Текст книги "Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова"

Сохраняя такой внушительный, устрашающий характер, обряд опахиванья дожил до наших дней, вероятно, по той причине, что в распоряжении крестьян не имеется иных предупредительных мер против занесения эпидемических болезней. Притом же этот обряд, перешедший к нам от темных времен глубокой старины, считается надежным уже по той причине, что распространен повсюду и притом нередко выполняется с участием христианских святынь, которые как бы закрепляют обычай и узаконяют приемы[93]93
   Так, из Пензенской губернии (Инсарский уезд) доходят слухи, что чернички (полумонашенки) в самую полночь уходят на дальний родник и там совершают освящение воды, подражая до мельчайших подробностей священникам. Затем все-таки впрягаются в соху, на концах которой укрепляют восковые свечи и таковые же держат в руках, когда с пением церковных песен начинают опахивать деревню.


[Закрыть].

В некоторых случаях обряд из временного, вызываемого первыми признаками надвигающейся беды, становится обязательным и совершается ежегодно в условное время. Например, в Калужской губернии каждый год, под праздник Преполовения, собирается ночью огромная ватага девиц, сопровождаемых парнями, из которых один, самый молодой и пригожий, правит сохою, запряженною несколькими парами девушек. Впереди этого шествия (рассчитанного на то, чтобы избавить деревню не от одного мора, но и от всякого рода напастей) идет вдова и несет икону. И опять беда тому, кто попадется навстречу этому ночному шествию. В Волховском уезде (Орловская губерния) «гоняют смерть» обычно после Петрова дня и об избранной ночи извещают мужчин, требуя их согласия и невмешательства. К принадлежностям обряда присоединяются также икона (на этот раз Богоматери), восковая свеча и дегтярница с помазком: дегтем намечают крест на каждых воротах, и такой же крест честная вдова вырезает сохою на бугре за деревней. На этом месте раскладывается затем костер, и все женщины прыгают через него для завершения обряда. Дегтем мажут также тех, кто нечаянно встретится на пути. В других деревнях носят образ святого мученика Власия, признаваемого по всей святой Руси покровителем домашнего скота, и к свечам прибавляют еще ладан[94]94
   В Судогодском уезде Владимирской губернии опахиванье предпочитают проводить под Духов день, а в иных местах в ночь на 24 июня, причем поют: «Да воскреснет Бог», проводят сохой крест на всех перекрестках селения, в копаные ямы закладывают ладан и т. п. Опахиванье производится не всегда всем селением, но и своей семьей, причем хозяин опахивает свой двор на жене, запряженной в соху, и т. п.


[Закрыть]. В деревнях Нижнеломовского уезда Пензенской губернии, во главе подобного шествия видели старуху с иконами Спасителя, Успения Богоматери и медного Распятия на груди и слышали вместо стихов заклятия пение молитв Богородичной и Господней. В этом случае в обряде «опахиванья» принимали участие все жители деревни, без различия возраста и пола. Ко внешней церковной окраске прибавляется еще суеверное требование, чтобы, расходясь по домам, не оглядываться ни на зов, ни на вой, ни на угрозы, если не хочешь, чтобы не осталась шея искривленной и нечистая сила не сгладила ту черту, которую провела соха вокруг деревни.

В ночь на 1 июня 1897 г. восемнадцать крестьянок деревни Полонской Весьегонского уезда Тверской губернии, чтобы не допустить занесения в свою деревню сыпного тифа, валившего людей в соседней волости, «опахали» свою деревню: одна из женщин шла впереди с иконою в руках, за нею следовала другая верхом на помеле, потом третья с кочергой и черепом какого-то животного. За этим авангардом шествовали две бабы, запряженные в соху, которою управляла третья баба, и наконец – все остальные, гурьбой, с шумом, криками и бранью замыкали процессию. (За нарушение тишины и порядка все участницы этой процессии были привлечены к уголовной ответственности по 38 статье Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями.)

Хотя таким образом уголовный суд и решился выступить на помощь усилиям духовенства и, в замену церковных назиданий, прибег к законной каре, тем не менее вера в мать сыру землю все-таки сохраняется незыблемо. Даже и там, где, по-видимому, Христово учение успело уже войти в плоть и кровь, стоит снять с языческих обрядов наложенные тонким слоем христианские краски, чтобы обнаружились черты древних языческих верований.

