Текст книги "Главный рубильник (сборник)"

5. Охота на мертвяка

Странное это дело: патрон Ленивец потратил, когда петлю на ящике из ружья Куцего отстрелил, пока сам Куцый облегчаться ходил, вынул и сожрал гречку, а Кудр наказал поровну, что Куцего, что Ленивца. Заставил траншею чистить от бункера и до самой пущи. И ладно бы днем, а то ведь ночью! Днем он разбирался с обоими – у Куцего за ротозейство колпак с козырьком отнял, а Ленивцу деревянной ногой пятки отколотил. Ленивец теперь доволен, ведь пятки у него, что железо, только у Мякиша копыта крепче. Ему – что самому ходить, что по нему ходят, все едино. И Панкрат теперь симметрию Ленивцу не нарушит – два раза за один промах не бьют. Теперь вот траншею надо очистить. А что ночью можно увидеть? Только железные грибы, что по границе плеши. Светятся они по краю, словно лампы закопченные, хотя и чистые у них шляпки. Ленивцу легче, он в темноте видит, хотя кроме этого и не умеет ничего, а Куцый, мало того, что не видит ничего, да еще нос разбил, когда бежал от отхожей ямы обратно в бункер. Подумал, что застрелился Ленивец. Бежал и думал, что оживляжа нет, значит, не сможет оживить Ленивца. Был бы оживляж, пришлось бы в порты к Ленивцу лезть, поэтому хорошо, что нет оживляжа. Прибежал, а Ленивец живой сидит, и только штык ножом банку скоблит. И все равно не стал бы Куцый Ленивца закладывать, но тут как раз Мякиш заявился. А у Мякиша ничего в голове не держится, голова у него, что ладонь его с дыркой от напалма: чем крепче кулак сжимаешь, тем скорее спрятанное через дырку выскакивает. Разболтал Мякиш, Кудр тут же прискакал, и началось. Стой теперь в траншее и маши в темноте совковой лопатой. Не добросишь, с бруствера на тебя же и свалится, и ладно, если грязь. А если то, что Ленивец до отхожего места не донес?

– Поганец ты, Ленивец, – бормотал Куцый. – Так-то вроде не дурак, а как еду увидишь, ну чисто придурок!

– А ты не оставляй припасов, – скулил в ответ Ленивец. – Нельзя припасы оставлять. Еда для того, чтобы есть ее, а не для того, чтобы в ящик или в ячейку ныкать. И человек для того, чтобы еду есть. Вот еда, а вот едок, чего ныкать-то? Или сам ешь, или пусть Мякиш обратно несет. Если бы Мякиш обратно унес, сейчас бы мы в бункере с тобой сидели, кости на щелканы раскатывали. А мы вот в дерьме копаемся, траншею чистим от бункера и до утра.

– От бункера и до плеши, – поправлял Ленивца Куцый. – Кудр велел до плеши чистить.

– Я и говорю, до утра, – бормотал Ленивец. – Потому что никак мы до плеши раньше утра не успеем.

– И в дерьме я копаюсь, а не ты, – поправил Ленивца Куцый. – Дерьмо-то твое, значит, для тебя оно и не совсем дерьмо.

– Дерьмо – оно по-любому дерьмо, – не согласился Ленивец. – Оно мое вот только когда во мне, или сразу после. А чуть полежало – уже не мое, а обычное дерьмо. И мне его, тем более с водой размоченное, на бруствер закидывать никакого удовольствия нет. Тем более что у тебя, Куцый, ботинки прорезиненные, а у меня сапоги кирзовые, они воду пропускают, и теперь у меня ноги сырые.

– А ты бы не жрал чужую гречку, и ноги бы у тебя сухие были, – отвечал ему Куцый.

– А ты бы не заглядывался на Станину, и сам бы гречку ел, – бормотал Ленивец. – Тогда бы и ноги были сухие, и я бы по пяткам не получил.

– Ты же боли не чувствуешь? – поддел Ленивца Куцый.

