали размазывать по бортам хоккейной коробки, силы начали слабеть. Казалось, еще немного и нам конец. Здесь Кизяев получил мяч, пошел на левый край, но его оттолкнули руками. Он упал, но Витька забрал мяч и стал финтить с ним по полю. Собрал троих, но его снесли. Я был неподалеку, забрал мяч и стукнул по нему в район ворот, защитник отбил, но мяч попал Витьке, и тот ударил – мяч рикошетом от их игрока влетел в ворота.

К концу игры у нас появились силы. Мишка вышел один на один, но промазал. Я сразу похвалил его – нельзя было, чтобы расстраивались игроки, ведь шли последние пять минут. И мы дотерпели. Усталость была дикая, но победа окрыляла, мы просто летели в общагу…

VII

На первом курсе мы часто учились в главном корпусе на Ленина. Помню, ездили на трамвае № 4, который гремел по улице Нахимова, потом сворачивал на Советскую, а там по прямой ехал до Дома Ученых. Хороший был маршрут, добирались мы быстро.

Общежитие № 6 – большая девятиэтажка, наш дом – было известно в городе танцами и музыкой. Танцы у нас проходили по выходным. Это, по сути, был праздник для всего города: лучшая, самая современная музыка, прекрасное звучание привлекало к нам девчонок. Там много моих сокурсников нашли себе своих половинок. Я не стал исключением.

Музыкой заведовал Витя Харченко, помогал ему Вододя Бушев. Кстати, Витя Харченко, кроме создания лучшего музыкального центра, славился еще и невероятным обонянием. Он мог встать в коридоре, вобрать в нос воздух и определить, в какой комнате едят вкусную пищу!

К тому времени переписка с Любовью Князевой оборвалась, уже не помню, как именно. Она осталась где-то далеко, в Амазаре. А здесь, внизу, в огромном холле гремела музыка! На танцах молодежи было всегда не меньше 500 человек. Очень популярны были Битлы. Тут я и познакомился с Надеждой, позже ставшей моей женой.

В общежитии были строгие правила по соблюдению чистоты и порядка. Студенты убирались сами. Председателем совета общежития был Володя Блинов, который после окончания университета работал в авиастроительной компании «Иркут», до сих пор выпускающей военные и гражданские самолеты.

Многие занимались спортом. Помню, как Гена Макаров решил бросить курить, но с моей помощью – предложил мне бегать. И стали мы с ним по утрам бегать в хоккейной коробке. Зима, холодина, но чего не сделаешь ради хорошего начинания. В общем, не хотел я, мучился. И вот как-то спускаюсь я по лестнице и вижу, что он с папиросой стоит. Меня увидел и сунул ее под рукав, в итоге испортил свитер и обжегся. Бег по утрам прекратили, но сам я потом много бегал для себя. Помню, бегу по лесу на Южной, по переспанной местности. То горка, то спуск. Народа за второй лыжной базой, где сейчас коттеджи, было очень мало. Красота!

Все дорожки и тропинки до Басандайки, Синего утеса, реки Томи были родными. К лету все зеленело, расцветало и благоухало – в общем, просыпалось.

На уроках физкультуры лыжи были на первом месте, все же зима занимала приличное место в учебном процессе.

Многие наши парни хорошо бегали. Я бегал средне, но на подъемах мне равных не было. На ровном месте я падал не меньше трех раз – сказывались особенности моего вестибулярного аппарата, но на подъемах я сокращал отставание. Я всегда бился до конца, поэтому, где бы ни работал, в сборную входил. Хорошая дыхалка и крепкие ноги помогали.

А бег я любил всегда, как и быструю ходьбу.

Однажды, четыре года спустя, прошел от улицы Степана Разина до горбольницы № 3 за 33 минуты. А получилось это вот как. Я вышел из дома, а меня обогнал курсант. Я не позволял никому такой наглости. Обгоняю его, он меня, и давай мы соревноваться. Оказалось, что шли мы в одном направлении. Обогнал его в итоге метров на 50, а когда увидел, что он свернул в сторону горбольницы, крикнул: «Эй, армия, тренируйся лучше! А то не защитишь, когда придет время».

Это потом, через много лет, я эти слова вспомнил… История нашей страны показывает, что если на Россию нападает враг, то армия оказывается не готова. И народу приходится защищать свою землю.

Случился со мной показательный случай в 2006 году. Попал я с военными на совещание, большинство из них были моложе меня. Выпили мы и заспорили на эту тему. В итоге кто-то предложил отжиматься. Результат – отжался 65 раз. Второе место – 43… А было около сотни военных офицеров!