В Духов день (в Сольвычегодском уезде Вологодской губернии и по Вятке), в день Успения Богоматери (в Тихвинском уезде Новгородской губернии), на Симона Зилота – 10 мая (без различия местностей) – по православным деревням обязательно служатся всенародные молебны. Народ собирается к часовням, толпится на площадях и окропляется святою водою не потому, что в эти дни совершаются молебствия по случаю избавления от бед, а потому, что в эти дни мать сыра земля бывает именинница[95]95
   На Духов день, по объяснению, доставленному из Вятской губернии, земля потому именинница, что в этот день она сотворена; когда Господь составлял землю, злые духи сказали Ему: «Мы не будем Тебе помогать». А начальник их украл клочок земли и положил себе за щеку. Здесь у него земля начала расти быстро. От боли во рту он начал бегать и разбрасывать землю по сторонам; где упало много – встали горы, а где мало – обозначились бугры и холмы. Когда происходила на небе война и архангел столкнул дьявола на землю, чтобы он сквозь нее провалился, сверженный на лету изрыл землю своими рогами так, что по ней поделались лога и овраги. В указанных выше местах считается также грехом беспокоить именинницу, и крестьяне, нисколько не стыдясь и вовсе не скрываясь, припадают на колена и по нескольку раз целуют землю.


[Закрыть]. Хотя праздник именинного чествования земли существует далеко не повсеместно, но в то же время на всей Руси великой крестьяне строго придерживаются правила, чтобы в эти дни никто не смел ни копать, ни рыть ямы, ни пахать полей. Делается это для того, чтобы не обидеть кормилицу-землю и чтобы не осерчала она, и без того своенравная и капризная, тугая на подъем и скупая на милости. В некоторых местах наших лесных северных губерний уважение к кормилице-земле (здесь очень суровой и неласковой) сопровождается даже некоторым заискиванием: в Успеньев день, в теплую погоду, считается большим грехом ходить босиком. За соблюдением такого обычая следят очень внимательно, не позволяя малым ребятам ходить разувшись.

Умилостивление земли и способы испрошения ее милостей и щедрот настолько многочисленны и разнообразны, что в среде опытных хозяев существует на этот счет целая наука. Попробуем взять из этих способов только те, где под новыми наслоениями всего заметнее сохранились следы седой старины.

Поставлен в поле стол, покрытый чистой скатертью. На нем серебрится на солнышке водосвятная чаша, желтеют свечки и сереет коврига печеного хлеба. Перед столом полукругом стоят бородачи с иконами в руках, закрытыми полотенцами. Против них поместился священник с причтом, а за ними и весь этот народ, от чрева матери обреченный в поте лица своего снести хлеб свой. Молебен отпели: толпа зашевелилась и загудела, как пчелиный рой. Подали священнику севалку – лукошко с веревочкой, чтобы ловко было перекинуть ее через плечо, – берет он из нее горсть сборной ржи от каждого двора и ловко, привычной рукой, разметывает зерна по пашне. Затем идет он краем поля, поперек всех загонов и кропит все полосы святой водой. И чью полосу окропляет, тот хозяин крестится, а иной еще, сверх того, шепчет про себя, какую знает, молитву. Иконы относят в церковь; попа с дьячком зовут в избу и предлагают посильное угощение, в полную сыть.

Кроме священника, крестьяне еще чаще поручают делать засев какому-нибудь ветхому, преклонному старику, который сам и указывает, в какой день начинать засев. Такой старик считается первым человеком на селе. Рука у него легкая, удачливая, а с легкой руки – если не куль муки, то во всяком случае почин дорог. Этих стариков обыкновенно стаскивают с печи, чтобы они шли священнодействовать. У иного голова на плечах не держится, руками он не владеет, зерна в горсть с трудом загребает и зря рассыпает. Его выведут на зеленя под руки, пособят и рукой потрясти. Он же, зная свое дело и ожидая, что его позовут, успел уже с вечера сходить в баню и надеть чистое белье, а днем засева (обходя тяжелые дни среду и пятницу) назначил Благовещенье[96]96
   По мнению вологжан, легкие дни – понедельники и вторники, а среда и тот день, в который случилось Благовещенье, тяжелые. К слову, о легких и несчастных днях: из Порховского уезда Псковской губернии прислан перечень этих дней, которые строго соблюдаются и в которые крестьяне не работают и даже не делают шагу из дому: в январе – 2 и 23, феврале – 2 и 20, марте – 4, 7 и 21, в апреле – 3 и 20, в мае – 2 и 26, в июне – 9 и 23, июле – 3 и 20, в августе – 4 и 6, в сентябре – 4 и 26, в октябре – 6 и 21, в ноябре – 3 и 25 и в декабре – 4 и 20. В эти дни зарождаются все недобрые люди и колдуны.