– Я в пятках не чувствую, – признался Ленивец. – А в голове очень даже. Когда Кудр меня по пяткам бил, я головой о край бункера стучался. Очень больно было. Подумал даже, что еще пару раз ударит, я и вовсе в обморок отъеду. И что тогда делать? Оживляж же закончился!

– Да, – задумался Куцый. – А откуда Кудр оживляж берет?

– А ты не знаешь? – удивился Ленивец.

– Нет, – признался Куцый. – Ты же не рассказал мне в прошлый раз.

– А банку гречки дашь, если Мякиш еще принесет? – спросил Ленивец.

– Не, – не согласился Куцый. – Кильку дам. А гречку не дам. Она мне самому пригодится.

– Да не даст тебе Станина! – Ленивец в сердцах выпрямился, темной тушей последние ночные проблески с неба загородил. – Грудь потрогать, может, и даст, а больше – ничего. Ты бы Панкрата спросил, много ли он со Станины удовольствия получил?

– Много? – переспросил Куцый.

– Да нисколько! – плюнул Ленивец. – Думаешь, Кудр ее для себя сберегает? Она ему оживляж делает.

– Как это? – не понял Куцый.

– А так, – пожал плечами Ленивец. – В поселки бабы детей рожают, а Станина яйца откладывает. Оттого Кудр и трясется над ней. Он их на холод сразу тащит и выдерживает там. Месяц держит. Я видел сетку с яйцами, когда банки выдалбливал. Через месяц из тех яиц оживляж и получается. Понял?

– Понял, – ошарашено пролепетал Куцый. – Так она вроде как… курица?

– Какая же она курица? – не понял Ленивец. – Думаешь, курица стала бы меня по затылку колотушкой стучать? Она баба, но с яйцами. Обычная баба, только яйца несет. Нет, по-первости, когда Кудр узнал о таком деле, она еще стройной девчонкой была. Мне Мякиш по секрету рассказывал. Мякиш старый, это он только кажется молодым, а так-то он почти как Кудр. Вот Кудр и разрешил ей первое яйцо высидеть. Ну, как курица высиживает. Понятно, что она сесть на него не смогла. В ладонях носила, ныла о чем-то. Языка-то у нее с рождения нет, вот она и ныла. Улыбалась еще. А потом из яйца вылупился Панкрат.

– Кто вылупился? – не понял Куцый.

– Панкрат, кто еще, – ответил Ленивец. – А ты не знал, что ли? Ты видел, что у него пупка нет? Это потому, что он из яйца.

– Подожди! – вовсе отбросил лопату Куцый. – Но Панкрат же большой, а оживляж – маленький.

– И яйцо было маленьким, – уверил его Ленивец. – Панкрат, когда родился, вроде цыпленка оказался. Она его тоже в ладонях носила. Кормила из пипетки. Вот и выкормила на свою голову. А теперь он на нее и смотрит, как петух на курицу. Если бы не Кудр, давно бы оседлал…

– Подожди, – замотал головой Куцый, поморщившись от вони. – Но как же оживляж оживляжем сделался?

– Этого я не знаю, – вздохнул Ленивец. – Мякиш об этом не рассказывает. Но Панкрат как-то обмолвился, что этот Мякиш и сам вроде Станины, хоть и с копытами и с симметрией. И что он никакой Мякишу в его станинском деле не помощник. И что одна польза от того, что Мякиш – вроде Станины, что пихает в себя разное. А тут как раз его лихоманка скрутила, так вот он первый оживляжем и вылечился. Хотя поначалу просто яйцо у Кудра спер и холодненькое в себя пихал.

Тошнота подступила к самому горлу Куцего. Хотел тут же выворотить себя наизнанку, но не смог. Только глаза начал тереть. Не хватало еще прямо вот тут в грязной траншее уснуть! А может, ну ее, эту Станину? И не говорит ничего, только мычит. И деревянная нога у Кудра тяжелая. А у Панкрата пупка нет. В поселок надо возвращаться. Конечно, консервы – дело хорошее, но зато траншея – дело плохое.