VIII

Учеба шла хорошо, не занимала много времени, хотя по физике я тормозил и успел пару троек получить.

К лету я очень заскучал по дому. У нас разрешалось сдавать экзамены раньше сроков, и я попытался это сделать. Сессия должна была начаться через 10 дней. За семь дней мне удалось сдать четыре экзамена. Оставалась физика. Преподавателем был Белоусов. Прихожу к нему с разрешением. Он был недоволен: «У тебя тройки даже есть, а ты хочешь досрочно сдать!» Но мне это надо было, очень!

Все-таки уговорил я его и сдал экзамен на пять. Потом мы разговорились, да так, что распрощались друзьями. Тогда я и поставил рекорд института: сдал до начала сессии пять экзаменов на пятерки. Получил доплату в размере 10 рублей, стал получать повышенную стипендию.

Но сдать – это одно, еще надо было отработать в стройотряде, который уезжал в июле. Ждать? Тогда смысл досрочной сдачи терялся. Пошел в комитет комсомола. Там рулили два человека – Игорь Блатт и Нисковских.

Попросил работу. Оказалось, что им во Дворце спорта надо было выставку организовать, а это пятнадцать стендов на плитах ДСП! Они предложили мне руководить этим делом. Говорят, мол, сделаешь – отработку зачтем. Согласился. Но оказалось, что ничего нет: ни ДСП, ни художников, ни красок.

За 10 дней мы все сделали, до сих пор не верится! Первые полдня у меня был шок. Главное – ввязаться в бой. Так я и пишу внуку Ване. Ввязаться, работать и верить, верить и работать.

За эту работу меня взяли в комитет института, но пробыл я там до первого собрания, на котором узнал, что наш комитет собирал деньги со студотрядов и делил их между собой. Я не стал брать деньги и ушел… Но до этого случая я успел умчаться домой.

IX

Я ехал по Транссибу, по одной из главных артерий страны. Позже я напишу об этом подробнее.

Я ждал Байкал, до этого я проезжал его ночью. Я смотрел на славное море, на чудо природы, огромное хранилище пресной воды, а думал о первой родине – острове Ольхоне, где родился.

Я вспоминал рассказы отца об острове. Я надеялся, что еще съездим с папой на остров, он хотел… Но жизнь сложилась так, что я побывал там только через много лет, уже в XXI веке.

Я родился на Ольхоне холодным летом 1953 года, как в фильме с одноименном названием, где играл великий актер Р. Плятт. Зачали меня где-то в ноябре, а родился я 7 августа – между двумя этими знаменательными событиями расположилась смерть Сталина. В маме я находился половину времени при Сталине, половину – без него. Может, поэтому во мне уже гуляла свобода…

Кроме родителей, со мной на Ольхоне жила сестра Таня, которая родилась в Нерчинске – самом древнем городе в Забайкалье, куда китайцы до сих пор приезжают посмотреть на документы Нерчинского договора, по которому они владели Приморским краем и частью Забайкалья. Говорят, что свой оригинал договора они утеряли.

Тогда я вспоминал, как папа говорил, что Ольхон – лучшее место на Земле, какие там красоты хоть летом, хоть зимой! Он рассказывал, как нес сига домой, а хвост рыбы тащился по песку… Еще говорил про бруснику и кедровые шишки, про страшные штормы, про ветра Баргузин и Сарма, про гибель людей…

А мама вспоминала, как кормила меня молоком. В магазинах, кроме рыбы и хлеба, не было ничего, поэтому молоко для меня брали у местных бурятов. Мама сама не могла пить молоко, которое доили в грязные ведра. Она, выросшая в деревне, где на дойку брали не только чистое ведро для молока, но и второе ведро с теплой водой, чтобы помыть вымя, видела в этом молоке сено и грязь, а запах вызывал у нее отвращение.

Я пил и получил мощный иммунитет. Так что, находясь среди больных ковидом неделями, не ощутил его. Все в жизни имеет плохую и хорошую сторону, но никогда не знаешь, что же выпадет тебе – орел или орешка, а посему зацикливаться на том, что плохого тебе сделали, не надо. Лучше исправить все то плохое, что сделал сам…

А еще мама рассказывала, что они постоянно ели омуля, хариуса, сигу, да еще и пекли в основном из рыбьей муки, иногда добавляя пшеничную, поэтому рыба опостылела, даже желудок ее не принимал… Сейчас мы с удовольствием едим такую прекрасную рыбу, а тогда она была в тягость.

В родном доме ты набираешься сил, энергии. В нем тебя ждут всегда, с любыми проблемами.