[Закрыть]. Выходит он сеять натощак, а разбрасывая по полосам зерна, шепчет молитву: «Зароди на все души грешные, на всякого проходящего и заходящего, на калек и нищих, на братию имущую и неимущую», и проч.

Это тот же почетный старец Белой Руси, который в первый день Рождества (на калядах) в черной рубахе садится на печной столб, гадает об урожае и говорит затверженные непонятные слова, которые в наши дни надо переводить на живую речь и толковать. Так, например, он кличет: «Иди, мороз, кутью есть на чугунную борону с железным кнутом», т. е. если придешь, то было бы что положить на сковороду (чугунную борону), было бы что вынуть сковородником (железным кнутом) из печи и поставить на стол.

В некоторых местах (даже под самым городом Орлом) когда выходит засевальщик в поле, то, снявши шапку, молится на восток: «Батюшка Илья, благослови семена в землю бросать. Ты напой мать сыру землю студеной росой, чтобы принесла она зерно, всколыхала его, возвратила его мне большим колосом».

Или кличут так: «Кузьма-Демьян – матушка полевая заступница, иди к нам, помоги нам работать!»

При посевах всяких сортов хлеба великую роль играет так называемая «благовещенская» просфора, которую крестьяне или получают кусочком из рук священника при раздаче в конце обедни антидора, или сами подают за евхаристией, чтобы вынули части за здравие живущих и за упокой умерших. Просфору эту или кладут в сусеки, чтобы увеличить силу плодородия зерен, или на дно лукошка-севалки и в мешки с зерном. По окончании же сева просфору делят между семейными и съедают. На вопрос священника о значении этого обычая подмосковные крестьяне отвечали, что так-де поступали и завещали делать отцы и деды. Самый же обычай этот укрепился до такой степени, что, например, под Орлом просфоры пекут дома, разной величины, от обыкновенной до полуфунтовой; по форме они схожи с церковными, но лишь с оттиском на верхней половинке обыкновенного шейного креста. В Тамбовской губернии стараются напечь просфор столько, чтобы на каждого члена семьи пришлось по одной. В некоторых местностях (например, в Боровичах) значение благовещенской просфоры отчасти оспаривается силою и действием хлеба-«крестовика», какие обычно пекут во всей православной России, на Средокрестной (четвертой) неделе Великого поста. Печенье этих «крестовиков» связывается обыкновенно с суеверными гаданьями о том, кому доведется в тот год сеять и какие сорта хлеба. Счастье выпадает тому, кому достается крестовик с запеченными в нем заметками: одни для мужчин, другие для женщин. Если хлебец достанется ребенку, то, по обычаю, например, крестьян Ковровского уезда Владимирской губернии, ребенка ведут или несут в поле и дают ему взять горсть семян (если же ребенок грудной, то за него разрешается исполнить святую обязанность матери).

Следом за окончанием сева начинается самое мучительное в трудовой деревенской жизни время, когда по мелким и случайным признакам настоящего доводится судить о темном будущем. До сих пор с ранней осени, с посева озимей, прибегали к гаданьям, вопрошая небо, насколько оно будет милостиво к земле-кормилице; в какую силу-меру станет отвечать ее насущным нуждам и помогать ее силам в тех случаях, когда они окажутся утомленными или истощенными. По заветам древнейших предков, в зимнюю пору то прибегают к церковным молитвам, то к суеверным заговорам и разнообразным причетам, служат и молебны в церквях и домах, и втихомолку задабривают ласковым словом и обетными приносами того нечистого, который зовется «полевиком». Гадают об урожаях отдельно для всякого хлебного злака, а попутно и на огородные овощи, причем соблюдаются урочные для каждого из них сроки, намеченные еще в старину: и на христианские праздники из двунадесятых, и на простые дни, не чествуемые святой церковью, но избранные всенародным почитанием. Доискиваются прямых указаний по блеску звезд на Параскеву Пятницу, на день Рождества Христова, на Якова-апостола и на последние сутки Масленицы, и по облакам, и по ущербам луны, и по солнцу. Принимается в расчет и то, насколько космата изморозь на деревьях и сколь силен иней, велик мороз, ясны утренники, черны тропинки и прохожие дороги. Какой день на Масляной неделе выдался ясным, тот день стараются запомнить, чтобы в соименный ему начать сеять. В родительскую субботу все спешат вывозить навоз на поля: на Вербной неделе в Новгородской губернии для урожая желают мороза; в Ярославской в то же время молят об ясных днях. На Вознесеньев день в иных местах в поле не работают, в других стараются запахать пашню, в прямом расчете умилостивить кормилицу-землю и порадоваться за нее, когда снизойдет великая небесная милость и на вешнего Николу польет хороший и теплый дождик, и т. д.