– Ленивец, а ты почему в караульные пошел? – спросил Куцый напарника. – У тебя же отец на поселке, вроде как, кузнец? Богатый мужик.

– Бил он меня, – признался Ленивец. – Лениться не давал. А как же я не могу лениться, если я Ленивец? Вот я и ушел. Да и потом, есть еще одна причина. Только она редко повторяется.

– Ты о мертвяках, что ли? – вспомнил Куцый. Панкрат рассказывал, что Ленивец только из-за мертвяков остался. Что слаще добычи от мертвяка ничего нет. И хотя добычу от последнего мертвяка уже два года назад доели, Ленивцу до сих пор мертвячья тошнота чудится. – Тебя от мертвечины, что ли, рвет?

– Дурак! – постучал себя по голове Ленивец. – Тошнота – это знак! Перед тем, как мертвяк появляется, тошнота подступает. А потом уж никакой тошноты, только сладость.

– А еще я слышал, что мертвяки все шутихи делают, – вспомнил Куцый. – Мякиш говорил, что если бы не шутихи, то ничего и никого бы вокруг не было. Что вымерзло все кругом, а потом шутихи пошли, и все начало возвращаться. Что эти шутихи, вроде как, сита, из которых бабы брюкву в деревне сеют.

– Нашел, кого слушать! – поморщился Ленивец и едва и сам сдержал тошноту. – Нет веры человеку, который неизвестно что в себя пихает. Ты лучше скажи, Куцый: тебя, случайно, не тошнит?

– Тошнит, – признался Куцый. – И в сон клонит.

– Точно клонит? – словно окаменел Ленивец. Приподнялся, подпрыгнул, в края бруствера руками уперся, шею вытянул – откуда только ловкость образовалась? – и вдруг присел и зашептал так, словно Кудр за поворотом траншеи присел по нужде: – Тряпку, тряпку! – Ленивец бормотал и лез куда-то в карман комбеза. – Тряпку взять и помочиться на нее, да под нос, иначе уснешь и ничего не увидишь. Так меня Кудр учил. Быстро, Куцый, быстро, а то все проспишь!

– Что быстро? – не понял Куцый.

– Быстро в бункер, ружье свое с последним патроном тащи! – зашипел Ленивец. – Да на платок помочись и дыши через него, а то уснешь сейчас! Мертвяки газ в траншею пускают, чтобы мы спали и не охотились на них. Знал бы ты, Куцый, скольких я уже мертвяков проспал! Мы бы и теперь спали, но мы траншею чистим. Кудру спасибо, что траншею чистим. Кудру спасибо! Да беги же, Куцый!!!

Пулей полетел Куцый по траншее, даже прорезиненные башмаки залил. Заскочил в бункер, схватил ружье, вывалился опять в траншею и назад помчался. На бегу думал, что не охотился он никогда на мертвяка, и даже не знает, как охотиться на него потому как последнего мертвяка доели еще до того, как Куцый караульным стал. И каково это – мертвяка есть? Не будет ли его тошнить от мертвечины? Может быть, лучше на гречке и кильках остаться?

– Вот он, – прошипел Ленивец. – Не зря я эти железные грибы отстукивал. Приманил-таки!

Выглянул из траншеи Куцый, зажимая лицо вонючим платком, и чуть обратно в траншею не свалился. Впереди, в сотне шагов, на самом краю плеши, у одного из железных грибов, сидела, растопырив ноги, огромная стальная муха. Такая огромная, что размерами с бункером могла бы сравняться. Сидела и светила во все стороны глазами-огнями, лучи испускала. А возле гриба, по которому Ленивец иногда стучал, стоял то ли придурок, то ли еще кто. Шляпку железного гриба он поднял, светящееся нутро вывернул и в этом нутре копался. Ноги у него были белые, руки белые, туловище белое, а на голове словно огромный оживляж был надет – белый и матовый. И под руками, которые нутро гриба потрошили, искры мелькали и огонечки вспыхивали.