Призывая на помощь небесные силы для ответов на мучительные вопросы об урожае, вопрошают и саму виновницу бесчисленных тревог и бесконечных забот – мать сыру землю. Вопрошают ее в иных случаях с тем детским простодушием, которое вообще свойственно всем первобытным верованиям и которое в таком изобилии разлито во всех народных предрассудках и суеверных обрядах. Так, например, выселенцы из старой и коренной Руси на южные окраины московского царства унесли с собою и сохранили до сего дня, между прочим, такой обычай (подмеченный в Тамбовской губернии): в Васильев вечер, во вторую кутью, накануне нового гражданского года, крестьяне, пришедшие от заутрени, идут на перекрестки, где вычерчивают на земле перстом или палкою крест, прилегают к тому месту ухом и слушают, что скажет земля. Послышатся звуки, похожие на то, что едут сани с грузом, – будет год хлебородный, если пустые – неурожайный.

По народным воззрениям, земля не только отвечает на все вопросы о будущем урожае, но и сама дает указания, когда пахать, сеять и пр. Развернулся дубовый лист, стало быть, земля вошла в полную силу и принялась за роды: «Коли на дубу макушка с опушкой, будешь мерять овес кадушкой». Березовый лист стал уже величиной с полушку – значит земля показывает время, когда следует запахивать пашню, и на Егорья (23 апреля) выезжает даже «ленивая соха». Когда сама земля мокра, то любит, чтобы в это время доверяли ей овсяное зерно («Сей овес в грязь – будешь князь»). Зато рожь надо сеять в сухую землю («Сей рожь в золу да в пору», – советуют исконные земледельцы). Вообще, на это время земля из своих пор выпускает лягушек, которые скачут и квачут: «Пора сеять» («Лягушка квачет, овес скачет»). Раннее яровое в черноземных губерниях сеют, когда земля совсем сгонит весеннюю воду, и если цвет ягоды калины будет в кругу, то такой сев считается поздним. Впрочем, для глаз опытных хозяев имеются и другие приметы; советуют, например, наблюдать за известным кустарником, называемым «волчье лыко»: зацвели ягоды на нем сверху (а цвести начинают они тотчас, как стает снег) – лучше начать посев ранний; цветут с середины – средний, снизу пошли – поздний. Начнет цвести козелец (он же и лютик) желтыми цветами – земля приказывает сеять овес; зацветает черемуха – пришла пора пшеницы, расцветет можжевельник – время сева ячменя. Когда яблони в полном цвету – садят картофель, когда земляничные кустики словно бы спрыснули молоком – пришла пора сеять гречиху. Лист полон – и сеять полно. Когда на Ивана Купалу собирают росу, отрывают в муравейниках масло и рвут целебные травы, то в это время говорят: «Земля-мати, благослови меня травы брати, твою плоду рвать: твоя плода ко всему пригодна», и т. д. По обилию шишек на ели судят о хорошем урожае на все яровые хлеба; если же такое обилие замечается на соснах, то это предвещает хороший урожай одного ячменя. Сильный цвет на рябине предсказывает хороший урожай льна, обилие орехов обещает яровой хлебород на будущий год (оба урожая на один и тот же год никогда не сходятся). И нет сомненья в той святой истине, какая исповедуется всем русским миром, что «земля любит навоз, как лошадь овес, как судья принос». «Для того и кладут навоз, чтобы больше хлеба родилось, а полбу – чтобы людям годилось». «Где лишняя навозу колышка, там лишняя хлеба коврижка». «Какова земля, таков и хлеб». О даровании же хлеба насущного на худых и холодных землях молят в умилении сердца и преклонив колена в церквях, в избах и на зеленых полях – на последних, когда показалась веселая и радостно улыбающаяся зелень всходов. Широко и размашисто кладутся крестные знамения и во всю трудовую спину поясные поклоны. Звонко, с восторгом разливаются голоса поющих молебен. Искреннее увлечение всех предстоящих очевидно: все настроены благоговейно. Но в то же время кто может поручиться за то, что если бы была своя воля действовать, то не вырвались бы толпой бойкие бабы, не сбили бы священника с ног и не начали катать его по зеленям, а сами кувыркаться рядом, пожалуй, даже и с приговором: «Нивка-нивка, отдай твою силку, пусть уродится долог колос, как у нашего батюшки-попа волос».