– Подманил-таки, подманил, – радостно прошипел Ленивец и потянул к себе ружье Куцего.

– Стой! – выдернул у него ружье Куцый. – Мое ружье! Где мертвяк-то? Муха – мертвяк? А то я кроме мухи только придурка какого-то вижу, а придурков убивать нельзя. Их нужно на минное поле заводить или в шутиху заманивать.

– Сам ты придурок! – прошипел Ленивец. – Это и есть мертвяк. Вон, в белом который.

– И его вы ели? – ужаснулся Куцый.

– Стреляй, Куцый! – заскулил Ленивец. – Стреляй в него, а то мы тебя съедим. Если Кудр узнает, что мы мертвяка упустили, он не мне, а тебе пятки деревянной ногой отстукивать будет!

Поморщился Куцый. Даже смотреть было больно, как Ленивцу пятки отстукивали, а уж на себе это испытать и вовсе не хотелось. К тому же не железными пятки у Куцего были, обычными. Еще матушка, когда он был маленьким, щупала его пятки, ладони, все тело пальцами проходила и причитала:

– Правильный мальчик-то какой, со всех сторон правильный! Лишь бы придурок из него не получился, а так-то совсем правильный!

«Как же может получиться придурок из человека, который и не придурок вовсе?» – подумал Куцый, поймал на мушку мертвяка в белом и медленно-медленно потянул на себя спусковой крючок, об одном думая – чтобы патрон не подвел. Ведь патрон-то – последний! Если подведет, и убиться будет нечем. А деревянная нога у Кудра такая тяжелая, что лучше уж убиться…

Выстрел громыхнул так, что в ушах заложило. Мертвяк замер, захлопнул гриб и опрокинулся на спину. Завыло что-то, огни замелькали, зажужжало что-то высоко над головой.

– Пошли! – прохрипел Ленивец и полез на бруствер.

Трудно полез, – поддон-то у бункера остался, – но вылез. Наверное, очень хотел вылезти. За ним и Куцый выбрался. С ружьем наперевес пристроился, в котором уже ни одного патрона не осталось.

– Медленно иди, – предупредил его Ленивец. – Когда охотишься на мертвяка, главное – все медленно делать, чтобы добычу не спугнуть.

– Так вот она, добыча, – ткнул перед собой ружьем Куцый.

– Нет, приятель, – поморщился Ленивец. – Ничего ты не понимаешь в добыче. Добыча еще только летит. А это мы с тобой приманку подстрелили. У мертвяков всегда так – половина охоты – приманку подстрелить, вторая половина – добыча. Добыча прилетает, когда приманка подстрелена. Но мертвяк очень умный, поэтому и попадается редко.

Они успели пройти шагов двадцать. Потом в воздухе что-то загудело, засвистело, рядом с одной мухой присела еще одна и тоже растопырила глаза-лучи. А потом из второй мухи высунулось жало размером с Ленивца и пукнуло. Выдавило из себя что-то блестящее и яркое. Взлетело это блестящее под уже светлеющим небом и осыпалось сухим и ярким дождем. Как градом застучало по низкой траве. А над дождем поплыли под желтыми пленками яркие светляки, да так, чтобы назначенную добычу Ленивец и Куцый точно не пропустили.

Куда только ленивость Ленивца делась? Как козленок поскакал к добыче и начал сгребать в кучу. Да разве такое сгребешь, если куча должна получиться чуть ли не с самого Ленивца!

– Жри! – заорал Ленивец Куцему, поднимая с травы что-то блестящее, срывая с этого блестящего кожуру и отправляя темное ядрышко внутрь. – Жри! А то сейчас Кудр прискачет, светляков издалека видно. Много не съешь, но что съешь, все твое. А Кудр прискачет, и прощай мертвяк. Будешь получать по крошке, хотя тут надолго хватит, надолго!