В Ильешах, столь известных петербургским православным жителям, тысячами отправляющимся туда на Ильинскую пятницу по Балтийской дороге, наблюдается следующая поразительная картина: над опущенными долу головами коленопреклоненных богомольцев проносится высоко поднятая на носилках, тяжелая киота с деревянным изваянием явленного образа Пятницы. С трудом продвигаясь вперед, счастливая и восторженная группа богоносцев лишь благодаря ловкости, приобретенной долгим опытом, никого не увечит в этой цепи неловко распластавшихся по земле людей. Замедляемый всякими помехами крестный ход из храма Великого Николы (с приделами пророка Илии и мученицы Параскевы) направляется к часовне, находящейся в полутора верстах от него, т. е. от места «поставления» чудотворной иконы к месту ее «явления».

Здесь, подле самой часовни, стоит развесистая старая береза, служащая, как священная, предметом благоговейного почитания. В кору ее, на некоторой высоте от земли, врос булыжный камень так глубоко, что теперь едва приметен. По легенде, это тот самый камень, который был брошен озлобленным, сладострастным дьяволом в убегавшую от его соблазнов Пятницу, спасавшуюся на этом дереве. А подле дерева, у самого корня, есть другой камень, который привлекает главное внимание всех богомольцев. Это тот камень, на который уперлась стопою Пятница, чтобы быстро вскочить на дерево, и оставила тут глубокий след стопы своей. Вода, скопляющаяся здесь, признается народом за слезы праведницы, плачущей о людских прегрешениях. Эта вода врачует от всяких болезней, и преимущественно глазных, точно так же как и песок и мелкие камушки[97]97
   Камни, обладающие чудотворной силой, ничем не отличаются от обыкновенных булыжников. Сливая с них воду, врачуют болезни, приключившиеся от дурного глаза. Такой же силой обладает и песок, взятый из святых колодцев и около рек святых угодников (например, преподобной Ефросинии в Московском Вознесенском женском монастыре). Этим песком лечат от запоя, тайком подсыпая в питье.


[Закрыть], рассыпанные на этом святом месте, и как церковный колокол, под который во время благовеста становятся глухие, в надежде исцеления.

Наше внимание в настоящем случае, главнейшим образом, останавливает этот след человеческой ноги, почитаемый таковым в силу слепого фанатизма, но на самом деле не имеющий ни малейшего сходства с обыкновенным следом человека, уже ввиду своей чрезмерной величины. Замечательно, что подобного рода камни, существующие во множестве, пользуются благоговейным почитанием не только среди православного населения, но и в католическом мире, причем суеверное воображение народа создает целые легенды о происхождении этих камней, окружая их ореолом святости. Так, например, подобного рода камень указывают в Почаевской Успенской лавре, близ австрийской границы. Такой же камень, называемый «стопою», с изображением креста и славянской надписью, в течение не одного столетия усердно лобызают поклонники в местечке Лукомле (Сенненского уезда Могилевской губернии). В церковь, охраняющую изваяние Пятницы, во вторую пятницу после Пасхи собирается до трех тысяч богомольцев из трех соседних губерний (Могилевской, Витебской и Смоленской) и находящийся здесь камень-стопу, о котором не сохранилось даже легенды и на котором уже нельзя разобрать вконец истершуюся надпись, чтут не менее самого образа. В трех-четырех верстах от города Пошехонья (Ярославская губерния) около часовни-прощи, близ села Федоровского, лежит камень с круглыми углублениями, собирающими дождевую воду. Эта вода также считается целебной и ежегодно (11 сентября) привлекает массу богомольцев. На месте, где стоит часовня, спал некогда благочестивый человек, которому явилась во сне преподобная Федора Александрийская и повелела построить на том месте часовню. Проснувшись, благочестивый человек святой жены не видал, но заметил на камне следы ее ног[98]98
   Об этом смотри более подробно в третьей части трилогии.


[Закрыть]. Также на камне следы ног оставил Зосима Соловецкий, в сорока верстах от села Белого, на Мсте, в Боровичском уезде Новгородской губернии, отдыхавший здесь на пути в Новгород, куда он шел для исходатайствования у веча владельческой записи на свой пустынный остров (27 сентября ходят сюда к камню для поклонения). Коневецкий монастырь, стоящий на одном из островов Ладожского озера, сберегает внушительной величины скалу, одиноко стоящую и называемую Конь-камень, давший свое имя и острову, и обители. До прибытия сюда преподобного Арсения жители, боготворившие этот камень, ежегодно оставляли здесь в жертву богам лошадь. Святой Арсений приступил к камню с молитвой, окропил его святой водой и на вершине водрузил крест. Боги-духи, в виде черных воронов, улетели, а воздвигнутая наверху часовня, сделавшись предметом почитания, наглядно показывает тот прием, каким пользовались пустынники при борьбе с языческими суевериями[99]99
   Упомянув о более известных священных камнях, привлекающих больных глазами, считаем необходимым заметить, что в редкой из северных губерний не находится по нескольку подобного рода святынь с отпечатком стоп, сберегающих целебную влагу.


[Закрыть]. Таково однообразие верований при поражающем различии народного характера, расового происхождения, при полнейшей политической и географической отчужденности. Не исчезает это изумительное сходство и в дальнейшей последовательности, хотя бы ввиду той связи, которая существует между обоготворением воды и почитанием осеняющих родники деревьев.

Наши «заповедные рощи» по своему происхождению и по своей идее, несомненно, имеют много общего со священными пущами глубокой древности: и там и здесь «заповедь» преследует одну цель – охрану деревьев. Несомненно точно так же, что охрана, опиравшаяся на страх и совесть каждого, была более деятельна и спасительна, чем нынешняя усердная и бдительная стража и больно бьющие по дырявым карманам денежные штрафы. Нельзя и предположить себе, чтобы могли быть допущены такие хищнические набеги беспощадного топора, какие возможны теперь, под властным влиянием подкупа и под защитою корыстолюбивых властей. Только один огонь да острые зубы времени могли тут хозяйничать и оставаться без наказания, но и против них существовали препоны в виде различных предохранительных мер, каковые отчасти можно наблюдать и теперь. Опасение навлечь на себя тяжкий грех и в настоящее время служит главною уздою для тех нарушителей неписаного, но гласного закона, которых не коснулась еще городская цивилизация и куда не дошел еще купец-съемщик и подрядчик. В Грязовецком уезде Вологодской губернии грешит тяжко даже тот, кто решается срубить всякое старое дерево, отнимая таким образом у него заслуженное право на ветровал, т. е. на естественную, стихийную смерть. Такой грешник либо сходит с ума, либо ломает себе руку или ногу, либо сам в одночасье (скоропостижно) помирает. Та же участь (по убеждениям тотемских лесовиков) постигает и того, кто решится срубить дерево, посаженное руками человека и взлелеянное им. В Орловской губернии считаются неприкосновенными рощи, выросшие на церковищах – местах старых церквей. «Все равно, что в церковь залезть, – говорят тамошние жители, – что бревно вырубить», а потому, при нужде, эти деревья могут идти лишь на постройку новой церкви или на поправку старой часовни. В Вологодской губернии (Никольский уезд) нарушителей целости заповедных рощ непременно должна убить молния, как убила она одного крестьянина тотчас после того, как он подсек безо всякой надобности огромную пихту, росшую в том лесу, который, видимо, для всех был не только заповедным, но и спасительным, так как корнями своих деревьев он скреплял почву обсыпчивого песчаного берега реки Вохмы, на высоком и почти отвесном берегу которой сберегалась издревле Тихоновская церковь. В селе Бруснеце (Тотемский уезд) до сих пор цела священная сосна; под ней некоторые благочестивые люди ежегодно видят во время пасхальной заутрени горящею пудовую восковую свечу. Не выходя из тех же вологодских лесов, еще достаточно сохранившихся, наталкиваемся на подобную заповедную рощу в Кадниковском уезде (при деревне Глебове), замечательную по необыкновенно старым деревьям. Об одном из них – высокой сосне – сложилось даже предание, что она не поддается никаким человеческим усилиям: вместо отброса щепы мечет искры, неисправимо тупит лезвие топора, а сам смельчак, дерзнувший рубить эту сосну, непременно надорвется нутром, начнет чахнуть и невдолге помрет. Другая же ель (при деревне Середней) спасается местным предрассудком, что будто с уничтожением ее постигнет неожиданное большое общее несчастье. В тех же местах толстые дуплистые деревья находятся в безопасности потому, что в дуплах нашли себе приют совы и филины, испускающие странные, пугающие звуки, показывающие, что тут живет сам леший и «глумится». Большую роль в смысле охраны деревьев играет и то внушительное впечатление, какое производят леса, в особенности хвойные, одним своим внешним видом. Их вечное спокойное однообразие сильно повлияло на умственное и нравственное развитие не только младенческих племен инородцев, но и пришлых насельников севера славянской расы. Постоянный мрак хвойных лесов не мог не произвести на всех живых существ самого подавляющего влияния. Среди лесных ужасов сложились верования первобытных племен: в высоких, почти недоступных горных борах, а равно и в красивых рощах поселились высшие силы, народные божества; они-то и наложили строгие заповеди охранения таких мест. Самые деревья, отдельные от прочих и выделяющиеся из ряда других массивностью и долголетием, способные возбуждать трепетное душевное настроение даже в городских жителях и цивилизованных людях, в глазах дикарей оказались стоящими под нравственною защитою особых существ. В ветлужских лесах прославилась всеобщим богопочтением береза, разделенная на восемнадцать больших ветвей, имеющих как бы восемьдесят четыре вершины. Когда буря сломила одну из них и сбросила на засеянное поле, хозяин последнего принял это за гнев незримого охранителя и оставил весь хлеб неубранным в пользу бога. У таких вероисповедников всякое дерево в заповедных рощах, поваленное бурей, считается признаком несчастья для ближайшего окольного люда. Деревья в них с нависшими ягелями, украшающими их наподобие висячих бород, тоже попали в качестве избранников в религиозный культ и воспламенили воображение сказочников. Подобного рода деревьями, покрытыми до самой вершины мхом, и в самом деле оживляющими угрюмые хвойные леса, придавая им в то же время внушительный вид долговечности и обилия, – украшаются жилища и владения богов и их избранников и любимцев – храбрых и могучих богатырей. Той же участи удостоилась в особенности ель, вообще стоящая по своим внутренним качествам ниже сосны, но наружным видом выражающая высшую степень строгости, спокойствия и торжественности. Впрочем, среди православного русского люда место ели, по необъяснимым причинам и едва ли не по простой случайности, заступили другие деревья, и преимущественно сосна. Практическому великорусскому племени пришлись по вкусу сухие сосновые боры, как наиболее удобные места для жительства. Поэтому и выбор священных деревьев естественным образом стал падать на сосны. От постройки часовен с постановкою в них образов зависело то обстоятельство, что известные участки сосновых лесов становились через то священными, в смысле недозволенных к вырубке, обязательных к охранению, заповедных. От явлений святых икон (исключительно Богоматери) на ветвях или у корней деревьев, подобно Костромской, Федоровской и Курской Коренной, самые деревья признавались святыми, но уже не в охранительном смысле заповедных, а таких, из которых сооружались престолы алтарей, созидаемые на местах явлений. В южной части Череповецкого уезда обращает на себя внимание обилие таких сосновых рощ, где часовни являются показателями полного запрещения вырубок, и в трех волостях заповедь эта усилена еще тем, что здесь не дозволяются хороводы и всякие сходки для каких-либо веселых развлечений. За срубленное дерево или осквернение чем-нибудь всей рощи предполагается скорое и несомненное возмездие в виде слепоты и иных болезней, и даже смерти. Около деревни Острова сберегается сосновая роща, в которой устроено теперь несколько ям-«морянок» для пережигания угля, но первый крестьянин, дерзнувший положить почин этому лесному промыслу, ослеп.