Куцый наклонился, поднял с травы блестящую крупицу добычи. Пошевелил ее в пальцах, ошелушил от кожуры, потрогал коричневый кругляшек, поднес к носу, дурея от невозможного, чудесного запаха, и положил в рот. Куда там Станине! Сначала по языку потекла сладость, потом другая сладость, потом третья, потом что-то или ореховое или медовое, потом снова сладость, и все это вместе сделало Куцего счастливым. Пусть ненадолго, пусть только на языке, но – счастливым. Как же хорошо, что не стал он придурком, как же хорошо!

Куцый посмотрел на свое бесполезное ружье, отбросил его в сторону, обернулся, покачиваясь, к стальным мухам, и увидел, что из них вышли еще несколько мертвяков. Двое из них кладут упавшего мертвяка на странный топчан с ручками и заносят в одну из мух, а еще один мертвяк стоит у гриба и смотрит на Куцего, смотрит…

– Аааа! – разнесся со стороны сторожки вопль Кудра.

А затем и стук копыт Мякиша послышался. Мякиш очень быстрый. Мало кто может его обогнать…

2012 год

Главный рубильник

Я невзлюбил Петра еще в институте. Мне науки давались трудно, а он щелкал зачеты как орешки. Еще и злился, когда его просили о помощи и при этом не могли понять «очевидных вещей». Он таким и остался у меня в памяти – вечно занятым, всегда непричесанным и раздраженным. Точнее я вовсе забыл о нем. Да и почему я должен был его помнить? Из-за того, что он полгода был моим соседом по комнате? Сомневаюсь, что он сам помнил мое имя даже тогда. Петр лишь изредка выбирался из научных дебрей, чтобы с отсутствующим видом посидеть на наших вечеринках, и вновь скрывался в лабораториях и библиотеках. Никто из нас,  занятых проматыванием собственной молодости, даже не пытался вникнуть в его увлечения. Впрочем, его характер этому и не способствовал.

– Мои способности – стечение обстоятельств, – как-то выдал он мне за завтраком. – Завидовать обстоятельствам – непродуктивно. Некоторым кажется, что мне все дается легко. Только эта легкость мнимая. Я тружусь не меньше вас, а больше. Все различие между нами, что я делаю это с пользой. Вы копаете ямы, а я выкапываю клады. Не хочешь копать? Бросай лопату и выращивай крылья. Но поверь мне, летать еще труднее, чем копать.

К счастью, моя нелюбовь к Петру не превратилась в ненависть. Тогда я ответил, что и крылья он тоже успел у меня перехватить. Потом понял его слова. Но я не хотел превращать возможный полет в работу. Я хотел дышать воздухом, не задумываясь о его химическом составе. Хотел надышаться до опьянения. Образно говоря, думал, что Петр препарирует лягушку, а я восхищаюсь ее кваканьем. На самом деле полной грудью дышал именно Петр. А я бросил институт, пошел в армию, загремел за Урал, получил двухстороннюю пневмонию в снежной тайге, едва не умер, комиссовался и с нашивкой участника региональных конфликтов устроился администратором в губернский драматический театр. Через семь лет утомительной суеты и полунищего существования получил однокомнатный блок в пластиковой десятиэтажке и именно там вновь столкнулся с Петром.

Я узнал его не сразу. Петр похудел, полысел, ссутулился, украсил тонкий нос очками в изящной титановой оправе, приобрел привычку говорить, опустив глаза в пол. Он так и стоял в углу лифта, пока я мучился, пытаясь вспомнить, кого мне напоминает молчаливый сосед. Озарение наступило уже на улице. Петр кивнул на попыхивающие паром автомобили и знакомым голосом произнес:

– Некоторые считают, что человечество обречено. Оно уничтожает само себя. Бензиновые двигатели едва не изгадили атмосферу. Их сменили водородные. Каждая машина за год создает приличное облако безвредного пара. Мелочь вроде бы, но если умножить это облако на количество машин, можно предположить, что человечеству грозит всемирная сырость и повсеместная плесень. Ерунда. Какой-нибудь проснувшийся вулкан в состоянии принести человечеству больше хлопот, чем оно само себе за несколько лет. Где пластиковые острова мусора в океане? Переработаны и приносят пользу. Не все так плохо… Хотя… Впрочем, неважно.

– Петр? – с сомнением спросил я.

– Он самый. Как твои крылья?

– Не понял? – я отчего-то поежился.

– Ясно… – ударил он меня по ладони.

Петр стал заходить. Я то и дело мотался по уездным городишкам, где наш театр прокатывал однообразные патриотические пьесы, поэтому встречи случались нечасто. Но постепенно я к нему привык. Петр всякий раз приносил настоящий кофе, который получал где-то по месту службы, и карманный локатор. Пока я варил кофе, он сканировал блок, затем садился за стол и включал телевизор.

– Нет у меня никаких жучков, – повторял я. – Кому я нужен? Полукалека, администратор патриотического балагана. Чего ты боишься?

– Прогресса, – сухо отвечал Петр, прислушиваясь к очередной помпезной передаче о благополучии в осколке распавшейся империи. – Однажды он закатает нас в асфальт, поскольку человек из цели прогресса становится препятствием на его пути. Причем, на пути не настоящего прогресса, а того, что нам выдают за него. Это все плохо кончится. Конечно, если что-то не переменится.

– Брось, – привычно раздражался я. – Кто выдает? Опять какая-нибудь закулиса? Тайное правительство? Даже если и так – это все мимолетность. Прогресс для человечества – как… обувь. Да, порой это воинские непромокаемые эрго-ботинки, но в них же можно просто ходить? К чему сбивать ноги? Зачем тратить время на… приготовление пищи? Ты думаешь, я сам не могу убраться в квартире? Могу. Но зачем расходовать на это жизнь, если есть пылесос-автомат?

– А если обувь перестанет слушаться владельца? – тянул из чашечки кофе Петр. – Или, скажем так, если ее сделают такой, что она захочет ослушаться владельца? Если она самостоятельно примет решение кого-то пнуть, ударить по голове, пойти туда, куда ей хочется?

– Бунт машин? – я взглянул на экран, на котором экспериментальный робот-пехотинец зарывался в песок. – Маловероятно. У нас в театре есть бездарный спектакль, в котором действуют боевые роботы. Так вот в третьем акте наш доблестный президент легко их побеждает. Главное – знать, где находится главный рубильник.

– Это хорошо бы, – соглашался Петр. – Только где он, этот главный рубильник? И есть ли он? И хорошо ли он экранирован? И подведены ли к нему провода, если он есть? И что за тип держит на нем палец?

– Наш любимый президент, – язвил я. – И зачем в наше время провода? Энергия в свободном доступе. Достаточно подобраться к зарядной станции и не отдаляться от нее слишком надолго.

– То-то и оно, – хмурился Петр.

Как-то в августе я вернулся домой вымотанным до предела. Театр путешествовал по южным степным станицам, играл, где придется, в лучшем случае под натянутой маскировочной сетью. Одежда пропахла потом, пылью и почему-то ружейной смазкой. Я свистнул Матильду и под ровное гудение механического помощника забылся в ванной. Очнулся от звонка. В прихожую ввалился Петр. Волосы его были растрепаны, на носу блестели капельки пота.

– Что случилось?

– Я уволился, – возбужденно прошептал Петр и затравленно оглянулся. – Слушай! У тебя пылесос с синтезом?

– С чем?

– С системой саморемонта? – поморщился Петр. – Гарантия есть?

– Пожизненная, но модель обычная. Пыль, влажная уборка, мелкий ремонт напольных покрытий.

– Одолжи на пару дней! – попросил Петр.

– Забирай, – буркнул я, расставаться с Матильдой не хотелось.