Тем же страхом болезни и смерти оберегаются избранные деревья, отмеченные каким-либо чрезвычайным или чудесным событием и признанные священными, а равным образом и те, которых игра природы выделила какими-либо отметами в росте, направлении ветвей, уродливостями ствола, сплетениями корней и проч. (подобно березам ветлужской и ильешевской). Сюда причислены дуплистые сосны с особенностями в расположении пустот выгнившего нутра, чем при лечении детских болезней пользуются суеверные женщины. Если священник не соглашается «пронять» больного ребенка сквозь ризу или поставить под престол на несколько часов кувшин с водой, чтобы потом окачивать из него больных, то на такие случаи имеются общедоступные дупла, испытанные в дарах исцеления: через отверстие их «пронимают», т. е. протаскивают несколько раз детей, а иногда пролезают и сами взрослые с одного бока целебной сосны на другой. Конечно, наибольшим почтением и известностью пользуются те деревья, на которых отразилась игра природы, и раздвоившийся ствол оставляет свободным широкое отверстие, удобное для проемов и пролазов (так называемые «воротца»). Таких деревьев не особенно много, и они все на счету, но почитание их еще настолько же действительно, насколько и почтенно по своей древности. Так, в Житии Адриана, пошехонского чудотворца (ум. в 1550 г.), записано: «Бысть некогда в пошехонском пределе, при реках Ияре и Уломе, церковь Святого Пророка Илии и тамо ростяще древо, зовомое рябиною. Прихождаху же и священницы из близ лежащих весей и приносяху образ святыя мученицы Параскевы, нареченныя Пятницы, молебная пения совершающе. Люди же, для получения здравия, сквозь оное древо пронимаху дети своя, инии же, совершеннаго возраста, и сами пролазаху и получаху исцеления».