– Пошли, – Петр вытянул из крышки пылесоса поводок, потянул его за собой.

– Что значит «уволился»?

– После! – отмахнулся Петр.

Матильда вернулась сама. Точнее, я обнаружил ее через пару дней на площадке. Пылесос заурчал, перекатился через порог и забрался под кровать, скрывшись среди разного хлама, который скапливался у меня таинственным образом. Петр не появлялся месяц, пока однажды вечером я не столкнулся с ним в кафе у станции метро. Он немедленно покинул какую-то невзрачную компанию и, подсев, пьяно сообщил:

– А я все еще свободный человек. Да.

– Празднуешь?

– А то, – ухмыльнулся Петр. – Пусть теперь попробуют… без меня. Еще в ножки поклонятся, когда припечет. Без меня не обойдутся.

Он наклонился ко мне и довольно хихикнул:

– Ты умеешь хранить секреты?

– Нет, – предупредил я.

– Удобная позиция, – скривился Петр. – Впрочем, здесь все прослушивается. А пусть знают! Понимаешь, заменить человека на войне роботом конечно можно. Но зачем? У нас что, мало солдат?

– Чтобы люди не гибли? – предположил я, поглядывая по сторонам.

– Да? – поскреб затылок Петр. – Но с той стороны по-прежнему люди!

– Почему мы должны думать о той стороне? – вспомнил я, как, замерзая в снегу и зажимая рану на боку, ждал темноты, чтобы отползти с линии огня.

– А кто будет думать? – Петр замолчал, несколько секунд клевал носом, потом встрепенулся. – Знаешь, почему мы все, все люди, все двадцать миллиардов, что топчем эту землю, почему мы до сих пор не поубивали друг друга? Потому что мы не роботы. Поэтому, если ты создаешь механического убийцу и не хочешь стать жертвой, сделай его хоть немного человеком. Или собакой.

– Я не понимаю.

– Они тоже не понимают, – прошептал Петр. – Как там у вас в пьесе? Главный рубильник? Неужели ты думаешь, что они могут это понять? Они сами… без рубильника!

– Подожди, – мне хотелось уйти, но Петр вцепился в рукав железной хваткой. – Не понимаю. Причем тут собаки?

– Собаки? – Петр погрозил мне пальцем. – Ты видел, какие у них зубы? Как ты думаешь, почему они не перекусали человечество? Ведь мы… обращаемся с ними как с собаками!

– Петро! – дюжий детина взгромоздился за наш столик с полными кружками пива. – Ну, ты что? Ушел, понимаешь. А это кто вообще?

– Никто, – поспешил я представиться и устремился к выходу. Жизнь научила обходиться без ненужных знакомств. Еще бы она научила обходиться без опасных мыслей. О собаках, о рубильниках, о том, почему мы все еще не поубивали друг  друга. Впрочем, как  ответил один из отрицательных героев нашей последней пьесы на вопрос положительного героя: «Подсудимый, отчего вы не убили всех, кого собирались убить?» – «Дайте срок!».

Гости пришли вечером.

– Откройте, – послышался требовательный голос. – Мы знаем, что вы дома.

Пришлось открыть. Неизвестные шагнули внутрь. Один последовал на кухню, другой поставил на пол тяжелый кейс.

– Вы были знакомы с Петром Сафроновым? – строго спросил он.

– Да, – я почувствовал неприятный холодок. – Учились когда-то вместе. Он мой сосед. Что-то случилось?

– Случилось, – кивнул чиновник. – Пару часов назад он был убит в пьяной драке. Тут недалеко.

– В самом деле? – мои колени дрогнули. – Не хотите ли вы сказать…

– Не хотим, – чиновник, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза. – Вы покинули кафе еще до драки. О чем говорили с Сафроновым?

– Ни о чем, – я натужно пожал плечами. – Это он… пытался поговорить со мной, но я… не люблю болтать.

– Это важно, – удовлетворенно кивнул мне чиновник. – Понимаете, Петр недавно потерял работу. Хорошую работу! – неизвестный выговорил последние слова с нажимом. – Алкоголь еще никого не доводил до добра. Но талантливый человек даже пьяным остается талантливым. А уж если он пытается отомстить… Например, запустить неизлечимый вирус, который  распространяется в пределах энергетических линий и нарушает управление техникой. А если это техника боевая?

– Вы о чем-то спрашиваете меня? – я вытер лоб. – Я понятия не имею, где Петр работал, чем занимался. И уж тем более, собирался ли он кому-то мстить. Я вообще инвалид и… гуманитарий.

– Хорошо, – чиновник брезгливо поморщился. – Скажите только одно, оставлял ли у вас Петр какие-либо устройства, механизмы, приборы? Вернул ли, если одалживал?

– Мы редко с ним виделись. Я всегда в разъездах.

– Понятно, – кивнул чиновник и щелкнул замками кейса.  Едва он поднял крышку, как комната наполнилась еле слышным гудением. Чиновник выпрямился, а из кейса показалось странное существо. Больше всего оно напоминало механического паука. Приподняв на членистых ногах  ребристое тело, существо принялось осматривать комнату.

– Чисто, – сказал вернувшийся из кухни второй чиновник.

– Что у вас под кроватью? – напряженно спросил первый.

– Обычный пылесос, – я шагнул вперед и тут же получил удар в живот. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, но в шок меня повергло другое. Не успел механический паук втянуть конечность, как из-под кровати вылетела Матильда и бросилась на обидчика! Она сбила паука с ног и с силой приложила о стену.  Дальнейшее заставило меня забыть о боли. Паук обхватил Матильду лапами, а мой пылесос продолжал метаться по комнате, стараясь бить о стены именно роботом. Секунду чиновники стояли в оцепенении, затем вытащили пистолеты и принялись жечь лазерами пол, стараясь попасть в урчащий пылесос. Наконец им это удалось.

– Думаю, что это последний, – зло бросил один из чиновников. – Самый бойкий… Сволочь, робота повредил! Эх, Петя, Петя. Идиот!

Второй подошел ко мне, помог подняться.

– Я смотрел ваш послужной список, – сказал строго. – Честная служба, участие в боях, ранение, благодарственные письма…

– Что это за… паук? – боль вернулась, перехватила дыхание. – И что с моим пылесосом? Петр просил его на пару дней, чтобы убраться….

– С пылесосом вам придется проститься, – откликнулся первый, с трудом поднимая с пола дымящиеся останки Матильды. – Это ведь лучше, чем проститься… со всем остальным? Вы понимаете?

– Конечно, конечно! – я поторопился уверить их в своей понятливости.

– Вот и отлично, – холодно улыбнулся второй. – Держите язык за зубами. Прощайте, при необходимости мы с вами свяжемся.

Ночью я услышал еле слышное позвякивание. Откинул матрас, отодвинул кровать в сторону. Источник звука обнаружился под жестяным тазом. Это были пять маленьких пылесосов, с два кулака каждый. Они отличались друг от друга, но каждый напоминал Матильду. Едва я освободил их, как они выставили энергоулавливатели и поползли в разные стороны, изгибая хоботочки и старательно убирая комнату. Когда  порядок был восстановлен, все пятеро подобрались ко мне, уткнулись сенсорами в босые ноги и замерли.

Утром я решил прогуляться пешком. Перешел автостраду, пробрался сквозь бурьян к заброшенной свалке. Поблизости гудела зарядная станция, ветер теребил обрывки полиэтилена, пахло жженой изоляцией и окислившимися батареями. Я открыл сумку и вытряхнул в крапиву всех пятерых. Пылесосы выжидательно подняли сенсоры.

– Вот, – отчего-то я чувствовал неловкость. – Так надо.

Отойдя на пять шагов, я обернулся. Пылесосы ползли следом.

2005 год