В сообщении из Пензенской губернии имеется указание на такое дерево, около которого целостно сохранился полный обряд довольно сложного священнодействия, очень поучительный в том смысле, что наглядно объясняет происхождение старого обычая почитания прощей[100]100
   Там, где их нет или до них очень далеко, обходятся иными способами и все-таки «пронимают» больных ребят, протаскивая их сквозь ступени сквозных (не подшитых досками) лестниц. А насколько этот прием считается действительным, можно судить по тому, что во многих местах вылупившихся из яйца цыплят продевают сквозь ступицу колеса, чтобы куры лучше вышли и больше неслись.


[Закрыть]. Около заштатного города Троицка, бывшего в начале заселения этой окраины крепостью и, конечно, окруженного в свое время громадным лесом (липовым), до наших дней сохранились три липы, прославившиеся на все окрестности. Они выросли из одного корня, но получили общее название Исколена, объясняемое легендою. В те далекие времена на это место ходила из крепости, для уединенной молитвы, некая «проста-свята» девка (а по другим сведениям, три «просты-святы» девки). Сладострастный прохожий, желавший одну из них изнасиловать, встретил отчаянное сопротивление и за то убил ее. «Из колен» убитой и выросли эти три липы, потребовавшие вскоре часовенку с образом и охрану в виде плетня и наложения клятвенного устрашительного запрета, закрепленного в соседях недавним живым случаем: местный священник, при помощи станового, поревновал успеху Исколены, забравшейся на самую вершину горы и выстаивающей на ней третью сотню лет, и пожелал срубить ее. Но пригнанный сюда народ с топорами не сдался ни на какие увещания, требования и угрозы – и рубить святое дерево не пожелал. Тогда принялись сами подстрекатели, но при первом же ударе топора из дерева брызнула кровь и ослепила дерзновенных. Понадобился совет знающих старушек, чтобы обоим ослепленным испросить прощения у дерева и получить исцеление. Исцеление, впрочем, испрашивается и до сих пор, при соблюдении следующей обстановки. Стараются приехать к дереву до солнечного восхода – конечно, с тою целью, чтобы чужой, посторонний человек не сглазил. Больной, если в силах, ползет на коленях, что делает также и провожающая его старуха. С молитвой: «Дай Бог в добрый час» – она крестится, отплевывается на все четыре стороны, зажигает четыре восковые свечи, из которых одну прилепляет к иконе, а остальные – к каждому из деревьев. Больного она раздевает донага и кладет на землю так, чтобы головой он касался до корней (в полтора-два обхвата), обсыпает пшеном и опутывает нитками, а в заключение обливает водой и одевает в новое или чистое белье (старое поступает в жертву дереву вместе с нитками, которые вешаются на ветви). Больной и жрица кланяются дереву земным поклоном, с молитвою: «Прости, матушка сыра земля и свято дерево, отпусти!» Зажженные свечи тушатся, и больной со старухою выползают задом из ограды, с тем чтобы тут же приняться за трапезу вместе с прочими провожатыми родными, которые до того времени стояли за оградой и молились. Едят также не просто, а старуха прежде всего берет каравай хлеба и щепотку соли и относит их, вместе с бельем больного, к дереву. Это предназначается в пользу бедных, которые первыми придут на горячие следы жертвоприношения. «В спасительную и целительную силу этого дерева крестьяне так сильно верят, – свидетельствует корреспондент г. Лентовский в сообщении от 15 мая 1899 г., – что разубедить их нет никакой возможности и даже, пожалуй, опасно: сочтут за богохульство. Я однажды сломал несколько сучьев этой липы и бросил их с целью узнать: будут ли по этим сучьям ездить. И действительно, через три дня увидел, что сучья не тронуты, а вправо, в объезд, был проложен новый след, по которому и стали ездить»[101]101
   В данном случае замечательно то исключительное верование, что прибегают к врачебной силе дерева девушки, желающие сохранить свое целомудрие, и матери, приезжающие сюда с новорожденными с тою же предохранительной целью. В подобном веровании идут и далее, рассчитывая на то, что и при случайно нарушенном целомудрии Исколена не оставляет без помощи обращающихся к ней. Дерево лишает согрешивших девиц способности деторождения и помогает, таким образом, укрытию всяких следов.


[Закрыть].